Это были ангелы...

***

Крошка ангел летает и кружит. Крошка ангел на грешный мир глядит. Крошка ангел, ты не обманул - В трудный час мне руку протянул...

*** Выздоровление Шарля взяла под свой контроль бабушка. Небывалое дело — Анна-Марта вмешивалась в дела семьи крайней редко. Ходили слухи, что в ярости она бывает куда страшнее отца. Впрочем, сейчас бабушка решила неожиданно проявить заботу о пострадавшем. Лично отпаивала его своими странными снадобьями, хотя Шарль почти ничего не мог есть. Лично делала какой-то специфический массаж, помогающий нормализовать мышцы и кровь. Бабуля даже пристально посматривала на отца, который, будто поджав хвост, не смел в это время подступиться к Шарлю. Поразительно. И, хотя не один раз Мари слышала о ее жестокости, но в эти дни бабушка стала почти героем. Не прошло и недели, как брат снова смог вставать и ходить, хоть и был критически слаб, а по ночам его все также преследовали кошмары. Правда, бабушка, кажется, нашла спасение и от них. Она нашла зелье, от которого Шарля просто отключало на какое-то время, и он проваливался в темноту. Без снов. Без кошмаров. Мари стремилась за это время превратиться в ее помощницу. И, радостная, урвала немного зелья себе про запас. Теперь при необходимости она сможет дать его брату. Но не просто чтобы успокоить его. Здесь у Мари были собственные большие планы. *** — Сильные поедают слабых. Хищники — травоядных. Мы все лишь часть пищевой цепи. И, чтобы выжить, ты должен держаться за свое место зубами... В полусонный разум просачиваются картины. По траве бежит заяц. За ним гонится лиса. Хочется прошептать: "Беги же!", но вот его поймали. Теперь лиса пожирает зайца. В разные стороны летят ошмётки крови, мяса и костей. Шарль складывается во внезапном приступе тошноты, но чья-то властная рука не даёт ему ни спрятаться, ни отвернуться. Вот уже бежит лиса. За ней устремляется волк. Волк перекусывает лисе шею... "Пустите!" Властная рука вновь не даёт ему отвернуться. Вот уже бежит волк... Ему одной лапой переламывает позвоночник бог знает откуда вылезший медведь... — Аа... — Терпи! Дальше идёт медведь. Его убивает человек ножом в спину и освежовывает. — Ннннгх! — Чтобы не быть убитым как эти животные ты должен держаться зубами за свою жизнь, Шарль!.. Жан-Баттист был таким же хрупким ребенком как ты, но уже в 7 лет он полноценно перенял на себя роль Месье де Пари! Это великий труд. Семилетним мальчиком он уже совершал казни на площади под тысячей глаз. Если бы мы дали слабину, если бы он, как ты сейчас, только плакал и стенал, это место забрала бы себе другая семья. Пойми Шарль. Мы никто, если потеряем свое дело. Ты хочешь быть презираемым мальчишкой, в которого швыряют камнями, до конца своих дней?! Думаешь, я не знаю, откуда этот шрам?! Думаешь, опуская голову перед ними, ты искупишь грех миллионов людей до тебя?! Подобно Христу пожертвуешь своей плотью и кровью, чтобы остановить круговорот боли и человеческого несовершенства?! Ты умрёшь, Шарль. Единственное, чего ты добьешься, это смерть. Они не пощадят тебя. А, если умрёшь ты, кто останется?!.. Его трясет. — Перестань распускать слюни. Твой отец чересчур баловал тебя. Школа. Старик-учитель, которого Жан-Баттист искал по всей стране и нанял исключительно ради тебя — такие подарки случаются в нашей семье крайне редко. Он делал это ради твоей матери. Пытался вырастить тебя так, как хотела бы она... Но даже он понял, что не сможет быть месье де Пари вечность! Он уже на пределе, Шарль. Совсем немного, и веточка переломится. Кто тогда будет месье де Пари? Кто тогда будет содержать семью? Предложишь это своим младшим братьям?! Они безмозглые, упивающиеся насилием, черви. Они не смогут взять на свои плечи настоящую ответственность. Настоящая ответственность не в насилии, Шарль... — Мне страшно... — Настоящая ответственность в том, чтобы не вывести это насилие за пределы. Любить убивать недостаточно. Ты же со своим разумом вполне способен... Не прячь свои руки! Посмотри на них, это идеальные руки для убийств! Ты способен контролировать себя. Ты разумнее их. Из всех них ты единственный настоящий месье де Пари! — ... — Перестань реветь! Ты не станешь вторым Христом, Шарль! — Но почему люди вообще должны убивать друг друга?.. Уууу... — Чтобы выжить самим, Шарль! — Ууууу... — Эти руки... Неужели ты не хочешь дать им всю их силу? Неужели тебе самому нравится быть ползающим? Даже я, женщина, своими слабыми руками, могу сделать гораздо большее. Ты помнишь, на что я способна, Шарль?! Нервно сглатывает слюну, вспоминая, как до сеансов "бесед за испанским сапогом" он иногда попадал к бабушке... Которая приказывала раздеться и бросала его на скамью, а потом высекала из него весь дух своей стальной плетью с острыми крюками на конце. Чувство, когда с тебя заживо сдирают кожу. Когда стальной наконечник вонзается в плоть, замирает на долю секунды, а затем — резкий рывок, и рвет все, что встретится ему на пути... А когда этот наконечник ещё и раскален до бела... И при прикосновении его к коже, ты уже выворачиваешься весь, будто дотронувшись до адского пламени. А раскалять до бела она любила и далеко не только наконечник своего чудовищного орудия. Эта женщина могла заставить тебя стоять на горящих углях, пока подошвы нестерпимо жжет жаром. Могла одними руками пройтись по твоим болевым точкам так, что ты в агонии складывался от боли. Кто бы мог подумать, что иногда достаточно просто надавить в нужном месте пальцем так, чтобы человек весь вывернулся наизнанку. Могла растерзать тебя, беззащитного, брошенного перед ней, за считанные секунды... И делала это, по истине наслаждаясь самим процессом. Словно само по себе насилие было важной составляющей ее жизни. Ее целительным глотком свежего воздуха... — Сейчас я выбираю те точки, которые заставят тебя чувствовать себя хорошо и нормализуют кровь. А вместе с ней и все процессы твоего организма. Но я же могу выбрать совсем другие точки. Ты помнишь об этом, Шарль? Одного нажатия мне достаточно, чтобы ты молил о пощаде. Чтобы не смог дышать. Чтобы боль пронзила тебя насквозь... Но сегодня я так не сделаю. Сегодня я пытаюсь объяснить тебе твою роль. — ... — Хотя твое тело, твоя поразительная слабость так и просит, чтобы над ней совершали насилие... Я понимаю, почему Баттист не смог остановиться. — Ай... — Стань