Когнитивные функции

      Всё будет хорошо. Не сейчас, так завтра утром, послезавтра или на следующей неделе. Когда-нибудь потом. А пока Гэвин сидел на диване и не имел ни малейшего понятия, что же ему делать дальше. Он решил, что так уж и быть, не сдаст Ричарда в утиль, но одной только мысли ничтожно, до смешного мало. Как на деле не дать Ричарду окончательно превратиться в хлам? Что сделать, чтобы он снова начал хотя бы чуточку больше шевелиться? Сколько ещё нужно подождать, продержаться, пока не наступит это самое хорошо? Может, позвонить или написать Коннору? Коннор андроид, Коннор не спит. От него нельзя получить по шее за то, что разбудил среди ночи. Но Коннор участливый и заботится о своих электронных коллегах, Коннор наверняка примчится сюда по первому зову и начнёт помогать. Примется наносить пользу и причинять добро. Будет много говорить, полезет к Ричарду и станет трогать его с целью узнать состояние и причину такового. Вдруг вконец доломает? К чёрту Коннора. По крайней мере, до утра. Если Ричард не придёт в себя до рассвета, Гэвин всё-таки позвонит ему. Или Хэнку, неважно. Они всё равно живут вместе. — Куда ты смотришь? — позади занавешенное окно. Отмахнувшись от назойливого желания обернуться, Гэвин поводил загипсованной рукой над головой Ричарда. Тот не следил, не моргал. Он, кажется, вовсе не смотрел, при открытых-то глазах. — На вас. — Я левее, — какая, впрочем, разница? Ричард даже не попытался посмотреть туда. — Я не… — треск помех. Выдох, вдох. — Где лево? — Ты не знаешь? Гэвин не имел ни привычки, ни искреннего желания смотреть кому-то в глаза. Необходимость делать это оставалась там, где ей место: на работе. После конца смены андроид работой закономерно не считался, но таращился на него Гэвин почему-то неприлично много. Говорят, глаза зеркало души. Незрячая душа Ричарда – две глянцевых чёрных детали с сочащимся изнутри неживым сиянием; насыщенно-синий в концентрических кругах, в нечитаемо мелких буквах и цифрах. Завораживающая специфической красотой, слепая, работающая по своим, отличным от человеческих, принципам штуковина. Ни тонких капилляров, ни отражений и бликов, расцвечивающих невыразительный серый в холодный голубой или тёплый золотистый. Сплошной пластик и несколько крошечных стёкол, заменяющих зрачки. — Где мы? В полной заднице. — Дома. Ты лежишь на моём диване, — там, где быть не должен. В планы Гэвина на ближайшие несколько лет не входили роботы, лежащие на его диване и варящие на кухне какао, но это же Ричард. Вместе с ним в существовании детектива по умолчанию появился фактор непредсказуемости. — Где вы? — Сижу рядом. В каком-то смысле ты лежишь и на мне. — Очаровательно, — сарказм, неотделимый от честности. Гэвин не стал прятать улыбку: всё равно не увидит. Очаровательно. Да, вроде того. Очаровательно наблюдать, как Ричард поверил каждому слову. — Это хорошо. Да, да, всё будет… — Хорошо? — Что вы рядом, — мертвецки спокойное лицо подёрнулось рябью, смазались и поплыли текстуры. — Я не могу определить своё положение в пространстве и смоделировать позу, в которой нахожусь. Вы единственный ориентир. — Чего ещё ты не можешь? Пальцы Ричарда, крепко зажатые, дрогнули. — Ничего, — потяжелела вдруг, теряя скин, рука, которую Гэвин старательно держал долго и крепко. Или она всегда была тяжелой? — Ничего не работает. — Совсем ничего? — испытывать настолько острую жалость к технике непривычно, но пожалеть Ричарда хочется. Поднять упавшую на асфальт игрушку, стереть рукавом налипшую грязь. Гэвин плохо ладил с людьми, но имел слабость привязываться к вещам. — Сенсорные и акустические датчики активны. Я слышу вас. Чувствую ваши прикосновения. Смысл слов «мой дом», «лежать» и «рядом» мне понятен. Этого достаточно. — Для чего? — Определения статуса окружающей обстановки. На данный момент он удовлетворяет требованию. — И какое же у тебя требование? — Безопасность. Ваше присутствие гарантирует её. Нет необходимости следить за обстановкой. Это делаете вы. Можно? Он ещё спрашивает. — Можно. Я за тобой присматриваю, честное полицейское, — Гэвин прилепил бы пластырь, если бы знал, куда. Заклеил бы похожие на шрамы стыки панелей под