Дети вольницы

Человеческие фантазии зачастую оказываются нежизнеспособными — в эту простую истину Григорию с годами таки пришлось уверовать. В молодые годы ему жутко не нравилось, что его желания иногда не совпадали с реальностью, а если те желания были связаны с какими-либо людьми, так и вовсе нужно было не мечтать, а искать подход. А так хотелось, чтобы весь этот мир крутился вокруг него, как это делала любимая матушка, Анна Львовна… Царствие ей Небесное. Одним из таких препятствий была Китти Вербицкая. В молодости ему казалось, что как раз к ней он и искал тот самый подход, а она, зараза эдакая, не желала видеть в нем ту «любовь», именем которой он прикрывал обычные плотские желания. Лишь по прошествии многих лет он понял, что было это обыкновенным насилием, а благородством и чувствами там и не пахло. Интересно, а что же с ней сейчас? Где живёт, с кем? Есть ли дети? Григорий задумался. Как ни странно, но добрую, нежную Китти он совершенно не представлял в роли жены и матери. Для него она навсегда осталась юной девушкой, кою не тронули ещё ничьи грязные руки. Как ни пытался он увидеть повзрослевшую женщину в закрытых темных платьях, кои любили носить замужние дамы, ласкающую или поучающую своих детей, верно ожидающую мужа, кем бы он ни был — не мог. Вместо лица было размытое пятно. Червинский встал с кресла. Лариса Викторовна, недолго думая, выделила ему его же старую спальню, в которой совсем ничего не изменилось. С усмешкой он подумал о том, что таков, наверняка, был приказ покойного отца, свято верившего, что Гришка его обязательно вернётся. Эти надежды он высказывал едва ли не в каждом своем письме, чем заставлял Григория прерывать чтение на половине. Каждый раз, когда он доходил до этих слов, на сердце становилось так больно, словно ему туда выстрелили, а пуля осталась где-то в глубинах, мешая ему работать. Оттого каждое письмо он читал минимум по неделе. После ужина, на котором его развесёлый брат, по понятным причинам, не присутствовал, Григорий понял, что совершенно не знает, чем занять себя. Так много и долго фантазировавший на тему своего возвращения Григорий теперь чувствовал себя так, словно стоял сейчас в чистом поле и не знал, куда себя деть. Прислуга в доме вся сменилась, кроме, Фрола, побеседовать о прошлом было не с кем. Лариса Викторовна сослалась на дела и потому ничего ему не оставалось, как просто блуждать по комнатам, надеясь, что занятие или разговор сами найдут его. Гулять по саду не хотелось: прохладная погода по-прежнему не желала сменяться на более теплую, характерную для мая. Еще не зайдя в дом, Григорий заметил, что цветы в саду, кусок коего был виден ещё с подъездной аллеи, не желали цвести. Казалось, приехав с холодных земель, он привез этот замогильный холод с собой. Потому ходил он как неприкаянный и цеплялся взглядом за каждую мелкую деталь, которая могла послужить ему поводом для размышлений. За более, чем двадцать лет в поместье кое-что все-таки изменилось, причем, как казалось Григорию, в лучшую сторону: стало светлее, теплее, уютнее. На его памяти, коридоры дома были мрачные, а теперь же и гулять по ним было приятно: вместо темно-зеленых стен — лиловые, из-за чего казалось, что здесь, даже за неимением окон, было также светло, как на улице. За все это время он видел несколько слуг, чьих лиц даже не успевал разглядеть: они здоровались, не смотря при том на гостя, а после убегали по делам. Григорий смотрел на убранство дома и мысленно играл с собой в игру: угадывал, где какая комната. Когда он дошел до комнаты, где некогда жила девушка, пробудившая в нем такие горячие чувства, что в итоге он и сам обжёгся о них, то затаил дыхание. Интересно, что сделала Лариса Викторовна с этой комнатой? Увы, узнать это не представлялось возможным: Червинский подёргал ручку, но дверь была крепко заперта и он почувствовал укол разочарования. Ему решительно необходимо было вернуться к жизни. Обычной, пусть совсем не такой роскошной, о которой он когда-то мечтал, но тихой и ничем не примечательной. Да и Лариса Викторовна, хоть и устроила ему чудесный прием, но вряд ли рассчитывала, что Григорий поселится здесь и будет жить до конца своих дней. Этот дом навевал на него воспоминания, от которых хотелось провалиться сквозь землю. Едва только перед глазами вставала картинка позорного самострела, встречи с Косачем на мельнице, окончившейся смертью последнего, то дворянское собрание, на котором его вполне заслуженно распекали, попытку самоубийства, которое он не смог совершить просто потому, что привык хвататься за жизнь, какой бы она ни была… Григорий крепко зажмурился — это помогало ему справиться с дурными мыслями. Когда он вновь открыл глаза, то быстрым шагом вышел с того крыла, где находилась спальня Кати и отправился дальше. Когда он добрел до двери небольшой библиотеки, то без раздумий зашёл туда. Хорошее чтиво могло скрасить ему остаток вечера и помочь заснуть. После возвращения в родной дом, его одолевало множество мыслей и теперь Григорий не мог уснуть также легко, как это было на протяжении всех этих двадцати лет и одной ночи — первой на свободе. В библиотеке было немного тесно, пахло древесиной и книгами. Червинский втянул носом этот аромат и в голове его тут же появились воспоминания из далёкого детства. Вот он, ещё совсем мальчишка, сидит за небольшим столом, что тогда стоял у окна и роняет слезы на книжку, тихо хлюпает носом. И как только отец не понимает, что ему это совершенно неинтересно! Грише гораздо больше нравилось играть с солдатиками, а папенька, будь он неладен, взял да и поставил ультиматум, мол, будешь читать, будут тебе и солдатики. И теперь игры допускались только после подробного пересказа каждой глав, а они ещё были такие большие, что Гриша не раз порывался что-нибудь сотворить с этими книгами, лишь бы больше папенька не докучал его своим чтением. А вот ему чуть меньше лет. Кажется, тогда он ещё даже не умел читать и это делали либо няньки, либо маменька. Конечно же, Гриша нянек не сильно жаловал и всем своим видом показывал, что желает слушать сказки лишь из уст матери. Тогда Анна Львовна брала его за руку и они вместе шли туда. Возле полок она брала Гришеньку на руки и предлагала ему разные книги, кратко рассказывая, о чем они. Грише это очень нравилось, потому что мама давала ему право выбора, а отец по мере взросления это право у него отбирал и заставлял делать то, что Грише претило. До двадцати пяти лет он был в этом уверен. Григорий прошёлся вдоль полок, пробежался глазами по корешкам. Выбор был приличным, но понимания, чего бы ему действительно хотелось не было. Лишь бы сюжет был не слишком сопливым, но и не столь захватывающим, ибо в таком случае спокойного сна он бы тоже не получил. Неспешно бродя по комнате, он дошел до того самого письменного стола, чем Григорий был несказанно рад: еще одна деталь из его прошлой жизни спокойно стояла и горя не знала. Такие вещи делали Червинского немного счастливее, ведь тогда ему казалось, что не так уж много всего он и пропустил. На столе лежало еще несколько книг. Григорий взял одну из них — оказался знаменитый «Дубровский». Григорий точно помнил, что книга эта ему не сильно понравилась и он даже посмел высказать отцу, мол, второсортный роман, в котором не было ничего интересного. Отец тогда, помнится, сказал что-то вроде «тебя спросить забыли», но Гришка не обиделся. Он тогда решил, что отец попросту ничего не понимает в искусстве, зачем же на него злиться? Пускай сидит и в своих бумажках копошиться, да свиней разводит, а ему, Григорию, это все и даром