хищником, Шарль. Иначе из тебя сделают жертву. — Ааа! Пару таких болевых точек она все же нашла — не смогла отказать себе в удовольствии хоть легонько нажать на них. — Ааааа! — Ты в моей власти, Шарль. Но мне нужно, чтобы ты стал тем, кем ты рожден. Мне не нужен беспомощный инвалид. *** — Бабушка такая молодец, она вылечила тебя! — радовалась Мари. — Даже твои ноги уже не выглядят так страшненно! — Они меня убьют в следующий раз. — обречённо пробормотал Шарль, накрыв голову подушкой. — Даже бабушка? — девочка изумлённо поднимает брови. — Она первая спустит с меня шкуру. Причем здесь это не фигура речи... Мари задумчиво рассматривает бледные руки, сжимающие этот набитый перьями кусок ткани, за которым теперь не видно лица. — Шарль, прости, ты решил сам себя удушить? Он лишь отворачивается к стене, прижимает неудавшееся "орудие казни" к груди. Нервно смеётся: — Она действительно спустит с меня шкуру... А затем смех этот, который на самом деле вовсе и не смех, переходит в всхлипы. — Шарль... — Мари вновь смотрит на него с жалостью. Ласково прислоняется к его спине. — Братик Шарло... А если тебе помогут высшие силы? — Какие высшие силы? — Волшебные. — Мне никто не поможет, Мари... — Помогут. — она с лёгкой усмешкой гладит его по голове. — Потому что ты был хорошим братиком. Потому что ты каждый вечер молишься за всех, кто пал от рук нашей семьи. Ты нуждаешься в помощи, и помощь придет к тебе, братик. Серьезнеет: — Ты что-то задумала, Мари? — Ничего, милый братик. — Последнее время ты начинаешь меня пугать... — Я просто люблю тебя и рада, что ты поправился! *** — Шарль, подними голову и скажи нормально! — отец хмурится, сурово смеривая его взглядом. — П-папочка... я не могу больше ходить в школу... — По какой причине? — Они ненавидят меня... Они сказали, что убьют меня если ещё раз увидят... — Ты не мог им ответить?!.. Подними голову, Шарль! И смотри в глаза, когда говоришь с отцом! — ...Как такой как я может поднять голову?.. — упорно смотрит в пол. На глазах уже блестят слезы. — Что у тебя на лице? — отец рывком хватает мальчишку за подбородок, силой заставляя поднять голову и открывая свету рассеченную губу и подбитый глаз. — В меня бросали камнями, папа... — А что с твоей одеждой?! — грубо дёргает плащ, от которого вполне ощутимо несло неприятным запахом. Красный бархат покрылся грязными пятнами. — Ты шел домой через сточную канаву?! — Меня облили помоями, папа... — после паузы добавляет приглушённо. — Они сказали, что утопили бы меня в них, если им не было настолько противно меня касаться... — И на все это ты не мог ответить?! Мальчишка плачет, все так же стараясь смотреть в пол. — Что такой как я мог им ответить... — Черт возьми... Шарль... — гневно замахивается рукой и с трудом останавливает себя. — А ещё они... Столкнули меня в яму... Там было устройство для ловли диких животных... — он протягивает дрожащие руки ладонями вверх. Израненные дрожащие руки. — Я... Я еле выбрался, папочка. Было очень больно. Но, если я ещё раз появлюсь там, они действительно меня убьют. Отец молча смотрит на эти дрожащие руки, протянутые к нему в немом жесте мольбы. Мальчик неуверенно добавляет. — Но я очень, очень хочу продолжать учиться, папочка... Хочу больше узнать о мире... Хочу читать книги... "Хочу быть как все!" Жан-Баттист потирает переносицу, с трудом сдерживая себя. — Я подумаю об этом, Шарль. Но твои раны нужно обработать. И ты сейчас пойдешь со мной. *** — Кто-то взял одну из моих склянок... — голос бабушки словно нож прорезает повисшее молчание. Сверхъестественным образом эта стальная женщина будто уже чувствовала "преступника" по одному его виду, по стуку сердца, по застывшему глубоко внутри страху, который даже сам "преступник" ещё не успел осознать. Ее взгляд устремляется прямо на Мари. Суровый взгляд. Злой и бескомпромиссный. Такими глаза могла смотреть на своих жертв железная дева, если бы оживала во время пыток. Мари все так же невинно моргает, но даже над ней замерла пауза нерешительности. — Лучше скажи сразу. — добавляет старушка. — Чистосердечное признание ослабляет вину. Девочка молчит, но теперь на ее лице все явственнее проступает даже не страх — инстинктивное желание "просчитать" своего врага. Так реагируют на угрозу звери, когда выгибают спину и жмутся к земле. — Это был я, бабушка! — Шарль вдруг вскакивает из-за стола. Все взгляды в изумлении устремляются на него. Одна бабушка с явным неудовольствием отводит глаза от своей жертвы и будто спрашивает "признавшегося" одним взглядом: "Серьезно?". — Да, бабушка, это сделал я. — В таком случае, почему ты так поступил, Шарль? — Потому что мне снятся кошмары. В твоих снадобьях я пытался найти от них спасение. — И ты готов за этот проступок понести наказание?.. — Да, я готов. Старушка все ещё скептически переводит взгляд на Мари, замершую как загнанный зверёк. — Или ты хочешь пожертвовать своей головой, чтобы спасти кого-то? — усмехается. — Стоит ли это того, мой дорогой? Ты прекрасно знаешь, что в наказании я не дам слабины. И ты прочувствуешь все до последней капли. — Я жертвую головой лишь за собственную глупость. — Что ж. Самоотверженно, Шарль. Самоотверженно. Но помни. Те, ради кого ты жертвуешь, очень наврядли смогут отплатить тебе той же монетой. — Бабушка, я один в этом виноват. — Что ж. Возвышенно, мой милый. В таком случае остальные могут вернуться к трапезе, а ты пойдешь со мной. *** Единственным, кто согласился стать его учителем, был старик-священник. Одинокий и отвергнутый своим селом, потому что он был прокаженным, и все его лицо превратилось в месиво гниющих наростов. Вначале этот человек вызывал страх, но вскоре Шарль к нему привык. Это было несложно. За отвратительной маской пряталось доброе и чуткое сердце. — Подобно тому, как мое лицо изувечено болезнью, ты, мальчик мой, тоже изувечен. — говорил старик с самой доброй улыбкой, какая только бывает на свете. — Изувечен? — ещё совсем маленький, а в глазах уже тот самый его невыразимо глубокий и невыразимо печальный взгляд. — Да, мальчик мой. Все видят в тебе чудовище. Отвергают тебя. Несут тебе боль. Но внутри ты чист... — Учитель... — У тебя прекрасная душа, мальчик мой. Потому что один только ты видишь не эту ужасную маску, а то, что было навсегда похоронено за ней. — Учитель... *** — Больно было? — Мари с долей сожаления тянется к