Это были ангелы...

*** В ряд сидят семь маленьких куколок. Почти все они искалечены. Первая будто полустертая картинка — настолько блеклая, словно и нет ее. У второй переломаны ноги. У третьей оторвана голова. Четвертая и пятая все в царапинах. Шестая — одна из всех — в нелепом жёлтом платьице, которое ей явно не к лицу. А седьмая... Седьмая пока целенькая. Единственная из них похожа на обычного розовощекого "пупса", спутника всех детишек. Куколки сидят здесь совсем одни. Им страшно и холодно. Куколки не могут сбежать. Здесь даже нет ничего интересного, чем можно было бы убить время. Здесь даже не за чем наблюдать. Первая куколка, кажется, уже умерла. Осталось от нее только тело, опустевшая оболочка Вторая — поехала крышей. Сделать неспособным сбежать создание, которое один только побег мог бы спасти? Какое изощрённые издевательство! Словно птица, неспособная улететь... Третья настолько прижилась в этом месте, что ей просто снесло голову. Как фигурально, так и буквально. Головы давно нет. Никто и не помнит, была ли она вообще. Четвертая куколка... Да что о них говорить! Поговорим сразу о шестой... Шестая мечтала бы все на свете отдать, лишь бы кто-нибудь стянул с нее это дурацкое жёлтое платье! *** В комнате сидят двое. Девочка с безжизненным видом что-то шьёт, не реагируя буквально ни на что. Словно полностью провалилась в некий иной мир. Понурый мальчик сидит у окна, опустив глаза. Дверь открывается. Мальчишка вздрагивает. Перо, которое он зачем-то зажал в дрожащих руках, с шумом падает на пол. Вошедший человек — исполин в плаще, расшитом черно-красными цветами — мрачнеет. Вперился глазами в несчастного, застывшего за столом. — Ты настолько бесполезен, что от одного моего появления тебя в дрожь бросает?! Подросток расстроенно опускает глаза. — Черт побери... — шипит мужчина сквозь зубы. — Хватит разыгрывать этот цирк! Шарль Анри, ты должен учиться! От одного слова "учиться" холодок бежит по спине. — М... можно я останусь здесь? — невысказанная мольба в глазах. — О-отец, пожалуйста... — Нет, Шарль. Иди ко мне. От одного голоса он словно сьеживается. — П-папочка... "Папочка", наконец, теряет терпение. Один шаг — и расстояния между ними как не бывало. Один взмах рукой — стальные пальцы железной хваткой сжимают запястье. Слабый толчок, — и его уже тянут... — Папочка, пожалуйста, не надо... — Надо, Шарль. — Неееет! — мальчишка начинает плакать. Ноги подкашиваются, и он падает, не в силах больше идти. — Папочка, не надо... Неееееет... Но "папочка" лишь яростно хватает упавшего за волосы. Черные как вороново крыло и вьющиеся. — Аааааааа! — жертва вскрикивает без сил сопротивляться. — Я чувствую, прошлую беседу ты плохо понял! — Папочка, пожалуйста, нет, мне больно... — Если не идёшь сам, я буду тащить тебя за волосы. Мне абсолютно плевать, если я вырву их все! — Ааааааааааа! Исполин рывком заставляет подняться худенькое создание, подхватывает за плечо и тащит за собой следом, стремительно покидая комнату. — Я тебе дам устраивать такие сцены! Ты у меня будешь знать, что такое боль! Оставшаяся в комнате девочка неуверенно смотрит в след только что покинувшим комнатку. — Братик Шарль очень глупый мальчик. Он не слушается... Он не понимает. Чтобы не наказывали, надо всего лишь слушаться... — уверенно бормочет себе под нос, но на глазах почему-то застыли слезы. Братик Шарль... Братик Шарль целиком пошел в мать. Их несчастную мать, которая была словно слишком чиста для этого места... Их несчастную мать, которая прожила совсем недолго после их рождения... Словно один факт, кем придется стать ее сыну, разорвал ей сердце. *** Дитя лежит в колыбели, посапывая в безмятежном сне. Откуда-то далеко доносится голос. Мелодичный мягкий, но какой-то всего лишенный, преждевременно угасший... Слова непонятны, куда их понять маленькому существу, только-только пришедшему в этот мир? Но зато понятна печаль и странное их тепло... И невысказанное желание, которое словно окутывало его, становясь и защитой, и болью, и таинственным его предназначением... Голос шептал: — Милый мой, маленький... Это ужасное место, это проклятый дом... Я