Закон обладания

Чонгук уверен, что взгляд, который в него вонзает Тэхён, станет преследовать его до их следующей встречи. Хотя и не сломленный в самой глубине, но растерянный и напуганный. Он знает, что до этого пограничного состояния довёл Тэхёна собственными руками, но старается не сосредотачиваться на сожалениях. Ему достаточно и того, что внутренности будто бы окатили холодом: его омега, пропитанный его запахом, с заживающей на шее обновлённой временной меткой, которую Чонгук ему оставил, — хочет, но боится сделать шаг навстречу. Поверх распахнутой рубахи накинут незавязанный ханбок, и в свете уходящего дня, проникающего в шатёр, видно выпирающие ключицы и длинную шею с дрогнувшим кадыком. Тэхён не так болезненно худ, каким был в Рюгёне, где не мог нормально питаться. Чонгук отмечает это на периферии сознания, жадно исследует и оставляет себе прообразы того, что будет вспоминать. Он хочет его любым. Даже с безжизненным взглядом, обращённым на него в презрении. Таким Тэхён выглядит сейчас, после того как услышал то, что Чонгук ему сказал; облизав губы, он сухо и без выражения произносит: — Когда я выходил пройтись, услышал разговоры твоих военных. Они говорили, ты допросил сонгольских лазутчиков. Чонгук не отвечает. Стараясь себя не выдать, он смотрит на Тэхёна так, будто тот — картина, которую придётся по памяти воспроизвести на бумаге. — И теперь… теперь ты говоришь мне, что я должен буду бежать с твоим полковником и его невольным… да простят меня предки, любовником? — Тэхён неровно выдыхает, словно перед приступом удушья. Он сжимает кулаки, делает порывистый шаг навстречу и тут же останавливается, как если бы замер перед стеной, которую успел заметить в самый последний момент, отдёрнувшись. Лицо у него полностью выцветшее. — Ты всё это время удерживал меня рядом, говорил, что в Рюгён я вернусь только с тобой, заставил меня в Ёсане шпионить за моим подданным, которого потом безжалостно убил. Ты… ты мне противен. Весь ты. Всё, из чего ты состоишь, твои взгляды и твои грязные омерзительные помыслы. Я тебя ненавижу всем сердцем. — Тэхён выплёвывает эти слова не с ядом ненависти, как делал прежде, в первые дни плена. Он говорит обессиленно. Сопротивляясь, как в изнуряющей борьбе. — Верни меня в таком случае в Рюгён. — С этими словами он дотрагивается до заживающей метки, проводит подрагивающими пальцами и замирает, прежде чем уронить руку. Они снова спали вместе, и Чонгук не смел лишний раз его касаться, зная, что остановиться вовремя не сумеет. Но метка — это нечто большее, чем то, что рождается из-за нужды прикосновений. Она свидетельство того, что Тэхён — его. Чонгук помещает в отдельную комнату воспоминания о том, как тот ему не сопротивлялся, подставив шею и тихо простонав, стоило клыкам проткнуть тонкую кожу в месте, где пульсирует жила. Двери в эту комнату он будет раскрывать, оставаясь один, когда Тэхён возненавидит его сильнее, чем сейчас. — Ты должен будешь довериться мне на этот раз. — Чонгук откалывает от лица часть своей маски. Она с Тэхёном ломалась не раз, но сейчас он ощущает падение брони особенно отчётливо, потому что в его просьбе сокрыто слишком, слишком много нужды. Лицо Тэхёна искажается в ухмылке. Он защитно себя обнимает, запахивая ханбок. Пытается закрыться настолько, насколько может. — Довериться тебе? Ты, должно быть, издеваешься надо мной. Ты сам говорил: я лишён выбора. А доверие — это выбор. Ты можешь приставить к моему горлу нож или ещё лучше — снова угрожать мне, что навредишь Сокджину, и тогда я пойду за твоим полковником и его рабом хоть на край света. В твоём перевёрнутом с ног на голову мире ты можешь считать это актом доверия с моей стороны, но