нему. Снова гостит в комнате старшего брата. Только на этот раз веселья как ни бывало. — Я уже сплю, Мари. — он упрямо закрывает глаза, словно отказываясь с ней говорить. — Но ведь не ты забрал у нее склянки... — Но ведь ты сделала это ради меня. Значит, виноват я. — Ты ни в чем не виноват. — Если я невиновен, тогда невиновна и ты. Ты ведь хотела мне помочь. — Шарль... — она забирается рядышком. Прижимается к его спине и водит по ней пальцем, безошибочно чувствуя даже так, через рубашку, где прошли новые раны. — Прости, Шарль... Он вздрагивает от ее прикосновения, заставляя ее не секунду остановиться.. — Тебе не за что извиняться. — Шарль... — Считай это помощью свыше. — Ууууу... Шарлю приходится обернуться, чтобы маленький дьяволёнок перестал так внимательно изучать его спину. Поворачивается к ней, обнимает этого несчастного ребенка, притягивает поближе к себе и легонько гладит ее по голове. — Ты была хорошей девочкой Мари. Помогала брату. Почему высшие силы не должны помочь тебе? — Потому что высшие силы не подставляют свою спину за другого. Он лишь улыбается ей со своим бесконечным теплом... — Я бы в любом случае не дал тебе пережить ЭТО. — Уууу... — Не нравятся высшие силы, в таком случае считай, что это твой глупый ангел-хранитель, который готов подставить за тебя свою спину. — Ты так и не ответил на мой вопрос. — Какой? — Насколько тебе было больно... — Бывало и больнее. — И ты не пожалел о своем решении? — Конечно, нет. — он целует ее в макушку, — а теперь я хочу спать, Мари. Я слишком устал. *** — Не убий... — мальчик задумчиво бормочет себе под нос, и исписанный листочек в его руках начинает дрожать. Старик с искалеченным лицом не сразу обращает внимание на подозрительную паузу. А, когда, наконец, поднимает глаза, на лице воцаряется изумление. Мальчик уже весь в слезах. — Шарль, что-то случилось?! Шарль обнимает колени, уткнувшись в них носом. — Не убий... — шепчет он так, словно эти слова отпечатались на всем его существе. — Не... Убий... — Мальчик мой, что с тобой?.. — Отец Гризель... Но если некоторые люди убивают... Даже если только грешников... Они... Тоже грешники?.. Убийцы... Старик замирает и в следующую секунду, кажется, видит в глазах мальчика отражение ужасных картин... Отрубленные головы, тела, покрытые мухами, фамильный меч, заженный факел, бесконечные крики и боль... И бесконечная ненависть тысячи виновных и невиновных жертв, словно зависшие над этой проклятой семьёй, частью которой он был... Пусть ещё и никак не мог успеть замарать свои собственные руки. — Шарль... С одной стороны пожилому священнику хотелось оттолкнуть от себя убийцу с таким явным клеймом. С другой стороны за некоторое время, проведенное вместе, он уже успел привыкнуть к Шарлю и даже думать забыл о том, чей он на самом деле сын. Шарль... Дитя с настолько чистой душой, что даже не верилось... — Получается... Мы грешники... И будем гореть в вечном пламени... — мальчик сильнее прижимает к себе колени. — Это ужасно... Я всегда знал, что это неправильно... — Послушай, Шарль... Справедливость человеческая не имеет ничего общего с настоящей справедливостью неба. Только Бог имеет право судить. Только Бог имеет право отнять жизнь у живого существа. — Только Бог... — повторяет ребенок слегка раскачиваясь, словно в каком-то приступе. — Послушай, Шарль... Все мы пленники своей судьбы и своих обстоятельств. — Но отец Гризель... Почему люди вообще убивают друг друга? Зачем?.. Это же так ужасно... — Люди пленники своих обстоятельств... Но ты, мальчик мой, ещё чист... И можешь сделать свой выбор согласно собственной совести... — Свой выбор... — он вдруг замирает и трясется ещё сильнее. — А мы всегда можем сделать свой выбор? Отец Гризель не находится, что ответить. — Почему я родился в этой семье... — рыдает мальчишка, зажав руками лицо. — Они так страшно наказывают. Так больно... — Милый мой... — старик неуверенно кладет руку ему на голову. — На некоторые вопросы ответ знает один только Господь Бог... Но у каждого из нас свой крест. И Бог почему-то доверил тебе именно твой. Он не мог ошибиться. — Значит все правы, и я убийца?! — в глазах немой вопрос вместе с хлынувшими слезами. — Я этого не сказал. — Но... — Со временем ты поймёшь, что Господь хотел тебе сказать и почему доверил эту ношу именно тебе... Я же могу сказать только одно. Я не вижу перед собой убийцу. Я вижу только несчастное дитя. Дитя, загнанное в угол. Испуганное дитя... Мальчик без слов обнимает его, а слезы все бегут и бегут. — Все называют меня убийцей... Меня ненавидят за это! — Это твой крест, милый мой. Терпи и продолжай нести его. Как пронес его Христос до самого конца. Шарль смахивает слезы, все ещё далёкий от того, чтобы успокоиться. — Они хотят заставить меня стать убийцей... — Со временем Господь даст тебе ответ на твой вопрос, но не я. *** — Мари, почему ты приходишь сюда каждый вечер? — как-то раз спросил он, когда они как обычно лежали рядом. Девочка лишь бессильно пожимает плечами. — Хочу и прихожу. — Не боишься, что заметят родители? — Не заметят. — Даже твоя мама? Мари несколько обиженно прикусывает губу. — Особенно она! Я ей не нужна, потому что я не мальчик! Когда я пыталась приходить к ней, я лишь чувствовала себя лишней... Она даже не разговаривает со мной... Шарль ласково перебирает ее волосы. — А моя мама была очень хорошей, но, к сожалению, ушла слишком рано. И я почти не помню её... Помню только смутное ощущение... — Какое ощущение? — Вот такое... — бережно обнимает ее со всей возможной теплотой, притягивая поближе к себе. — Приятно... — шепчет Мари. — Тепло. — Будто тебя кто-то защищает. Кто-то, кто не несёт зла. Мне кажется, она что-то мне говорила. Что-то важное. Но я не могу вспомнить. Девочка молча гладит его по руке. — Шарль... Ты как мама. Ты моя мама, Шарль. — смеётся, заставляя немного посмеяться и его. — Если бы только это было правдой, Мари. — И ты бы меня удочерил? Забрал с собой? — Забрал бы. — от такого вопроса и незамедлительного ответа самому становится неловко. Мари молчит, задумавшись над чем-то своим, потом снова смеётся: — Ты точно моя мама, Шарль! — На самом деле мне давно хотелось поделиться этим чувством... *** — Мамочка? Мама? — одна в темном коридоре в охапку с подушкой маленькая девочка несколько стесненно подошла к двери. За дверью голоса. Приглушённые, едва