Still Call You Home

- Почему она больше не приходит? - он валяется на кровати, и, не отрывая взгляда от страниц потрёпанного комикса, закидывает в рот остатки попкорна. Крошки от него летят на одеяло, и, ты знаешь, останутся там до следующей стирки, пока порядок не будет наведён принудительно, спасибо маме. - Может, потому что ты тут постоянно тусуешься? - ты огрызаешься, не в силах сдерживать раздражение. Нет, серьёзно, он как будто бы издевается. Вы уже взрослые люди, понимаете, чего хотите друг от друга - но каждый раз, когда ты говоришь ей, что дома у тебя никого, он - он встречает вас то в гостиной, напиваясь твоим или Пола пивом; или вообще - в вашей комнате. Он никогда не увлекался музыкой особенно, но почему-то именно в такие моменты он пользуется твоей стереосистемой, трогает твои записи своими грязными руками, и включает всё так громко, что, блять, стены трясутся, и потом ты выслушиваешь претензии от матери, которой жалуются соседи. Наверное, тебе стоит как-то серьёзно поговорить об этом с ним, но чем дальше - тем хуже это всё поддаётся нормальному объяснению. * Тогда они ещё говорили о тебе, что ты звёзд с неба не хватаешь. Ты принимал такой расклад – не то, чтобы тебе и нужны были эти звёзды. Тогда круг был очерчен в пределах досягаемости – деньги на пластинки, деньги на траву и выпивку; ну, и девушки, которым было по душе вышеперечисленное да твоя компания. Если закрыть глаза, если вдохнуть чуть глубже, упираясь затылком в стену или лежа на мягких коленях не-очередной подружки на смутной вечеринке, такой же, как добрый десяток до – можно представить, что только такой ты и есть, и всё сводится к этому. Что жизнь хороша, и это не ты летал по углам вашей квартиры, собирая синяки и затрещины, а тот, к кому ты не имеешь никакого отношения. Иногда это чувство непричастности к собственному прошлому переполняет тебя до краёв так, что тебе кажется, будто мы можешь совершенно безболезненно наизнанку вывернуться, став другим человеком за доли секунды. Будто впереди ждёт нечто большее – тебя, вылетевшего из школы в 15 лет; тебя, попадавшегося на кражах в магазинах и на мелком хулиганстве; тебя, работающего в компании отца, которого ты презираешь. Тебя. С твоей немного обросшей стрижкой и подрагивающими от волнения руками. Будто до звёзд дотянуться - плёвое дело. И… Да, некоторые звёзды-таки оказываются в ладонях, вот только взгляд твой слишком размазан от выпивки и травы, и ты не можешь толком оценить этот момент, когда всё происходит; и ты не можешь толком воскресить этот, безусловно приятный, опыт в памяти, когда придёшь в себя (окончательно - примерно через двое суток). Её действительно зовут Джейд, у неё совершенно дурацкое middle name, как и полагается дочке родителей с высокими надеждами; и её глаза удивительного цвета – порой они кажутся тебе дымчато-серыми, порой – цвета высокого беспощадно-голубого весеннего неба, от вида которого у тебя порой спирает дыхание. (Ты встретишь её много лет спустя совершенно случайно, когда поедешь закупаться продуктами для матери в ближайший супермаркет – тогда ты уже можешь позволить себе не прибавлять в уме суммы на ценниках, что когда-то казалось просто невообразимой роскошью. И ты не узнаешь её – всё такая же высокая и стройная, с двумя сыновьями, то и дело галдящими о том-о сём, висящими на продуктовой тележке, увещевая её купить что-то совершенно ненужное; глаза, улыбка, светлые волосы – всё словно немного выцвело, а может, виновато это дерьмовое освещение в супермаркете. Но сейчас ты бы не клюнул на такое. Ни на её вычурное имя, к которому сейчас, наверняка, приставлена совершенно посредственна фамилия совершенно посредственного мужа. Ни на её глаза, оказавшиеся вполне обычного, земного цвета. Ох, но она-то тебя узнает и останется поболтать; её сыновья совершенно очаровательны, и ты – уже в том возрасте, когда начинаешь испытывать пугающее