истончившимся слоем скина. Спрятал за жёлтой уточкой выщербину у диода, замотал изолентой искрящие оборванные провода, если бы такие были. — Зачем отпустили? — яркий треугольник в темноте – укор Гэвину. Он и сам не знал, случайно или нарочно выпустил согретую им ладонь, позволив ей тяжело упасть на грудь. — Я буду отвлекать, — без тонкой прослойки искусственной кожи держаться за ручки казалось Риду неприличным. Андроиды стали свободными, а их до сих пор привычный, бытовой жест слишком интимным. И выглядело это… очень. Просто, без лишнего – очень. Даже для людей. Особенно для людей. — Информационный мусор, всё такое. — Вы – не мусор. Вы – приоритет. Какая вера у андроида? Пару месяцев назад адроиды, тронувшись умом, через одного верили в rA9. Этот андроид верил разве что в Гэвина. Гэвин же хотел верить, что не впустую тратил время на разговоры. Ричард способен на многое, но не может ничего. Если Гэвин с ним справится, продолжит кричать и бить по клетке, то когда-нибудь он сможет ходить прямо и смело. Не бегать, чеканя каблуками шаг, не лежать полутрупом на диване, служащим одновременно и постелью, и безопасным местом в крошечном мирке старого дома. Или всё это будет, если, нет, когда Гэвин заткнётся и перестанет, наконец, орать и распускать руки. — Но ты же не смирился? — Осознал. — Тогда пора выбирать, — чтоб лягушка сварилась в кипятке и не попыталась спастись, у неё не должно быть мозгов. У Ричарда мозги есть. — Я тебя нашёл. — Как? — Как впервые увидел. Почуял, что дело дерьмом пахнет. — Иди ты, — высокая звонкая трель прозвучала неприкрытым и искренним смехом. — Вылезай из подвала, жестянка. Ты мне нужен. Гэвину тепло. Плотная белая плёнка скина, которую он наивно принимал за голый корпус, от прикосновения к щеке растаяла и распалась на мелкие лоскуты искр. Угольно-чёрный пластик согрел ладонь смирением и незаслуженным, удушающим доверием. Один, два… — Три часа, сорок шесть минут и пятнадцать секунд до полного восстановления систем.       Всё будет хорошо. Безопасность не стала противоречием, шёпот и нежность прикосновений к лицу – криками и ударами по ржавой клетке. Никто не отодвинул, не прогнал Гэвина с дивана, будто ненужного. Он сам ушёл. Воровато сбежал, нечаянно задремав на час или два. Кое-как поднялся с дивана, боясь потревожить покой уснувшей машины, и подложил ей под голову скомканную куртку. Зачем-то сказал, куда уходит, скоро ли вернётся. Выцветший до полупрозрачности диод вспыхнул чистым белым и снова погас. Сойдёт за положительный ответ, кивнул себе Гэвин и отправился на улицу. Ребёнком он очень жаждал заполучить новенького и блестящего робота. Он имел полное право считать Ричарда сбывшейся мечтой, заветной целью с лампочкой во лбу. Детский восторг пробивался сквозь раздражение и усталость от андроидов, от их разрушительных революций и эмоциональных вспышек; заставлял метаться между желаниями непрерывно ворчать и одновременно скакать вокруг, задавая все-все, даже самые тупые, вопросы. Почему Ричард любит лососевый и не любит голливудский светло-вишнёвый? Почему купил не нормальную одежду, а дурацкие носки с совершенно дикими принтами? Почему он под скином чёрный и не похож на остальных, почему он всё вокруг трогает, почему прикинулся идиотом в кафе и устроил ту нелепую игру с бумажными стаканчиками? Почему он такой… Чёрти что и сбоку галстук. Гэвин поставил принесённый из машины пакет на стол и невольно вжал голову в плечи – внутри звонко столкнулись стеклянные банки. Ричард не мусор, хоть его присутствия и много, настолько, что невозможно определить приоритет. Нужен ли он на самом деле? Мысль сформировалась при одном взгляде на покупки. Ну конечно, Ричард ему нужен. Кто ещё станет с невероятной скоростью читать отзывы на корнишоны, стоя перед стеллажом, чтоб выбрать самые лучшие? Кто добудет Гэвину скидку на мясо в порыве альтруизма? Кто зальёт обидчика раскалённым кофейным сиропом и наставит на негодяя дробовик, в конце концов?       