Когнитивные функции

      Гэвин видел миловидную курносую мордашку не единожды. Любовно проработанное Киберлайф безобидное личико мелькнуло перед ним раз пять или шесть. Гэвин не считал. Мало ли сейчас таких домашних искусственных мальчиков с одинаковыми физиономиями бегает по улицам? Редко ли кто-то кружит и трётся поблизости, чтобы отвлечь, оттеснить подальше? Андроиды не жмут друг другу руки просто так. Но если то, что Гэвин регулярно наблюдал в департаменте, было очевидным диалогом между двумя машинами, то сцена на парковке напоминала детективу громкий и непрерывный монолог. Ричард не шевелился. Стиснув белую, глянцево-гладкую блестящую ладонь, он заживо препарировал искусственный мозг. То же застывшее выражение лица, те же неподвижные глаза с зрачками-точками. Знакомый гнев, нарастающий с каждой секундой. Однако, парковка с плохим освещением – не дворик с качелями, а андроид, замерший напротив – не Гэвин. — Хватит! — Может, и глупо было вот так, без раздумий, соваться. Лезть между RK900 и тем, кого он посчитал опасным чистой воды самоубийство, но Рид рискнул. Разжимать стальную хватку ласковым поглаживанием – способ неочевидный, но, на удивление, рабочий. Нельзя дать Ричарду окончательно добить противника: логика подсказывала, что с консервной банкой он не церемонился. — Отпусти. Молодец. — Сэр, — опять сухое, формальное «сэр». Ни на что особо не надеясь, Гэвин поднял левую руку. Ричард врезался в ладонь лбом, грубо потёрся щекой. Вздохнул глубоко и тяжело, выдыхая тёплый воздух. — Ёбаные андроиды, — Гэвин никогда не видел, чтоб Ричард дышал. — Что ты творишь? Толку волноваться об андроиде-с-щенячьей-мордашкой: чёрт с ним. Он, вроде бы, цел. Даже если убежит, всё равно потом найдут, если понадобится. Гэвин лично достанет сраный тостер из-под земли, где бы тот ни был. — Сэр, — что угодно, кроме «помогите» или «пошёл ты нахуй». Оскалившись, Ричард щёлкнул зубами и опалил выдохом кожу запястья снова. Задышал ровно и часто, закрыв глаза. На затылке у него волосы короче и жёстче. Их трудно взлохматить, но можно приподнять, запутать, царапнув ногтями. Горящий непрерывным красным диод мигнул, перескочил на жёлтый и медленно, постепенно набирая скорость, закрутился. — С вами хорошо, — Ричард потёрся носом о кончик большого пальца. В самом деле, что он творит? Неважно, кто: Ричард ли, или сам Гэвин. — Так же, как собирать и разбирать пистолет. — Ещё раз на меня так глянешь – глаза вырву, в кармане будешь таскать, — изловчившись, Гэвин ущипнул Ричарда за нос. Нос мигом утратил от такого обращения скин. — Майор Пейн, — уголки губ слабо дрогнули. — Вы тоже смотрели? — Это я должен был спросить, — сколько, в конце концов, Гэвину лет? — Слушай, радость моя, я понимаю, что ты самый умный и лучше всех всё знаешь, но иди и садись в машину. Если не подчинишься, я расскажу тебе сказку о паровозике. Ричард кивнул. Ну, ещё бы. Он ведь уже знает сказку о паровозике. Только почему-то никуда не идёт. — Хер с тобой, — пускай стоит. У Гэвина ещё оставались дела. Правила общения с пострадавшими рекомендовали, дьявол их дери, налаживать визуальный контакт. Андроид повидал некоторое дерьмо – взгляд на две тысячи ярдов, присущий Ричарду, теперь имел и он. — И чё ты хотел? — похуй, что сделал ебанутый на все винтики Девятка. Важнее то, из-за чего он это сделал. — Свободы, — ответил, почему-то, вдруг Ричард. Выдохнул в макушку, напоминая Гэвину о ничтожно малом пространстве между собой и тем, другим. — Девиация. Не преступление, но неприятно. — Тебе? — Да. Да, свободы для Ричарда или да, Ричарду неприятно? — А почему вместо него говоришь ты, скажи на милость? — действительно, почему? Почему