не надо. Он-то поумнее будет, поинтеллигентнее. Сейчас эти мысли юного напыщенного индюка казались Григорию смешными. Когда он вспомнил об этом случае, не смог сдержать смешка. Что-то весь его блестящий, как ему думалось, ум не помог избежать столь жесткого наказания. Перевернув несколько первых страниц, Григорий вдруг наткнулся на совершенно неожиданную вещь. На глаза ему попался лист бумаги, на котором был портрет человека, изображенный карандашом. С листа на Григория смотрела его недавняя знакомая, Елизавета Кернер. Не узнать ее было невозможно: художник, о личности которого он догадался в ту же минуту, оказывается, имел невероятный талант. Он изобразил девушку так живо, так натурально, что казалось, она вот-вот поправит волосы или же улыбнется с портрета. Пусть не было тех голубых глаз, того легкого, едва заметного румянца на щеках и розовых губ, но она была нарисована очень правдоподобно. Григорий даже загляделся на нее, а когда понял, что уже некоторое время стоит с раскрытой книгой и пристально смотрит на портрет Елизаветы, то спешно закрыл книгу и положил обратно на стол, будто его могли вот-вот застукать. Однако, что же получалось? Девица эта жила в Нежине уже довольно долго и имела честь познакомиться с его братцем, который, по старой семейной традиции, потерял от нее голову и даже портрет ее столь искусно написал и теперь бережно хранил в книге. То состояние, в котором Лев встретил его, легко объяснялось тем, что, скорее всего, Кернер дала ему от ворот поворот, а Левушка, судя по всему, не привыкший к отказам, взвился пуще прежнего и стал глушить несчастье алкоголем. Картина перед глазами Григория вырисовывалась печальная. По себе он прекрасно знал, чем заканчивается такая страсть. Именно страсть, поскольку в сильную любовь брата к Елизавете он не очень-то верил. Лев производил впечатление еще того балбеса — а станет ли иной человек пить водку целыми днями из-за какой-то девушки? — и вряд ли он действительно ее полюбил. Скорее всего, в нем играло уязвленное самолюбие. — Да где же этот чертов «Дубровский»?! А вот и сам автор сего шедевра пожаловал. И вряд ли его братцу после попойки хотелось почитать книжку. Григорий осторожно вышел из-за стеллажа и столкнулась нос к носу со Львом. Выглядел он чуть лучше, хоть запах перегара ещё чувствовался. — Могу вам как-то помочь, Лев Петрович? — спросил Григорий, делая вид, будто не понимал, что творилось с братом. — Вы? — он изогнул бровь. — Тоже мучаетесь бессонницей? — Увы, — коротко ответил ему Червинский. — Полагаю, являетесь поклонником Пушкина? — Да-да, а вы не видели «Дубровского»? Книга в темно-зеленом переплете… Червинский задумался. Ему ничего не стоило отдать Левушке то, что он искал и тогда же он смог бы попытаться что-то выяснить об этой девушке. Но и Лев мог ничего не рассказать, а более того, учитывая их семейные черты характера, он точно бы оставил Григория без ценных сведений. — Кажется, в вашем возрасте я терпеть не мог это произведение, — сказал он, неспешно оглядываясь в поисках книги. — Когда прочитаете, одолжите? Может быть, с годами я найду там что-то полезное… — Всенепременно! — брат выглядел очень нервозным. Лев водил пальцем по корешкам, бегал от стеллажа к стеллажу и на его лице было написано явное беспокойство. Григорий, заметив это, решился сыграть на опережение. Сделав вид, что он тоже ищет книгу, он подошёл к столу и, простояв возле него несколько секунд, окликнул брата: — Лев Петрович, не это ли вы ищете? Левушка подошёл к нему, забрал чтиво из рук и улыбнулся сквозь каштановые усы. В карих глазах Григорий вдруг увидел нечто похожее на благодарность. — Что, такой сюжет интересный? — не скрывая усмешки, спросил он у Льва. Тот посмотрел на старшего брата немного снисходительно, будто перед