Полина

Полина Валерьевна Орлова.                         Воспоминание. Наступил такой день жизни с немцами, когда нам с Таткой стало совсем невмоготу: мы буквально изнемогали без тотальных гигиенических процедур, и в один из дней я всё-таки решилась: отправилась прямиком к Гансу просить помывки. Для меня и для родной сестры. — Willst du duschen? — поинтересовался он уточняющим тоном, на что я лишь молча закивала, однако, не поняв ни единого слова. — Gut. Ich erlaube dir, das zu tun. Und danach… Vergiss nicht, dein schönstes Kleid anzuziehen… — Чего?… — раздражённо спросила я, до предела нахмурив брови. — Ах, да. Ты не понимаешь меня. Пока что не понимаешь. Не забудь надеть своё самое красивое платье после… — послышалась мне ломаная русская речь. — Зачем?… — вновь спросила я, весьма глупо. — Нужно, раз я прошу. Полина… — А?… — Я позволять вам с сестрой помыться. Я действительно позволять вам это делать. Но. Все мои приказы ты исполнять молча… И ещё. Ich habe Seife. Wenn du Seife brauchst, sag es mir einfach. — Я опять тебя не понимаю. — Я совсем не знать, как это будет по вашему… Ах, да. Я вспомнил. Мыло. Полина, у меня есть мыло. Очень хорошее. Оно лежать в автомобиле у Фридриха. Ты нуждаться в нём?..  — Мыло? Да, я бы совсем от него не отказалась, — в очередной раз проворно киваю, а сама жду не дождусь момента, когда Ганс всецело от меня отстанет. — Гут. Я принесу его сейчас. — Хорошо, — горестно кивнула я, и совершенно на ватных ногах поплелась за Татьяной. В то время как моя младшая сестра собирала по всему дому банные принадлежности, я отправилась внутрь самой бани: небольшой пристройки, что находилась совсем неподалеку от нашего дома — ведь нужно было её вначале растопить. Вдвоём с Таткой мы растопили баню. Затем — просто всецело обмылись с головой и сразу же почувствовали, будто избавляемся от какой-то тяжести. Будто сбрасываем с себя груз чего-то невидимого и абсолютно нам непонятного. Большой кусок мыла, которым щедро наградил меня Ганс имело явно не немецкое происхождение: оно являлось сплошь чёрным, сделанным из дёгтя. Однако, «спасибо и на этом», как поговаривают в народе. Мы с Татьяной по очереди обливали друг друга горячей водой из лоханок. И вправду чувствовали, что в полной мере словно оживаем. Ещё бы! Чистейшая горячая вода! Добротный кусок мыла! Хоть и из немецких рук. Когда мы с Татой, абсолютно нагие, с мокрыми волосами прошлёпали по деревянному полу бани за огромными тряпицами, что предназначались нам в роли полотенец, необъяснимая тревога закралась в моё сердце… И почему-то — отвращение. Сильнейшее отвращение: мне просто было крайне противен тот факт, что молодой немец будет смотреть своими похабными глазами на меня в моём самом красивом платье… Однако ослушаться Ганса я отнюдь не могла. Вероятнее всего, Татьяна заметила то, что мой взгляд кардинальным образом поменялся, поэтому сестра спросила очень обеспокоенным тоном: — Всё в порядке, Поль?… — Татка, мне так противно… — сглотнула я. — Чавой-то случилось? — младшая сестра тотчас же взволновалась. — Ганс… то есть, я хотела сказать, этот немец… он… он… приказал мне после помывки облачиться в своё самое красивое платье. Чувствую себя теперь, как товар га базаре, на который собираются глазеть… А то ещё кем похуже… — сморщила лоб я. — Ну точно ты ему нравишься!… — восторженно воскликнула Таня и просияла, словно медный грош. Да… Я получила совсем не ту реакцию от родной младшей сестры, на которую рассчитывала. — Татка, да ты просто ничегошеньки не понимаешь! Немцы — смертельные враги нам! Для всей нашей нации! Они уничтожают нас! Не жалеют никого! Ни стариков, ни женщин, ни даже детей, Тата! А ты приходишь в восторг от того, что я перед молодым немцем в красивом платье хвостом буду крутить!… — на моих глазах моментально выступили слёзы: отнюдь, я просто не могла сдерживаться более. — Поля. Пойми. Ваша ситуация с Гансом — это совершенное исключение из правил. Ганс хороший. Очень хороший, — повторила моя младшая сестра, узрев, что я открыла было рот, чтобы возмутиться. — Ты ему очень нравишься! И я уверена, Ганс многое для тебя сделает, если только… Если только ты ответишь ему взаимностью, сестра. — Какой бред, Тата! Я никогда не пойду на этот шаг, — возмущённо надула губы я, всё ещё высушивая свои волосы куском тряпицы. — Ну и дура ты, Полька! — в сердцах ответила мне Таня. — Подстилкой немецкой стать?… За горячую воду и кусок мыла этого несчастного?