умиление при виде чужих детей (ладно, не всех – только таких вот красивых, чистеньких, даже воспитанных), ещё немного – и захочешь иметь своих собственных. Она пригласит тебя на кофе, и, конечно, вы оба знаете, что это пустое приглашение; в твоей корзине – самое лучшее, что ты смог купить для матери в этом захолустье, и тебе уже пора идти. Лиам, что отсыпался дома, когда ты уходил, должно быть, уже продрал глаза и сполз вниз завтракать, вот прямо сейчас, наверняка, он действует маме на нервы своими бесконечными разговорами ни о чём. Ладно, на деле, тебе тоже хочется его послушать. Несмотря на то, что вы с ним постоянно рядом, иногда даже ближе, чем хотелось бы – тебе не хватает вот этих разговоров ни о чём, которые рождаются только тогда, когда между вами есть какая-то дистанция, когда каждый проживает что-то своё обособленно. Так что ты прощаешься побыстрее и спешишь расплатиться за покупки. Чтобы наконец-то услышать, что у него на уме, что он готов рассказать маме. Что-то, что ты мог услышать когда-то, когда вы были просто братьями, и ничем большим. Ничем большим. В целом, немного грустно и немного хорошо, что вы с ней так и не сошлись). Впрочем, может, дело в тусклом свете гирлянд, которыми увешана гостиная чужого дома. Может, дело в выпивке и траве, на которую ты скидывался, как и все прочие, но и кое-что притащил от себя, что вызвало у всех гостей вечеринки дикий прилив дружелюбия. А может, просто молодость, и большие надежды, и твоя голова в облаках. Но целовать её, единственную из всех здесь, кто реально готовится к поступлению в универ и, конечно же, поступит; её, единственную из твоих сиюминутных пассий, кто впоследствии будет приходить к тебе домой и ни слова не скажет про отстающие от стен обои, бардак в холодильнике, полуголого Лиама на кухне, и будет есть чёртову пасту с томатами, на которую ты уже просто смотреть больше не можешь, так, словно ты привёл её в долбанный ресторан – всё это ощущается как обещание. Как если бы кто-то увидел в тебе чуть больше, чем ты был сам для себя. Ты не готов признаться в этом себе, когда это зарождается, но спустя лет тридцать, припоминая, кто задолжал тебе слова поддержки и успокоения, осознаешь, сколько это на самом деле стоило тогда. Возможно, не будь в твоей жизни её – и её кремового цвета свитеров, идеально гладких волос, пахнущих божественно, смешков над твоими шутками, словно ей действительно они нравятся, словно она не замечает, как тебе хочется сжаться в комок в её присутствии, чего с тобой не случалось уже несколько лет, а тогда это было серьёзным мерилом… не будь этого в твоей жизни, многое было бы иначе, не так ли?.. Судя по тому интересу, который она проявляет к тебе после вечеринки, и тем едва заметным движениям, постоянным лёгким касаниям – тебе не приснилось, вы действительно сделали это, и, наверное, тебе стоит относиться к ней серьёзнее? У тебя нет чёртовых денег на кино или ещё что в этом духе – ты всё потратил на билеты на концерт для себя одного, кто же знал, что так обернётся? Так что ты просто зовёшь её посмотреть телик и перехватить что-то, прежде чем вы отправитесь измерять шагами расстояние до её дома, ничего более интересного вам сейчас не доступно. В приступе самоуничижения ты думаешь, что это отличный ход – пустить её в ваш дом, на вашу кухню, чтобы она смоталась отсюда куда подальше, не мозолила тебе больше глаза образом жизни, к которому не приблизиться, если только не на пьяной вечеринке, запустив руки ей под пуловер, делая вид, что заинтересован больше неё в этом странном свободном падении. Но она почему-то здесь, ест пасту из книги рецептов «дожить до аванса», слушает твою расслабленную болтовню о предыдущем матче, на который ты ходил с ребятами. Идиллию немного портит Лиам, который, услышав голоса на кухне, решает высунуться и проверить, не происходит ли там нечто важное без него. Этот засранец отчего-то щеголяет