ним был ничего не понимающий ребенок. — Безумно! — ответил он, при том сжимая книгу так, что костяшки пальцев побелели. — Я, знаете ли, люблю искусство. Литература, живопись, музыка… Вот мой друг, Алексис, совсем не такой, хотя матушка его, Катерина Степановна пыталась усадить Алешку за фортепиано, но, увы… Час от часу не легче. Катерина Степановна, Алексей… Таких совпадений попросту не бывает. Что же, выходит, Катенька его осталась жить в Нежине, да ещё и сына от кого-то прижила и назвала в честь первой своей любви! Теперь ему точно нужно было остаться в городе. Любой ценой. — Лев Петрович, — осторожно начал Григорий. — Прошу прощения, но я имел неосторожность кое-что выронить из этой книги. Наверняка, это ваше. С этими словами, он вытащил из-за спины сложенный вдвое лист с портретом Елизавета Кернер. И, стоит сказать, сильно пожалел, что не имел того же художественного таланта, что был у его младшего брата. Ибо то, как быстро изменилось выражение его лица в этот момент, точно нужно было запечатлеть. Оно помрачнело, в темных глазах сверкнуло что-то недоброе. Григорий Петрович сразу узнал это ощущение — страх открытия сокровенной тайны. — Отдайте! — рыкнул Лев и тут же протянул руки к бумаге. Впрочем, Григорий несильно сопротивлялся и портрет девушки тут же оказался в руках младшего брата. — Берите, Лев Петрович, не стесняйтесь, — насмешливо проговорил Григорий. — Стоит сказать, у вас хороший вкус. Не поделитесь именем вашей зазнобы? — Григорий Петрович, — Лев положил листок куда-то в карман и тяжело вздохнул. — Хочу кое-что прояснить. Моя дражайшая матушка относится к вам с теплотой, поскольку об этом ее просил отец перед смертью. Мне он также об этом сказал и все те прекрасные слова, все то доброе отношение, что вы видите в этом доме — это только ради памяти отца. Не думайте, что я испытываю к вам хоть какие-то чувства, кроме обыкновенной жалости. Эти слова не разозлили Григория. Ему вообще в последние годы казалось, что злиться на кого-либо из родных он разучился. На смену детским обидам пришло понимание слов и поступков отца, раскаяние и осознание собственной глупости, из-за которой он собственными руками разрушил свою жизнь. Так и сейчас, Лев говорил прописные истины, о которых Червинский и сам догадывался. Потому ему ничего не оставалось, кроме как согласиться. — Мои ожидания — это только мои проблемы, — сказал Григорий. — Доброй ночи вам, Лев Петрович. Червинский обошел брата и уже направился к дверям, при том не взяв с собой ничего, как вдруг за спиной послышался голос Льва, полный тоски: — Лиза сказала мне точно также. В нашу последнюю встречу. Григорий не оборачивался, хотя спиной чувствовал всю ту печаль, что охватила Льва с того самого момента, как девушка исчезла из его жизни. Внезапно он вспомнил о салфетке, на которой мадемуазель Кернер написала адрес доходного дома, куда советовала ему обратиться в поисках жилья. Перед Григорием появился выбор: он мог прямо сейчас наладить отношения с братом, выдав местонахождение девушки, а мог и не делать этого ради спокойствия своей знакомой. Ведь выходило все так, что до постоялого двора, где и состоялась их встреча, она жила где-то в Нежине, но была вынуждена переехать из-за назойливого Левушки Червинского. Да уж, братец, умеешь ты добиться своего! И что же делать теперь? Стать Льву другом ему хотелось — это был бы первый шаг к спокойной жизни. Это стало бы его опорой и поддержкой в дальнейшем. Но также он осознавал и всю мерзость того поступка, над которым сейчас раздумывал. Известно ведь, чего хочет от нее брат. Как он, человек, коего сгубила такая же сильная страсть, может позволить единственному оставшемуся в живых родному человеку сотворить то же самое? — Я не в том положении, чтобы указывать вам, но прошу вас: оставьте ее в покое. Настоящая любовь — это не преследования, а умение отпустить и дать возможность любимому человеку быть действительно счастливым. И на душе сразу стало легко, будто не камень, а целая каменная стена тут же рухнула, не оставив после себя ничего. После разговора с Левушкой даже спать захотелось так сильно, что никакая книга ему уже была не нужна.