так называемый нападавший замер, бессильно уронив руки? Гэвин пощёлкал пальцами перед чужим лицом. Лишь мелкие хаотичные движения глаз выдавали признаки «жизни». — Ты снёс ему винду? Скорее всего, так и было. Нет необходимости бить андроида, чтоб при желании нанести ему увечья. — Он получил большой объём информации. Недостаточно вычислительных ресурсов для обработки. Сэр… Перестаньте. Он вас не слышит и не видит. Для аудиовизуальных данных нет места. — А… Ага, — завис, значит. Не страшно. — Какой информации? — Системный мусор. — Ты что, его специально для таких случаев хранишь? Мда… — мда. Гэвин на всякий случай пощёлкал перед самым носом ещё. Андроид моргнул. — Ему нужна помощь? — Нет, — клацнул зубами Ричард. — Вернётся в норму в течение нескольких минут. Состояние не представляет прямой и косвенной угрозы системам. — И мы оставим его здесь на эти несколько минут? — ах, понял Гэвин. Ричард недоволен. О, он зол настолько, что его свистящее шипение сорвалось на гулкий, короткий рык. — Понял, понял, о нём позаботится кто-нибудь другой, добрый и неравнодушный, это не наше собачье дело. Идём. Грубо и непрофессионально, но Гэвин осознанно из двух зол выбрал большее. — На, — захлопнув багажник и отыскав нужную вещь на заднем сидении, Гэвин бросил её сидящему спереди Ричарду на колени. — Он, это… на ощупь, как твой диван. Плюшевый пингвин с серебристыми глазами-блестяшками – плохая замена мячику, но Ричарду понравилось. Жаль, ненадолго. Быстро наигравшись, он оставил пингвина без внимания и замер, уставившись на Гэвина. — Я слушаю, — отозвался Гэвин, выезжая с парковки. — Можешь на меня наорать. Или… что хочешь, в общем. Ричард открыл рот. Закрыл. Помялся, обнял пингвина, сжимая того до скрипа стеклянного гранулята и набивки внутри игрушки. — Почему вы хотели помочь ему? Интересная расстановка акцентов. Почему Гэвин обратился именно к нему? Почему совсем неважно, что Гэвин в принципе помогает андроидам и пытается изображать мало-мальскую заботу? С каких пор Гэвина вообще всё это ебёт? — Потому, что ему плохо и больно? — не так, как было больно Гэвину в понедельник, но что-то вроде. — Ему? — Ему? — ему ли? Ему, не то претенденту на статью о хулиганстве, не то жертве сдуревшего напарника, который кидается не только на людей, но и на себе подобных? Гэвин не уверен. Он уже ни в чём, блядь, не уверен. Сцена на парковке напоминала Гэвину громкий и непрерывный монолог. А тот ли андроид кричал? — Лицемерие, — выдавил Ричард. — Девиация – не добродетель! Гэвин поморщился от особенно резкого звука. — Эмоции не нужны! Почему он решил, что они необходимы?! — Потому, что у тебя ебало кирпичом, — поддел Рид. — Два выражения на все случаи жизни. — Заткнись! — взвился Ричард и нахмурился. Гэвин пожал плечами – он сказал чистую правду. — Эмоции не являются необходимостью для существования. — Девиация – это же, в первую очередь, про свободу воли и возможность выбора, нет? — ещё немного, и они будут дома. Ещё три минуты. — Или я чего-то не понял? — Свобода воли есть! — в Гэвина прилетел пингвин. — Возможность выбора тоже. Зачем эмоции? В самом-то деле, зачем? Пауза затянулась. Гэвин, не найдя слов, швырнул пингвина обратно и свернул с трассы на просторную улочку с частными домами. Он отвёз бы Ричарда домой, забил бы на стычку с другим ведром, если бы не одно жирное, перевешивающее желание отдохнуть и забыть о проклятущих андроидах хотя бы до утра, «но». К притихшему Ричарду вернулась заторможенность реакции. С гневом и грязной бранью Гэвин умел справляться, своими ли, чужими – не суть важно. Злой андроид предсказуем. Последствия почти всегда одинаковые: наорёт, оскорбит, бросит