Закон обладания

Тэхён давится ударами сердца. Страх размазывается, он видит, как блестит у Чонгука взгляд, ощущает твёрдость губ, одной рукой сминает ткань его ханбока, другой — прячет записку себе под пояс. Пахнет ночью и морозом. Кожа у Чонгука горячая, он едва заметно выдыхает, не двигается, но и не поддаётся на поцелуй. Тэхён закрывает глаза и мычит, пробираясь рукой выше. Учащённое сердцебиение ударяется ему в ладонь, и, когда он пытается толкнуться языком, всё заканчивается. Чонгук отталкивает его от себя одним уверенным нажимом в плечо. Прежде чем заговорить, бегло облизывает разомкнутые губы; Тэхёну кажется, что этого человека напротив он видит впервые. Он и себя ощущает сейчас другим. Он не испытывает ни страха, ни ненависти. Только одно — отрешение. — Что ты делаешь? — Чонгук спрашивает так же ровно, как всегда, но голос у него понижен почти до хрипоты. — Я… — Не знаю. — Я подумал, что… Глаза Чонгука недобро блестят. Он заглядывает Тэхёну за плечо, осматриваясь, но не подходит ближе. — Если ты что-то задумал… — Я ничего не задумал! — резко прерывает Тэхён. А затем слова льются без его ведома, как в бреду: — Мне просто очень одиноко, я на короткий миг забылся, мне снятся кошмары, и ты напомнил мне генерала Ли, я в последние дни плохо отличаю сон от реальности… Отец говорил, что лучшая ложь — та, в которой намешана правда. Тэхён ведь и правда плохо спит, а Юнги наверняка доложил об этом своему господину. От услышанного Чонгук каменеет. Его поза расслабленная, он стоит, расправив плечи, но тени на лице выдают что-то большее. Взгляд у него мёртвый, жёсткий. Тэхён кажется себе ручным зверем, который наблюдает, как заворожённый, за охотником. Ему не хочется этого делать, но записка будто обжигает спину, давит, вынуждает закрепить ложь так, чтобы она смогла принести плоды: — Ты говорил, вы не трогаете грязных омег. Но если об этом никто не узнает? — Надо же, думает Тэхён, говорить подобное — легче, чем казалось. Если правда сжирает тебя изнутри и не помогает добиться своего, то лучше ложь, способная привести к победе. — Вы считаете нас грязными из-за наших свободных нравов? Они, по крайней мере, дают нашим омегам опыт. Если ты хочешь расслабиться, я могу сделать тебе очень хорошо… — Закрой рот. Вымученная улыбка соскальзывает с лица Тэхёна. Кажется, он впервые видит Чонгука таким злым и как что-то прорывается сквозь его бесстрастие. Чонгук не подходит ближе. На кистях его рук выступают жилы, он морщится, глядя Тэхёну прямо в глаза, и продолжает говорить тем же стальным голосом: — Ты думаешь, я поверю, что ты не против лечь под человека, который убил твою семью? — Я же не предлагаю тебе чувства. И я не клянусь тебе в верности… — Мне не нужны ни твоё тело, ни тем более твои чувства. — Ты… ты часто приходишь сюда без причины, — Тэхён сглатывает, пытаясь изобразить безмятежность, — и я подумал, я тебе интересен. Я пока не связан узами брака с наследным принцем, если ты беспокоишься об этом. — На самом деле он никогда не думал, что у Чонгука есть к нему интерес, но, глядя на окаменевшее лицо, разыгрывает представление дальше: — Даже сейчас. Зачем ты здесь в такой час? Некоторое время Чонгук молчит, а Тэхён, не дыша, наблюдает, как нечитаемые эмоции сменяются на его лице. — Через три дня, — спокойно говорит тот наконец, — я отправляюсь со своим отрядом на юг. Если ты посмеешь ослушаться Юнги, пока меня не будет, то твоего конюха Ким Сокджина я скормлю собакам. — Шаг. Отсвет луны застревает у Чонгука во взгляде, и Тэхёна прижигает холодом. — Я пришёл напомнить тебе о твоём месте. Достаточно веская причина? Что-то хрупко стягивается в горле. Тэхён вынуждает себя дышать, не вздрагивать, спросить: — В такой час? — Не зарывайся, принц. — Чонгук снова стоит вплотную, как минутами раньше, перед поцелуем. Только в этот раз ситуацией руководит он: сжимает подбородок, приподнимают голову Тэхёна кверху. — Если тебе очень хочется продать своё тело альфе, я могу сказать кому-нибудь из своего отряда зайти к тебе завтра. Хочешь этого? Едва различимая нервозность, видимо, отражается во взгляде, потому что Чонгук, крепче хватая его лицо, усмехается. Дыхание у Чонгука тёплое, руки — грубые, морозные, шершавые. Этими пальцами он чаще касается рукояти мяча, чем живой плоти. — Что же ты стушевался? Тебе не по душе моя идея, принц? — Отпусти… — шипит Тэхён. Ему враз становится больно, больно, больно. Но не там, где должно по всем законам быть. — Ты же хотел, чтобы я тебя касался, — заискивающе проговаривает Чонгук. Его взгляд опускается к губам Тэхёна мимолётно. — Я хотел сделать приятно не только тебе, но и себе. — Голос осип, лицо горит