***

Наутро Григорий проснулся в хорошем расположении духа — впервые за последнее время. После того, что он узнал вечером, появился смысл начать устраивать свою новую жизнь, в которой не будет места ошибкам прошлого. Казалось, будто в него вдохнули жизнь, чему сам Григорий был несказанно рад. Спустившись к завтраку, он увидел Ларису Викторовну и Льва, что уже сидели за столом. — Доброго вам утра, Григорий Петрович, — улыбнулась Лариса, указывая на место рядом с Левушкой. — Как прошла первая ночь? Надеюсь, вы хорошо спали? — Знамо, маменька, хорошо спал, — вместо брата высказался Левушка. — Спать на перине ведь всяко лучше, чем на мешковине или на чем там каторжники спят… — Лев! — строго одернула его мать, после чего перевела виноватый взгляд на Григория. — Не беспокойтесь, Лариса Викторовна, меня нисколько не обидели слова Льва Петровича, — рассмеялся Григорий. — А спал я действительно неплохо, благодарю за прием. Судя по выражению лица, Лариса продолжала злиться на сына за его выходку. Григорий украдкой поглядывал на нее и с лёгкостью узнавал черты своего отца. Помнится, он смотрел на него точно также, стоило ему только сказать или сделать что-то неприличное. Точно таким же взглядом он сверлил его перед судебным заседанием и отправкой в Сибирь. — После завтрака я планирую съездить в Нежин, — решил он немного улучшить обстановку за столом. — Хочу прогуляться, посмотреть, как изменился родной город. Лев Петрович, не составите мне компанию? Поссориться в обществе было куда сложнее, чем находясь дома, на территории, где можно было практически все. Сегодня у Григория была цель разговорить брата и узнать подробнее о Катерине и ее сыне: где и на что живут, может быть, ему даже удастся увидеть кого-то из них, хотя на это он надежды не питал: пока что рано его, преступника и негодяя, впускать в приличные дома. — Тогда и я с вами поеду, — вмешалась Лариса Викторовна. — Мне тоже нужно в Нежин, поскольку на сегодня у меня назначена встреча с конторщиком. Тебе бы, Левушка, тоже пора заняться делами махорочного завода, а не только прибыль с него брать из кармана матери. Григорий едва смог сдержать усмешку. Да, пожалуй, многому у дорогого папеньки научилась Лариса Викторовна и теперь, после его кончины, являлась будто бы продолжением его идей. Слава Богу, что братец его не такой, как сам Гриша: матери доказать ничего не пытается, живёт себе припеваючи и делает то, что хочет. Впрочем, она ему, судя по всему, это позволяет, ибо если она совсем пошла по дорожке отца, то Лев только-только бы вернулся с Балкан, а, может, даже ещё и нет. При воспоминании о собственной военной карьере, которая, прямо скажем, не задалась, он вздрогнул. Пусть уж Лев сидит дома. Если у него есть хоть немного ума, то рано или поздно, без каких-либо сражений, он возьмётся за дела. Червинскому хотелось в это верить. Сразу после завтрака Лариса отдала приказ закладывать экипаж. Григорий направился в свою комнату, но на лестнице его одернул брат: — Что это вы задумали, Григорий Петрович? — подозрительно сощурился он. — Зачем вам в Нежин? — Я же сказал, прогуляться хочу, есть какие-то вопросы? Лев не изменился в лице. Он осматривал старшего брата так, будто подозревал его в чем-то даже страшнее, чем то, что он совершил. Но этот репейный взгляд совершенно не трогал Григория. — Послушай, — он решил попробовать перейти с братом на «ты». — Ежели не хочешь ехать с нами — не делай этого. Но тогда и о зазнобе своей забудь. — Вы что-то знаете? Где вы видели ее? Ну вот, вновь перед ним встал тот самый выбор. Либо помочь брату и стать для него другом, либо помочь Елизавете Ивановне и не допустить преступления против ее чести. Он не мог знать наверняка, был ли способен его брат на такое, но предупредить страшное было необходимо. Кажется, салфетка с адресом вновь лежала у него где-то в кармане — Григорий всегда брал ее с собой, будто готовился в любую секунду покинуть Червинку. В глазах Левушки загорелся тот лихорадочный огонь, который по молодости сам Григорий часто видел у себя. Лев встал посередине лестницы и преградил ему путь, продолжая пожирать взглядом. Нет, не станет он испытывать судьбу второй раз. За все то небольшое время, что он был знаком с младшим братом, Григорий понял, что при общении с ним смотрится в зеркало. Осознавать это было немного приятно: возникала надежда на то, что он сможет понять ход мыслей Льва и не дать совершить ему те же ошибки. — Там, где я видел эту девушку, ее уже нет, — ответил Червинский и развернулся, оставляя растерянного брата за спиной. В спальне своей времени он провел совсем немного. Выбрал пиджак и жилет, посмотрелся в зеркало, оценивая, достаточно ли прилично выглядел для выхода в город. Через несколько минут в комнату зашёл лакей и передал, что экипаж готов. Червинский не заставил себя ждать и вскоре спустился вниз, где его уже ждали Лариса Викторовна и Левушка. Всю дорогу Григорий пытался продумать их с братом прогулку до мелочей. Сегодня нужно было как можно больше выяснить о Кате, а там уж трава не расти… Хоть он и помог немного Елизавете Ивановне сохранить покой, но и ею стоило заняться в ближайшее время: уж больно таинственная она, да и акцент этот… Спросить у брата напрямую о личности девицы он не мог: уже вчера вечером, в библиотеке стало ясно, что просто так о своем объекте воздыханий он не скажет. Придется действовать исподтишка. — Григорий Петрович, — обратилась к нему Лариса Викторовна, до того задумчиво глядевшая в окно и слушавшая мерный стук колёс экипажа. — Приглядите за Левушкой, прошу вас. — Матушка, о чем вы? Я что же, дитя неразумное?! — взъерепенился братец. — С этой своей влюбленностью ты действительно стал похож на ребенка, которому не дают любимую игрушку, — строго сказала она. Тем не менее, в глазах ее плескалось волнение. — Как видите, у моего сына появилось серьезное увлечение. Эта девушка не может ответить на чувства Льва Петровича взаимностью, но он продолжает ее донимать. Не упускайте его из виду, вразумите. На правах старшего брата. Лев выглядел крайне сконфуженно. Но на сей раз Григорий был целиком и полностью на стороне Ларисы Викторовны. Если та уже так открыто просила его о помощи, значит, дело было действительно серьезным. — Не извольте беспокоиться, Лев Петрович в надёжных руках. Я ведь и сам знаю, что такое невзаимная любовь… Последнюю фразу он добавил уже тише, себе под нос, хотя по лицу Ларисы Викторовны можно было сделать вывод, что она что-то услышала, но старалась не подавать виду. А если она тоже что-то знает про Катю? Тем не менее, от допроса мачехи он сдержался. Неизвестно, что ему могли рассказать, а так он мог собственноручно перекрыть себе путь в город. Экипаж остановился возле конторы махорочного завода. Червинские вышли из экипажа и Лариса Викторовна распрощалась с братьями. Едва за ней закрылись двери, Григорий отвёл Льва на противоположную сторону улицы и они начали свой променад. Григорий жадно поглощал пейзажи Нежина, который, как и подобает любому провинциальному городку, практически не менялся на протяжении долгих лет. Большинство мест в городе он с лёгкостью узнавал, а новые лавки и конторы так хорошо вписывались в общий пейзаж, что он не