Дети вольницы

Столько лет прошло, столько всего за это время пережито, но стоило Катерине встретиться с теми же темными глазами, в которых безумие сменилось тихой тоской, как внутри все с грохотом упало. Она вновь почувствовала себя восемнадцатилетней девчонкой, чья судьба целиком и полностью зависела от него. Двадцать два года — и каждый из них пани Жадан невольно вспоминала этого человека. В первые годы после всех событий она чувствовала по отношению к Григорию искреннюю ненависть, даже злорадствовала, когда узнала, какой вердикт вынес суд по его делу. Такая развязка казалась ей высшей справедливостью и иногда Катя ловила себя на мысли, что очень хотела бы его увидеть и в лицо сказать все, что думала о нем и о его поступках. Благо, ума ей хватило не плеваться в человека, что был вконец раздавлен, хоть и не показывал этого. В тот день, когда жизнь ее разделилась на «до» и «после», в день, когда умер Андрей, оставив Катерину беременной вдовой, она тоже думала о Григории. Тогда она пришла к выводу, что этот аспид, как называла его Павлина, каким-то образом добился своего — возле Кати вновь никого нет. Пустота, лишь маленькая, ещё совсем слабая надежда на лучшее будущее рядом с ребенком — продолжением любимого Андрюши. Именно в тот день она впервые попыталась отринуть все злые мысли касательно Григория Петровича и сосредоточилась на ребенке, коего нужно было теперь содержать и воспитывать, хоть Андрей и оставил им приличное наследство. Тогда у нее ничего не получилось — слишком свежи были воспоминания о Червинском. Первые успехи на пути к прощению у нее случились после рождения Алёши. Когда Павлина со слезами на глазах и счастливой улыбкой сказала, что родился мальчик, сквозь волну усталости и облегчения, которую она испытала, проскользнули мысли о том, что она воспитает своего сына так, чтобы никогда в жизни он не поступил как ее мучитель. Ошибки, допущенные любимой крестной и Петром Ивановичем в воспитании сына, стали эдаким учебником для нее. О том, как делать не стоит. Назвать сына Алексеем она решилась после сна, что приснился ей в первую же ночь после родов. В нем она увидела Андрея и Алексея Косача. Они сидели за большим столом, пили вино и о чем-то оживлённо разговаривали. Выглядели они при том счастливыми и умиротворёнными, будто были старыми друзьями. Когда Андрей обратил внимание на Катю, то сказал: — Почтить бы память Алексея Федоровича, — звучало это ласково, но поучающе. — Он друг мой и я ему уже пообещал. В детстве Алёшка был очень болезненным ребенком и Катя побоялась делать ставку на военную карьеру. Вместо этого она решила дать сыну отличное образование, дабы он продолжил дело своего отца, которого знал только по портретам и рассказам матери. В большом поместье собрались три женщины — Катя, Павлина и Ярина Дорофеевна, но вырастить они хотели из мальчика не «кисейную барышню», а ловкого и прыткого дельца, независимого в принятии решений. К тому же, самой Кате было очень трудно вникать в купеческие дела и она надеялась передать все в руки сына по достижению им совершеннолетия. В ней не было того чутья, что было присуще всем успешным торговцам и лишь благодаря своему старому другу, Николаю Александровичу Дорошенко, она не пустила себя и сына по миру. В заботах о сыне и о наследии покойного супруга, Катерина стала понемногу забывать о всех злоключениях, что ей довелось пережить. На какое-то время мысли о Григории Петровиче перестали посещать ее, но в тот день, когда Алексею Андреевичу исполнилось десять лет и пора было думать, куда же направить любознательного, но очень спокойного и рассудительного мальчика, дабы его умственные способности только приумножились, а не растратились. Поначалу Катя хотела отдать сына в Киевскую гимназию, но Ярина Дорофеевна предложила иной вариант: — Алешеньке нашему нужно выбираться в люди. Учиться дома — это, конечно, недурно, однако, ежели средства позволяют, можно подобрать и посолиднее местечко. А средства им действительно позволяли: с легкой руки Николая Александровича, к которой добавилась Катина обаятельность, в руках семьи Жадан были акции стекольного завода, принадлежавшего пану Лопушинскому — сыну Валентины Егоровны