Закон обладания

Когда Санхён был жив, он любил рассказывать Тэхёну обо всём, о чём ведал сам: — Благодаря системе связи, которую изобрели наши предки, нам не нужны гонцы, как, например, чоньянцам. Скорость, с которой мы передаём информацию по воздуху, помогает нам и на поле битвы. Может, мы не столь богаты, как северяне, ведь у нас нет в услужении завоёванных народов, пополняющих нашу казну безустанно, но зато мы умеем обороняться и защищать наш кров. Интересно, пользовался ли сонгольский предатель системой связи своего народа, чтобы его же и предать? Это значит, то, что десятками лет было для Сонголя на поле битвы спасением, стало его погибелью. Возможно, та скорость, с которой предатель передавал чоньянцам сведения, определила исход войны. Есть злая ирония в том, что после победы северяне принялись дрессировать ястребов так же, как сонгольцы — голубей; об этом Тэхён узнал в Рюгёне, но не придал особого значения. Теперь, когда разум не затуманен болью недавней потери, он отчётливо представляет себе, как в исторических книгах запишут, что великие народы, объединённые под флагом добродетельного Чоньяна, изобрели новый способ связи в годы правления Чон Чонджона. Память о Сонголе будет сожжена так же, как тела его народа. Но пока жив Тэхён, у него остаются воспоминания о том, что Санхён называл… — …это называется верность дому. Голуби всегда прилетают обратно. Может, причина в том, что они помнят место, где были в безопасности? Я не знаю. Знаю лишь, что своё гнездо они не забывают. Пролетят тысячи ли — и всё равно вернутся обратно. — Тут Санхён самодовольно усмехался, по привычке складывая руки на груди. — Мы тоже, можно сказать, по-своему верны нашему дому. Он у нас, в отличие от варваров, есть, а потому нам нет нужды забирать то, что нам не принадлежит. Когда Тэхёну было шестнадцать, брат втайне от отца повёл его увидеть улицы Ёсана. Переодевшись в обычные одежды, они гуляли по столице, подобно простолюдинам. Тэхён и сейчас помнит яркие блики солнечного света, сладкий запах бобовой пасты, витавший в городе, и самодовольные рассказы Санхёна о том, как он научился орудовать боевым мечом. Они забрели на самую окраину столицы, миновали старые обветшалые минки, и, когда брат повёл его в сторону леса, Тэхён не выдержал и опасливо спросил, куда они идут. Рядом с Санхёном ему никогда не было страшно, он боялся за него — отец наказывал своего наследника до крайности жестоко, а в сторону Тэхёна не глядел и в тех случаях, когда тот заслуживал трёпки. Вдруг их хватятся?.. Уже было поздно, самое время возвращаться обратно во дворец. Однако Санхён настоял: сказал не волноваться, взял за руку и повёл за собой в лесную чащу. Гвардейских голубей Тэхён впервые увидел именно в тот день. Поначалу, правда, он ничего не понял. Взглянул на Санхёна с немой мольбой и попросил не заниматься ерундой. — Верность дому, — с улыбкой проговорил тот. — Помнишь, я тебе рассказывал? Смотри, сейчас я отправлю этого голубя за много ли отсюда, потом мы вернёмся через пару дней, а он снова будет здесь. Санхён не соврал. По прошествии нескольких дней они пришли на это место вновь, и тот самый голубь — Тэхён узнал его по окрасу — был снова в гнезде. — Это тайное место. Мне его показал Его Величество, когда мы охотились. — Санхёна распирало от радости из-за того, что отец доверил ему нечто важное. — Эти голуби — гвардейские. В городе и окрестностях таких гнёзд несколько — они