без футболки и светит ребрами и впалой грудной клеткой, синяками на боках – вообще-то, у вас дома так не принято, но вы с ним разберётесь позже. Он падает на стул прямо напротив твоей девушки –well, это не вполне официально, но ведь так оно и считается, да? – и сверлит её взглядом законченного маньяка, словно это она тут сидит топлес, а не он. Ведёт себя, как чудила. Ладно, в конце концов, ему… сколько там, 13? Вряд ли в этой голове есть какое-то подобие мозгов. Так что вы с Джейд в результате твоих настойчивых намёков сматываетесь вы куда быстрее, чем ты думал. Не то, чтобы ты сильно переживал по этому поводу – тебе достаются горячие обжимания и всё такое прочее на скамейке возле вокзала, и это не то, чтобы очень ново, но всё ещё есть какое-то ощущение нереальности от того, что такая, как она… Ладно, к чёрту. Дома ждёт всё та же паста в холодильнике, увеличившаяся гора посуды, из-за которой разворчится мама, и этот факер с пачкой чипсов на диване. Он не особенно старается выговаривать слова внятно, потому что снова набил полный рот еды. - Твоя новая птичка? Ты игнорируешь этот вопрос и забираешь у него пульт, чтобы переключить на музыкальный канал, или на что-то менее дебильное, чем эта викторина с призом-пылесосом. - Она учится в моей школе, - важно сообщает он. Ты неопределённо хмыкаешь. Не то, чтобы тебя это сильно интересовало. Ты примерно понимаешь свои перспективы и не сильно горишь желанием их корректировать – ваш максимум вдвоём – пара месяцев. - Ты знаешь, что она учится на класс старше меня? - Надеюсь, она не экстерном туда перешла, - вот и всё, что ты можешь сказать. Ладно, к чёрту, выглядит она всё равно чуть старше. Возможно, из-за высокого роста. Лиам умудряется зевать и жевать одновременно. Кажется, его не особенно заботит твоя реакция, это просто его стандартный режим радио – так мама это называет. - Она в женской футбольной команде. Мы даже смотрели, как она играет. Ну, это объясняет, почему её интерес к его рассказам об игре выглядел, хм, неподдельным? Может, лишь чуть немного утрированным. Ты пропускаешь этот поток мыслей Лиама мимо ушей. Он может валяться у телика хоть всю ночь – если мама или Пол придут с ночной смены, то рыкнут на него, чтобы шёл спать, а тебе хватает своих проблем. Так что ты просто плетёшься спать, чтобы завтра хватило сил встать пораньше. Постараться успеть дописать тот текст, что ты начал, до выхода на работу. Он тебе нравится, хоть ты сам не до конца понимаешь, что, всё-таки, хотел бы выразить в отдельных строчках. Короче, ты слишком устал, чтобы обратить внимание на то, что Лиам снизошёл до разговора с тобой, используя что-то, кроме чисто утилитарных реплик, которыми вы обычно обмениваетесь. Редкий милый маленький акт братской доброты. Несмотря на то, что ты не очень-то стараешься (у тебя просто нет на это сил) – вы с ней вместе ещё какое-то время, и она приходит к вам домой чаще, чем ранее кто-либо из твоих подружек. Ты даже по её просьбе учишь её брать пару аккордов. Честно говоря, не только этому. И, в конце концов, когда слетает вся эта пелена неприкосновенности и очарованности её хрустальным образом, ты понимаешь, что, по сути, это честный обмен – девочка из хорошей семьи учится плохим вещам у парня, обладающим достаточным опытом во всём, что ей, конечно, делать нельзя ни под каким предлогом (по крайней мере, пока она живёт под одной крышей со своими святыми и двинутыми на её исключительности родителями) – и при этом достаточно влюблённым в неё, чтобы не допустить её настоящего морального падения. Это гениальный ход, и ты ценишь её деловитый подход. И то, как мягко она тебя использует в своих целях. В какой-то момент вы становитесь просто друзьями – если это слово вообще уместно с учётом всего, что происходило между вами, пока ей всё было внове. Вы просто перестаёте трахаться, касаться друг друга чувственно – но она порой приходит к