не вынуждай и меня терять рассудок за тобой следом. Это не доверие. Я твой пленник. Пленник твоего короля и вашего королевства. — Тэхён надсадно сглатывает, и Чонгук видит, как дёргаются мышцы на его подбородке. Находясь на грани срыва, он в очередной раз стойко всё выдерживает. Когда дело касается только его самого, Тэхён не изменяет себе, не просит пощады, не умоляет. Его голос становится только твёрже: — Вы сделали меня перед лицом моего народа продажным человеком без принципов, который готов броситься в постель наследного принца, чтобы сохранить свою шкуру в тепле, и теперь я хочу, чтобы ты следовал этому до последнего и вернул меня в Рюгён. Таков твой долг генерала — возвратить меня во дворец, которому ты служишь верой и правдой. Мысли Чонгука помещаются в глухую клетку, как только Тэхён упоминает наследного принца. Кровь гулко стучит в ушах; закипающую ярость он ощущает физически. Чонгук не пытается напомнить себе, что сам позволил Тэхёну выкрасть карту дислокации войск. Напомнить, что в чертежах, которые тот перерисовал и отправил гвардейским голубем, есть тайные проходы в Рюгён, и, очевидно, поэтому Тэхён считает, что ему лучше находиться там, чем неизвестно где. Может даже, он желает встретиться с генералом Ли, который войдёт в город. Или, может, мечтает, что его наконец вызволят из плена. Чонгук, сдающийся своему безумию как заклятому другу, не пытается разобраться в деталях. Он подходит к Тэхёну медленно, берёт его за подбородок, вынуждая поднять голову и заглянуть в глаза. Тот не сопротивляется и смотрит с вызовом. Чонгук готов умолять Небеса, чтобы никто, кроме него, эти глаза такими же не видел. Все чувства, которые в них отражаются, будь то даже ненависть, слишком оголённые, интимные, они любого сведут с ума. — Почему тебя так тянет туда? — со злой усмешкой спрашивает он и думает: продолжай на меня смотреть, пожалуйста, только продолжай. — Соскучился по жениху? — Чонгук намеренно не уточняет, по какому именно, и, опустив ладонь к шее, безболезненно обхватывает; из-за того, что шершавая кожа касается заживающей метки, Тэхён с болью шипит, но не вырывается. Показывает, что не боится и готов пойти до конца. Любой другой на его месте, да ещё и такой же физически слабый, давно бы сдался. Чонгук наблюдал подобное не раз. Его матушка была такой. — Я лучше буду с тем, — цедит Тэхён, вздёргивая подбородок выше, — кто не обезумел от жажды власти и не упивается бессмысленными убийствами, даже если он не мой истинный. Ты был прав, когда советовал мне задуматься о природе истинности. Если она так разрушительна, то, стало быть, боги прокляли меня, а не даровали благо. Чонгук не выпускает его шею, давится от ощущений нежной кожи под своими пальцами и тянет Тэхёна на себя. Тот, чуть споткнувшись, не сопротивляется; его глаза вспыхивают. Чонгук видит в нём внутреннюю борьбу, желание, томительную нежность, которую Тэхён пытается спрятать. Чего же он ждёт? Что Чонгук притворится перед ним героем? Разубедит и скажет, что никогда не убивал невинных? Чонгук этого делать не желает. С губ Тэхёна он лучше сцелует яд, чем станет питать его ложными представлениями о себе. — Нравится трогать меня, генерал? — не дождавшись ответа, язвит Тэхён и выдавливает усмешку, пока глаза его остаются полны затаённой мольбы. — Касаться молодого юношу после того, как оттёр руки от крови? В нашу первую встречу ты сказал мне, что не трогаешь грязных омег. Тогда ты убил моих близких, и я был не в силах тебе ответить, поэтому позволь сейчас: те, кого ты называешь грязными, чище тебя во сто крат. Чонгука окатывает талой водой. Он не говорит ему, что будь он до конца тогда честен, то за «я не трогаю грязных