нужны, чтобы в случае опасности гвардейцы, охраняющие город, смогли связаться с дворцом из любой точки. Чужак никогда эти места не найдёт. Видишь?.. Прямо в дупле дерева… Тэхён видел это и тогда, и сейчас, когда Санхёна уже не осталось в живых — нет ни смеха, ни запаха бобовой пасты, ни самодовольных рассказов, пропитанных мальчишеским бахвальством. Нужда беспокоиться о том, что Его Величество накажет брата с чрезмерной строгостью, — отпала тоже. Скажи кто Тэхёну два или три года назад, что он, как умалишённый, станет грезить об отцовском наказании брату, ни за что бы не поверил. В чудовищное настоящее его возвращает Чонгук — спрашивает, куда Тэхён смотрит. В этот миг каждый из них сидит в своём седле. Они на подходе к лагерю, разбитому вблизи Ёсана. Свет и тень отражаются на блёклой листве, которую ветер поднимает и несёт к тому месту, где два года назад стоял улыбающийся Санхён. С того момента до настоящего, кажется, растянулась целая вечность. — Любуюсь родной природой, — врёт Тэхён, не моргнув и глазом. Правду же добавляет с дрожью в голосе: — Когда-то я гулял здесь с братом. Чонгук не спрашивает его больше ни о чём и только к полудню, когда они добираются до лагеря, показывает, что всё ещё рядом: подаёт руку, чтобы помочь спуститься с лошади. Тэхён помощь не принимает. Приземлившись на землю, он покачивается, почти падает, но вовремя себя останавливает от того, чтобы схватиться за крепкое предплечье. Он знает, что ведёт себя опрометчиво, показывая обиду человеку, которому задумал ничего, кроме очарования, не демонстрировать. Настоящее и неподдельное — это не то, что нужно, для того, чтобы шпионить за генералом Чоном. В шатре Тэхён стягивает с лица ткань и молча наблюдает за тем, как Чонгук сбрасывает верхнюю одежду. Лучше бы тот заговорил и рассказал правду, как бы жестока она ни была. Не может ведь быть, что Чонгук столь бездушен? Если и правда убил Тэюна, то пусть поведает Тэхёну о причинах. В конце концов, тот мальчишка перестал быть обычным гражданским, начав шпионить для генерала Ли. Оправдания Чонгука, в которых тот обо всём этом скажет, Тэхён готов принять. Ему это… нужно. С такой отчаянной силой, что пугает. Шелест опавшей ткани, грузные шаги, плеск воды из кувшина. Чонгук молчит всё это время, игнорируя на себе требовательный и вопрошающий взгляд. Но Тэхён терпеливым никогда не был. — Хан Тэюн, — произносит он. — Что ты с ним сделал? Скажи мне правду, я не стану попрекать тебя. Всего лишь правду… Я понимаю, что Тэюн не просто гражданский, но… — Твоего сердца не хватит, чтобы беспокоиться обо всех жизнях, что я забрал. Отбросив ткань, которой вытирал руки, Чонгук поворачивается и прожигает взглядом. Сдерживаемая злоба вот-вот вырвется наружу: это видно по крепко сжатому рту и выступившей на шее венке. — Тэюн был сыном женщины, которая дала нам кров, — Тэхён говорит без страха, — и которая была добра к нам. Она была добра к тебе даже после того, как узнала, что ты чоньянский генерал. — Я заплатил ей втрое больше, чем полагалось. — И всё же ты мог бы пощадить его, — будто бы не слыша. — Тэюн — обычный молодой альфа, он был верен своему королевству, ты бы на его месте тоже взялся помогать генералу своей страны… Чонгук так быстро сокращает расстояние между ними, что Тэхён не успевает среагировать: замирает на полуслове, и через мгновение грубые руки хватают его за лицо, вынуждая поднять голову кверху — так, чтобы столкнулись