вам, болтает с Полом, снисходительно относится к выходкам Лиама, пару раз готовит что-то на вашей кухне, и получается реально вкусно. Она очень нравится твоей маме – и мама как никто понимает, что ей тут делать нечего. Потом, сопоставляя факты, ты понимаешь, что это из-за её визитов Лиам слегка сходил с ума. Правда, выглядело это несколько пугающе. Он завёл привычку щеголять перед тобой в одних трусах – это не то, чтобы было чем-то из ряда вон, но ещё никогда он не раздевался при тебе так часто и столь надолго, словно он только и ждал момента, когда можно вынырнуть из одежды в твоём присутствии (чтобы, как оказалось позже, ты ненароком смог упомянуть при ней, как замечательно он сложен – ведь что ещё, кроме твоего младшего брата и по его же мнению, вы можете обсуждать вдвоём?..). Он то и дело начинал напевать песни, что нравились тебе – чёрт, никогда прежде ты не слышал, чтобы он что-то там пел (хотя, скорее, он бурчал и жужжал себе под нос невнятные куплеты, а потом его голос взлетал до восторженного визга на припевах). Эта акция была задумана с тем, чтобы ты, конечно, рассказал ей, любительнице интеллектуальной музыки и отдельно Боба Дилана, какой у твоего брата отменный слух. То и дело он спрашивал твоё мнение о вещах совершенно несущественных, и пялился на тебя как маньяк, пока слушал – спустя время окажется, что он тренировал на тебе нежный, внимательный взгляд, который должен был заставить твою девушку-для-секса-с-некоторыми-обязательствами бросить тебя и переметнуться к нему. В сочетании с его дистрофичной худобой – плодом сочетания молниеносного обмена веществ и причудливой диеты из спагетти, чипсов, ворованного пива и яблок -, несломавшимся голосом и нулевым опытом любого околосексуального взаимодействия эта самоуверенность (глупость? наивность? влюблённость? боже, нет, скорее - первое эротическое помешательство?) выглядела, конечно, смешно до чёртиков. Вот только тогда это смешным не было. Ты паниковал как никогда – тебе казалось, что Лиам поехал головой. Что Лиам…Чёрт, он… Запал на тебя? Одной этой мысли хватало, чтобы словить паническую атаку. А, что хуже, кроме этой мысли у тебя были его ежевечерние дефиле в полупрозрачном от множества стирок белье и – уступка сквознякам, гулявшим на втором этаже вашего дома – коричневых уродливых шерстяных носках. Чёрт, ему… сколько ему, 13? 14? Ты прекрасно помнил, что сам чувствовал в его возрасте, и стать объектом дрочки собственного младшего брата совершенно не хотел. Боже, когда ему было 5, тебе казалось, он просто не может быть невыносимее. И вот… Это был какой-то совершенно безумный сценарий, это его настойчивое внимание и щенячьи глазки, «что вы делали сегодня, Ноэли?» -ты лишь спустя время понял, что он хотел узнать, в первую очередь, о ней, о вас, а не о тебе лично, не о твоём унылом прозябании на складе. И в этом промахе, конечно, его трудно обвинить. И ты, чёрт возьми, совершенно не знал, как поговорить об этом, хотя, вообще-то, во всех других случаях за словом в карман не лез. Потому что, увы, за этим шкодливым подростком, его гаденькой улыбочкой, крошками от чипсов, которые он жрёт в твоей постели, воровством твоих вещей, которое осуществляется в формате «всё твоё – моё» без всякой задней мысли, всё ещё скрывается (как тебе хочется верить, если ты впадаешь в редкое сентиментальное настроение) тот самый ребёнок, которого ты столько раз утешал, даже когда тебе было его совершенно не жаль. Сложные чувства. В один из вечеров ты просто не выдерживаешь. Иногда тебе кажется, что ты всё это сам придумал и словил гей-панику, и тебе и поговорить-то об этом не с кем. А потом ты приходишь домой - и начинается. Щенячьи глазки, тихий голос, дефиле в нижнем белье, мурлыканье песен Birthday Party. - Ты чувствуешь что-нибудь… особенное? – ты не знаешь, как ещё завести этот разговор, и добавить ключевое - "по отношению ко мне" - было попросту выше твоих