омег» последовало бы «я не трогаю тех, кого мой народ взял в плен против их воли». Не говорит: прекрати дрожать, мой принц, наберись сил, ты со всем справишься и выстоишь, как было до этого, и до этого, и до этого. Провоцируя меня злобой-ненавистью, не ищи во мне благодетель. Сохрани её лучше в себе. — Ты красивый, когда кусаешься. — Внутренности переломаны ревностью, он жаждет Тэхёна, как воду или воздух, но голос ровен и не выдаёт той бури, которая могла бы последовать, не заметь он в глазах напротив надлома. Это заставляет сдержаться. Добавить почти мягкое и уже без надменной ухмылки, как бывало раньше: — Мой принц. Чонгук выпускает его шею, проводит ладонью по тёплой щеке — ласкает, видя, что Тэхён, как случалось уже не раз, инстинктивно льнёт навстречу. Услышанное вынуждает того прикрыть веки и закрыться. Ресницы трепещут, а губы смыкаются в линию так, будто Тэхён боится дышать. Сильный, лишившийся всего принц, который ищет любви, но не сдаётся ей, если она противоречит его сути. Изученный Чонгуком вдоль и поперёк. Изученный — с болезненным наслаждением, которого не замечает никто, а порой и он сам. В наблюдении за Тэхёном не приходится размышлять — так же не задумываешься о том, что ты сделал вдох. Когда Чонгук писал письмо в Рюгён, сообщая, что вышел на след шпионов и присутствие рядом принца-приманки пойдёт королевству на пользу, он выводил один иероглиф за другим и попутно наблюдал за тем, как Тэхён снимает с себя испачканную в грязи одежду — тот похоронил тогда брата и отца. Подмечание деталей — как Тэхён шагает по шатру, как развязывает пояс и сколь аккуратны и точны его движения — не помешало иероглифам безошибочно складываться в слова и предложения. Ничто в Чонгуке не дрогнуло. «Когда вода течёт вниз, она сама ничего не делает, ибо стекать — её природное свойство». Тэхён для Чонгука — природное свойство, постепенно воспринятое как данность, а не враг. В этот раз не звучат угрозы про Сокджина. Услышав про грязных омег, Чонгук не возвращает Тэхёну и то, как тот сам называл себя грязным и говорил, что, невзирая на это, не прочь отдаться Чонгуку и наконец отогреть своё одиночество. Было это в поместье Лим, не так давно, даже если кажется, что миновала целая вечность. Чонгук тогда увидел, как с руки Тэхёна взметнулся, зашелестев крыльями, гвардейский голубь Сонголя, и опешил, как только принц — невинный, растерянный юноша — попытался соблазнить, чтобы отвлечь. Тэхён поцеловал первым. Его губы были мягкими, податливыми и нежными. Чонгук подумал, что не сдержится и возьмёт Тэхёна прямо тут, в саду поместья, наплевав на всё, если сейчас же не прекратить эту муку — она ощущалась как долгий непривычный сон после изнуряющего дня и как отдых, которому нет места в разрухе, окружившей со всех сторон. К принцу у него не было чувств в привычном смысле. Тэхён был его маяком на войне, после стал мальчиком, которого он пожалел и забрал в плен, сделав в своей борьбе подстраховкой. Он его не любил, но стал искать в нём искренность — разозлился, что Тэхён попытался бездумно отдаться убийце отца и брата, ведя таким образом игру, как и все, кто окружал Чонгука и так. Он его не любил. И потому посчитал разумным, что, если Соён не выходит на связь, надёжно скрытое войско Сонголя можно выманить через доверчивого Тэхёна, с которым сонгольцы связались уже и так — гвардейского голубя Чонгук узнал даже в чёрной ночи сада. Первоначальная роль, отведённая для Тэхёна, обросла дополнительной. Чонгук не любил его и не думает о любви сейчас тоже, притягивая худую фигуру к себе и подбородком утыкаясь в макушку. Руками он обвивает талию, сжимает так, словно Тэхён может вот-вот, слившись с