взгляды. Тэхён не вырывается. Смотрит без страха и с вызовом, без колебаний принимая ровную сталь голоса: — Я сказал тебе не произносить передо мной его имени. — Заметив, что ему хотят возразить, Чонгук притягивает Тэхёна ближе, сталкивая их тела, и договаривает с режущей хлёсткостью: — Пока ты веришь в непогрешимость всякого, кто прикинется перед тобой благородным альфой, они, поверь мне, Тэхён, воображают, как сладостно ты под ними стонешь. Ты смотришь на них через зеркало твоего мира, а они видят тебя в грязных красках своего. — До сих пор я вижу, как грязными красками окрашен только твой мир, Чонгук. Тэхён говорит язвительно, но чувствует жар его касаний и весь изнутри ломается. По телу вихрем, сверху до низа живота, проносится неотвратимое ощущение, которое теперь будет преследовать, кажется, всегда. Словно что-то вскипает внутри, давит, ломится, расталкивая кости. Изощрённая, неправильная, но исцеляющая боль. Она распаляет Тэхёна, вознаграждая удвоенной яростью, почти бесстрашием, и, увязнув в этом, он шипит Чонгуку в губы как сам не свой: — Говоришь, они воображают, как я ложусь под них? А ты?.. Ты разве не воображаешь, как я отдаюсь тебе? Думаешь, если я твой истинный и сама природа велела мне тебе подчиниться, то я и рад? Ложиться под убийцу?.. Ты целиком пропитан кровью невинных жизней, которые отнял, и меня тошнит… тошнит от того, что меня к тебе приковывает сила, над которой я невластен. — Тэхён с отчаянием произносит всё, что должен испытывать, но чего на самом деле не ощущает, как бы того ни хотел всё ещё рациональной частью себя. — Грязный, мерзкий варвар. — Пальцы сдавливают подбородок сильнее, до едва уловимой боли, но Тэхёна это не останавливает. Он наслаждается агонией, которая отражается во мрачном взгляде Чонгука, пусть тот никогда и не узнает, что Тэхёну такая реакция нужна лишь для того, чтобы наконец услышать оправдания. Услышать от Чонгука, что тот не убивал невинного. — Тебя, наверное, возбуждает твоё всевластие. Ощущение, что ты можешь забрать жизнь безродного сонгольца, который посмел остаться с твоей игрушкой наедине, и тебе ничего за это не будет… — Замолчи. — Голос Чонгука хрипит. Он на мгновение толкается языком в щёку. В его взгляде отражаются гнев, боль, отчаяние, слепая злоба. Он напоминает дикое животное, готовое вот-вот перегрызть добыче глотку. От захлестнувших эмоций Тэхёну тяжело дышать, но он выдавливает из себя едкую усмешку. — Значит, я прав. Так что же?.. Ты будешь убивать всякого альфу, который, как тебе покажется, посмел вообразить, что я выстанываю его имя, когда… Чонгук не даёт договорить — уронив с подбородка руку, целует, сталкиваясь, как после падения. Отстраняется на короткий миг, взглянув взбешённым взглядом, и припадает ко рту снова, надавливая на затылок, чтобы из его хватки не вырывались. Полностью подчиняет, поглощая своей силой: несмотря на мычание и жалкие попытки Тэхёна увернуться, расталкивает языком губы и вылизывает его рот — так, словно утоляет жажду. Тэхён вдруг отчётливо представляет, как эта жажда до сих пор рвала Чонгука изнутри, и теперь тот всё восполняет — пользуется с гневом и озлобленностью, шарит по телу до тех пор, пока не сжимает в ладони талию. Через миг — просовывает руку под чогори, пытаясь отыскать узелок, которым завязана рубаха. Он не даёт от себя уйти. Нет, больше — показывает, что сбежать от него не удастся. В Тэхёна от происходящего вонзается новая, ещё не