Лопушинской, которой когда-то юную Катю хотели продать. Немного подумав, Катя решила рискнуть и Алеша поступил в Императорский Александровский лицей, что прежде назывался Царскосельским. Когда она провожала сына, невольно вспомнила тот день, когда Григорий Петрович вернулся с войны: помнила слезы радости Анны Львовны, как она без конца восхищалась возмужавшим сыном, коего не видела уже очень давно, поскольку до отправления на службу тот также учился в Петербурге. И если Кате не изменяла память, он учился там же, куда нынче она сама отправляла своего единственного и ненаглядного сыночка. — Жаль, Андрей Андреевич паныча нашего не видит, — качала головой Павлина. — А как похож-то, как похож… Алексей и правда очень походил на покойного отца: волосы темные, профиль гордый. И улыбался он также обезоруживающе, как это делал Андрей. Глаза только Катины — зеленоватые, лучезарные. Нравом, правда, непонятно в кого пошел. Не было в нем ни Катиных мечтательности и романтичности, ни смешливости и легкости характера Андрея Андреевича. Алешка был излишне осмотрителен и хладнокровен, всегда апеллировал к правилам и уставам. И неизвестно, как только с ним смог подружиться шебутной Левушка Червинский, которого по воле случая также отправили учиться в тот же самый лицей. Новость эту Алеша сообщил матери в первом же письме. Катерина Степановна несколько раз перечитала письмо, ведь казалось ей, что неправильно она прочитала имя нового друга сына. Но ошибки не было. Алеша в красках расписывал, как весело он проводит время с Левой Червинским и как неожиданно приятно было узнать, что родом он из Нежина. Ничего не знающий Алешка даже предложил матери позвать родителей Льва на прием, когда те закончат обучение. Катю успокоило только осознание того, что учиться им еще целых семь лет, а за это время мальчики обо всем позабудут. — Кто бы мог подумать! Наш Алешенька — и этот… — возмущалась Катерина. — Не отделаться нам от них никак! — Попортит он нам нашего Алексея Андреевича, ох попортит! — вторила ей Павлина. Ярина Дорофеевна заняла противоположную позицию: — Совсем необязательно, что младший Червинский вырастет таким же, как его отец и брат. Быть может, что Петр Иванович воспитывает своего второго сына совсем не так, как первого и не даст тому учинить те же «художества». Образ Григория Червинского тогда вновь занял мысли Катерины. Она была опутана сомнениями, как муха паутиной. В глубине души она верила словам Ярины Дорофеевны, но в то же время очень хотела убедиться в ее правоте лично. Для этого Катя разузнала у сына дату ближайшего «родительского дня» — тогда родители могли приехать и пообщаться со своим ребенком. И до того самого момента она забыла и о сне, и о делах, а на поезд до Петербурга чуть ли не бежала. Забирать Алешу из лицея и переводить в Киевскую гимназию она даже не думала, а когда Павлина заикнулась об этом, жестко пресекла такие мысли: — Мой сын получит самое лучшее образование и никакие Червинские этому не помеха. Алеша тоже разделял чаяния матери: как выяснилось, в общем табеле сын занимал первую строчку. А вот Левушка Червинский —лишь десятую. От того и встреча с четой Червинских в лицее была окрашена не самыми приятными красками. Впрочем, на другое Катя и не надеялась. Лариса Викторовна, кою мадам Жадан отлично помнила и испытывала лишь теплые, но отнюдь не самые сильные чувства, обрадовалась такому стечению обстоятельств. Она успела высказать невероятное множество комплиментов Алеше, но, наткнувшись на суровый взгляд супруга, тут же замолкла. Было ясно: мало того, что сын, последняя надежда, стал якшаться с сыном бывших крепостных, да еще и с сыном Катьки, так и в учебе он уделал Левушку. Хотя и ненарочно. — А супруг-то ваш не против, что сына в честь покойного Косача назвали? — съехидничал Петр Иванович, когда дети скрылись в зале, среди других лицеистов. — Мой супруг умер, когда Алеша еще даже не родился. Но его последним желанием было назвать нашего сына Алексеем, ибо с покойным паном Косачем они были дружны, — ответила она с плохо скрываемой грустью. Знала, что быть дважды вдовой — крест, а уж вдовой с малым дитем — так уж вдвое тяжело, хоть и наследство осталось неплохое. — Надо