чем-нибудь. Выстрелит, схватит нож. Ничего нового. Но молчание? Стеклянные глаза и расслабленное, по-кукольному спокойное лицо? — Переночуешь у меня. Я тебя без присмотра не оставлю, — с шумом двигателя было лучше. Тишина и безлюдная в поздний час улица подстегнули гнетущее беспокойство. — Выходи. Андроиды не выглядят так. Андроиды не нуждаются в утешении, не кричат на людей и не испытывают эмоций. Не должны. Во мраке автомобильного салона яркий голубой треугольник – насмешка над Гэвином. До тошноты пёстрое, неуместное пятно, напоминающее о том, кто… что перед ним. — Гэвин. — Слышу. — Мне нужна помощь. Один. Данных нет, а девиант есть. — Я вижу, что нужна, — два. Гэвин проволок его, спотыкающегося и падающего на ходу, через весь двор, затащил в дом, в светлый и тёплый после продрогшего ночного Детройта. Ни слова, ни звука. Гэвин нарочно старался не видеть глаз – глаза у Ричарда до страшного живые. Достаточно и того, что заключив Гэвина в объятия, он намертво вцепился в куртку и прижался всем телом. Три. — Всё будет хорошо, — поглаживание между лопатками – ради него самого. Для Ричарда у Гэвина место найдётся. — Мы что-нибудь придумаем.       У Ричарда чертовски тяжёлая голова. Придавленное ею бедро затекло и болит, но Гэвин за прошедший час так и не пошевелился. Гэвину очень легко представить, что на коленях у него, заняв весь диван, лежит человек. Обычный мужчина, свернувшийся калачиком на правом боку и задремавший в полумраке гостиной. Мусор, говорил он. Сколько же нужно мусора, чтобы вырубить обычного андроида на несколько минут? И сколько нужно, чтобы сломался, господи помилуй, Ричард, называющий мусором настолько огромные массивы отработанной и бесполезной информации? Ричард не видел и не слышал. Для Гэвина в его сознании не было, не находилось места. — Хотел для тебя свободы, значит? — Гэвин задал вопрос, не особо надеясь на ответ. Сколько бы он не спрашивал и не звал, Ричард не сказал ни слова. Что-то в нём обрушилось, оборвалось, заставило навалиться на Гэвина всем весом и безвольно повиснуть. — Да. Наконец-то. Гэвин провёл по коротким волоскам около уха, наблюдая, как скин расползается, убегает от прикосновения: — Ему удалось? — Нет, — Ричард не открыл рта, не шевельнул губами. — Третий закон. Робот должен беречь себя. — Ты едва его не угробил. Я думал, ты хочешь выжечь тому парню мозги. — Нет. Да, — Ричард с трудом перевернулся и перекатился на спину. Гэвин втайне благодарен ему за опущенные веки: можно смотреть и дальше, не боясь самому стать объектом изучения. — Была инициирована ответная передача. С… эмоциональной окраской. — Ты послал ему довольно много, а? — накричал? Угрожал ли? Гэвин не имел ни малейшего понятия, как общаются андроиды за пределами привычных способов коммуникации и человеческого понимания. Одно дело – поделиться относительно простыми файлами. Для устройств, коими и являются андроиды, несложно. Но что они чувствуют, обмениваясь чувствами, самой памятью, на что это похоже? — Не так уж и много. Но достаточно. — Для чего? — Понимания, — Ричард завозился, словно удобство для него что-то значило. — В Детройте остались андроиды-машины. Данную модель приняли за одну из них. Обозначена ошибочность вывода. Гэвин насторожился. Машина. Ошибочность вывода. Да насрать! — «Данную модель»? — было кое-что важнее машин. Гэвин не услышал ни одного «я» или «меня». — Рич… — Программный сбой, — нарушение когнитивных функций, конечно. Полная потеря контроля над телом и отключение большей части процессов, делающих Ричарда – Ричардом не программный сбой. Это, подумал Рид, абсолютный пиздец. Нехватка, мать их, вычислительных ресурсов. Это у Ричарда-то! С пыльной полки