… — я в полнейшем возмущении повернулась на родную сестру, и та почему-то очень быстро умолкла. Помолчав с полторы минуты, Таня, всё же, выдала: — Ну как знаешь, сестра. Но будь я на твоём месте — я бы обязательно дала хотя бы один шанс Гансу. Это ты просто сама не замечаешь, каким томным и влюбленным взглядом он на тебя смотрит. И как воодушевлённо горят его молодые глаза… — Да хватит уже, Татка! Я сама решу, что делать с этим немцем. Не маленькая же! Татьяна вздохнула, однако более не произнесла ни слова. Я сдержала своё слово. В полной мере сдержала. Расчесала свои роскошные волосы гребнем и облачилась в одно из своих выходных платьев: кремового оттенка, ровно до колен. И словно товар на выставке, тотчас же вышла на задний двор: туда, куда и пригласил меня немец. Ганс уже ждал меня там. Заметив меня, молодой немец моментально расплылся в довольной улыбке. — Du bist so shön… — проговорил он томным тоном своего голоса. Парень подошёл ко мне вплотную, ласково погладил по волосам. Я не убрала его руку: напротив, я в полной мере почувствовала тот самый табун мурашек, которые сейчас пробегали по всему моему телу… Ганс наклонил голову, оказавшись на одном уровне с моим лицом. И просто-напросто нежно коснулся своими чувственными губами моих. Немец обхватил меня за талию своей сильной рукой… Я и не противилась этому спонтанному поцелую: будто что-то Свыше сплошь одурманило меня, не давая совсем оказывать сопротивление. Ганс в ласковой манере приоткрыл мои губы, и я почувствовала его горячий язык у себя на мягком нёбе. Затем — мы обоюдно углубили наш такой нелепый поцелуй. Я прижалась к немцу всем своим телом, обняв его двумя руками за шею. Когда мы плавно завершили поцелуй, Ганс посмотрел прямо мне в глаза и отчего-то вновь улыбнулся. А затем — крепко обнял меня и прошептал на ухо: — Du wirst mir gehören… Hast du verstanden?.. Почему-то, до меня дошел смысл вопроса Ганса, поэтому я отрицательно замотала головой. — Ты будешь моей… Это тебе понятно? — повторил немец на русском, построив грамматически правильно две фразы. В действительности я совсем не знала, что можно ответить на это смелое и наглое заявление и именно поэтому — промолчала и разомкнула наши объятья. — Ich liebe dich ernsthaft. Ich habe mich auf den ersten Blick in dich verliebt… — протараторил немец. Он гладил меня по волосам, бесконечно целовал в них, в губы и в щёки… — Я не понимаю, — равнодушно пожала плечами я. — Ты можешь выразить свою мысль на моём языке?… — Я люблю тебя. Это правда. Я влюбиться в тебя с первого взгляд… И… Ich werde dich nicht gehen lassen… Я не собираться отпускать тебя, Полина… — Я не могу ответить тебе взаимностью… — вдруг горестно прошептала я. — Warum?.. — Потому что это — в корне неправильно. Мы всё делаем неправильно, Ганс… — Но я люблю тебя. — Можно я пойду в дом?… — шепнула я с надеждой. — Ты можешь идти в дом. Я не сметь больше держать тебя возле меня. Но я буду всегда любить тебя… Должно пройти время, прежде чем ты будешь готова привыкнуть ко мне и полюбить меня. И я готов ждать… — снова я услышала ломаный русский язык, однако в полной мере поняла смысл сказанного немцем. Бросив на Ганса весьма грустный прощальный взгляд, я зашагала ко входу в наш с Татой дом.                           *** Прошла четверть октября, и случилось то, что Полина Орлова опасалась больше всего: в один из вечеров к ней зашёл муж и сообщил о том, что её документы полностью готовы, и ей надлежит приготовиться к отъезду из части. Говоря всё это на чистейшем немецком, Ганс достал откуда-то практически новое, не ношеное женское пальто алого цвета, крайне отменного качества, кожаные женские ботинки и шерстяной женский берет насыщенного чёрного цвета. У Полины моментально округлились глаза. Узрев удивление беременной жены, Ганс усмехнулся себе под нос. — Это тебе в поездку, — уточнил немецкий офицер. — Всё наше, немецкое. — Откуда?… — только лишь смогла прошептать блондинка. — Этого я сказать тебе пока не вправе. Полина. Ты должна собираться: завтра днём мы уже выезжаем. Твой поезд отходит поздно ночью… Немецкий офицер протянул своей русской жене увесистый свёрток: то были все документы, которые Ганс так тщательно собирал. Аусвайс, справка от врача, подтверждающая беременность Полины, справка, подтверждающая легальность их брака и прочее, прочее… Всё необходимое для поездки и для того, чтобы любимую женщину Кляйна беспрепятственно пропустили на территорию Германии. Держа свёрток в своих руках, Полина бросила на него беглый взгляд и… заплакала. Навзрыд. Ганс тотчас же заключил жену в свои крепкие мужские объятья и чмокнул её в губы. — Ганс, я не хочу вновь разлучаться с тобой… — проговорила блондинка по-немецки и всхлипнула. — Я понимаю, Любовь моя. Я всё-всё понимаю. Но так нужно. Ты должна родить нашего ребёнка в безопасности и хороших условиях… Я сделаю всё, чтобы как можно скорее увидеть не только тебя, но уже ВАС… Я буду проситься домой, в Берлин. Всё будет хорошо, милая… — Ганс всё целовал и целовал трясущуюся от сильного плача свою законную русскую жену.