различимые. Девочка хочет зайти внутрь, но каким-то шестым чувством понимает: не стоит переступать этого порога. Не стоит смотреть, что там происходит. Нельзя. То, что она увидит... — Мы исправим эту оплошность, мой дорогой! — голос ее матери. Мари замирает. Насколько эмоционально он звучит сейчас. Тогда как перед ней мать всегда говорила сухо. Так, словно и не чувствует ничего. — Посмотри на моих сыновей. Мартен, Николя, Луи, Пьер — они все великолепны! "А я? А как же я, мамочка?" — девочка обиженно прикусывает губу. — "Ведь я тоже твое дитя!" — Я ошиблась только один раз. Когда родилась Мари. Но эту ошибку легко исправить! "Я — ошибка?!" — на глазах выступают слезы. — "Я ошибка, потому что я девочка?!" — Они недостаточны... — ревёт отец. — Они все не то... — Неправда, милый. Такие ощущения у тебя вызывает тот дряной мальчишка... Шарль. Но я дам тебе сколько хочешь здоровых мальчиков. Здоровых физически и духовно. Прекрасных наследников. "А как насчёт твоей ошибки?.." — Из-за Шарля я теряю в себе уверенность. Этот мелкий кровосос... Боже, как он мучает мою душу. Он словно его мать, восставшая из могилы... Учила же меня матушка: никогда не приводи в семью посторонних. Только дочь палача может понять палача... — Успокойся, милый. Оставь этого дрянного мальчишку. Рано или поздно он умрет. И у тебя останется много прекрасных наследников. Какая разница, что старший так плох? Посмотри на остальных. Посмотри на Мартена. С каким рвением он стремится познать твое мастерство. Посмотри на Николя. Как рьяно он повторяет за братом! Все мои дети прекрасны. Все. Только один раз я ошиблась, когда родила Мари. "Ошиблась...". — Мари не ошибка. Она станет прекрасной женой для какого-нибудь палача. Настоящая ошибка — это Шарль. Господи, как иногда мне хочется просто взять и удавить его... — Милый... Не мучайся. Не думай о нем. Подумай лучше о других, прекрасных детях... — Как он мучает мою душу, ты бы знала! Его глазами словно смотрит на меня весь сонм умерших от рук нашей семьи! Его крик — словно крик их всех! Тех, кто ненавидел меня, и тех, кто любил. В его агонии я вижу всех, кто когда-либо протягивал мне руку... Ты просто не представляешь. Это ужасно... Однажды я не выдержу и замучаю его до смерти... — Милый... — Я так хочу, чтобы они замолчали! А они кричат через моего ребенка!.. — Милый... — Чем больше он просит меня прекратить, тем сильнее я хочу его убить этими самыми руками... Каждый раз мне так сложно остановиться... Я хочу разорвать его на части и стереть в порошок... Но хуже всего то, что он напоминает мне о больном периоде собственной жизни, когда я нашел Мадлен, когда смел мечтать изменить этот мир... В нем словно воскресает все мое прошлое, бросает мне укор, бросает мне вызов... И в такие минуты мне хочется его раздавить и уничтожить. Я не могу вытерпеть этого. Даже видеть его уже настоящая пытка. — Успокойся, милый... Мальчишка не выдержит и умрет сам. Тебе просто нужно пережить это испытание... Отец словно не слышит ее: — И когда я уже хочу его смерти, когда готов сознательно переступить эту черту, перегнуть палку... Я вдруг вспоминаю... Все свое прошлое и словно становлюсь убийцей самого себя. Только поэтому я заставляю себя остановиться... Иначе он давно уже был бы мертв! Боже, какое изощрённое испытание! Когда-нибудь я просто не выдержу... — Выдержишь, Жан-Баттист. Несомненно, выдержишь... А мальчишка умрет сам... — Он настоящая помеха счастью нашей семьи. Словно наказание за то, что я посмел когда-то мечтать о большем... — добавляет, немного помолчав. — Или наказание за наш грех... "Помеха... Шарль..." — Мари горько утирает слезы. Она всего лишь хотела забраться под бок к кому-то тёплому. Кому-то, кто разогнал бы ее кошмары. Хотела всего лишь, чтобы ее обняли и держали так, пока она не заснёт. Зачем... Зачем ей нужно было слышать все это?.. Сама не своя, девочка потерянно бредёт по коридору. Вот комнаты старших братьев... Луи. Николя. Мартен. Шарль. Шарль... Ошибка, помеха. Такой же ненавидимый, как и она сама. Девочка понуро прижимается к двери. Может быть... Двое ненавидимых могут чем-то помочь друг другу? В любом случае возвращаться к себе или идти назад по огромному мрачному коридору ещё страшнее. Она дёргает ручку. — Шарль? Братик Шарло... Пусти... Пусти меня к себе... Кажется, где-то ей рассказывали страшные сказки о том, как вампир не может зайти в комнату без приглашения. Вот и она сейчас, как вампир, снедаемая мраком, страхом и голодом, стоит и расстроенно дёргает ручку двери. Пустит или нет? Если только он пустит... — Мари? — дверь приоткрывается. "Все это время она была не заперта?". Мари, кажется, об этом знала. Но ей нужно было, чтобы он открыл сам. Его собственное приглашение. Проверка. Не отвергнет ли. — Шарло, пусти меня к себе! — с порога бросается к нему на руки. — Мне страшно. Не могу заснуть. Хочу к тебе. — вываливает она все разом. — Ко мне? — он несколько удивлен. Кажется, спал и ещё толком не проснулся. — Я хочу просто полежать рядом... Ты же не откажешь мне?.. Назад я не пойду. — Ладно... Но ты не боишься? Я все-таки мужчина... — Тебя, плаксу, не боюсь. — она падает к нему на кровать, разом ощутив такую навалившуюся усталость. Скручивается колачиком у стеночки, пряча лицо в принесённой с собой подушке. — Тебя что-то обидело, Мари? Девочка упрямо молчит. С такой усталостью заснуть точно не составит труда. Вот только не засыпается. В голове снова и снова звучит этот голос. Ошибка... Она, Мари, ошибка... Шарль забирается рядом, осторожно накрывая ее одеялом и приобнимая со спины. — Мари... Прости за вопрос... Тебя били?.. Ранили?.. У тебя что-то болит? — Да нет же, глупый братик! Мари никто не бил... — Я всего лишь спросил... Потому что умею обрабатывать раны... — Шарло... Мари ошибка? — А? — он, кажется не сразу понимает, о чем она. — Мари ошибка, потому что она девочка! — Кто тебе такое сказал? — Замолчи, Шарль! Мари все знает! Он молча прижимает ее покрепче к себе. — Не знаю, кто тебе такое сказал, но я не считаю ошибкой ни одно живое существо. Мой учитель говорил, что если кто-то живёт, то этот кто-то для чего-то нужен. Даже если другим он будет казаться ошибкой. — Ты тоже ошибка, Шарль. Он лишь пожимает плечами. — Спи, Мари. — Они ненавидят нас обоих... — Я не ненавижу тебя. — И я тебя... Он даёт ей свою руку, которую она