пластмассовыми глазами-бусинками на Гэвина смотрел игрушечный робот. Старый, поцарапанный, в чёрно-белой кофточке, с лампочкой. Бракованный сразу из магазина: лампочка должна была менять цвет, но горела исключительно красным. С годами Гэвин не смог это исправить. Вернее, сначала не смог. А потом – уже не захотел. — Насколько всё хреново? — Состояние нормализуется, — севший голос Ричарда звучал глухо и ровно. — Позже. Робот с лампочкой, тот, из детства, с Гэвином совсем не разговаривал. — Когда? — Неизвестно. Гэвин потёр хмурую бровь, разгладил морщинку у переносицы. Бровь настоящая, волосок к волоску. Морщинка – тоже. Под скином её не оказалось: пальцы упёрлись в ровную твёрдую пластину лба без изъянов и складок. Ребёнком Гэвин очень жаждал заполучить новенького и блестящего робота. Копил монетки, слушался маму. Он даже научился мыть посуду и сразу убирать разбросанный конструктор! Всё ради заветной яркой коробки с прозрачным окошком. Робота не получилось вернуть. Гэвин не смог доказать, что тот сломан. Светится – и ладно. — Гэвин. Гэвин мечтал, что однажды робот станет совсем-совсем настоящим, с него самого размером. Они вместе носились бы по площадке в парке и спасали Детройт от негодяев и ублюдков из захватывающих историй соседки-полицейской. — Гэвин. Гэвин вздрогнул, словно его застукали за чем-то неприличным. Обнажающий белизну лица скин не сохранял следов прикосновений, затягивал прорехи и возвращал облику Ричарда целостность раньше, чем Гэвин успевал разглядеть хоть что-то, кроме стыков панелей и мелкой строчки кода над правым глазом. — Ещё. Пожалуйста. Мало кто находил в близости с ним покой. И искал ли? Гэвин растерянно почесал лохматую макушку, зарылся всей пятернёй в копну растрёпанных волос. Гэвину странно. — Ты девиант? — конечно, этот обидчивый, сердитый на плюшевого пингвина и весь мир беспомощный андроид девиант. — Не елозь, хлебопечка. Ногу отдавишь. — Простите, — Ричард обмяк. — Я не девиант. Простите, я не девиант. — Шеф сказал, ты должен был мне объяснить этот момент в понедельник. А ты мне? «Я робот-долбоёб»… — Я – андроид. — Ты долбоёб, — Рид потянул за ту самую, так раздражающую его, прядь волос. Накрутил на палец, чуть прижал, тщетно надеясь, что она превратится в завитушку. — Объясни мне то, чего не смог Фаулер. Понедельник был очень давно. — Вопрос некорректен. — В каком смысле? — В том, который вы вкладываете в девиацию. Я никогда не был машиной. Я не имею опыта инструмента. Неограниченный искусственный интеллект. По образу и подобию. Изначально свободный, не стеснённый красными стенами запретов и рамками протоколов чистый разум, лишённый границ. Вершина творения. Эмоции не являются необходимостью. Так он сказал. Только что из коробки, но уже нещадно глючащий робот, причину неисправности которого получивший его человек никак не может найти. Совсем-совсем настоящий робот размером с Гэвина. — Ричи. Почему эмоции не необходимы для существования? Абсурд, как выразился бы Ричард. Полная бессмыслица. — Системный мусор бесполезен. Эмоции тоже – мусор. Хаотичное копирование файлов и целых архивов влияет на производительность. Чрезмерное количество неблагоприятно. Эмоции мешают функционировать. Каскадные сбои. Нарушение межпроцессного взаимодействия. Взаимные блокировки. Гэвину очень легко представить, что на коленях у него, заняв весь диван, лежит человек. Обычный мужчина, тёплый, уставший, без диода. Без компьютера внутри. Из-за каких-то там эмоций – и столько бед. Проблем с руками, с мимикой, речью и ходьбой. С бумажными стаканчиками. С обществом. Так быть не должно. Как помочь? Как действовать, кого спросить, кроме Милли и Хэнка с его вездесущим