воздухом, раствориться. Говорит: — У тебя ещё найдутся шансы ненавидеть меня. Сейчас пожелай мне удачи, и если она будет сопутствовать мне, то я вернусь к тебе быстрее, чем ты думаешь. Тэхён становится неподвижен. Не вырывается, не бьёт кулаками в грудь, прося его не трогать, и не зовёт грязным варваром. — Намджун уже знает, кто ты. Тебе не придётся скрывать перед ним своё лицо. — Чонгук движениями, ставшими привычными, гладит Тэхёна по лопаткам. Успокаивает и остужает его пылкий нрав. — А во дворец Рюгёна ты войдёшь только со мной. Как мой омега. Дыхание Тэхёна оседает на шее теплом. Он не обнимает в ответ, но весь как-то становится мягче, податливее. Из него будто мигом выкачали рвение, горячность, желание сопротивляться. Чонгук же просит Небо, чтобы запах фрезии, который начинает слабо звенеть, не лишал рассудка. С каждым разом ему всё сложнее сдержать себя, и особенно теперь, когда он знает вкус Тэхёна, помнит все тоны его аромата и тихие, едва вырываемые стоны. Тот, будто силы враз его покинули, заглушенным голосом, как в мольбе, проговаривает: — Я не хочу быть твоим. Ты слышишь меня?.. Я не хочу… — убеждая их обоих. «…тебя мне уготовили боги, а я не считаю себя сильнее судьбы». Чонгук помнит: когда Тэхён сказал это, в груди слабо заныло отголоском того, что, наверное, принято считать надеждой. Но он не придавал ей значения никогда раньше и не был научен тому, чтобы правильно воспринимать её отныне. Сейчас он не спрашивает, почему Тэхён, когда-то сказавший, что принял его, снова отгородился, потому что знает правду и так: принц Ким Тэхён, намеренно подобравшись близко, уже получил карту, и теперь зачаткам чувств к Чонгуку (россыпь нежности одинокого мальчика) тот предпочтёт свободу — неважно, с генералом Ли или с кем бы то ни было ещё. Поцеловав в висок, Чонгук чуть отстраняет его и вынуждает заглянуть в глаза, удерживая лицо с двух сторон в ладонях. Взгляд Тэхёна — ждущий, растерянный, слегка обиженный. И — умоляющий. Чонгук игнорирует всё. — На тебе моя метка, — говорит он севшим голосом. — Я знаю каждый участок твоего тела, знаю, каким ты становишься, когда тебе грустно, когда весело и когда — одиноко. Знаю, как ты просишь доставить тебе удовольствие, каковы все оттенки твоих прикосновений и как ты прижимаешься к моему плечу во сне, чтобы тебе не снились кошмары. Ты сам отдался мне, и теперь, хочешь ты того или нет, я не позволю ни одной живой душе тебя касаться и тем более — забрать тебя у меня. Полные губы чуть приоткрываются. Чонгук взирает на них на миг, прежде чем снова вернуться к глазам. Вблизи он ощущает тёплое дыхание и наслаждается тем, как едва заметно алеют скулы Тэхёна. Когда начинает казаться, что тот снова станет брыкаться и говорить, как ненавидит Чонгука — убийцу, которого всецело презирает, — вдруг внезапно звучит тихое, надломанное: — Ты не планировал отдавать меня ему? — И на выдохе: — Наследному принцу Хосоку. Чонгук на мгновение… теряется. Разве Тэхён не сам просился в Рюгён? Маска трескается враз. Будто слова способны бить по ней и разносить в щепки. Чонгук тяжело выдыхает, всматриваясь в лицо, с которого сходят краски злобы и борьбы. То не полная сдача в плен, Чонгук это знает. Но ему хватает увиденного сполна, чтобы сердце налилось жаром. В Чонгуке поселяется странное, топящее чувство нежности, которое его не страшит, а только наполняет изнутри приятной негой. — С чего ты вообще это взял? — Принимая, что ему не сопротивляются, он большими пальцами поглаживает скулы Тэхёна с двух сторон. Красота этого омеги его завораживает, но в первую очередь, подобно вспышке света, замечает он глаза и фокусируется на них, как на своей цели, которой сдаётся без сожалений. — Я