тут же притягивает к себе. — Постарайся заснуть... — Шарль... Почему нас так ненавидят... — Тех, кто отличается, всегда ненавидят... — Ты разрешаешь мне приходить к тебе? Даже если не разрешишь, я все равно приду! — Приходи. Только утром я все равно отнесу тебя обратно. — Только попробуй! — Спи, Мари. В притворной обиде толкает его ногой: — Обними меня покрепче! — Как скажешь. — И не отпускай, пока я не засну. — Не отпущу. *** — Шарль, научи меня... — она стесненно опускает глаза. Просить такого доброго, такого чистого душой и нравами... Как он отреагирует, когда узнает ее настоящий интерес?.. — Чему тебя научить, Мари? — на лице все та же невинность, даже оттенок веселья. Он ведь и понятия не имеет. Девочка понуро уставилась в пол. — Чему-нибудь. — Ну... Ты, право, меня озадачила. Разве мама с папой не учили тебя "чему-нибудь"? — Для мамы я ошибка. Отец тоже избегает меня. Бабушка страшно на меня косится. У них никогда нет времени...Они никогда и не собирались меня учить. Потому что я девочка... Шарль задумчиво всматривается в ее лицо. Мари вдруг становится неприятен этот сочувствующий взгляд. "Ты ведь все знаешь!" Она хмурится, отворачивается, расстроенно топает ногой... "Ты смотришь на меня так!.. У тебя в глазах написана жалость! Считаешь меня жалкой девчонкой, ни на что не способной?!" — Не дуйся на меня. — братец ласково притягивает ее к себе, чтобы усадить рядом. — Ты тоже считаешь меня жалкой! — все ещё дуется, старательно отворачивая лицо. — Я этого не сказал. — Тебе так же плевать на меня. Ты... — хотела сказать "такой же как они", но язык замирает на полуслове. — Ты знаешь, что нет. — Шарль заканчивает за нее. Девочка молчит. Ну что можно добавить, когда он просто читает мысли? — Милая Мари... Я позанимаюсь с тобой чтением и письмом. Могу так же рассказать тебе начальные сведения из медицины... Но я знаю, какое "обучение" ты имела в виду. Она все ещё дуется. — "То самое обучение" может оказаться для тебя слишком жестоким. Поэтому на данный момент я не буду тебя учить этим вещам... Но, если пройдёт время, и ты осознаешь внутри себя настоящий к этому талант... — То ты не отвернешься и научишь меня? — девочка вся встрепенулась. — В таком случае это будет моим долгом. Сияет счастливой улыбкой, за которой таится столько всего невысказанного... Шарль натянуто улыбается. — Но, если ты подрастешь и признаешь это ужасным и отвратительным... То мой долг будет ровно противоположным. И вот какую-то часть знаний она уже урывает себе. Право сидеть у него под боком и тыкать пальцем в его книги. Право задавать чуть больше вопросов. Право быть кем-то большим, чем бесполезной девчонкой. *** — Видите этот прекрасный фамильный меч? — отец достает редчайший серебряный клинок с выгравированными на нем родовыми символами. — Ух ты! — Мартен хлопает в ладоши. Луи и Николя завистливо толкаются локтями. Один Шарль стоит, не шелохнувшись. Глаза, полные невыразимой грусти, прикованы к этому скорбному оружию, словно спрашивает его беззвучно: "скольких ты убил одним своим лезвием?" — Шарль! От крика отца он вздрагивает и поднимает свои печальные глаза. — Этот меч должен был достаться тебе как моему наследнику. Старшему из моих детей. Но... мы все же проведем честный отбор. Честную игру. Тот из вас, кто лучше всех сможет провести процедуру вскрытия. Кто лучше всех разберёт внутренности, вымет и подпишет их, не повредив... Тот и получит фамильный меч. — Честная игра! — радуется Мартен. Луи с Николя уже в предвкушении переглядываются и с нескрываемой усмешкой посматривают в сторону Шарля, который все так же застыл, только теперь взгляд его прикован к отцу. — Отец... Зачем эти соревнования? — Ты верно мыслишь, Шарль. Этот меч должен получить ты. Но мне надоело видеть твою вопиющую слабость. Я хочу, чтобы ты показал себя. — Но, отец, ты же знаешь, что я... — Я ничего не хочу знать. — ...А если я не смогу?.. — Ты ведь сам знаешь ответ на этот вопрос! Холодок бежит по спине. Да, он знает... Он хорошо знает. Чувствует каждой своей клеточкой. В следующий раз отец просто убьет его. *** — Смотри, я научилась! — Мари ловко обматывает бинтом его больное запястье. — Ай! Немного отпусти. — просит Шарль. — ты слишком зажимаешь... — Ладно... — девочка готова расстроенно опустить голову, но хватку ослабляет и перебинтовывает заново. — Слишком расслабила. — констатирует ее друг. — Натяжение должно быть, но не такое, чтобы рука посинела. — Ладно... — вновь переделывает. — Теперь идеально. — Вот видишь. — довольная улыбка все же расцветает на ее губах. — Теперь Мари умеет лечить... — Ещё не совсем лечить, но кое-что умеет. — Дай вторую руку. — А? — Рану свою дай. Он несколько стесненно смеётся, протягивая ей вторую руку. — Это всего лишь царапины. И не новые. Они вполне себе обойдутся без бинтов... — Не спорь. Теперь уже молчит Шарль, наблюдая, как сестрёнка старательно орудует бинтом. Никто в этой семье никогда не бинтовал раны, оставленные от "семейных разборок". Все эти внешние, видимые порезы специально продумывались мелкими и не бросающимися в глаза. Ощущение странное. Кто-то решил проявить заботу к тому, что для него было нормой жизни... А, может, нормой наоборот было лечить даже такие крошечные повреждения? И это он в своем терпении к боли давно перешёл всякие нормы? Шаги... Недолго думая, брат делает характерный жест рукой, заслоняя маленького ангелочка от чужих глаз краем своего плаща и заодно притягивая ее к себе. Мари и сказать ничего не успевает. В комнату решил заглянуть отец. Значит, все повторяется. — Через десять минут жду тебя в своем кабинете. Не успевает ничего ответить, как глава рода, владыка испанского сапога, покидает его скромную обитель. Мари молча обнимает его. Шепчет: — Новые раны дашь мне. Он лишь молча треплет ее по голове. Так же приглушённо шепчет: — Молись, чтобы я выжил... *** Спертый воздух. Нечем дышать. Посреди комнаты стол. Услужливо ждёт. А вот о том, ЧТО сейчас лежит на этом столе лучше даже не думать... "...верно мыслишь, Шарль. Этот меч должен получить ты." — голос до сих пор звучит у него в ушах. "...