сожалею, что судьба повелела тебе появиться на свет здесь... Эти люди попытаются заставить тебя делать плохие вещи, но ты должен знать: жизнь священна. Прими это как истину, истину всей моей жизни. Заклинаю тебя, мой любимый. Помни... Твои руки не должны обагриться кровью. Ты чистая душа... Ты не должен смотреть во тьму... Когда-нибудь придет новый мир, в котором не нужно будет убивать. Ты должен жить так, словно родился уже в этом мире... Какая бы тьма ни окутала твою жизнь... Ты должен слушать свет, который вот здесь... Кто-то касается его груди, заставляя открыть глаза. Сонно моргает, вглядываясь в лицо склонившейся над ним женщины. Слишком бледная, изможденная, едва ли ее можно было полностью назвать живой... Но мальчик видел только тепло, бесконечное тепло, от нее исходящее. Тепло... — Ты единственный, кто может прервать этот порочный круг... Но даже если ты не прервешь его... Ты в силах не запятнать себя их грехом... И я надеюсь... Я больше всего надеюсь, что ты никогда себя им не запятнаешь... Сон снова окутывает маленькое существо, заставляя его обратно закрыть глаза. Но это тепло и этот свет... Отныне они обитали где-то в нем самом, где-то на обратной стороне век — только зажмуришься, и видишь уже странное родное сияние... Спустя много лет он продолжал инстинктивно жмуриться, хоть и не помнил уже абсолютно, почему так чувствует себя спокойнее и откуда эта привычка взялась... Не помнил ни лица, виденного в ту минуту, ни слов... Но они словно жили в нем самом. Иначе почему, даже стоя на краю пропасти, он продолжал качать головой и отказываться. Отказываться так рьяно, словно от этого зависела его жизнь. Через что бы ему ни пришлось проходить — никогда он не причинит боли, никогда не станет бездушным убийцей, никогда... *** Он снова безутешно рыдает, свернувшись колачиком. Она все так же безжизненно орудует ниткой. — Я не чувствую ног... Больно... — хнычет мальчишка. Девочка поднимает на него свои пустые глаза и бормочет: — Все потому что ты, глупый братик, выбрал бороться со своей судьбой... Сдайся, будь хорошим мальчиком.Тогда и наказывать тебя перестанут. — Уууууу... — Шарль всхлипывает и вдруг собирается с силами. — Старик-учитель учил меня "не убий"! В школе других детей учат: "не убий"! Во всех книгах пишут: "не убий"!.. Почему нас одних учат убивать?! — Глупый братик! — Я не могу... — Все могут. — А я — нет! — Тогда страдай. — Страдать должны убийцы, Мадлен! Девочка лишь так же безжизненно приговаривает: — Бедный братик Шарль... *** Отец возвышается чудовищным исполином. Двое малышей сьежились перед ним. Точнее сьежился в основном мальчик. Смотрит затравленный зверем, на глазах как обычно блестят слезы беспомощности и обиды. Девочка моргает, задумчиво прислонив палец к губе. — Шарль, Мадлен. Это ваша новая мама. Рядом с отцом женщина с лицом таким же бездушным, как и его собственное. "Исполнитель" — сразу понимает расхныкавшийся малыш. Слепой исполнитель чужой воли. Очередной жестокий человек, которому своими руками ничего не стоит отнять жизнь... Который, возможно, тоже станет издеваться над ним. Да, несомненно, станет... Слезы уже льют потоком. Мадлен удивлённо рассматривает брата, потом женщину. Отец пытается улыбнуться ей: — Скажи: "Здравствуй, мама". — Здравствуй, мама. — послушно повторяет девочка. — Молодец, Мадлен! — отец треплет довольную кроху по голове и переводит взгляд на второго, — теперь ты, Шарль. — в улыбке скрытое презрение. "Ну, что, ты все так же будешь плакать? Все так же отказываешься? Я даю тебе нормальную семью, а ты смеешь отказываться?!" И он действительно только плачет. Плачет навзрыд, качает головой и убегает. — Шарль... Чертов щенок! Женщина рядом с ним смотрит с тем же снисходительным презрением. — Видно, кому-то надо задать хорошую трепку... — Чертов мальчишка, ему сколько ни объясняй... — Не переживай, милый. Я дам тебе наследника и не одного. Ты забудешь об этом чертенке. Он не опозорит тебя в глазах всего мира. Потому что я воспитаю своих сыновей правильно. Они ни слезинки не проронят зазря... *** Типичное семейное времяпрепровождение... Шарль плачет. Только что