изученная боль. Это не похоже на то, что испытываешь, теряя близких, или когда сдаёшься чувствам, которые в тебе проснулись к убийце брата и отца, и отвечаешь на его ласки. Больно так, словно разбили сердце. Отчаяние от того, что Чонгук делает с ним, как делает, захлёстывает Тэхёна целиком, и он перестаёт сопротивляться: стоит с безвольным смирением, как статуя, лишённая жизни. Через мгновение слёзы жгут ему лицо, и Чонгук тоже чувствует их вкус на губах. Он деревенеет. Замирает даже мгновение. Тэхён не слышит ничего, кроме гула в ушах. Чонгук вдруг медленно отстраняется, опалив надсадным дыханием, и Тэхён оседает на пол, как тряпичная кукла. Ему горько так, словно растерзали и изувечили сердце. Если всё продолжится, то он просто умрёт. С болью, нанесённой человеком, который его от такого же поношения чести как-то раз спас, он не справится. Тонкими дрожащими пальцами Тэхён проводит по животу Чонгука, находит на ханбоке пояс и принимается неумело расстёгивать. — Ты что делаешь? — хрипит тот, глядя сверху вниз поплывшими взглядом. Тэхён, глотая слёзы, сипит: — Пожалуйста… давай я сделаю так… Я помогу снять тебе напряжение, только не надо… не надо, пожалуйста, меня… — Поднимись сейчас же, Тэхён. — Пожалуйста, не заставляй меня… я сделаю так… — Я сказал тебе. Подняться. С этими словами он сам хватает Тэхёна за плечи и тянет наверх — нежности нет, но и боли тоже. Чонгук перед ним всё ещё полон гнева, однако теперь какого-то другого порядка. Тэхёну сложно разобраться во всех оттенках его чувств и эмоций. Руки, которые ещё совсем недавно не спрашивали разрешения, теперь стирают с лица слёзы. На какой-то миг Тэхёну кажется даже, что Чонгук растерян и потрясён. Перехватив тонкое запястье, он ведёт за собой к футону, сажает, куда-то отходит, чтобы через минуту появиться вновь — с кубком в руках. — Выпей. Это вода. Тэхён слушается. Его пальцы подрагивают, когда он хватается за прохладную медную поверхность. В другой ситуации он бы подумал о том, что не хочет показываться Чонгуку таким жалким, но не сейчас. Сейчас ему всё ещё страшно. То, что он затолкал в себя, оставив на самом дне сознания, и решил, что пережил с лёгкостью, вырвалось неожиданно. Нахлынуло волной. Хуже всего оказалось, что воспользоваться Тэхёном пожелал не кто-то, а Чонгук. Чонгук, в котором он, подобно слепому щенку, научился находить своё спасение. Сейчас тот стоит с бледным лицом — возвышается монументом растерянности. Губы у него алые, искусанные, с размазанным, как от акварели, контуром. Он забирает у Тэхёна пустой кубок, отходит ненадолго, а когда возникает вновь, опускается рядом, не говоря ни слова. Слышится тяжёлое дыхание, когда Чонгук притягивает к себе, обнимая за плечи. Тэхён не сопротивляется. Наверное, потому что нет сил. А может быть, из-за того, что хочет ощутить тепло, к которому уже приластился как-то раз, и теперь только и надо, что убедиться: тогда Тэхён не ошибся в Чонгуке. Пожалуйста. Пожалуйста. — Я сорвался, — шепчет тот низким голосом на грани хрипа. — Я просто… я правда сорвался. Ты можешь мне не верить, Тэхён, и я пойму, если не поверишь, но правда в том, что мне… тяжело. И эта тяжесть меня не отпускает ни на миг. Чонгук гладит по лопаткам. Не спускается к талии. Осторожничает. Отчего-то Тэхёну кажется, что ему страшно. Но, уткнутый в плечо, он не видит его лица и не может сказать наверняка. — Ты говорил мне про то, как принято поступать на войне. — Тэхён