А если я не смогу?.." "Ты ведь сам знаешь ответ на этот вопрос!" Нервно сдавливает виски. Что же делать?.. Идти и, борясь с тошнотой, пытаться повторить кощунственные действия? Одна мысль о том, что его рука прикоснется к этому серому... посиневшему... От одной мысли начинает трясти. Ждать вот так, обхватив голову руками? Тогда отец точно его убьет. А перед этим будет долго и мучительно истязать... Что на этот раз? Снова испанский сапог? Этот трон, пожирающий ноги?.. Или раскаленные крюки, врезающиеся в спину, которые он претерпел за Мари, защемив зубами какую-то дощечку, чтобы дикий вопль не разнёсся по всему дому?.. Воспоминания вдруг захлёстывает его с головой. Воспоминания об этих ужасных часах, когда старуха, словно настоящая ведьма, смеясь, раздирала ему спину... А он глотал слезы и сходил с ума, задыхаясь от боли и невырвавшегося крика... Одно только успокаивало страдающую душу. Мысль о том, что хотя бы один ребенок в этой семье был убережен от подобной участи. Хотя бы Мари... Представить только, что такое хрупкое, такое маленькое дитя могло оказаться там вместо него... Эти крюки разодрали ему спину, оставив глубокие порезы до кости. Что бы тогда было с ней?.. Бедная бедная Мари... Единственная, кого отец не стремился насильно превратить в убийцу... Единственая, кто за последнее время буквально прирос к нему, сделав существование Шарля чуть менее бессмысленным. "И ты бы меня удочерил? Забрал с собой?" — тоненький детский голосок. На губах проскальзывает печальная улыбка. Вот бы он мог сейчас так просто... Взять ее в охапку и бежать, бежать куда глаза глядят. Да вот только как тут сбежишь... Поместье Сансонов отделено от всего остального мира лесом и рекой. Даже если они двое сбегут, не факт, что они смогут на своих двоих добраться до ближайшей деревеньки, не заблудиться в лесу и не стать добычей диких зверей. При этом не быть пойманными людьми. И не быть узнанными. Самое опасное ведь было не в том, чтобы сбежать. А в том, как и куда. Весь остальной мир ненавидит их. Никто в своем уме не пустит на порог двух несчастных детей, если эти дети хоть как-то связаны с семьёй Сансонов. Вдобавок... смогут ли они прожить одни без всего?.. Шарль не переживет, если девчонка заболеет и умрет, пока ее брат будет пытаться раздобыть еду побирательством. Да и мог ли он вообще побирательствовать? Не мог. Совесть не позволит. Отбирать у людей их кровно заработанное... Он мог бы лечить больных... Лечить за деньги и на это жить, но... Люди быстро догадаются, кто он такой. И тогда пощады не жди... Мрачные мысли скопились разом. А в центре них то неуловимое ощущение, когда девчушка прислонялась щекой к его плечу, что-то шептала и убаюкивала после многочасовых кошмаров. Когда он со всем теплом прижимал ее к себе... "Ты точно моя мама, Шарль!" "Тебе все равно некому больше рассказать." "Больно было?" Центр урагана, это странное спокойствие посреди смертельной опасности убаюкивало и расслабляло. Он, кажется, не заметил, как нечто неуловимое подобралось сзади. Что-то мягкое прислонилось к его лицу. Резкий запах ударил в нос, но после всей той какофонии запахов, которыми и без того полнилась комната, не вызвал ничего кроме слабого кашля и тупого оцепенения. Кажется, сразу после этого аромата его разум начал куда-то уплывать, тело словно перестало принадлежать своему хозяину, а мысли стали странным образом "убаюкивать". Маленькие ручки схватили за шею. Сдавили... В таком состоянии он был не в силах и двинуть пальцем. Не то, чтобы сопротивляться. — А... — даже не крик, а скорее полуудивленная заторможенная реакция. Как он мог не заметить шаги? Шаги отца всегда были грузными и тяжёлыми. Их было слышно за километр. Эти же были совсем лёгкие. Словно не убийца пришел, а тончайший порыв ветра. Или крохотная кошечка пропрыгала на мягких лапах. Ручки все так же изучающе исследуют его шею. Кто-то играется с ним. Душит, но в последний момент останавливается, и вновь тоненькие пальчики водят по коже. Вздрагивает и качает головой, пока ручки вновь не займут свое место. Сдавливают... Сильнее... — Кх... Ещё чуть-чуть и вот он решающий миг. Говорят, перед смертью вся жизнь проносится перед глазами? Шарль видел только последние всполохи угасающего разума. Он вдруг оказался не способен полностью воссоздать перед мысленным взором какую-либо картину. Отрывистые изображения словно шли рябью и больной дымкой. Воспоминания рассыпались как сквозь пальцы, расстворяясь и исчезая в поглощающей все тьме. Не так он представлял себе свой конец... ... — Глупенький... Ты словно сам падаешь мне в руки... — детский голосок невесело смеётся. Совсем ещё ребенок прижимает к себе обмякшее тело. — Ошибаешься, я не буду тебя убивать. Не хочу. — ласково убирает с его лица несколько непослушных прядей. — Ангел пришел к тебе на помощь. *** — Со временем Господь даст тебе ответ на твой вопрос, но не я. — старик-священник промакивает салфеткой проступивший на лбу пот. — Отец Гризель... — мальчик все с теми же застывшими слезами словно хватается за спасительную ниточку. — а Господь может спасти человека? — Милый мой, Господь только это и делает. Когда ты молишься... — Нет, я не про молитвы. — он нервно потирает руки. — Просто прийти и спасти. Христос же пришел и спас всех... — Милый... — искалеченный человек смеётся одними губами. — Христос пришел один раз за нас за всех. Чтобы такие как ты крошки могли получить жизнь вечную... — Но... Если человеку совсем не на что больше надеяться... Разве Господь не должен... — Он никому ничего не должен. Ребенок вот-вот расплачется. Старик лишь качает головой: — Ты немного не понимаешь меня. Господь велик и бесконечно далек от наших человеческих проблем. Но он иногда посылает к нам ангелов. — Ангелов? — Да. Невинные создания с крыльями, которые помогают нам пережить нашу боль, которые хранят нас от зла и всегда нас незримо сопровождают. — Ангелов... — задумчиво повторяет Шарль. — Да, милый. — А Господь... Пошлет мне такого? Который мог бы меня защитить... Который... — он прикусывает губу, чтобы не расплакаться. — Пришлет... — учитель опускает ему на голову свою руку, притягивает к себе это трясущееся создание. — В трудный час он обязательно кого-нибудь тебе пришлет. — Уууу... *** — Шарль... — голос отца проникает словно сквозь дымку. — Шарль, ты меня слышишь?! Кто-то трясет за плечо. — Шарль! Резкий рывок заставляет проснуться. Кто-то схватил под руку и одним грубым движением поставил несчастного на ноги. Шарль моргает, все ещё не в состоянии прийти в себя. — Что с тобой?! — отец властным жестом заставляет его поднять