же, одни несчастья вокруг вас, Катерина Степановна! — не унимался Червинский. — Ну почему же? — улыбнулась тогда Катя. — Мой самый главный мужчина — это сын. Он и есть мое счастье. — Вы говорите прямо как ваша возлюбленная крестная, Царствие ей Небесное… За эти слова Катя была даже благодарна Петру Ивановичу. Ведь после них она задумалась: не слишком ли велика ее роль в жизни Алешеньки? Не балует ли она его так, чтобы в будущем он превратился в эгоцентричного господина, который готов на все ради своих низменных желаний? — Совсем у тебя гордости, что ль, нет? — позже она услышала, как Петр Иванович отчитывал Льва за успеваемость. — Тебя купчик беспородный обскакал, а ты с ним дружбу водишь. Стыдно должно быть! — Петр Иванович, ну зачем же вы так? Наш Левушка обязательно выправится, вот увидите, — ласково проговорила Лариса Викторовна. — Безусловно выправится, иначе не видать ему денег на красивую жизнь в столице как своих ушей! С Петром Ивановичем с тех пор Катя более не общалась, но вот Ларисе Викторовне нравилась дружба Алеши с Левушкой, тем более, что вскоре младший Червинский действительно начал выправляться, отметки его улучшились и всякий такой родительский визит в лицей сопровождался хвалебными одами учителей, которые считали, будто бы именно дружба с юным паном Жаданом так благотворно повлияла на Льва Петровича. Неоднократно ей удавалось поговорить с мадам Червинской, которая прекрасно помнила, что обязана Катерине спасением своего положения. Много лет назад, когда в отношениях супругов проявился лед и Петр Иванович даже хотел было забрать совсем маленького сына у матери, Катя поддержала Ларису, а та уж смогла растопить тот самый лед между ними и вернуть былое расположение мужа. — Алексей Андреевич — славный молодой человек, — говорила она всякий раз, когда они встречались. — В свои юные годы он уже достаточно серьезен и, могу поклясться, его ждет большое будущее. И Лариса Викторовна не ошиблась: после окончания лицея, тот незамедлительно отправился в Страсбург, откуда писал нечасто, будто воспитывая в матери независимость от положения сына. Катя мучилась: она долгие годы не видела сына, пока тот учился в Петербурге и надеялась, что по возвращении в Киев он уже не бросит свою мать. Катя впервые за долгие годы чувствовала себя одинокой, никому не нужной и даже старой. Через несколько месяцев после отъезда Алеши, Катерина Степановна заболела. У пани Жадан стала часто болеть голова, бывали дни, когда сил у нее не было даже не то, чтобы спуститься к завтраку. Доктор разводил руками: всему виной нервное истощение и возраст. — Вам бы уехать куда-нибудь, где тепло и ничто не беспокоит вас, — советовал он. Катя знала, где по-настоящему ей будет спокойно, но без сына решать этот вопрос не хотела. Пока ее сын не вернулся из Страсбурга, она не хотела никуда переезжать. А вынуждать Алексея бросить учебу и сидеть возле нее Катерина не могла. В те дни она вконец осознала, как тяжела материнская доля: нет сына рядом — дурно до невозможности, а коли он рядом, так сомнения и тревоги окутывают, не лишает ли она его из-за своей безумной любви того, о чем он мечтает и к чему стремится. Так и жила пани Жадан последние несколько лет. Тратила огромные суммы на лекарства, которые слабо помогали, продолжала изводить себя тоской по сыну. У нее было хорошее самочувствие только в те дни, когда приходили письма от Алеши. Тогда Катя тут же садилась за стол и подолгу сидела за ним, расписывая сыну свою любовь к нему. Жизнь у нее была прескучная. Ярина Дорофеевна, которая всегда знала, как лучше поступить, скончалась, когда Алексей заканчивал последний учебный год в лицее и с той поры жили Катерина вдвоем с Павлиной. Из гостей у нее бывали лишь Николай Александрович с супругой и детьми, которые и рассказывали ей последние новости, что кружили в высшем свете. Наездом у нее бывала чета Витер: Назар и Ольга давно перебрались в Нежин. Ольга Платоновна открыла вторую парфюмерную мануфактуру там, а Назар стал прекрасным ювелиром. Заказать украшение у Назара Витера для нежинского общества считалось престижным. Вместе они растили дочь Назара, Зоряну. Общих детей они так и не нажили и Ольга стала для нее