под ночным холодом, но он подаётся вперёд, почти вдавливаясь в тело Чонгука, и вскидывает на него прямой, пылающий взгляд. — Но меня не возбуждает насилие, как, судя по всему, оно возбуждает тебя. Чем больше Тэхён лжёт, тем легче ему становится и тем сильнее он распаляется. В груди стягивается крепкий жгут. Возвышающийся над ним Чонгук выглядит так, будто его лишили чего-то важного — заметно это даже за смешанными, разрозненными эмоциями, заслоняющими Тэхёну рассудок. Больно, неприятно, жарко, тошно. И колет там, где Чонгук касается. В его взгляде проносится что-то живое и осязаемое — воспламеняется и душит. Он приподнимает лицо Тэхёна за подбородок, оттягивает нижнюю губу вниз большим пальцем; так он ласкает и так же делает больно. Будто говорит этим: да, ты не ошибся. Будто отшвыривает этим от себя, чтобы Тэхён не смел приближаться. — Не делай глупостей, — произносит бесцветно. — Не забывай — я тебя предупредил. Не думаю, что ты желаешь хоронить одни обглоданные кости своего конюха. Природным запахом и присутствием Чонгука полностью перекрывается воздух. Он не торопится уходить, осматривает лицо Тэхёна внимательно, будто ища подтверждение, что тот не ослушается, и продолжает держать его за подбородок. Все звуки растворяются, Тэхёна не оставляет головокружение, он размышляет, что ему делать дальше, но каждый следующий ход, который он себе воображает, кажется ему сокрушительным. Нельзя сбиться, подвести себя, своих людей, брата и отца. Нельзя не разыгрывать представление дальше: — Мне очень тяжело. Кошмары… они преследуют каждую ночь. Мне правда… тяжело. Достаточно ли убедительно задрожал голос? Тэхён уверен, что да — Чонгук ослабляет хватку, и его рука медленно ускользает, забирая с собой и тепло, и холод, и страх, и что-то другое тоже. — Я правда не привык взваливать на себя столько всего, — прибавляет Тэхён. — Раньше у меня не было никаких забот, а теперь я не понимаю, что меня ждёт завтра. Один серый день сменяется другим. И мне… одиноко. Он убеждает себе: лучшая ложь — та, в которой намешана правда. Лицо Чонгука не смягчается, оно не выражает ничего, разве что в глазах едва различимый всполох… боли? Нет, ей неоткуда взяться. Такие, как генерал Чон, боль умеют только причинять. — Ты запер меня в комнатушке, которая напоминает покои слуг. — Тэхёну удаётся недовольно поморщиться, будто скудность обстановки в клетке и правда хоть сколько-нибудь его заботит. — Я не могу прогуляться, говорить с людьми, которые равны мне по статусу. Я попросил принести Юнги книги, но он не обучен чтению и даже не понял, что принёс мне военные трактаты. Я просто… задыхаюсь. Чонгук молчит и не отводит клеймящий взгляд. — Я молю тебя, — мысленно Тэхён молит и себя: найти силы, чтобы изобразить то, в чём пытается убедить, — прояви хоть каплю добросердечности. Моих брата и отца ты лишил жизни на поле битвы, таково правило ведения войны, и я это понимаю. Но я — не твой противник, разреши мне хотя бы немного… дышать. Иначе кошмары сожрут мой рассудок… — Почему же Чонгук не уходит? Было бы лучше, разоблачи он Тэхёна. Было бы лучше, не дай он и дальше Тэхёну добиваться своего: — Позволь мне хотя бы прогулки на территории поместья. Я скучаю по стрельбе из лука, но вряд ли ты вложишь мне в руки оружие. Мне достаточно будет и верховой езды, чтобы ночью не вздрагивать от каждого шороха ветра. Я стану засыпать без сил… — Ты унижался передо мной, — голос Чонгука сухой и вдруг почему-то сдавленный, — чтобы об этом попросить? Я унижаюсь перед тобой, чтобы в будущем вырвать тебе сердце. — Я… — Изобразить растерянность. Захлопать глазами. Выдохнуть. — Я запутался. Я не привык… к такому. Я просто устал. Получилось. Чонгук, наверное, не верит никому, кроме себя, поэтому Тэхёну достаточно и того, что тот не начинает возражать: смеряет взглядом, задерживается там, где касался пальцами, а после… Чонгук уходит. Резко — будто обрубает себя от Тэхёна. Улетучивается запах, его вяжущий взгляд — тоже исчезает, но осознания остаются. Тэхён смотрит ему вслед, стоя на месте, и пытается не думать, что Чонгук — живой человек, что Чонгук — тоже способен чувствовать, реагировать, быть тёплым, дышать в губы, пока его сердце бьётся, как настоящее. Тэхён закрывает глаза. Дышит. Дышит. Дышит. И — рычит от бессилия. Я отдал свой первый поцелуй убийце своих брата и отца, думает он. И говорит себе, что сделал это не зря, когда спустя долгие и долгие минуты, снова выйдя в сад, свистит два раза в морозную ночь и подлавливает сизого голубя, чтобы отправить Чимину свой ответ: «Мне не хватит недели. Дайте мне месяц. Я всё сделаю. Не верьте любым слухам обо мне, которые до вас дойдут».