сразу их замечал. Улицы были такими же неширокими, мощными; в воздухе витала пыль из-под копыт, а ресторация пана Ланского, куда часто любил захаживать сам Григорий, по-прежнему была на том же самом месте и, судя по всему, дела шли также хорошо. — Надо же, как будто в прошлое попал… — зачарованно прошептал Григорий. — Вынужден с вами согласиться, — с явной неохотой произнес Лев. — Провинция на то и есть провинция. Не понимаю, как Алёшка согласился променять жизнь в Киеве на нашу глушь? У Григория замерло сердце. Вот он, идеальный шанс! — Я все хочу спросить… А кто он, этот Алексей? Судя по всему, ты очень дорожишь им. — Ещё бы! — усмехнулся Лев. — Алёшка Жадан — мой самый верный друг. Если бы не он, я бы давно сгинул в каком-нибудь кабаке. Жадан? Что ж, стоило догадаться раньше. Этого выскочку, бывшего крепака Григорий хорошо помнил: той страшной зимой, когда в поместье творилось невесть что с этими скопцами, будь они прокляты, он приехал и стал торговаться с ним за Катю. Тогда Григорий и слышать ничего не хотел об этом, поскольку потратил несколько месяцев и целое состояние на то, чтобы отыскать Вербицкую и едва ли не взашей выгнал Андрея Андреевича. А после того, как все грехи его открылись широкой публике, этот Жадан и вовсе выкупил Червинку на торгах. Правда, владел ею недолго: отец все уладил. Об этом он знал из писем — самых первых, которые начал получать на шестом или седьмом году каторжных работ. — Он, знаете ли, и вчера, перед вашим приездом сильно выручил меня, заказав экипаж до поместья, — добавил Лев. — Одним словом, верный и добрый товарищ, с которым мы вместе с пелёнок. Ну это уж совсем ни в какие ворота! Неужто отец позволил Левушке водить дружбу с сыном Катерины? Да он ее терпеть не мог, а уж после той истории с имением иначе как «вертихвосткой» не называл. Выходит, Лариса привязалась к Кате и позволила их сыновьям сдружиться. Интересно, как это случилось? — Григорий Петрович, а все же… Где вы видели Лизу? — внезапно спросил Лев. От неожиданности Червинский даже остановился и удивлённо оглядел брата. — Не веришь мне? Какой мне резон лгать о твоей возлюбленной? — произнес он. — Не в этом дело. Лишь хочу разузнать, где и как вы встретились, — ответил Лев. Настырный черт! Но в третий раз выбирать уже Григорий не стал. Он уже давно решил, что защитит Елизавету от посягательств его страстного братца. — Кажется… На улице где-то видел, — изобразил мыслительную деятельность Григорий. — Мы с ней даже не разговаривали, но внешность приметил. — Значит, правду о вас отец говорил. Вы быстро замечаете женскую красоту. Да уж, лестный отзыв. Чья бы, как говорится, корова мычала! Они со Львом явном пошли в папеньку, который по молодости тоже любил разбивать женские сердца. За разговором они не заметили, как ушли из центра ближе к окраине города. Григорий ухватился за разговор о Елизавете и немного растопил сердце брата похвалой его таланту художника. — Когда папенька приметил это, он сразу сказал, что вояки из меня не выйдет, но выйдет творец, которому суждено прославить наш род, — рассказывал Лев. — Потому мне наняли учителей и стали всячески развивать мои способности. Григорий слушал его рассказ с улыбкой. С одной стороны, ему было приятно, что отец так чутко следил за увлечением младшего сына и старался помочь ему развить талант, но с другой же он видел, что от гордыни своей и желания прославить фамилию Червинских он так и не избавился. Просто теперь решил пойти более мирным путём и сделать из таланта Льва источник дохода. Впрочем, винить отца за это не очень хотелось: такова сыновья доля — род прославлять. Ему, Гришке, это удалось, да совсем не так, как того хотел отец. Может быть, Лев исправит положение? На дальних улицах Нежина было очень много одинаковых домов — доходных. Здесь