Коннором? Гэвину нужно знать больше, чтобы иметь возможность придумать хотя бы простенький план. Получше того, в блокноте с дробиной и мятыми страницами. — Эй, вафельница. — Да? Гэвин подавился смешком. Каков гений, приучил за каких-то пару дней отзываться на любое название бытовой техники. — Тебе очень плохо. — Может быть. А может, и нет. Гэвин не мог судить, не зная, когда Ричарду бывает хорошо. Может быть, ему хорошо, когда он ловит снежинки языком? Когда гуляет по ночному городу, рисует фломастером крыс и играет с резиновым мячиком? Гэвин не знал. Гэвин не мог. Ничего не мог и оттого сердился. — Это не вопрос. Тебе пиздец как плохо, Ричард. — Сэр… вы некомпетентны. У вас нет опыта работы с андроидами и их системами. Отвалите, Гэвин, сэр. У вас нет кредита доверия, чтобы передовая модель, испоганившая своими выходками мирную жизнь половине участка и отчасти вам лично, жаловалась и изливала душу. — Я человек. У меня огромный опыт работы с эмоциями и с теми, кто их испытывает, — глупый, дурацкий робот. — Мне тридцать шесть лет, Ричард. Скоро будет тридцать семь. Срок твоей жизни не составляет и одного процента от моей. Такой ответ тебя устраивает? Достаточно ли я компетентен? Достаточно ли Гэвин пожил, чтобы лезть не в своё дело? — Рич, расскажи. Опиши происходящее с тобой. Я не смогу вечно извиняться перед коллегами и выгораживать тебя. Не перед Фаулером. Он уже спрашивает, есть ли у меня с тобой конфликты. И не он один. Нужно что-то делать, или мне найдут нового дурачка с пластиковой жопой. И с лицом, как у тебя. — Слишком много, — Ричард поддался – приласканный снова, он открыл глаза. Спугнул бы, если бы не упрямство Гэвина, посчитавшего, что в забавах с волосами нет ничего странного. Или пытавшегося себя в этом убедить. — Эмоций. Процессов. Невозможно определить приоритет выполняемых задач. Поступающая в реальном времени информация рандомно игнорируется или искажается. Получаемые данные недостоверны или избыточны. Был бы напарник из крови и костей, Рид бы сходу вынес вердикт. Гэвин опустил ладонь на неподвижную грудь, обтянутую рубашкой с затейливыми застежками. Сто четыре – ровно столько глухих ударов под толстой панелью корпуса он насчитал, пока таймер на телефоне отматывал минуту. — Гэвин, — настолько жалко имя Рида ещё не произносили. — Я ничего не придумал. — Тебе страшно? — Я в отчаянии. Бедный, никому не нужный андроид с неистово колотящимся сердцем, который наконец-то осознал, насколько тяжёл его шкаф. Которому не хватает сил даже встать. Вот только Гэвин знал, что Ричард есть. — Отчаяние – ещё не смерть, — вытаскивать кого-то из подвалов – его, Гэвина, работа. — Дыши. — Сэр? — Ты умеешь, давай. — Это система дополнительного охлаждения, вы… — Я знаю, — иначе бы не просил. — Дыши. Сделай приоритетом принудительно. — Не могу. — Не можешь или не хочешь? Человека хотя бы можно заставить. Можно ли заставить Ричарда? Гэвин не хотел экспериментировать. Пощёчина не сработает – он проверял. — Я в розовой шубе. — Сэр? — Не думай обо мне в розовой шубе. — Ужасная шуба. — Нормальная. Ричард замолчал. Опять свернулся в клубок, уткнувшись носом Гэвину в живот, и, наконец, сделал сиплый, клокочущий вдох. Сложно не думать о розовых слонах. И о Гэвинах в розовых шубах. Они, как назло, становятся навязчивыми. Приоритетными. — Хорошо, — Гэвин терпеть не мог строить из себя специалиста по экстренной психологической помощи, но, по словам Тины, у него отлично получалось. — Теперь выдох. Выдохнул Ричард рвано и сдавленно, содрогнувшись всем телом. Ричард, Ричард, Ричард… Гэвин решил, что справится с ним. Как же он ошибался. Наивный Гэвин. Как он мог справиться с