не умею читать твои мысли, — произносит Тэхён, и Чонгука простреливает сказанным сильнее, чем полагалось бы. Он не позволяет себе представить, каково это — открыться другому человеку всецело. Облизав пересохшие губы, Тэхён опускает глаза в пол и прибавляет: — Как бы ты ни был мне омерзителен, тебя я знаю. Ты мной изучен, и тебя я… — Он выдыхает, решаясь. И произносит тише: — Тебя я не боюсь. Чонгука затапливает так сильно, что он осознаёт свою слабую и искреннюю улыбку, только когда Тэхён поднимает голову и поражённо замирает от увиденного. — Ничего и никого не бойся. — И снова ласка. Кожа Тэхёна ощущается как шёлк, и Чонгук, договаривая, не находит силы на то, чтобы скрыть своё истинное лицо: — Пока я дышу, не смей бояться. Обратно притянув к себе, он, склонившись, зарывается в изгиб между шеей и плечом. Оставляет один поцелуй у ворота ханбока, затем более долгий — под ухом, где кожа совсем тонкая, и ловит неровный выдох Тэхёна. Если бы им вдруг даровали перерождение, в которое оба не верят, и будь они в другом мире, этот момент мог бы наполниться любовью и нежностью. Но в настоящем Тэхён потерянно и тихо шепчет: — Раз ты вышел на след сонгольской армии, то ты убьёшь всех, кого встретишь? Подслушав разговоры военных, он явно узнал то, что не предназначалось для посторонних ушей. Чонгук решает, что отчитает своих людей потом. — Я сделаю то, что дóлжно, — отвечает он прямо в ухо и всасывает мочку в рот, проводя языком и вынуждая Тэхёна замолчать. Тот не обнимает в ответ. Сжимает кулаки и сдерживает стоны, когда Чонгук целует метку, обвивая его талию руками, точно силками. Только многим позже, когда усаживается в седло, окружённый ночным лесом, Тэхён произносит: — Удачи, — и слово тут же тонет в гулком перепеве сверчков, уханье совы и совсем близко — фырчании лошадей Намджуна и Раона. Тэхён не смотрит на то, как на него смотрит Чонгук. Цепко держит поводья. Когда ночь полностью поглощает три отдаляющиеся фигуры, мир Чонгука обретает чёткость. Скоро всё закончится.

* * *

Через двенадцать дней сонгольцы, как и предполагалось, отправили с тысячу лазутчиков, чтобы те отвлекли внимание отряда Чонгука. Генерал Ли никогда не отличался изобретательностью. Пока сонгольский воин хватается за шею, откуда брызжет кровь, и, неестественно запрокинув голову, смотрит на небо с предсмертным ужасом, Чонгук не задаёт ему вопросов. Он не допросил и других, чьи тела иссыхают за его спиной. Запах крови, когда та мешается с влажной, чавкающей землёй юга, Чонгуку уже знаком. Жизни он забирает механически. Его движения отточены, рукоять меча ощущается привычнее пера или кисти для каллиграфии — всего, что сопутствует мирному времени. Сегодня им убито шестнадцать человек. В нём нет сожаления. Направившись на север в обход точек, где стоят отряды чоньянцев, генерал Ли отправил этих людей на смерть. Карта, полученная от Тэхёна, не вызвала у него вопросов — жалкий генерал опрометчиво доверился отблеску надежды, рискнув жизнями других. Чонгук не понимает, как в окружении великого воина, каким был Ким Санхён, затесался столь низменный и порочный человек, который продал своё королевство из-за омеги, и вместо того, чтобы после произошедшего позора сохранить жизнь себе и своим людям, снова возжелал большего. Обманывая доверие тех, кто ему предан, своё тщеславие он наверняка зовёт отмщением и справедливостью. Чонгук презирает и одновременно благодарен ему за то, что тот остаётся собой. Так генерал Ли не разрушает планы, в которые, ни о чём не подозревая, оказался вовлечён. — Они нападают беспорядочно, — произносит один из солдат. Дыхание у него тяжелое, окровавленный меч он двумя руками держит прямо перед собой. — Не