можно было снять неплохую квартиру за не очень большую плату. У кого водились деньги, те квартировались в центре или близко к нему. Григорий решил, что они пройдут это место, после чего спокойно повернут назад, но тут вдруг дверь одного из этих домов открылась и из тьмы на свет божий вышла девушка. Наряд ее был скрыт за темной накидкой с капюшоном, но куски темно-синее ткани при ходьбе иногда выглядывали из-под плаща. В руках у нее была корзина, прикрытая платком. — Здравствуй, Лиза! — окликнул ее Лев, а у Григория земля из-под ног начала уходить. И, судя по лицу Елизаветы Ивановны, на котором был запечатлен настоящий страх, ситуация вот-вот могла выйти из-под контроля. — Лев, не смей, — Григорий схватил брата за рукав и потянул на себя. Девица же стояла и смотрела прямо на него, не шелохнувшись. Она точно узнала его. И теперь он для нее не иначе как предатель. Как плохо все начинается… — Думала, можешь сбежать от меня? — крикнул Лев, выдергивая руку из хватки брата. Он быстрым шагом направился к ней, но тут к дому подъехал экипаж и Елизавета, недолго думая, села в него. Слава Богу, у брата хватило ума не пуститься в погоню. — Дура!.. — разочарованно воскликнул Лев. — Дурак здесь только ты! — жёстко поправил его Григорий, оглядываясь по сторонам. Место это было довольно тихое даже во времена его молодости, но редкие прохожие, что все же были, смотрели на них и, казалось были разочарованы таким исходом. Народу всегда подавай пикантностей, настоящих романов в жизни. Что ж, сегодня они посмотрели небольшую сцену, но более Григорий не допустит такого позора. — Ты ставишь в неловкое положение не только себя, но и свою семью! Не стыдно тебе? — Вам! Обращайтесь ко мне на «вы» и не смейте фамильярничать! — обиженно высказался Левушка, в чьих глазах была вся боль любовного поражения. — И нет, мне не стыдно! Стыдиться нужно вам, Григорий Петрович, ваших грехов. Они-то уж потяжелее моих будут! — За языком следи! Интересно, как часто отец позволял себе одергивать брата? Впрочем, уже неважно. Даже если случалось это крайне редко, Григорий восполнит этот пробел в воспитании. Не даст он ни брату себя погубить, ни невинную душу. Прогулку можно было считать законченной. После всех событий Лев потерял интерес абсолютно ко всему и сам повел Григория обратно, при том выглядел понуро и даже не пытался защищать себя, когда он вновь завел разговор о недостойном поведении в обществе. Сидел, в окно смотрел и был больше похож на мертвеца. Казалось, будто у него отняли последнюю надежду. Хотя, кому впору было так думать, так это самому Григорию. Как раз таки младший братец отнял у него шанс узнать о Елизавете побольше. Теперь она его к себе и на пушечный выстрел не подпустит. От осознания промаха захотелось все бросить и уехать из Нежина куда глаза глядят. Не будет ему здесь тихой и мирной жизни, ох, не будет… Когда братья зашли в дом, то удивлению их не было предела, поскольку выяснилось, что пани Червинская уже вернулась домой и, более того, принимает гостей. Оба брата после променада чувствовали себя так, словно их мокрыми тряпками отхлестали, но, тем не менее, воспитание взяло верх и они пошли в гостиную. Вместе, поскольку Григорий Петрович рассчитывал поздороваться и уйти к себе, сославшись на дурное самочувствие. Когда двери гостиной открылись, впуская Льва и Григория, то оба они немедленно преобразились. Лев широко заулыбался, будто и не было ничего. — Алёшка! Добро пожаловать, — он подал другу руку и тот с удовольствием пожал ее. А старший из братьев застыл на пороге, не зная, куда себя деть. Перед ним, совсем близко сидела Катерина Степановна Жадан, что прибыла с дружеским визитом к подруге и смотрела на него так, как несколько часов назад на Левушку смотрела его напуганная зазноба.