Не кочегары мы!

После злополучного товарищеского суда и странного разговора в уборной все изменилось. Лёшка больше не ждал после смены, не стерег ревниво, не хватал за рукав, выговаривая, что Тимур тратит время на ерунду, «а вот в Бригадмил», «а вот в парткоме», не тащил за собой в библиотеку или на вечерние занятия. Можно жить да радоваться, но не радовалось. Тимур честно старался, мог теперь и с ребятами в пивную, и в гараже задержаться, даже насчет дальнобоя всерьез подумывал, давно хотел. Изредка только на общих собраниях словно опаляло что-то затылок или щеку горячим пристальным взглядом: Тимур не реагировал, сжимал кулаки, отворачивался, находил срочное неотложное дело. Старался вымотать себя так, чтобы сил ни на что не оставалось, чтобы провалиться мгновенно в черную дыру без сновидений, без мыслей, без глупых сомнений и постыдных желаний. А потом Лешка привел в их бригаду новенького. Утром все, как повелось, готовились к рабочему дню, к рейсам: кто-то любовно протирал лобовое стекло, проверяли колеса, слушали, как стучит мотор. Лешка вошел, как обычно, вроде, но Тимур уловил в нём какую-то непривычную нервозность. — Товарищи! Знакомьтесь, новый член нашего трудового коллектива: Евгений! — и вытолкнул новенького перед собой. Потом посмотрел прямо на Тимура. Выглядел новенький так, словно мечтал оказаться где угодно, только не здесь, Тимуру показалось, что он сейчас по-детски спрячется Лешке за спину, но тот вовремя удержал за плечо, то ли подталкивая вперед для знакомства с коллективом, то ли подбадривая. — Доброе утро, товарищи, — новенький улыбнулся несмело, даже не улыбнулся, просто уголки губ дрогнули неуверенно, и Тимуру вдруг показалось, что он сейчас расплачется, как девчонка. Да и было в нём что-то девчачье: худющий, острые локти, худые плечи, и подрагивающие в нервной улыбке губы, великоватые для узкого лица. — Женя, — новенький протянул ладонь, — Тимур пожал и удивился: длинные худые пальцы, с неровными, словно обгрызенными до мяса ногтями, но на ладони ни одной мозоли не было. Видимо, такой наблюдательный оказался не он один, потому что Санек не удержался: — Слышь, малой, ты за баранку-то хоть держался? — задал он повисший в воздухе вопрос. Новенький хлопнул пушистыми ресницами и снова улыбнулся своей странной недоулыбкой. — Ну у папы была Волга, и роллс. Я водил. Мерседес еще. В это нелепое заявление Тимур поверил сразу, наверное, потому что странный новенький с готовой в любой момент исчезнуть улыбкой, выглядел перепуганным до смерти, так что вряд ли был способен соврать или пошутить. Лешка громко расхохотался, хлопнул новенького по худой спине. — Шутник! Так он и не водителем к нам. Девочки в диспетчерской жаловались, что не успевают, вот вам и помощник. Грамотный, старательный, неопытный только, но ничего! Научится! Верно? — Я буду стараться, — новенький снова захлопал пушистыми ресницами и посмотрел на Лешку преданным взглядом, — я не подведу. На душе у Тимура весь день было муторно: из головы не шел преданный по-щенячьи взгляд и довольная Лешкина улыбка. В заводской столовой на раздаче Тимур пристроился за Галочкой из диспетчерской, та с энтузиазмом смотрела на тарелки: — Ох и люблю я борщец! По-московски с колбаской, шкварками! — она подмигнула Тимуру. — Чего кислый такой? Сегодня вон и оладушки! — Да я… — он неопределенно мотнул головой. — Так с повидлом же! — она причмокнула — Сливовым! Тимур угукнул, соглашаясь, что оладушки — это сила, а потом спросил: — Ну как там новенький? Справляется? — Женечка-то? Старательный, только бестолковый, — она хихикнула, — Но хорошенький! Такой зайчик, так бы и съела! — Оладушков уже не хватает? Она снова хихикнула, подхватила поднос, пошла танцующей походкой к своему столику. Тимур пошел к своему, там уже ждал Санек, наворачивавший борщ по-московски. — От плана отстаю, — пояснил он, — а мне задерживаться нельзя, Ляльку из сада и так последней забираю. Тимур хотел было посочувствовать, как в дверях столовой появился новенький и замер, ну точь-в-точь косуля в свете фар, попадались иногда в поздних рейсах, стоит такая дурашка, глаза распахнула, ушками дерг-дерг. Тимуру показалось, что новенький сейчас развернется и ускачет. Но тут подошел Лешка, ухватил новенького за локоть повел к раздаче, что-то втолковывая, тот послушно и часто кивал, озираясь по сторонам. На Тимура Лешка даже не взглянул. — Вот же чудушко, — хмыкнул Санек, — и где только дружок твой его нашел? Тимур пожал плечами, помешал борщ ложкой, аппетит пропал напрочь. — Думаешь, про папашин личный автопром шутка? — Санек вытер губы. — Уж больно у Женечки ручки нежные, чтоб такие сохранить, надо хорошо устроиться. — И почему он, хорошо устроенный, здесь за 300 рубликов путевые заполняет? — вяло удивился Тимур. Лешка как раз пододвигал новенькому тарелку с теми самыми оладушками. Санек хмыкнул: — Кто хорошо устраивается, тот