нарушайте построение, — громогласно проговаривает Чонгук. На нём не надеты доспехи, сковывающие движения. Он отдал их одному из лейтенантов, которому едва исполнилось двадцать и которого почти сразу же убили. В Чонгуке нет сожалений. Есть лишь обещание, данное себе: рано или поздно я всё это прекращу. Всё закончится. — Полковника Пак Чимина взять живым! — Голос гремит, прорываясь через звуки бьющейся стали и предсмертные хрипы. Эти слова Чонгук повторяет безостановочно. Если Чимина нет среди нападающих, то представление, разыгранное в Ёсане, окажется напрасным. Это единственное, о чём Чонгук позволяет себе сожалеть — что из-за своей эгоистичности взял с собой Тэхёна вместо любого другого омеги, вынудив того мучиться сильнее, чем он мучился и без того. Подначивая его ненависть к себе, Чонгук, конечно, способствовал тому, чтобы Тэхён не передумал помогать своему народу, но в то же время — безжалостно умножал страдания. Семнадцать, восемнадцать… Противники — юные альфы, едва научившиеся держать в руках меч. Чонгук уважает их за рвение, с которым те нападают, и потому забирает жизни быстро, без мучений. Девятнадцать, двадцать, двадцать один. Двадцатый успел схватить Чонгука за руку, попытавшись в предсмертном забытье что-то сказать. Фантом мертвенного прикосновения ощущается через слои одежды — двадцать два, двадцать три, — когда он продолжает прорываться вперёд. До тех пор, пока цель наконец не возникает на горизонте. Чонгук видит полковника Пак Чимина, остервенело бьющегося насмерть. Его лицо измазано в крови, он воет, вынимая меч из тела, падающего на землю. — Не убивать! — гортанно орёт Чонгук, видя, как к полковнику подходят сзади. С этими словами он ускоряет темп, почти бежит, продолжая на ходу отбиваться от тех, кто пытается напасть. За спиной умирает двадцать седьмой, когда он оказывается напротив Чимина. Двадцать восьмым полковник Пак не становится — одним точным движением Чонгук вонзает в его шею дротик с дурманом. Чимин, не успевший осознать, что произошло, растерянно смотрит на него, а потом его глаза закатываются, и он упал бы, не успей Чонгук его схватить за плечи. Как и было велено, солдаты отряда в этот же миг обступают своего генерала и помогают ему скрыться с поля боя. Ход сделан. Всё было не зря.

* * *

Чимин просыпается трижды, прежде чем окончательно прийти в себя. Обнаружив, что не связан, он слабо мычит и с ещё несошедшей негой сна принимается рыскать по своей одежде в поисках оружия. — Нож я забрал. Не ищи. Чонгук располагается за столом в другом конце шатра, потягивая вино из чарки, и с невозмутимым видом перебирает письма. Тело ноет после битвы. Он успел снять с себя окровавленную одежду, смыть кровь и пот и накинуть поверх чистой рубахи чогори, хранивший аромат Тэхёна. — Вставать тоже можешь не пытаться, — спокойно проговаривает Чонгук, наблюдая за жалкими попытками Чимина подняться с циновки, где тот сидит, прислонившись спиной к невысокому комоду. — Таким же дурманом принц Ким Тэхён обезвредил моих людей, когда сбежал от них ко мне. Мой человек без труда определил состав и любезно со мной поделился. Тебе ведь известно, что ещё день ты будешь чувствовать себя полуживым? Будто твоё тело тебе не подчиняется? Юнги и правда расписал Чонгуку состав снотворного. Тэхён так сильно торопился с побегом, что оставил ингредиенты, собранные в лесу, в своей комнате. Услышав про принца, Чимин перестаёт дёргаться. Он вскидывает голову, с непривычки морщась из-за выбившихся из пучка прядей волос — альфы Сонголя носят такие высокие причёски с юношества. Чонгук не раз задумывался о том, что правило Чоньяна о ношении похожих причёсок только омегами могло быть злой