очередная "оздоровительная беседа" подошла к концу. Всякий раз так сложно остановиться... Этот мальчишка настолько слаб. Эти умоляющие глаза, выпирающие кости, трясущиеся руки... Так и хочется выплеснуть на него все накопившееся зло. "Твоя мать умерла — получай Шарль!" "Ты, беспомощное создание, напоминаешь мне меня самого — получай Шарль!" "Отказался признать новую мать, упрекнул в предательстве — Это меня ты смеешь упрекать?! — Получай, Шарль!" "Ты смеешь смотреть на меня ее глазами?! — Получай!" "Считаешь себя воплощением совести?! — Так тебе!" "Получай за свою беспомощность!" Единственное, что заставило его остановиться на этот раз — то, что мальчишка без устали шептал себе под нос: "Не убий". Сейчас он, кажется, просто плачет. Как и всегда. Стоит освободить руки, они уже закрывают зареванное лицо. А ноги — на это даже смотреть больно... В глазах отца сожаление, когда он освобождает две эти конечности, налившиеся кровью так, словно вот-вот, и их просто разорвет. Эта невыносимая боль целиком отражалась на его пленнике. Одно прикосновение, и его уже трясет в судороге. — Надо сбавить напряжение. — достает нож. Мастерски делает свой фирменный надрез. Мальчишка дрожит, но даже не вскрикивает. После только что пережитого, что ему какой-то надрез. Горячая кровь тут же сочится из раны. Спешит на свободу, едва не вскипевшая. Отец молча наблюдает за этим. Равнодушно изучает пол, где эта вскипевшая кровь смешивается с набором других жидкостей. — Шарль... Шарль, послушай. Дрожит в истерике. Глаза закрыты. — Шарль... Ты плоть от плоти моей. Ты мой наследник. Не кто-то другой. Мне не нужны другие, мне нужен ты... Ты — последнее, что осталось мне от моей собственной великой любви. И ты должен жить Шарль. Должен... Ты должен принять эту роль, как принял когда-то я сам. Принять ее, чтобы жить, Шарль! Ты понимаешь меня? Его трясет. Слышит ли вообще? — Шарль... Ты так хочешь изменить этот мир? Этого хотела и твоя мать. Поэтому я ее и полюбил. Полюбил по-настоящему... Но ты сможешь что-то изменить, только если сам будешь жить! А, чтобы жить, мы иногда обязаны отнимать эту жизнь у других! Ты понимаешь меня? Кусает свои же пальцы как сумасшедший. Отец успокаивающе берет его руку в свои, не давая продолжать несчастному столь нелепо наносить себе ещё больше увечий. — Шарль... Я всего лишь хочу, чтобы ты жил! Жизнь жестока, Шарль! Ты хочешь, чтобы жили все, но так не бывает!.. Что-то бормочет трясущимися губами. — Шарль... — отец прислушивается. — Что?.. Наконец, удается разобрать. Это одно слово. Повторяет как заведённый. "Больно...". — Больно... Больно... Больно... — Шарль! — встряхивает за плечи. — Неужели, из всего боль — единственное, что ты можешь понять?! От этого неосторожного жеста мальчик только больше дрожит и плачет. — Больно... — Шарль! — Очень больно... Отец с сожалением качает головой, рассматривая истерзанное тело — Смотри. Я ещё больше выпущу плохую кровь. Боль пройдет, Шарль... Тонкое лезвие скользит по белой коже, оставляя за собой ещё одну полосу красных капель. Мальчик измученно наблюдает, как по его ногам бегут быстрые алые дорожки. Губы дрожат. Руки мнет у груди. Отец приговаривает успокаивающе, как только может: — Скоро боль пройдет. Через ранки вытечет нечистая кровь... — Больно! — плачет только сильнее. — Боль не может пройти мгновенно, Шарль! — новый приступ ярости, который обессиленно утихает. Шарль лишь складывается и рыдает ещё сильнее. — Мне больно!.. — Ты заставляешь меня жалеть, потому что я как будто мучаю твою мать! — Уаааааа.... — Но ты не понимаешь! Если я тебя не научу, тебя не научит никто! Ты должен! Ты должен, Шарль, принять свою роль. — Ааааааааааааааааааааааааа! *** Мадлен вздрогнула, словно острый разряд боли коснулся и ее. Только... Какой боли? Откуда? Она сонно разлепила глаза. Братик вернулся? Да, вернулся. И снова в горячке. — Шарль... — неловко треплет за плечо. — Эй... Шарль. Он ее не слышит. Снова в своих кошмарах. — Шарль... Скоро мы будем разлучены, Шарль. Бабушка так сказала. Они нашли мне жениха. Говорят, он прекрасный человек. Пьер-Эррисон. Он живёт в Мулене... У меня будет