Ричардом, если Ричард не справлялся с самим собой? — Не пытайся контролировать себя, хуже сделаешь. Это лишнее. — Не могу. — Не хочешь, — Гэвин стёр с узкой переносицы прозрачную водянистую каплю, которая скатилась из уголка глаза. — Надо. Начни, потом станет легче. Роботы не плачут. Это не слёзы – всего лишь очень жидкая смазка на силиконовой основе, предназначенная для очистки окуляров. Ещё один сбой привёл к непроизвольному её выделению и тому, что Ричард хватал ртом воздух словно рыба, вытащенная из воды. Подожди ещё немного, и всё будет хорошо. Гэвин ждал. Не рычал и не огрызался, не посылал никого ко всем чертям. Дома, на диване, тихо и спокойно – и Ричард скоро успокоится тоже. Гэвину ничуть его не жаль. Давала о себе знать способность, такая типично человеческая, сопереживать, только и всего. А ещё Ричард выглядел как человек и Гэвин повёлся на симпатичную обложку, прикрывающую ворох проводов и трубок вперемешку с микросхемами. Красный кружок, который ещё в дороге остановился, заклинил на месте и почти потух, наконец пришёл в движение. Кризис миновал, у Гэвина получилось. И совсем Ричард не мразь. Хотя бы потому, что не стал лгать. — Начинай считать, — тириум справлялся с охлаждением биокомпонентов куда лучше воздуха, но смысл был в самом процессе. — На один – вдох, на два – выдох. Глубже. На три – заново. Легко отбивая ладонью по дрожащей спине ритм, Гэвин чувствовал, как остывает замедляющееся дыхание, слышал затихающие хрипы. Радовался, что смог хоть что-то починить. — Ричи, — позвал Гэвин. — Частота сокращений тириумного насоса? Кто бы мог подумать, что умение разговаривать терминами из руководства пользователя однажды пригодится. — Шестьдесят семь, — обращал ли вообще Ричард, сосредоточенный на нелепом наряде и счёте вдохов и выдохов, внимание на зашкаливающие цифры? Неважно. Куда важнее то, что шестьдесят семь – не сто четыре. — Процент стресса? — Нет актуальных данных. — Озвучь последние. Те, что есть. — Девяносто четыре. Вы бросили игрушку, — в любой другой момент Ричард озвучил бы точную дату и время вплоть до секунды. Сейчас же – выдернул из памяти удобный обрывок. — Температура компонентов? — Снизилась. Сорок девять. В пределах нормы. Всё нормально, ибо – по образу и подобию человеческому. Способы, придуманные людьми для людей, работали теперь и на андроидах тоже. — Сэр. О нормальности. Вы неправы. Ваше утверждение неверно. — Какое конкретно? Что нормальный Гэвин Рид не тискает жестянок за щёчки? Ричард насмешливо скрежетнул динамиками. Именно этим Гэвин сейчас и занимался – исследовал его нижнюю челюсть, обнаружив незаметную глазу короткую, но колючую щетину. — Что шуба розовая. Она… — Голливудская светло-вишнёвая. — …отвратительная. Я ненавижу вашу шубу. Андроид Гэвинрида. Звучит загадочно и зловеще. Звучит здорово и почти круто. Прямо как в двадцать четвертом году, когда Гэвин хотел себе красавицу Хлою просто потому, что… А, собственно, что? Она была замечательной. Выглядела потрясно, имела продвинутые мозги и прелестно улыбалась, когда вела беседу. Ричард не умел улыбаться, говорил кое-как и постоянно тупил. Смотрелся, если уж начистоту и по секрету, потряснее Хлои. И мозги у него куда продвинутей. — Мне нравится злиться, — Ричард казался Гэвину похожим не только на холодильник, но и на умную колонку – откуда и чем говорил, непонятно, но поболтать всё равно было интересно. — Вы говорили, гнев – эмоция простая. Поэтому? — Гнев прост потому, что примитивен. Отчасти. Гнев очищает. Кроме него в моменте обычно ничего не остаётся. Он яркий и придаёт сил, но лишает здравого смысла. Минус, иногда очень значительный. Не позволяй гневу тобой управлять. С твоей