Still Call You Home

I was sinking but tainted

I was shot by the gun

You had loaded my fate hand

I knew you did it for fun

Ты получаешь одни гудки в трубке, когда он, наконец, что-то решает для себя. Возможно, это происходит как раз после того раза, когда вы впервые вместе нанюхались. Немного страшно от того, что тебе хочется сделать это снова - просто потому, что ты тогда чувствовал рядом с ним. Дело, наверное, не в кокаине как таковом; если это вообще был он. Тебя жутко ушатало в ту ночь, и половины происходящего ты вообще не помнишь. Только то, как вырубился на жёстком диване, как он потом тащил тебя домой на рассвете, а ты значительно мешал ему - размахивал руками, нёс всякую чушь, слабо осознавая, что несёшь, но чётко понимая, что пора заткнуться (и сделать это казалось просто физически невозможным), и по его лицу утром следующего дня - блять, конечно, это был уже глубокий вечер - что намолол какой-то ерунды. Ты ненавидишь, когда это вот так случается; когда он - или кто угодно ещё, вот как тот мудак, что недавно покинул ваш дом - шатается вокруг с хмурым видом, отстраняется за молчанием, и тебе разве что хвостом вилять не приходится, чтобы разобраться, в чём тут дело и что ты опять натворил. И как это всё исправить. Он не ведётся на твои нарочито весёлые интонации, слишком натянутый голос. В конце концов, ты просто сдаёшься, садишься напротив него. - Я сделал что-то не то? Слышно, как мама в гостиной смотрит TV; он не поднимает взгляд, крутит в руках пачку сигарет, слишком сосредоточенный на этом, и между вами на кухонном столе - засохшие хлебные крошки. У тебя ужасный сушняк и трясутся руки, как у какого-то алкаша. Он всё утро врал маме, что ты просто перебрал, и теперь она тоже с тобой разговаривает через зубы. Если бы она только знала... - Нам не стоило этого делать. - Ага. Это, в конце концов, довольно очевидно. Ты и сам-то не собирался к этому дерьму притрагиваться - он сам виноват, нехуй было рыться в твоих вещах, да и вообще. - Ты больше никогда не повторишь этого. Он произносит это так, что спорить не хочется. И даже немножко льстит, как будто бы его что-то о тебе всё ещё ебёт. - Как скажешь, папочка. Взгляд напротив говорит что-то типа "я тебя сейчас ударю". Остаётся только рассмеяться с облегчением - ок, ок, забыли; смех, вылетающий из груди - стандартная реакция на всякое дерьмо. Кажется, его настрой несколько сбит этим, во всяком случае, его голос звучит мягче, когда вы снова начинаете говорить, и он уже не выглядит так, как будто бы вот-вот пизданёт тебя чем-то. Ты всё гадаешь, что ты мог такого сделать, чтобы вызвать такую реакцию. Как-то обидел его? Задел? Ты так и не получаешь ответа на эти вопросы, которыми будешь терзаться ещё пару недель. В тот вечер он просто свалит обратно в Манч, не позвав тебя с собой - ты попрёшься провожать его до станции, невзирая на мамино "куда вы так поздно?", и за всё это время он так и не скажет тебе ни слова, и желваки будут ходить под кожей. "Какого хуя я тебе сделал?" - примерно такое будет хотеться выкрикнуть ему, но отчего-то кажется, что ему сложнее, чем тебе, хоть он и не делится, в чём именно дело. Так что ты предпочитаешь заткнуться. Перед тем, как он упакуется в вагон, вы смотрите друг на друга какое-то время, и ты успеваешь заметить какие-то мелочи, избегая почему-то смотреть ему в глаза - неровно отросшую чёлку, потёртости на воротнике кожаной куртки, обветренные губы. Внутри что-то смутно шевелится, сдавливает грудь. Когда ты, наконец, поднимаешь на него взгляд - на твоём лице всё ещё та же беспомощная, подрагивающая улыбка, которой, пожалуй, быть бы сейчас не должно - ты подсознательно ждёшь, что он тоже усмехнётся тебе в ответ, как это обычно бывало, порой даже после того, как вы дрались. Но у него снова всё тот же взгляд, как будто бы ты... Словно ты в него стрелял, блять, или ещё что. Чем жёстче этот взгляд - тем мягче становится твоё отступление. - Ну... Что? До встречи? - наверное, в твоём голосе слишком много надежды. Может, это даже влияет на то, что, в конце концов, его рука опускается на твоё плечо, и он притягивает тебя в быстром объятии; в последнем, как окажется, за слишком, слишком долгое время. Он мажет взглядом напоследок - через скошенные ресницы, а потом забегает в вагон. Когда поезд отходит, ты отчего-то чувствуешь чудовищное облегчение, которое постепенно подтапливает печаль. Ты возвращаешься домой запутанным маршрутом, словно ищешь, где бы нарваться на неприятности или наткнуться на знакомую сомнительную компанию. Но, увы, ничего не получается, и ты просто уныло покупаешь какие-то снэки в супермаркете. Дома мама немного попилит тебя за вчерашнее. Она не знает, что случилось - вы вернулись под утро, и ты висел на плече Ноэла безвольной тряпочкой. Видимо, его взяло всё это чуть меньше. Чем он там занимается в Манче, интересно. Ходит ли ещё в тот бар? Ты сам там уже не ошиваешься. Почти. Ты знаешь его телефон, но не звонишь, несмотря на то, что ваше прощание оставило странное тревожное послевкусие. Молчание затягивается, но в этом нет ничего такого - это и раньше между вами бывало, а потом он просто заявлялся домой без предупреждения, и всё снова было как раньше, с той лишь разницей, что теперь у него были деньги на пиво и травку. Но в этот раз всё не сработало - потому что он сообщает маме, что отправляется в свой ебучий тур. Тебя он в известность, конечно, не ставит. Что не то чтобы очень странно, но как-то неприятно тем не менее. Ты зачем-то звонишь на его старый адрес, просто чтобы убедиться. И там - одни гудки. И так до тех пор, пока он сам не решает вспомнить о твоём существовании - ничего нового.