тихо мямлит. Слова подбираются с трудом, но обессиленность сподвигает его на честность. — Я знаю про это больше, чем ты думаешь. Санхён рассказывал мне… И я читал в книгах, оставаясь в библиотеке один. Его Величество не особо беспокоился о том, что я делаю, если я не мешал делам королевства. В семнадцать, в тайне от сонсэннима, я прочитал «Искусство войны»… — Тэхён жмурится. Поглаживания Чонгука всё ещё не в силах его успокоить. — Там же были и законы, написанные нашими предками. О том, что врага надо убивать, но только если он направит на тебя меч первым. А обычных жителей, никак не вооружённых, щадить во что бы то ни стало. Санхён сказал мне, что таковы устои всего мира и что им подчиняются даже северяне. На мгновение он затихает. Чонгук заправляет ему волосы за ухо, поглаживает нежную кожу вокруг метки. Ничего не говорит и даёт высказаться, правда, весь будто бы сковываясь от напряжения. Кажется, и правда… напуган? Тэхён не решается заглянуть ему в глаза, чтобы убедиться. — Я уже говорил тебе, — продолжает он, — я верю в моих богов, в духов предков, оберегающих нас от несчастий, верю, что жизнь человеку дана одна-единственная, а потому нет ничего ценнее её. Верю, что закон, который предписывает не поднимать меч первым, сильнее любых других. — Выдержав паузу, Тэхён стискивает в кулаках ткань от ханбока Чонгука. — И если ты — человек, в фундаменте которого всё, что я презираю, то ты подчинишь себе не меня, а одну мою пустую оболочку. Чонгук наверняка понимает его верно: Тэхёну нужно быть уверенным, что тот не приемлет беспочвенные убийства. Достаточно сказать, что не забирал жизнь невинного Тэюна — и сердце Тэхёна успокоится. Тогда он сдастся своими силами, без насилия, боли и подчинения. Но время тянется, а Чонгук нестерпимо молчит, подтверждая все самые жуткие догадки, и сознание Тэхёна обрастает коркой. Отчуждается. Ему мерещится, что он слышит в голове треск, отделяющий тело от мыслей. Словно что-то в нём расслоилось окончательно. На что он вообще надеялся?.. Какая же глупость, Ким Тэхён. Верить, что генерал, порабощающий земли всего полуострова, вдруг окажется благороден, как учат в книгах. Твоих отца и брата он убил на поле боя, и ты это принял, разглядев в его сердце несчастье, которому сумел по-глупому посочувствовать. Но скольких он убил просто потому, что считает силу единственным мерилом всего сущего?.. Такой заколет и ребёнка, если тот перейдёт ему дорогу, просто потому что может. Физически Тэхён от Чонгука не отдаляется. Всё так же держит себя в его объятиях, словно он — фарфоровая статуэтка. А Чонгук если и замечает перемену, то списывает её, скорее всего, на истощённость. Подтверждается это хриплым шёпотом: — Ты опять не спал ночью. — Давай сегодня уснём вместе, — без выражения проговаривает Тэхён в крепкое плечо. — Когда я с тобой, мне спится легче. Как бы я к тебе ни относился, но это так. Наверное, дело в истинности. Мне нужно, чтобы я был не один. Чонгук осторожно поглаживает спину, целует снова там, где оставил временную метку — без нэрима это лишь знак, что Тэхён принадлежит Чонгуку, но Чонгук ему нет. Пожалуй, генерала Чона и правда не интересует ничего, кроме тела молодого принца. Метка поблёкнет, и он отдаст его Хосоку, как отдают вещь. Наигравшись в собственника, утолит свою жажду — и отпустит. Наверняка таков план Чонгука, не подозревающего, однако, что Тэхён всё сделает для того, чтобы отпустить его первым.