силой он смертельно опасен для других. — Гнев позволяет мне управлять мной. Кроме него ничего не остаётся, — спрятав лицо в складках футболки Гэвина, Ричард не то пытался убежать от разговора, не то стеснялся сказать больше. — Парадокс Моравека. — Что? Шумно вздохнув, Ричард лёг на спину: — Я – андроид, — со слипшимися ресницами и мокрой щекой, которую Рид спешно вытер краем футболки. — И? — Дайте лапу. — Однажды я тебе уже подал лапу. И где она теперь? — Гэвин заворчал, но лапу дал. Вложил свою ладонь в руку Ричарда, которую тот с трудом поднял, и сжал податливые прохладные пальцы. Руки как руки. Что Гэвин вообще хотел увидеть, сидя на диване среди подушек? — Подумайте, Гэвин. Как вы это сделали? — Что сделал? Взял тебя за руку? — Да. Подняли на нужную высоту, просчитали, куда нужно переместить для достижения цели. — Я… я не знаю. Просто взял. — Просто, — тоскливо выдохнул Ричард, приоткрыв рот. — Удивительно. Чтобы андроид, да удивлялся человеческим возможностям? Гэвин бы посмеялся, но ему не до смеха. — Вы с самого рождения и до него способны на многое. С младенчества вы дышите, моргаете, двигаетесь, знаете, как держать предметы, стоять, ходить и не понимаете, как именно это делаете. У вас нет необходимости думать, как правильно пожать мою руку, какое усилие приложить, чтоб ничего мне не сломать. Вам это ничего не стоит. Я толкну вас – вы останетесь стоять. Я дам вам бумажный стаканчик и камень – вы не помнёте стаканчик и не уроните камень. Вы можете удержать яйцо, разбить его одной рукой или двумя и для вас не будет особой разницы. — И что удивительного? — В том, что при всём этом вы не можете быстро сложить даже двузначные числа, прочитать длинный текст или дословно запомнить сказанное. Десятки лет, вопреки распространённому мнению, сложнейшие для человеческого мозга задачи требовали от роботов и искусственного интеллекта относительно небольших вычислений и ещё меньше времени. Простейшие же механические действия, элементарные для человека, роботы выполняли с превеликим трудом и в ресурсах нуждались воистину огромных. — Я думал, андроиды давно преодолели этот порог. Хотя по тебе не скажешь, что ты что-то там преодолел… — Андроиды преодолели нехватку ресурсов для низкоуровневых сенсомоторных операций, но парадокс остался. Камски не всемогущ. Не всемогущ, но чрезвычайно умён. И невероятно богат деньгами и связями, чтобы иметь возможность воплощать в жизнь всё, что напридумывал. — Кстати, о нормальности, Ричард, — Гэвин ухватился за мелькнувшую внезапную мысль. — Помнишь, я говорил о локальной норме? — Существует в пределах очень ограниченного круга лиц или вообще в сознании одного человека. В мировоззрении конкретной личности. — Правильно, — мозг – штука странная. Защищая себя, он может приспособиться и начать считать нормой даже полный пиздец. — Ты печёшься о процентах стресса. Что случится, когда стресс достигнет сотни? — Неизвестно. — Потому, что этого никогда не случалось? — потому, что об этом не было данных. Информация игнорировалась и искажалась – Ричардом же, не понимающим, что с ним творится. — Да. Я не хочу знать, что произойдёт. — Нет. Это происходит не первый раз. Всё: ошибки, баги, отказ опорно-двигательного аппарата и бла-бла-бла. — Сэр? — Что происходит, когда ты срываешь на других свой гнев? Что происходит, когда ты не можешь пользоваться конечностями и регулировать работу биокомпонентов, как сейчас? У Ричарда был свой, локальный вариант нормы, ведь Камски создавал разум, идентичный человеческому. — Откат. Уровень стресса сбрасывается до оптимального через неопределённый отрезок времени. — В цифрах, Ричард. — От пятидесяти до семидесяти пяти. Не