сил. Тебе повезло - а может, ты, сам не отдавая себе в этом отчёта, выбрал для разговора как раз тот момент, когда он был в спокойном, меланхоличном настроении. Возможно, этому поспособствовало то, что вы вдвоём распили несколько банок стаута. Он был какой-то удивительно тихий в тот вечер, это было даже трогательно. Ты подумал, что он не услышал вопрос, и перевёл взгляд на него; к твоему удивлению, он выглядел так, словно его застали врасплох - Да, думаю… да, - он выдавил это и тут же отвернул лицо, уткнув его в подушку. И, как оказалось, этого было достаточно. Ты потом будешь разбирать этот разговор по крупицам, больше всего на свете желая его забыть. Быть может, проблема была не в нём. Не в том, как он щеголял перед тобой полуголый и постанывал попсовые песенки. А в том, что ты считал это вполне определённым образом. Быть может, он сам тогда ещё не вполне понимал, чего хочет - уж явно не трахнуть твою девушку, и, конечно, не лечь в твою постель. Вполне возможно, это было какое-то совершенно идиотское, детское, эгоистичное желание, чтобы его полюбили, заметили, приняли. Он уже тогда был чертовски переменчивый, иногда совершенно ребячливый, и, кажется, с годами некоторые вещи не меняются. Ты помнишь это, словно это было вчера - его огромные глаза, румянец, эту повисшую между вами недосказанность, потому что ты не нашёл в себе силы сформулировать этот вопрос правильно. Но и жить в постоянной вине за это - ты же старше его, ты должен был... - ты, конечно, просто не можешь. Ты так боролся потом за поиск правильного слова в любой песне, что переносил на бумагу. К любой строчке, которой дарил жизнь. Возможно, это были бесконечные попытки компенсировать. Исправить. А может, конечно, драмы в этом значительно меньше. «Чувствуешь ли ты что-то особенное?». Конечно, блять, он чувствовал. Пьяный, слегка накуренный – несколько затяжек твоей особенной hard-day’s-night–сигареты. Мучимый, возможно, пока не вполне осознанными эротическими грёзами о девушке старшего брата. Желанием быть принятым и любимым. А может, это "особенное" было что-то другое. Какая-то банальность типа особенного вечера и разговора по душам. Такое с вами почти не случалось - он обычно просто молол чепуху, а ты делал вид, что слушаешь. А может, что-то ещё проще, типа холода в вашей комнате, света настольной лампы и вида на звёзды из окна. - Ну... Ты мог бы поговорить со мной об этом? - с тех пор, как ты услышал то, что услышал, ты хочешь испариться, сбежать - но пытаешься продолжить этот разговор ради него. Ему, должно быть, ещё хуже. - Ну... Я думаю, это со многими случается. Должно было и со мной, рано или поздно, - он говорит на удивление выверенными фразами; тот Лиам, которого ты знаешь, никогда так не общался, и ты с ужасом думаешь, что он мог попытаться обсудить это с кем-то. Твоё лицо, кажется, просто горит. Ты встаёшь с кровати и присаживаешься на край его постели - просто не знаешь, куда ещё себя деть. Хочется сбежать, но его жаль больше. Хочется показать ему, что ты здесь, рядом, несмотря ни на что. Почему-то он кажется тебе сейчас чертовски нуждающимся в защите. Возможно, это просто трава, и пиво, и мягкий свет настольной лампы, в котором он выглядит как мальчик с иллюстраций детских книжек. А он... на удивление спокоен. Впрочем... У него, возможно, просто было больше времени смириться со всем этим. - Ноэл, - он тоже садится, подтянув к груди одеяло, колени возвышаются под одеялом условной преградой между вами. Глаза такие, как будто бы он сейчас расплачется. - Чёрт, малыш... - ты не хочешь делать ему больно, но просто обязан сказать это. Требуется несколько секунд, чтобы собраться с мыслями. - Лиам, я... Я не считаю, что с тобой что-то не так, или... Ты красивый, правда, но ты ещё слишком юн, и вообще... , - ладно, пришло время сказать это, и ты выдыхаешь это как можно скорее, чтобы не передумать. Не глядя ему в лицо. - Лиам, у