* * *

Ночью Тэхён лежит у Чонгука под боком, оставшись в одном исподнем, и вдыхает крепкий мускусный запах. Днём он видел Раона, и между ними возникло своего рода перемирие после их перепалки в последнюю встречу — разговаривая с этим омегой теперь (тот косил взгляд и держался холодно), Тэхён на миг подумал о том, что мог бы его спросить, каков истинный природный аромат Чонгука, который ощущают все, кроме самого Тэхёна, но не стал. Раон — чоньянец. Если узнает, что Тэхён не чувствует аромат генерала Чона, то догадается, что они истинные, и может этим воспользоваться. Он не знает, какова подлинная личность Тэхёна, но проблем стоит избегать заранее. И всё-таки… Тэхёну интересно. Стало быть, природный запах Чонгука — последнее, что он хотел бы себе оставить о нём на память. Если это известные ему цветы или растения, Тэхён изрежет их все, какие только увидит. Если лес — будет всю жизнь стараться его избегать. Правда, жизнь Тэхёна может оборваться совсем скоро. Когда Чонгук узнает о предательстве, наверняка убьёт, как бы ни был одержим его телом, до того, как генерал Ли успеет вызволить Тэхёна. Парней-омег, таких же сонгольцев, взято в плен немало. Чонгук может решить, что без труда найдёт себе среди них новое развлечение, на котором так же болезненно сфокусируется. У всего есть свой срок, и Тэхёну в сердце Чонгука отмерена крупица. Оно у него из тех, что не наполняется одними только чувствами к омеге. В нём амбиции, чувство долга, преданность делу (не идеалам, делу) — и этого набора всегда будет в Чонгуке больше, чем всего остального. Чувства не берут над ним верх. Тэхён размышляет об этом, вглядываясь в тёмные узоры светотеней, отражающихся на потолке, когда Чонгук внезапно спрашивает: — Ты же знаешь, что я не причинил бы тебе вреда? — Он по своей привычке перебирает волосы Тэхёна, ласкает шею, самый верх позвонков. Его касания невесомы и пытаются быть нежными. Молчание Чонгук расценивает по-своему и севшим голосом произносит: — Это из-за того альфы? Который был в Гензане. Ты боишься из-за него?.. Он никогда тебя больше не побеспокоит, поэтому, Тэхён, прошу тебя… Тэхён вместо ответа жмурится и стискивает до скрипа зубы. Он устал разбираться в своих чувствах. Испугали ли его касания, потому что они напомнили о том, как незнакомый альфа чуть его не обесчестил? Или всё дело в том, что от Чонгука Тэхёну хотелось бы видеть вовсе не грубость? Ненавидеть его было куда проще и безболезненнее, чем сдаваться чувствам, которые с тупой надеждой ожидают света. На самом же деле всё, что сгущается над ними, это тягучий и бесформенный мрак. — Я не знаю, — искренне шепчет Тэхён, прижимаясь теснее к тёплому телу. Чонгук всегда будто бы весь изнутри горит, что не сопоставляется с тем холодом, с которым он порой говорит и смотрит. — Мне просто стало страшно. — Больше никогда не опускайся на колени перед кем-то. От этих слов в сердце вонзается горько-сладкая игла. Приятно, но сейчас, когда Тэхён наконец решился на важный шаг, лучше бы не оставалось ничего, кроме презрения. — Даже перед тобой? — тихо переспрашивает, изображая зачатки игривости. Чонгук заметно напрягается, на короткое мгновение даже перестаёт дышать. — Особенно передо мной. Мне ненавистно видеть тебя таким. — Он словно бы хочет сказать что-то ещё, но вовремя себя останавливает. — А если я сам захочу? — не унимается Тэхён, поддаваясь своей очередной игре. — Тогда, я надеюсь, твой взгляд будет смотреть с вожделением, а не ужасом. Тэхён усмехается и тихо спрашивает: — Разве не ужас вам нравится видеть в глазах вашего врага, генерал Чон? Мне казалось, вы главный любитель запугивать меня своими бесконечными угрозами. По неясной причине эти слова вызывают у Чонгука странное онемение: он перестаёт шевелиться — ладонь замирает под выступающими лопатками — и ничего не говорит. Тэхён взглядывает на него из-под ресниц, видит линию подбородка, контур губ и блеск чёрных глаз, слепо устремлённых вверх, в пустоту. Таким несобранным и обнажившимся Чонгук представал перед ним лишь единожды — когда не увернулся от стрелы, которую Тэхён на него направил. Неуместное, расшатанное, опустошённое понимание чего-то. Решение. Так