голову. Всматривается в глаза. — Ты потерял сознание?! Пострадавший хмурится, прижимает ладонь ко лбу. — Не могу вспомнить... Отец вновь изучающим взглядом рассматривает изможденное бледное лицо. Шарль смутно понимает, пусть и с долей удивления, что сейчас от этого исполина не идёт никаких сигналов, свидетельствовавших бы о его злобе. Он, кажется, даже смотрел с беспокойством. — Папа... — неуверенно бормочет, потирая глаза. — Пап... Что случилось? Отец, ничего не говоря, прижимает к себе его, едва живого. — Пап? — Шарль, покачнувшись, напряжённо трет виски, все так же не в состоянии вспомнить. — Я знал, что ты сможешь. Я верил в тебя... — Смогу что?.. — мрачнеет, смутно догадываясь, о чем речь. Жан-Баттист лишь сильнее прижимает к себе сына. — Я верил, мой милый. — кажется даже целует в макушку. — А? — Шарль вздрагивает от неожиданности. Что за небывалое проявление нежности? — Тсссс... — сильная рука похлопывает его по плечу. — Терять сознание это нормально, мой дорогой. Твой прадедушка потерял сознание, когда увидел первую в своей жизни казнь. Шарль хлопает глазами, все ещё пытаясь прийти в себя. — Пап, мне дурно... — Пошли выйдем. На этот раз отец не тащит его по полу за волосы, а ведёт, продолжая приобнимать за плечо. Проходя мимо стола, Шарль бросает сосредоточенный взгляд на объект испытания и замирает как вкопанный, не в силах отвести глаз. Застывшее на столе бездыханное тело было разделено просто идеально. По дереву растекались почти засохшие струйки крови, мерно тянущиеся к полу. Выпотрошенные органы, в абсолютной целостности были разложены один за другим... Тошнота подступает к горлу. "Но ведь я сам..." "Я никого не резал!" "Это не работа моих рук!" Весь его организм, кажется, протестует в немой судороге. "Это не я! Не я!". Жан-Баттист с удивлением смерил взглядом замершего в ужасе сына, который вдруг перестал идти. Проследил за направлением его взгляда, снова посмотрел на бледное лицо и дрожащие губы, после чего вздохнул и, прижав это несчастное создание к себе, ещё более уверенно повел его к выходу. Шарль едва мог переступать ногами. — Не смотри. — шепнул отец. — Все позади. — Но... — Никто не требует рассматривать это после совершения процедуры. Не смотри. В ответ одно сплошное молчание. *** Мартен скрипел зубами. Николя кидал расстроенные взгляды то на одного, то на второго брата. Луи в какой-то фрустрации ковырял в носу. Один Шарль смотрел на происходящее с какой-то долей заторможенности и непонимания. На этот раз отец посадил его в уголке, дал стакан воды и даже накрыл его ноги пледом... — Фамильный меч по праву получает Шарль. Вам же ещё учиться и учиться, мальчики. Мальчики бы поспорили, но только что работу каждого из них буквально разобрали по полочкам. И спорить было не с чем. Шарль отпивает немного воды и трет глаза. Он больше ничего вообще не понимает в этой фантасмагории. "Постойте... Это ведь не я... Не я... Мои руки не касались... Правда ведь..." — так же полузаторможенно рассматривает собственные ладони. Мог ли действительно он сделать это сам и забыть? Отец опускает руку ему на плечо, заставляя вздрогнуть и со страхом поднять глаза. Но это прикосновение оно другое. Не такое как обычно. Словно в подтверждение этой мысли заботливый родитель ободряюще сжимает его плечо. Знак поддержки? — Шарль... Я нечасто говорю это тебе. Но я рад, что ты мой сын. На лице мальчика удивление, он даже не в состоянии связать пару слов в ответ. Жан-Баттист с горечью подмечает, что в глубине этих глаз буквально пылает смертельный страх. Пальцы вжались в стакан железной хваткой, а губы дрожат. Что ещё ждать от мальчишки, который испанский сапог видел чаще родительской ласки? Отец, ничего не говоря прижимает его голову к своей груди. Хочется сказать такое простое, такое заветное: "Прости...", но слова не идут и губы не шелохнуться. "Прости за весь ужас, зависший над твоей жизнью. Прости за всю боль, которую тебе причинил. Прости, что вместо отца ты получил чудовище, которое теперь ненавидишь... Прости, что мечтал о том, чтобы убить тебя. Прости". Шарль лишь так же молча закрывает глаза. Он слишком устал. И слишком нечасто удается ему почувствовать хоть что-то кроме боли. "Прости..." Кажется, всеподавляющая сонливость вовсе не прошла, несмотря на то, что отец явно уже разбудил его. И даже не смотря на совсем недавно увиденное мертвое тело. Несмотря на вспышку страха, и боли, и ужаса. Он словно находился под действием какого-то препарата... Какого-то одурманивания. — У меня слипаются глаза... — бормочет он сбивчивым голосом. — Я тебя перенесу. Не успевает ничего понять, как отец лёгким движением поднимает худое тело себе на руки и уже несёт его куда-то. Плед все ещё накрывает тощие колени. Шарль зевает и вскоре снова проваливается в сон. *** В абсолютной темноте пляшет разделанное мертвое тело. Внутренние органы, изворачиваясь и описывая причудливые траектории, носятся по пространству, оставляя за собой кровавые полосы. Хочется вжаться в угол, зажмуриться, но картинка не пропадает. "Это ты сделал, Шарль..." — шепчет мертвая плоть. Отрезанная рука холодно и грубо дотрагивается и перебирает его волосы. Мальчик в ужасе шарахается в сторону. — Нееет! "Это твоих рук дело, Шарль!" "Ты прирожденный убийца!" Другая безжизненная рука вдруг касается его шеи, хватает словно беспомощного лебедя, и начинает сдавливать горло. Прикосновение обжигает льдом. "Какая славная шейка! Какая нежная..." Шарль снова отшатывается в ужасе, пытаясь сбросить с себя чудовище. — Нееет, отпусти! "Это ты сделал, ты!" А затем самое кошмарное: откуда-то из недр пространства выплывает мертвая голова с заплывшими глазами и хрипит булькающим голосом: "Убийца!" "Убийца! Убийца!" — верещат все оторванные части тела, вдруг окружившие его. — "Убийца, ты достоин лишь смерти! Ты умрёшь за свои грехи! Убийца! Убийца!" — Нееет! — мальчик уже рыдает падая на колени. — Я никого не убивал! Мертвая голова, ухмыляясь, вдруг приобретает черты Анны-Марты: "Стань хищником, Шарль. Иначе из тебя сделают жертву." — Неееееет, только нее... — захлёбывается слезами, в ужасе пытаясь зажать уши, а мертвая голова все продолжает: "А знаешь, что означает стать жертвой? Это значит, что они убьют тебя, Шарль. Убьют! Ты будешь сам этим мертвым телом!" — Неееееет... "Либо ты убьешь, либо тебя. Посмотри, разве это не ты