настоящей матерью. Зоренька выросла очень ласковой и красивой девушкой, потому-то Катерина и посчитала, что будет она замечательной женой Алешеньке, который, к сожалению, по прибытии из заграничного университета материнских стараний не оценил. Иногда она переписывалась с Ларисой Викторовной. Хоть и виделись они редко, но именно с ней Катерине больше всего нравилось общаться. Они прониклись друг другом, стали доверять. Когда Петр Иванович серьезно заболел, Катя, забыв обо всем, стала помогать лекарствами, отправила своего лекаря, но все это не помогло. — Лекарства от старости нет, Катенька, — печально заявила Лариса в день похорон мужа. — Я благодарю вас за все, что вы сделали для нас, несмотря ни на что. Катя и сама не понимала, почему вдруг решила помогать умирающему помещику. И дело было вовсе не в том, что она держала на него обиду. Катерина с самого начала знала, что болезнь его приведет к печальному исходу, но все равно помогала всем, чем могла. Только потом Катя призналась себе в том, что чувствовала себя виноватой в том, что случилось с Григорием Петровичем и пыталась тем самым загладить вину перед его отцом. Все прожитое за последние двадцать два года пронеслось перед глазами пани Жадан. Все прошлое свое она увидела в глазах человека, встречу с которым она так часто и красочно представляла себе, но теперь и не знала, что делать. Воротник темно-розового платья мгновенно стал тесным, а в комнате — душно. Перед глазами все поплыло. — Матушка, что с вами? — тут же подскочил Алеша. — Принесите воды, немедленно! — Нет-нет, Алешенька, все хорошо… — прохрипела она, отодвигая от шеи ткань. Катерина моргнула несколько раз — нет, не померещилось. Человек, о встрече с которым она так часто думала, теперь стоял перед ней, совсем близко и изучал. Точно так же, как и тогда, в первую их встречу на кухне… — Откройте окна! — приказала Лариса Викторовна. Левушка стоял посреди комнаты и, судя по его внешнему виду, чувствовал себя таким же неприкаянным, как и его старший брат. В гостиной появились горничная и лакей, вскоре комнату заполонил свежий аромат уличной прохлады. Пани Жадан шумно втягивала носом воздух, пытаясь успокоиться. Сын сидел рядом и держал мать за руку. Вдруг он поднял глаза и встретился взглядом с Григорием Петровичем. Ненависти или злости он в нем не увидел, лишь непонимание, но совсем не такое наивное, какое было в глазах его матушки, когда она впервые увидела Григория. Он смотрел на него с подозрением. Так, кажется, смотрели на него жандармы во время следствия по делу смерти Косача. Воду с кухни все-таки принесли. Григорий решил воспользоваться шансом и перехватил чашку у горничной. Он неуверенной поступью приблизился к дивану, на котором полусидела Катерина и протянул воду. Чашку перехватил Алексей и подал матери. — Благодарю, Григорий Петрович, мне лучше, — тихо ответила Жадан, отдавая чашку ему и не смотря при том в глаза. — Ах вот оно что! Так вы и есть тот самый Григорий Червинский, брат моего друга, недавно вернувшийся с каторжных работ, — подскочил с места сын Катерины. Он перевел взгляд на Левушку, а потом вновь стал оценивающе разглядывать Григория. — Как видите… — растерянно пробормотал Червинский, разводя руками. — Что же вы за человек такой, что матушке моей схудилось при одном лишь вашем появлении? — Алешка, довольно! — подошел к нему Лев. Он выглядел хмурым и Григорий успел заметить, как в этом состоянии он был похож на папеньку. — Сейчас не время. По лицу Алексея Андреевича было видно недовольство. Казалось, будь его воля, он бы устроил допрос с пристрастием. Интересно, чем он занимался? С таким рвением ему самое место в жандармерии. — Палаша, принеси чаю! — окликнула одну из горничных Лариса Викторовна. Она села на диван напротив: — Предлагаю обсудить все насущные вопросы за чашкой чая. И без кровопролития. От этих слов Григория кинулов дрожь. Как часто в прошлом он не шел по такому пути, предпочитал устроить скандал или даже драку, как это было на их с Натали свадьбе. И как много он порушил человеческих жизней из-за этой привычки. Жизнь подарила Григорию много времени на то, чтобы обдумать каждый свой шаг и стать другим человеком. Теперь нужно было