своя семья... Он, конечно, тоже палач... Но это ведь не так страшно. Правда, Шарль?.. — смотрит сочувственно. — Сегодня ты совсем плох, да? Если бы ты слушался отца, ничего бы этого не было... Он что-то шепчет. Мадлен прислушивается. Что-то про Ад? Что-то про трон, пожирающий ноги и безногих королей?.. — Шарль?.. Все то же неясное бормотание. — Тебе очень больно, да, Шарль?.. Я надеюсь, твоя боль утихнет и когда-нибудь ты сможешь выбраться из своего кошмара. *** В детской сидят пятеро малышей. Один, мальчик постарше, с важным видом изучает некую древнюю книгу. В углу у его спины посапывает малыш помладше. Ещё один с интересом заглядывает старшенькому через плечо. На полу сидит девочка, сосредоточенно и беззвучно играет со своей куклой. Крутит то ручку, то ножку. Вот-вот да и оторвёт. Самый младшенький лежит в колыбельке. Спит мирным сном, далёким от мирских забот. Покой комнаты нарушают стройные шаги. Девочка с любопытством поднимает голову. Мрачный человек, заглянувший сейчас в их детскую обитель, был здесь нечастым гостем. Строгий костюм, изящно расшитый кроваво-красными и черными цветами. Суровые, вечно сведённые, брови и пристальный взгляд, пронизывающий насквозь. Эти черты должны были пугать, но девочку они странно привлекали. Это лицо словно таило за собой какую-то тайну. Таило и манило ее разгадать. К тому же человек этот — их учитель, наставник, фактически светочь знания. Она прекрасно видела каждый раз неуловимый ореол скрытых истин, окружающих его голову будто бы нимб... — Мартен, Николя! — не голос, а гром. От одного звука мурашки по коже. Малышка изумлённо приоткрывает рот, не в силах отвести глаза. Мальчик, всецело ушедший в изучение древнего талмуда, и сидящий с ним рядом вдруг вскакивают как по команде. — Да, отец! — лицо старшего сияет торжеством и жгучим желанием действовать. От его спешки и нетерпения девочка лишь ещё больше открывает рот. Она хочет так же как братья побежать за этим загадочным проводником в мир иной, тянуть к нему ручки и просить, просить, пытаясь по крупицам и по частичкам собрать хоть какую-то часть великого знания... "Папочка... Папочка, забери меня, я ведь так хочу учиться! Папочка!" *** Над второй куколкой зажёгся огонек знаний. Вскоре такой же загорелся над третьей. Ещё чуть-чуть времени, и вот такой же сияет над четвертой... Шестая куколка в нетерпении ждёт. Вот-вот, и над ней будет сиять это горящее знамя. Вот-вот, и она будет уже не просто сломанным куском пластика в жёлтом платьице... *** Девочка продолжала играть со своей куколкой. Каждый вечер она беззвучно возвращалась к своей игре. Старшие братья совсем мало времени проводили уже в детской комнате. Мартен, как ни появится, всегда важный и с увесистой книгой. Николя бегает хвостиком за ним следом. Шарль — тот вообще редкое явление. Скользнет невзрачной тенью, посмотрит своими пронзительными глазами, обнимет, и, ни слова не говоря, уже скроется из виду. Что он хотел сказать? Один бог знает. Малыш Пьер покачивался в своей колыбельке. Вот уж единственное радостное дитя. Но вот кое-что с недавних пор настораживало Мари. Поведение Луи. Луи, до этого ничем особенным не отличавшийся, начал становиться серьезным. Серьезным и заинтересованным. Он стал интересоваться Мартеном. Заглядывать через плечо, когда тот читал свою книгу, и Мартен не прогонял его. А стоило так сделать Мари, как братец уже с презрительным видом книгу закрывал. Он стал перешептываться с Николя. "Неужели Луи тоже взяли учиться? Этого бездельника!" — Мари гневно закусила губу. Теперь их уже четверо. Шарль, Мартен, Николя и даже Луи. Но не она. Жгучие слезы подступили к глазам. Ну почему! Почему?! Девочка расстроенно швырнула свою куклу в стену. Черт возьми! Ещё немного, и разрыдается. — Мари? — знакомый голос. Девочка оборачивается. Перед ней братик Шарль. Подросток, почти юноша с кожей цвета молока и черными волосами до плеч. Из всей семьи у него одного они иссиня-черные, как у мрачного ангела из сказки. Эти глубокие глаза смотрят будто в самую душу. Этим глазам так и хочется рассказать все, что сейчас на сердце. Слезы больше не может