сам лежал тогда на столе?.." — Неееееет... — в ужасе утирает мокрые от слез глаза. "Это был ты, Шарль! Ты будешь умерщвлен... А, что, по-твоему, происходит с Сансоном, не сумевшим выполнить свой долг?! Прямо сейчас я разделаю тебя как ягненка..." Из тьмы проступает нечто расплывчатое. Вот, голова уже вовсе не отделена от тела. Под ней вырастает новое тело, точь-в-точь его бабушка. Приближается, плывя по воздуху. В руке зажата та самая ужасная плеть с чудовищными крюками на конце. Дрожь проносится по спине, которую вдруг прорезает такой резкой болью... Он замечает на крюках застывшие капли крови... — Нееееееееееет! *** Он свернулся клубком, едва не упав с кровати. Судорожно сжал руками трясущиеся плечи. — Шарль? — Мари, видимо, пристроившаяся как обычно рядом с ним и уже мирно посапывавшая, испуганно вскакивает. По щекам у ее брата катятся слезы, которые совершенно невозможно сдержать. — Я никого не убивал... — бормочет несчастный сбивчивым голосом. Девочка смотрит на это с жалостью, ласково дотрагивается до плеча. — Шарль, здесь только мы с тобой... Но его трясет ещё больше, словно в немой судороге. — Шаааарль... — Мари припадает щекой к его плечу. — Братик... — Я никого не убивал... Я... Ыыы.... — Ты никого не убивал, Шарль. — держит за локоть в попытке остановить охватившую его дрожь. — Братик... Братик, ты у меня самый добрый... — Ааааааааа... — Шарль лишь беспомощно закрывает лицо руками. — Это не я... — Это не ты... — повторяет Мари вдруг как-то безжизненно. — Не я... — Не ты. — Мари, Мари, ты же мне веришь?.. — Верю, братик. Он без слов прижимает ее ручку к своей груди. — Тебе было очень страшно, братик? — девочка наблюдает, как он хватается за ее руку, словно за спасительную ниточку. Единственное, что способно сейчас предостеречь его от безумия. — ...Очень... — Все прошло, братик. Все хорошо. Целует ее маленькую ручку, вновь прижимает к себе, сложив ладони будто в жесте молитвы. Мари осторожно приникает к его спине: — Братик... Я видела твои раны... Ты мне их не показывал. Глубокие... Шарль лишь вновь целует ее ручку, слов не подобрать. — Эти раны ты получил за меня... — продолжает сестренка. — Добрый ангел пришел и помог тебе. Спас тебя. Потому что ты спас меня. Ангел помог... Ты чист, братик. Ты самый чистый братик на земле. — Мари... — держит ее руку в своих, бережно, как единственное свое сокровище. — ...Ты же не... Ты же никак не причастна к этому? — Братик... — она лишь трётся щекой о его плечо. — Ты же меня не научил папиному искусству. О чем ты говоришь... Добрый ангел с небес... Помог тебе... Он вдруг поворачивается к ней и секунду смотрит прямо в глаза. Девчушка, было даже развеселившаяся, вдруг серьезнеет под его взглядом. Эти глаза, видевшие столько боли, смотрели пронзительно и видели насквозь, словно хотели различить терзания, скрытые глубоко в ее сердце, вытащить их на поверхность... Мари потупилась, опуская глаза. Ещё секунда, и она готова будет сознаться во всем. Ещё секунда, и она сама бросится ему в ноги, рассыпется слезами и будет рассказывать все-все-все. Шарль, не дожидаясь этого мгновения, вдруг обнимает ее сильно-сильно. — Мари... Как я мог подумать на тебя... Прости своего глупого брата... Мари... Что бы ни было... Ты единственная в этой семье... Единственная... — сам не может подобрать слов и лишь сильнее прижимает ее к себе. — Молю, оставайся такой всегда. А я буду всегда тебя защищать... — Ты тоже единственный, плакса Шарло... — Я так хочу сохранить тебя... Такой же невинной... Чтобы никакая боль не изрезала тебе душу, Мари... Я... Ты не представляешь, как успокаивает мое исстрадавшееся сердце одна мысль о том, что хоть одно единственное существо в этом доме не дотронется до того, до чего суждено дотронуться нам... — Шарль... — Ты одна даёшь мне надежду, что я не чудовище... — он снова плачет, уткнувшись носом в ее плечо. — И даже если это сделал я... — Это сделал не ты, Шарль... — шепчет она с уверенностью, похожей на удар грома. — Пожалуйста, не надо. Не говори ничего... — Это были ангелы, Шарль... Целует ее в макушку: — Ты тоже не хочешь считать меня чудовищем... — А ты и есть не чудовище. Ты мой плакса Шарло. — ласково треплет его по голове. Волосы спутанные, но такие мягкие. — Ты очень милый, братик. И ты должен знать, что вот здесь ты чист... — дотрагивается пальчиком до его груди. Шарль только больше плачет, прижав ее к себе. Вскоре повисает молчание. Он так и не решился спросить ее глаза в глаза о странном состоянии сонливости, окутавшем его накануне. Так и не решился даже предположить, что ее хрупкие маленькие ручки уже могли не раз иметь дело с вещами сложными, которые были не под силу даже ему самому. А она так и не решилась рассказать свою тайну, хотя секунду назад готова была это сделать. Как будто правда отошла внезапно на второй план, а более важным стало мимолётное и такое редкое ощущение... Чувство, что ты кому-то нужен, а кто-то нужен тебе. От этого хотелось плакать, от этого хотелось умереть от счастья, и весь мир словно рассыпался в тот момент на сотни переливающихся золотых огоньков... "Может все-таки рассказать?" — Мари неуверенно гладит брата по руке. Он, кажется, снова успел погрузиться в сон. И, кажется, впервые за долгое время сон без кошмаров. А нарушать это, настолько исключительное и небывалое явление — чтобы он-то, да и в сон без кошмаров? — ей явно не хочется. Лучше самой закрыть глаза и окунуться в полную заботы и теплоты тишину... "Это были ангелы..." Так хрупко бывает единственное мгновение... В конце концов, рано или поздно Шарлю придется принять на свои плечи бремя семейного долга. А Мари не останется навсегда такой же чистой и невинной девочкой, какой казалась в ту минуту ее ранимому брату. Но в это, одно единственное мгновение, время словно остановилось для них двоих. И маленькая, совсем крохотная, идиллия стала спасительной гаванью. Убежищем, где два несчастных создания могли спрятаться от нависшей над ними грозной судьбы; заслониться от неминуемой участи... "Ангелы..." Где они двое, казалось, могли перенести любые несчастья, свалившиеся на их голову, стоило лишь замереть и закрыть глаза, прижавшись вот так друг к другу... "Это были ангелы." Если бы только некая неведомая сила могла растянуть и превратить в вечность одно мгновение... "Это были ангелы, брат..." "Это были мы..."