Тэхён себе представляет то, что видит сейчас, и задаётся вопросом, возникшим в мыслях ни с того ни с сего. Может ли человек, с недрогнувшим сердцем убивающий невинных, любить? Если да, то какова такая любовь? Бывает ли она, оставаясь собой же, омерзительна, отравляюще и ужасна — Тэхён не знает. Не познав её сам, он верит только в ту любовь, что желает быть воспетой. Заговаривает Тэхён тихо, без стыдных срывов голоса и — он старается быть в этом уверенным — без искренности: — Я хочу тебя поцеловать. Первым. Могу ли я?.. От услышанного у Чонгука явно спирает дыхание, но он старается держать лицо и взглядывает без растерянности, которую наверняка задавил в себе. — Можешь следовать за моим темпом, а не заставлять меня гнаться за тобой? Не дождавшись ответа, Тэхён привстаёт на локте, смотрит секунду или две в глаза и — целует. Осторожно и нежно. Прикосновение, которое похоже на обоюдный обмен. Время течёт, а губы просто встречены, как на изображении краской, словно поцелуй — начальная и конечная точка всего, что есть. Для Тэхёна это и правда — прощание. Он начинает медленно двигать губами. Исследует. Что делать с языком — не знает, и потому лишь пробует рот Чонгука на вкус, отзываясь на его сдерживаемые ласки. Когда тот приобнимает за талию, притягивая к себе со страстью, но без грубости, Тэхёну становится мягко и тепло, и он коротко стонет. Запускает пальцы Чонгуку в затылок и забирает для своей замёрзшей кожи его жар. Приятно. Отстранившись, Тэхён целует вновь — на миг в губы, а потом в угол рта, подборок, ещё ниже — к дрогнувшему кадыку. Дыхание у Чонгука тяжёлое и сбивчивое; объятие — будто он держит над пропастью и боится отпустить, чтобы не потерять раз и навсегда. — Так ведь приятнее? Без истязаний. — Тэхён теперь целует в щёку, затем — в другую, и ему вдруг думается, что вряд ли этого генерала с чёрствым сердцем и сухими манерами целовал так же кто-то другой. — Когда это ты — да, — произносит Чонгук неожиданно. Тихо, у самых губ. Из-за такого откровения Тэхён не успевает спрятать проблеск паники и нежной искренности. Замерев на мгновение, он тут же ложится обратно и прячет лицо на плече Чонгука. Внутри всё стягивается раскалённым жгутом. Чонгук же снова всё понимает иначе. — Не бойся. — Он аккуратно и без давления обхватывает плечи. В его объятиях Тэхён кажется себе меньше, чем он есть, и… защищённым. Даже если искать защиту у хищника — это самое последнее, на что стоило бы идти. — Я больше никогда не доведу тебя до того, чтобы ты передо мной унижался. — Немного помолчав, чуть тише прибавляет: — Я никогда тебя больше не унижу. Удивительно. Чон Чонгук понимает его лучше, чем кто-либо. Без труда различает, где в Тэхёне страх, а где растерянность, где боязнь прикосновений, а где — чувство униженности от того, что его воспринимают не иначе, как просто тело, которым можно воспользоваться, продавив физической силой. Чонгук, кажется, и правда видит его насквозь. Замечает настроение, перемены в поведении, отмечает особенности характера. Но этой ночью, провалившись в сон, Чонгук не видит главного. Тэхён делает всё быстро. Он на удивление собран. Отыскав медальон на груди спящего Чонгука — под тонкой рубахой для сна, — он раскрывает защёлку. Сердце усиленно стучит, паника заставляет его действовать единым потоком. Вспотевшие ладони, ночь, треск догорающий свечи. Он и не надеялся, что на самом деле что-то обнаружит, но внутри медальона оказывается многократно сложенный лист бумаги. Этой ночью Чон Чонгук не догадывается ни о чём. Он не узнаёт, что Тэхён переписывает содержимое карты дислокации войск, которую обнаружил, а затем, едва накинув на себя первую попавшуюся одежду, покидает лагерь — караульные не задают вопросов омеге генерала, решившему прокатиться верхом. До голубиного гнезда, куда его приводил два года назад Санхён, Тэхён добирается быстро. Все добытые сведения полковнику Пак Чимину он отправляет оттуда — с места, где брат был когда-то жив. Чонгук об этом не узнаёт. Так же, как он, будучи северянином, не знает, что значит верность дому. И что птицы, пролетающие тысячи ли, по древнему закону природы всегда возвращаются обратно в свой родной дом.