сдерживать. — Уууууууу... — Мари?! — встревожен, бросается к ней. — Мари, что-то болит? Тебя обидели? Глупый, глупый, братик! Разве может она сейчас связать слова и найти нужные... Мари просто плачет, обхватив руками его шею. А нужны ли вообще слова? Он ведь сам постоянно молчит. — Мари... Отец что-то тебе сделал? — настороженный и мягкий, каким умеет быть только он. Мари лишь расстроенно качает головой. — Ууууууууууу... — Тебе просто грустно? Вопросы лишние, да? — он прижимает ее к себе. — Тогда я просто разделю с тобой эти минуты... *** Шестая куколка была очень способной. Она просчитала, когда огонек зажёгся над ее соседкой. Просчитала, когда он должен зажечься и над ней самой. Просчитала, и с нетерпением ждала этого дня. Вот-вот, и жёлтое платьице станет совсем незначительной мелочью, ведь у нее над головой засияет огонь настоящего знания! *** Но в тот самый день отец так и не пришел. Мари ждала его весь день, ждала отчаянно. А под конец решила заявиться к нему сама. Что за неслыханная дерзость! Чтобы ребенок семьи Сансон, тем более девочка, самовольно нарушала покой главы семьи! — Папочка, возьми меня учиться! — заявляет с порога шестилетняя кроха. Отец, перебирающий за столом бумаги, с удивлением смотрит на нее. Удивление сменяется паузой, неверием, а затем в глазах даже пляшут огоньки невысказанной насмешки. — Мари Жозеф?.. Чему тебя научить? — Тому же, чему ты учишь всех остальных! Шарль, Мартен, Николя, Луи! Пришла моя очередь! — Милая... — вот он уже откровенно смеётся. — Милая моя Мари. Ты девочка. Ты не будешь учиться тому, чему учатся твои братья. Перед Мари словно рушится целый мир. Как? Все это было напрасно? Напрасно она так долго ждала? — Но почему? Папочка, я ничем не хуже их! Я докажу тебе! Папочка, ну пожалуйста! Я так хочу, так хочу... Мужчина закрывает лицо рукой. — Кто только надоумил тебя сюда прийти. Ты девочка — Мари. Девочки вырастают в женщин. — Но... — У женщин совсем другие заботы. — Но папочка... — Мари. Покинь кабинет и закрой за собой дверь. И мы оба сделаем вид, что этого инцидента не было. — Но, папочка... — У женщин своя доля, Мари. — Но... — Я попросил тебя закрыть дверь. — Но... Все надежды стремительно рушились. "Но я ведь ничем не хуже братьев! Папочка, почему ты даже не слушаешь!" — Мари, ты хочешь, чтобы за эту глупость тебя наказали? — Накажи, папочка! — уверенно сжимает кулачки. — Я готова. Я ничем не хуже них! — Я сделаю вид, что сейчас этого не слышал. Покинь кабинет, Мари. — Нет! Что ж. Ему пришлось самолично встать, подойти к дочери, деловито взять ее на руки и отнести в коридор. — Сегодня я прощаю тебе твои глупости. Но впредь не давай поводов для наказания. — Ты даже не наказываешь меня, а ведь я хочу знать! Отец смотрит на нее задумчиво, оценивающе но в то же время так смотрят на чужое существо, вдруг посмевшее вторгнуться в его жизнь. — Думаю, бабушка как никто лучше справится с твоим воспитанием. Она женщина и даст тебе то, что должны знать именно женщины. — Но... — Женщина, Мари, это совсем другое дело. Поставив ее на пол, он так же сухо идёт назад. — Но папочка! — Ещё немного, и ты действительно доиграешься до наказания. — Но... Он больше не обращает внимания на ее вопросы, мольбы и крики. Девочка бежит следом, но так же сухо отец возвращается к кабинету и запирает за собой дверь. В тот вечер Мартен сверкал глазами со злобным самодовольством. Николя все шептал ему на ухо нечто нарочито отвратительно-веселое, а Луи вторил им, добавляя к шепоткам грязные смешки. Маленький Пьер в недоумении переводил взгляд с сестры на братьев. Один только Шарль молча обнял ее. "Не знаю, почему тебе сегодня так плохо, Мари... Но ты не одна, кому больно." Шарль... Этот самый странный, самый необычный из ее братьев. Он один не смеялся и всегда протягивал руку. Он один сдерживал откровенное страдание, смотря своими глубоко печальными глазами. Его одного ей хотелось потрепать по голове, запустить руку в черные локоны, рассыпавшиеся по плечам. Ему одному она согласна была доверить свою боль. "Шарль... Мы оба неправильные и слишком странные?" Он лишь сильнее прижал ее к себе, не говоря ни слова.