это доказать остальным. Алексей расположился рядом с матерью, еще совсем бледной, но уже не находившиеся на грани обморока. При этом он крепко держал ее за руку. Лев сел напротив, рядом со своей матушкой, всем своим видом выказывая ей поддержку в сложившейся ситуации. Григорий Петрович, терзаемый виной, присел рядом с братом и мачехой, при этом продолжал избегать взгляда Катерины, который так и прожигал в нем дыру. От этого ему на душе было еще хуже: чувствовал себя маленьким мальчиком, которого поймали за поеданием конфет перед обедом. — Поздравляю вас, Григорий Петрович, — вдруг подала голос пани Жадан и Червинский в удивлении поднял глаза. Выглядела женщина неважно: русые волосы выбились из высокой прически, лицо она морщила так, будто готова была расплакаться. — Какие у вас планы на дальнейшую жизнь? Мужчина поставил чашку на столик перед собой и закинул ногу на ногу. Когда-то о такой роскоши он мог только мечтать, а вот, двадцать два года кряду он спокойно мог это делать. — С момента моего прибытия прошло всего пару дней и пока я не думал об этом, Катерина Степановна, — ответил он. — А вы? Насколько мне известно, вы много лет прожили в Киеве, но почему-то вернулись сюда. Что же вас потянуло на родную землю? — Матушке нездоровится, лекари посоветовали уехать из Киева туда, где будет спокойно, — встрял в их разговор Алексей и Григорий вдруг почувствовал зарождающуюся неприязнь к этому молодому человеку. Его было слишком много и он всегда предупреждал каждое слово и движение матери. Григорий с молодости таких людей не любил, тем более, что один из них когда-то поставил жирный крест на судьбе Григория. — А вы, Алексей Андреевич, как хороший сын последовали за матерью. О таком сыне, как вы, можно только мечтать. — К слову, Алексей Андреевич и сам неплохо устроился в Нежине, — проговорила Лариса Викторовна. — Насколько мне известно, за последние полгода вы смогли выстроить деловые отношения с паном Лопушинским и многого добились в торговле стеклянными изделиями. — Было бы совсем хорошо, ежели бы мой сын не только торговлей занимался, но и семейными делами, — грустно усмехнулась Катерина. — Знаете, Лариса Викторовна, иногда я вам даже завидую. Лев Петрович, думается, вот-вот найдет себе невесту. — Не спешите меня женить, Катерина Степановна. Любовь — дело сложное. Иной раз я думаю о том, что в любви едва ли не сложнее, чем в торговле, — философски отметил Лев Петрович и Григорий, смотревший все это время на брата, увидел, как у того в глазах появилась тоска. — Неужто, братец, ты никак не можешь забыть свою Лизетту? В этот момент Григорий полностью ощутил, как воздух в гостиной дрогнул. На лице Ларисы проявилось что-то очень похожее на разочарование, Лев скривился и он почувствовал, как ему хочется поскорее сбежать отсюда, дабы избежать расспросов, которые, безусловно, появятся. Катерина, кажется, разделяла чувства подруги и тяжело вздохнула, едва ли не закатывая глаза к потолку. Лишь только Григорий чувствовал себя превосходно, ибо знал, что напал на верный след. — Я должна была догадаться, что ты ухаживаешь за мадемуазель Кернер, — первой нарушила молчание мадам Червинская. — Что ж, тем интереснее. — В этом нет ничего интересного, матушка! — отозвался насупившийся Левушка. — Это особа весьма таинственная… — И поэтому ты решил ее соблазнить, а она, что странно, не кинулась тебе на шею. И ни одного букета, ни одного подарка она не приняла, так ведь? — с ухмылкой допытывался Алексей. Лев отвернулся, демонстрируя всем свою обиду. Григорий решил все взять в свои руки. — О ком вы говорите? Что за таинственная особа? — Елизавета Кернер — наша местная знаменитость, — со всем пристрастием стала рассказывать Лариса Викторовна. — Живет в Нежине уже третий месяц и морочит всем голову, дескать, она родственница покойной мадмуазель Шефер. То ли дочь, то ли племянница, бог ее знает… Особенно она докучает Павлу Семеновичу Петровскому, который уже несколько лет как выкупил имение Шефер и преспокойно жил там, пока эта мадемуазель не появилась на пороге. — Говорят, что она чуть ли не прошение на имя императора писала, чтобы ей отдали поместье, — добавила Катерина. — Но, конечно же, правда на