тебя со мной ничего не может быть. Это... это такое же безумие, как если бы ты с нашим отцом... Ты просто не можешь закончить эту мысль и смотришь в его лицо, с ужасом ожидая реакции. Его щёки всё ещё красные, но взгляд совершенно невменяемый. - Ты сказал что? - Лиам, я не... - ты тянешься к его плечу, чтобы дотронуться, успокоить, как это часто случалось между вами. - Ты что несёшь? - он практически бросается на тебя, готовый начать драку. К счастью, он просто злой, вертлявый, но очень тощий и нескладный, так что тебе удаётся перехватить его руки и скрутить, прижав к кровати. - С каким, на хуй, отцом, придурок? Ты шипишь ему - "Угомонись". Хотя дома сейчас нет никого, кроме вас, всё это всё равно взрывает твою голову. Он несколько раз ощутимо пинает тебя коленом, а потом успокаивается, но продолжает сыпать оскорблениями. Ты так привык к его подобным вспышкам злости, что даже не вслушиваешься, что он там шипит, пытаясь укусить твою ладонь. Ты клянёшься - ещё одна такая выходка, и ты влепишь ему пощечину. Его лицо слишком близко к твоему, и в глазах у него сверкают молнии. - Чёртов придурок, - он извивается, пытаясь скинуть тебя, - Грёбаный извращенец. Педик. Пидор. Педофил. Ты влепляешь ему пощечину быстрее, чем успеваешь подумать, и его взгляд становится совершенно невменяемым. Он впивается зубами в твою ладонь, которой ты пытался его заткнуть всё это время. - Тебе пиздец, если ты не угомонишься, - обещаешь ты ему, влепив вторую пощечину, и что-то в твоём голосе заставляет его, наконец, заткнуться и перестать дёргаться. Его словно обесточили - ты чувствуешь, как прежде напряженное тело вмиг стало мягким, податливым. - Слезь, придурок, - в его голосе слышно сдерживаемые злые слёзы, ты видел такое много раз. - Только когда ты заткнёшься и выдохнешь уже. Он правда пытается это сделать. Дыхание становится ровнее, и только спустя несколько минут ты понимаешь - буря миновала. - Так что это, на хуй, было? - спрашивает он, немного успокоившись. Ты встаёшь с постели и тянешься к остаткам пива на письменном столе. - Это ты мне скажи, что с тобой происходит, - ты пожимаешь плечами. Его истерики всегда на тебя так действуют - чем больше он нервничает, тем более спокойным ты становишься, периодически ты ловишь себя на странной идее - довести его до совершенного психоза, подливая масла в огонь спокойными комментариями; его всегда от такого подбрасывало, и мысль о том, как просто это можно с ним провернуть, порой попросту не давала тебе покоя. - Ничего, пошёл ты на хуй, - бормочет он и отворачивается к стене, злобно сопит, и, пока ты допиваешь пиво, куришь в форточку, собираешь мусор с пола, он уже успевает уснуть. Потом, годы и годы спустя, он будет рассказывать об этом со смехом. Как втюрился в твою девчонку, как хотел её впечатлить своей хилой мускулатурой и прекрасными моральными качествами. Все, кто слышал это на пьянках, покатывались со смеха, он мог рассказывать всё это крайне артистично, если хотел. Вот только ты каждый раз, когда он начинал эту шарманку, старался свалить в другую комнату. Просто не мог это выносить, и не понимал, почему ему так нравится рассказывать это снова и снова. Возможно, потом он просто устал это повторять, или же просто выговорился?.. Ты давно не слышал, чтобы он снова об этом вспомнил. А тогда... каждый раз, когда под смешки окружающих он рассказывал, каким придурком был тогда, ты думал только об одном. О мере своей вины во всём этом. О том, не ты ли его подтолкнул ко всему, что было потом?.. О том, было бы это "потом...", если бы ты умел говорить всё прямо тогда. А может, это случилось бы рано или поздно. Ведь, помимо вины, было и желание. Потому что ты чётко помнишь, как вскоре эти сны - он под тобой, твои руки сжимают его задранные вверх запястья, и он делает всё, что ты скажешь ему - пришли в твою жизнь. Может, это был ты - тот, кто чувствовал что-то особенное.