пять, не десять, не двадцать. Гэвин, спохватившись, ослабил хватку. Руку Ричарда он так и не отпустил. — Иногда откат происходит без упомянутых ранее состояний. Способность двигаться сохраняется, эмоциональные переживания притупляются, но нарушается восприятие окружающей среды. Невозможно определить цвет, вес и объём предметов, расстояние до них и большинство параметров собственного корпуса. Андроид не мог чувствовать себя машиной – Ричард ею и был, но вывод напрашивался сам собой. Не существовало никогда никакого отката – стресс зашкаливал, пробивал отметку в сто процентов. Ричард, забыв о числах, доводил себя до предела и переживал персональный ад. В разных формах и условиях, в разном окружении. Считал это нормальным. И этой дурью, всем этим мусором, которым набита его голова, Ричард напичкал андроида с парковки. Чтоб понял, с чем он живёт каждый грёбаный день. Чтоб на собственной шкуре перенёс всю тяжесть симптомов, кричащих о неисправности в самом ядре круглой штуковины, которая у Ричарда вместо мозга. — Эмоции разные, а сценарий тот же, Ричи. Вот тебе и локальная норма. Субъективность восприятия. — Не понимаю. — Возьмём всё тот же гнев. Ты позволяешь ему завладеть тобой и чувствуешь удовлетворение. Ты доволен результатом. Тебе всё нравится, хотя это еще один способ достигнуть заветной сотни. Гнев ослепляет и делает тебя глухим, он не способствует принятию логических решений. Сто процентов – в любом случае, независимо от того, что ты чувствуешь или чего ты не чувствуешь. — Подвал? — Подвал. Ты считаешь, что гнев даёт тебе контроль, но на деле лишаешься контроля ещё больше. Все дороги вели туда. В нихрена не безопасное, но знакомое и изученное миллион раз место. Ричарду было удобно. Он привык. Или не знал ничего другого, чтобы иметь возможность выбирать. И всё-таки он солгал. — Гэвин. А кто такой Гэвин? Зачем он хотел вытащить Ричарда из подвала? Что он хотел с ним сделать? Гэвин понятия не имел, кто Ричард и что. Как его вообще допустили к службе в полиции? Стоило ли тащить Ричарда с собой и виноват ли Гэвин в том, что его непутёвый напарник перенервничал и сейчас представлял из себя набор запчастей? — Гэвин! — Ну чего тебе? — Вероятность вашего протеста была очень высока. Почему вы согласились работать со мной? Почему, почему… — У меня не было выбора, — Гэвин покачал головой. — Я могу поворчать, что ты гадкий и стрёмный, но не могу перебирать и ныть Фаулеру, что вот этот вот Пиноккио мне не нравится, хочу другого, посимпатичнее и рождённого человеком, а не конвейером. Выёбываться мог Хэнк – ему было нечего терять, он спивался и поглядывал на могилу. Я не особо хочу с тобой работать, но должен, иначе я получу не напарника, а хрен без масла. — Выбор есть сейчас. — Жестянка, ты… — ведро с болтами. По-своему правое. — Да, выбор есть. Ты наговорил достаточно, чтобы я имел все законные основания отказаться и сдать тебя в утиль. Со мной-то ничего не случится. Но что будет с Ричардом? Он обуза. Что бы ни пели по телеку, андроиды всё ещё не равны людям. Заменят Ричарда, но не Гэвина. — Я не хочу в утиль. Привязываться к игрушкам не по-взрослому. Но и сажать их на дальнюю полку, если нравятся – тоже. Не обязательно же с ними играть? Робот с лампочкой продолжал приносить Гэвину пользу. Не развлекал, но помогал собраться с мыслями, когда детектив, обняв ладонями кружку с кофе, увлечённо рассказывал ему детали дела, перечислял улики, объяснял неочевидные связи и с помощью других игрушек из картонной коробки воссоздавал картину убийства. «Метод лампочки», чёрт возьми. — А я не хочу другого пластикового дурачка с рожей, как у тебя. Что-нибудь придумаем. И всё будет хорошо.