* * *

На следующий день чуда не случается: Тэхёна не выпускают за пределы поместья, не дают зайти в дом, где некогда жили госпóда. С утра Юнги, ничего не говоря, приносит пресный завтрак, а когда Тэхён выходит в сад, чтобы подышать свежим воздухом, отрывается от рубки дров и подходит с угрюмым даже для него выражением лица. — Что-то произошло? — спрашивает Тэхён, закладывая руки за спину. Ему не по себе от того, что одежды, которые ему дали, сшиты на манер северян: нет ни украшений на поясе, ни ярких вышивок. Ханбок сделан из редкого шёлка, привезённого с западных земель, но крой у него довольно простой и сдержанный. Юнги поджимает губы. Сегодня он без меховой накидки, подаренной Тэхёном. — Вам нужно проследовать за мной. Это приказ генерала Чона. Спросить, для чего, не удаётся: Юнги разворачивается и уходит; он словно уверен, что Тэхён обязательно пойдёт следом. Ещё недавно Тэхён не стал бы так безропотно подчиняться, но сейчас, подкреплённый заданием Чимина, нагоняет без лишних слов. Под подошвами скрипит иней, морозный воздух щиплет глаза. Они минуют сад, проходят через круглые врата, ведущие к господской части поместья. Двое стражей, полностью облачённых в чёрное, окидывают их молчаливыми взглядами и не останавливают. Деревья разрезают тенями сухую землю. Дом госпóд огромен, его расписные крыши скрыты за ветвями тиса. К главному входу прилегает сад — ухоженный, но будто неживой. Замерший во времени. Сердце Тэхёна окутывается предвкушением, когда они проходят мимо дома. Каменистая дорога, по которой ведёт его Юнги, вымощена аккуратно, на ней нет следов мха, трещин, грязи. В нос ударяют запахи сена, навоза, скошенной травы, и Тэхён понимает: Чонгук не вложил ему в руки лука и стрел, но взамен позволил другое. То, что счёл безопасным. — Я смогу ездить верхом? — Тэхён нагоняет Юнги в два шага и осаживает себя, чтобы не перейти на бег. — Да, — звучит короткий ответ. Предвкушение распаляет. Взгляд теперь цепляется за все детали, окружение кажется живым, обретает очертания: Тэхён слышит и трескотню насекомых, и каждый свой шаг, приближающий его к конюшне. Неужели Чонгук и правда… поверил ему? Что такого он разглядел в глазах Тэхёна, что пошёл на уступки? При воспоминаниях о вчерашнем к лицу приливает жар. Тэхён ускоряет шаг, почти вживую ощущая, как разгоняется кровь под кожей. Минутную слабость он позволяет себе, когда видит в деннике чёрную кобылу: зарываясь пальцами в гриву, Тэхён улыбается по-настоящему. Будто, выговариваясь вчера Чонгуку, и правда желал того, что сейчас от него получил. Будто не соврал, а Чонгук — услышал. Юнги не отходит ни на шаг. Поездка Тэхёна выдаётся недолгой — проложенный путь к саду и обратно до конюшни на умеренной скорости, — но уже потом, вернувшись в комнату, Тэхён настолько перенасыщен, что даже не сравнивает свои покои с клеткой. Ему нет дела ни до картины с цветком бессмертника, ни до безвкусной лапши, которую слуги приносят на обед. С его лица не сходит улыбка. Соскальзывает она, лишь когда взгляд падает на листы бумаги, сложенные на столе: спину прожигает фантомной болью в том же месте, где вчера Тэхён прятал записку Чимина. И все краски, жизнь, трепещущее чувство между рёбер вновь меркнут. Тэхён оседает на пол и закрывает глаза. В его теле — ощущение отсутствия. В мыслях лишь одно: я обязан справиться.