насмешкой над традициями королевства, которое они долго пытались и не могли победить. Будь он на месте своих предков Чонов, на такие мелочи ему было бы плевать. — Что с Его Высочеством? — Чимин хрипит и тут же откашливается. Кое-как берёт себя в руки. — Он в безопасности? — Да. — Чонгук не видит смысла уходить от прямого вопроса. Глотнув вина, он внимательно изучает лицо Чимина. — Принц Ким Тэхён не тот, ради кого ты примчался сюда вместе с теми смертниками, которых отправил генерал Ли. Это не вопрос, и Чимин всё подтверждает всего двумя фразами: — Где мой брат? Он с тобой? — Попробуйте как следует вдохнуть, полковник Пак. Разве вы чувствуете здесь его запах? Чимин морщится. Прикрыв глаза, он опускает подбородок и в неверии качает головой из стороны в сторону. — Где мой брат? — шепчет в отчаянии. Чонгук опускает чарку на стол с такой силой, что часть вина выливается на поверхность. Он безмятежно поднимается, проходит через всю комнату и наконец останавливается, возвысившись прямо напротив Чимина. — Пак Джунсо был жестоко убит при взятии Ёсана. Человека, который надругался над ним, прежде чем забрать его жизнь, я казнил своими руками. Он был солдатом Чоньяна. Чимин продолжает качать головой, теперь усиленнее. По его лицу расходится рябь горькой, нестираемой муки. — Все сказали, что видели его в Ёсане живым… — полковник сипит, как ребёнок перед плачем. — Сказали, он взят в плен… — Мне жаль, — сухо обрубает Чонгук. — И за то, что подарил тебе эту надежду, я отдельно приношу перед тобой извинения. Плечи Чимина начинают подрагивать. Он не рыдает, но кажется, что внутри него ломается всё. Когда он поднимает глаза, в них нет жизни. — Ты уверен… — Чимин с содроганием облизывает пересохшие губы. — Ты уверен, что наказал правильного человека? — Да. Дыхание Чимина не выравнивается, его глаза всё так же бесцветны. Но что-то в нём глубинно оседает. Это не успокоение, скорее неизбежное принятие. Чонгук уважает в нём внутреннюю силу. На войне полковник Пак Чимин так же казнил лучшего воина своего отряда, когда при освобождении одного из городов выяснилось, что тот жестоко убил семью чоньянцев. Гражданских, которые жили на пограничной земле. Помимо прочего, полковник Пак — человек думающий. Даже находясь в состоянии эйфории и полузабытья, он оценивает ситуацию верно, сходу задавая правильный вопрос: — Что тебе от меня нужно? — Не давая ответить, тут же произносит: — Что бы то ни было, я не в долгу перед тобой за то, что ты казнил того мерзавца. Ты сделал что должен был. — Я не стану просить тебя вернуть долг. — Чонгук отстёгивает от пояса флягу с водой и опускается на корточки, протягивая её Чимину. — Я попрошу тебя помочь мне. И эта помощь будет взаимной. Чимин не перебивает рассказ, пока жадно пьёт воду. Чонгук видит, как услышанное начинает доходить до его сознания в тот момент, когда тот тыльной стороной ладони вытирает рот: глаза замирают, лицо бледнеет, подбородок вытягивается. Чонгук понимал, на что надавить. С самого начала он знал, как убедить полковника Пак Чимина. — С чего ты взял, что я доверюсь тебе? — спрашивает тот, дослушав до конца. Не сдержавшись, Чонгук хмыкает. Он поднимается, стягивает с себя чогори и без церемоний бросает его Чимину в руки. Человеку, знавшего Тэхёна с детства, не составит труда узнать его аромат и понять, по какой причине тот переменился. Лицо Чимина багровеет, после того как он вдыхает запах. Отбросив чогори куда-то в сторону, он пытается подняться, но обессиленно падает. — Как ты посмел… — Принц Ким Тэхён — мой истинный, — проговаривает Чонгук чётко. Безапелляционно. — И когда я стану королём, он будет моим супругом. Достаточная гарантия, чтобы ты служил мне?