стороне Павла Семеновича. К тому же, какой она может быть родственницей Лидии Ивановне, если у нее не было мужа? — А вы когда-нибудь видели ее, Катерина Степановна? — спросил Григорий. — Эта особа меня никоим образом не волнует. Ни ее судьба, ни она сама. Он перевел взгляд на Алексея, но и он помотал головой. Однако, интересно складывалась история: выходит, в Нежине объявилась то ли самозванка, то ли действительно родственница покойной купчихи Шефер. Григорий хорошо помнил ее чудовищную смерть, но не знал, нашли ли тело хозяйки имения. Весь уезд тогда шумел, то тут, то там появлялись заговорщики, которых сдавали в жандармерию. Тогда же многие вспомнили о гулявших прежде в обществе слухах об отмене крепостного права и провинциальный Нежин превратился в настоящий амфитеатр, на котором сражались сторонники и противники существовавшего тогда строя. Могла ли Лидия выжить в том бунте? Ответа на этот вопрос у Григория не было. Эта женщина всегда отличалась поразительным жизнелюбием, стальной хваткой, которой держалась не только за выгодное сотрудничество с местными дельцами, но и за саму жизнь. Но похороны прошли мимо него, поскольку в тот же период случилась трагедия с Натали. Григорий вспомнил внешность Елизаветы. Что-то в ней было от Лидии, не только цвет волос и глаз. Может быть, бледная кожа или острые скулы, а, может, тот холодный взгляд, который, подобно острой сосульке пронизал тебя насквозь. Но внешность не являлась весомым доказательство родства. Гораздо важнее была возможность поговорить с ней, но эту возможность у него отнял брат. Что теперь делать он совершенно не знал. — Интересно только то, что она отказала нашему Левушке, — проговорил Алексей Андреевич. — Она либо слишком умна, чтобы не заводить роман с повесой, либо деньги для нее не имеют никакого значения. — Я — повеса? — воскликнул Лев. — Ну уж дудки, братец! — Не хочешь быть повесой — займись делами завода, — строго произнесла Лариса Викторовна. Левушка еще больше насупился и тут же сорвался с места. Никто не смог его остановить и он вскоре скрылся за дверьми гостиной. — Пойду за ним, — сказал Григорий Петрович, который услышал все, что хотел услышать.

***

В Свято-Троицком монастыре царила умиротворяющая атмосфера. Кругом сновали тихие послушницы, чьи головы были туго замотаны в серые платки, не давая ни единому волоску пробиться сквозь ткань, носили корзины с бельем и сырьем. Черные бесформенные фигурки монахинь следили за их работой, кучковались и создавалось впечатление, будто то там, то тут сгорали угольки и оставались лежать возле стен монастыря. В церкви, что находилась на его территории, было почти пусто. В тяжелой царственности убранства, удушающего запаха ладана, Елизавета, стоявшая возле одного из образов, молилась с закрытыми глазами, из-под которых текли мутноватые струйки слез. Когда губы перестали шептать слова молитвы, она перекрестилась, поправила капюшон плаща, что накрыл ее темные волосы, и неспешно отправилась к выходу. Возле дверей ее ждала настоятельница монастыря, матушка Григория. — За здравие родных молилась? — спросила настоятельница, когда они оказались вне стен церкви. Лиза повернула голову в сторону небольшого клочка земли, где трудились послушницы. Вопрос монахини заставил ее нервно кусать губы, дабы не заплакать. — За восстановление справедливости, Наталья Александровна. И за здравие тех, кто остался… — Пан Петровский без боя имение тебе не отдаст. И, надо признать, правда на его стороне, — рассуждала бывшая пани Дорошенко. Вдруг она остановилась и посмотрела прямо в глаза Елизавете. — Почему не вернешься домой? Домой… Штутгарт, где провела большую часть жизни Елизавета Кернер, уже давно не был для нее настоящим домом. Это случилось в тот день, когда погиб отец, целых семь лет назад. Тот роскошный дом с гувернантками, веселыми играми и скучными уроками, где жила маленькая Лиза остался в далеком прошлом. Теперь это была большая золотая клетка, откуда вырвалась она лишь чудом. И вернуться туда было бы самой большой глупостью, которую она могла только совершить за свою короткую жизнь. — Меня там никто не ждет, — тоскливо проговорила Кернер. — Настоящий мой дом здесь и я его верну.