* * *

План зреет недолго. Ограниченность во времени подгоняет, вынуждает мыслить резче, въедливее. На следующий день Тэхён ведёт себя настолько образцово, что Юнги заметно расслабляется и, пока Тэхён ездит верхом, не следит за ним так же обеспокоено, как поначалу. Когда они возвращаются, тот не замечает и сорванных растений, спрятанных Тэхёном за запáхом своей накидки. Вечер третьего дня знаменуется тем, что стражи не задают вопросов, когда Юнги рядом не оказывается и Тэхён направляется к конюшне в одиночку: он проходит мимо них, а они опускают взгляды. Вряд ли стражи уважают вражеского принца и «грязного омегу». И вряд ли Чонгук приказал им вести себя уважительно. Скорее всего, до них дошли слухи о помолвке Тэхёна с наследным принцем. Перед сном он долго размышляет — перебирает в памяти всё, что сказал ему давеча Чонгук. Юнги копошится снаружи, за ханджи видно его скользящую тень. Сглотнув страх, Тэхён повышает голос и зовёт его — просит разделить вечернюю трапезу. — Почему ты столь мрачен? — спрашивает, когда Юнги послушно садится напротив и принимает воду, протянутую Тэхёном, без лишних вопросов. — Я не мрачен, господин. Если моё поведение вам не угодно, то… — Хватит. Не надо играть со мной в эти игры. Разве я отношусь к тебе плохо? Сомневаюсь, что твой хозяин относится к тебе лучше, чем я. — Тэхёну, конечно, стоит вести себя не так. Юнги надо бы задобрить, сказать много приятных слов и расположить к себе. Но внезапная холодность задевает сильнее, чем хотелось бы. Когда Юнги делает глоток воды, Тэхён даже хочет его остановить, но вовремя себя одёргивает и опускает взгляд к своей еде. Совесть глушится, когда он думает о плане и благе для своего народа. Она глушится и тогда, когда опьянённый дурманом Юнги валится без сознания на циновку. Справляясь с клокочущим волнением, Тэхён встаёт и оглядывается по сторонам, хотя и знает, что двое слуг уже как час опьянены тем же дурманом, от которого только что провалился в глубокий сон Юнги. Вчерашний день Тэхён потратил на то, чтобы сорвать знакомое растение, которое заприметил, пока объезжал верхом угодья. Сегодняшняя же езда завершилась тем, что он прихватил с собой из конюшни навоз: Юнги рядом не было; караульные, мимо которых Тэхён проходил, возвращаясь после верховой прогулки, как раз сменялись и не придали большого значения тому, что он пронёсся мимо них с огромным мешком. Должно быть, подумали, что это зерно для подкорма птиц. Как и тогда, Тэхён не теряет сейчас ни секунды. Одетый в одежду Юнги, он находит мешок, который сам же незаметно спрятал, и борется с тошнотой. У него нет другого выхода. Он должен, он обязан добраться до лагеря Чонгука. — Что с тобой приключилось? — спрашивает караульный, когда Тэхён, весь вымазанный в навозе, проходит мимо, пряча половину лица в сгибе локтя, — он не то чтобы притворяется, ему и правда нечем дышать. — Принц решил поиздеваться. Видимо, жизнь взаперти совсем ему наскучила — пытается протестовать, как может. Вы что, не заметили, как он проходил мимо вас с мешком навоза? — Тэхён пытается изобразить голос Юнги, но получается у него плохо. Караульный же, кажется, ничего не замечает: он отшатывается, прикрывая нос рукой, и даёт пройти. — Мне нужно за ним присмотреть, пока тебя не будет? — Нет, там есть, кому. Не смей к нему приближаться. Ты же знаешь… — Знаю, не нужно повторять по несколько раз. Генерал Чон высказался предельно ясно. Генерал Чон. Значит, это Чонгук запретил вскидывать этим альфам взгляд на Тэхёна? Запретил приближаться?.. Нет-нет, сейчас не время об этом думать. Тэхён проносится мимо, надеясь, что вонь от навоза в достаточной мере перебивает его природный запах. Если его учуют, то все усилия пойдут прахом. Ночь освещается светом луны, слышится карканье вороны. Волнение подстёгивает действовать быстро, осмотрительно, без лишних эмоций. Забравшись в седло, Тэхён подбивает лошадь двигаться быстрее. Постепенно он привыкает и к вони, и к ощущению слипшихся от навоза волос. Ему не противно от себя. Его не заботит ничего, кроме цели. Дорогу он знает. Чонгук направился на юг, а значит, туда отправится и Тэхён.