Закрывать Ричарду глаза Гэвин не стал: опускать ему веки пальцами – перебор. И некрасиво. Допустим, восстановит железка способность видеть, а глаза вдруг открыть не сможет. Опять расстроится или испугается! Ричард очнулся раньше обещанного. Проморгался, осмотрелся, нашёл взглядом Гэвина. Обнаруженный детектив боролся с раскладным креслом и, судя по хрусту, побеждал одной левой. — Что вы делаете? Кресло скрипнуло особенно громко и с грохотом раскрылось, заглушив звенящий шелест голоса. — Организую себе ночлег. — Вы будете… спать? — Ричард изучал на ощупь лежащий под головой комок – наткнулся щекой на смятый капюшон. — Здесь? — Да, я буду спать. Я же Гэвин Рид, а не Лавиния Фишер, — горящая синим пустота в глазницах преследовала каждое движение. Гэвин уставился на Ричарда в ответ. — Народная мудрость: держи друзей близко, а андроида ещё ближе. — Макиавелли говорил не так. — А ты мне враг? — Нет. — Андроида ответ. — Копа аргумент, — начало-о-ось. Иногда Гэвин задумывался, за что его благословили Ричардом. Не за добрые же дела. — Аргумент не нужен, андроид обнаружен, — простыню сюда, диванную подушку, выдернутую из-под задницы Ричарда, туда. Отлично, утром Гэвин торжественно покинет дом ногами вперёд – кресло недавно отпраздновало столетие и по удобству сравнимо с гробом. — Андроид засекречен, твой ан… — Цыц! — андроиды плюс остроты про анал равно угроза, а угрозы от андроидов сну Гэвина не способствовали. — Рановато ты выебываться начал. Полегчало? — Все системы восстановлены. Периферия в режиме отладки. Провожу тесты. — Ну вот и отлаживай, чего пристал. Всё, спокойной ночи, радость моя, — на спокойствие оставшихся до будильника часов Гэвин очень надеялся и всецело уповал. Но стоило ему укутаться в неистово линяющий пушистый плед и начать засыпать, как со стороны дивана раздались странные шорохи. — Тебе, типа, удобно? — Да, — Ричард лежал, закинув одну ногу на спинку дивана. Голову он устроил на помотанной жизнью и стиральной машинкой плюшевой акуле. Сапоги, что удивительно, находились на полу. — Однако, мой диван мне нравится больше. И пингвин. — А-а, — глубокомысленно изрёк Гэвин. — Мне тоже твой диван больше нравится. Пингвина можешь забрать. Дарю. Прибрав к рукам акулу и укрывшись курткой, Ричард успокоился. Ненадолго. — Гэвин. — М? — Гэвин глубоко вздохнул и сосредоточился на важности самообладания. Ещё один звук, ещё одно, самое махонькое, движение и утром один андроид точно-преточно не пойдёт на работу, а на диване и вокруг него случайно окажется три литра тириума. Если бы Ричард продолжал глазеть в потолок, изображая спящую красавицу, до самого утра, то как минимум один угрюмый гном был бы доволен. — При чём тут Лавиния Фишер? — По одной из версий, она поила будущую жертву чаем со снотворным и провожала в комнату с кроватью, которая при нажатии на рычаг опрокидывалась. Хлоп! И несчастный падал прямо в подвал. Ричард в ответ выразительно хмыкнул и завернулся в куртку поплотнее. — Эй, Ричи, — Гэвина внезапно посетила мысль. — А почему крыса? Я думал, андроиды что угодно могут нарисовать. — Я не умею рисовать. Я никогда не пробовал. Но мне понравилась крыса. — Вот так просто? — Ричард коварен. Гэвин отказывался верить, что ему всего лишь симпатичны крыски и он решил увековечить их на противном детективе. — Я увидел её в мусорном баке в понедельник утром. Она была коричневая. Как куртка. И очень мокрая потому, что опрокинула на себя бумажный стакан с остатками кофе. Она была очень большая. И крайне сообразительная. — Мне кажется, или я слышу восторг в твоих словах? — У вас с ней много общего. — Я помойная крыса… — Большая и крайне сообразительная помойная крыса, — драматическая пауза. — А я тостер. — Ты тостер, — гордо согласился Гэвин. Его тостер, тот, на кухне, отличался упорным стремлением поджечь хлеб, а не сделать на нём аппетитную корочку. Так же, будучи чёрно-серебристым, тостер имел портретное сходство с Ричардом. — Из-за тебя мои булки горят каждый божий день. — Главное вовремя высунуть. Чтоб не горели. — Мы сейчас точно про тостер говорим? И в сервис его хрен сдашь, ведь случай негарантийный – Гэвин в нём невежественно поковырялся. Чека нет – на работе в красивой упаковке подарили. Но есть паяльник! И есть вездесущий Коннор, который знает, куда, случись чего, этот самый паяльник засунуть, чтоб хлеб поджаривался, а не сгорал дотла.