низко падает. И больно. Я до войны и не такое видел. — он понизил голос, хотя вряд ли кто мог его расслышать в звоне посуды и гуле голосов, — Слышал, что расстреляли недавно очередного, — он показал глазами на потолок, — героя войны, генерала. Ну, то есть думали, что герой, а оказалось — предатель и вредитель. Так что по-всякому бывает. Что по-всякому бывает, Тимур знал не понаслышке: в детдоме были и дети врагов народа. Да и мама не раз рассказывала, как их с Дона выслали в далёкую казахскую степь всей семьей. — Думаешь, он из этих? Санек, бережно заворачивавший в платок плюшку, обсыпанную сахаром, для Ляльки, пожал плечами: — Да кто ж его разберет. Мне вот любопытно: дружок-то твой чего в него вцепился. Ну, бывай! Небрежно брошенное «дружок» неприятно царапнуло. А друзьями-то они оставались еще? Лешка в сторону Тимура и не смотрел даже, общался, конечно, бригадир все-таки, но только по делу, в глаза не смотрел, Тимуру никак не удавалось поймать его взгляд, бесстрастный, направленный куда то за него. Ссоры у них редко, но случались и раньше, и Тимуру никогда не было зазорно первым подойти, виноват он был или нет, неважно. Что ж они, бабы что ли, рушить многолетнюю дружбу? Но сейчас все было по-другому, сложнее, запутаннее. Тимур знал, подойди он к Лешке, и придется признать что-то. К чему он не был готов, что не понимал до конца. А потому и держался в сторонке, скучал, конечно, столько лет вместе. Потому и стал наблюдать за новеньким. Женечкой. Женечка этот как приклеился к языку, сначала девушки стали так называть, а потом и остальные. Тимур наблюдал исподтишка. Понемногу новенький осваивался, подучился, накладные заполнял бисерным, но четким почерком, аккуратно, ни клякс, ни помарок. А еще он оказался совершенно безотказным, Тимур не раз и не два наблюдал, как он не возмущаясь приносил девушкам подносы в столовой, и оставался заканчивать за них работу. Тимур уходил из гаража последним. Домой он не спешил. Санек теперь постоянно находил какие-то дела или занимался с сестрой, даже подаренная гитара не радовала. Лежала на полке рядом с подаренным, но так и не надетым больше галстуком. А Лешка… Лешка на него и не смотрел теперь, обходил по широкой дуге, как чужого. И Тимур сам не понимал, что чувствует: то ли жгучую обиду, то ли тоску, то ли странное облегчение. Поэтому домой Тимур не пошел, а отправился в клуб, прошелся по широким светлым коридорам, в который раз полюбовался на огромные, в пол, окна, почитал объявления. На стадионе завода в 3 часа дня начнется футбольный матч между командами мастеров спортивных обществ «Металлург» и «Буревестник». Учебный комбинат завода. С 9 часов утра — занятия группы чертежников и химиков металлургического института, двух групп заводского техникума, рабфака, ФЗУ и курсов мастеров социалистического труда — слушателей, работающих в вечерних сменах. Вечером занимаются работающие в утренней смене. В зале читальни с 4 часов занимаются пропагандисты завода. Музыкальная комната с 9 час. утра до 5 час. вечера будет занята юными посетителями — детьми рабочих. У детей — очередной урок музыки. От нечего делать зашел в читальню, там было пусто, за окнами сгустились сентябрьские ранние сумерки, но в читальне горело несколько настольных ламп под уютными зелеными абажурами. За огромным столом над листом ватмана склонился Женечка. Сейчас он не выглядел таким дерганным, как обычно, тихонько мурлыкал себе под нос незнакомую мелодию и аккуратно выводил ярко-алыми буквами заголовок. Тимур снова удивился, сколько в нем девчачьего. Аккуратный, чуть вздернутый носик, пушистые ресницы. Но новенький почувствовал на себе чужой взгляд, поднял голову, ойкнул, и вся его безмятежность исчезла, он подобрался, сжался, как заяц, увидевший в небе сапсана. — Добрый вечер, — Тимур остался стоять в двери, заговорил негромко, — ты чего домой не идешь? Поздно уже. — Я… Вот надо плакат нарисовать. До завтра. — Новенький стиснул в руках кисточку. — Плакат? — Тимур удивился. — Тебе? Одному? — Ну, нет, просто… так получилось. Точнее, у них не получилось. — Теперь новенький сжимал несчастную кисточку так, что костяшки побелели. — Девушкам надо, дела разные, а у меня время есть же, так что я вечером могу. И вот… — он запутался в словах, выдохся и замолчал, глядя на Тимура несчастным глазами, но и этого хватило, чтобы понять в чем дело. Девушкам из диспетчерской поручили нарисовать агитационный плакат, а они все сбросили на безотказного Женечку. — То есть, попросили всех, а остался только ты, потому что у девушек дела, важные и неотложные? — Мне не трудно, и я рисовать люблю, — прошелестел безотказный новенький. Тимур подошел ближе, интересно было, что мог изобразить нервный, испуганно хлопающий ресницами Женечка. Тот заморгал, и подался вперед, словно хотел спрятать от Тимура свое творение. — Оно еще не готово совсем. Это так. Ну просто идея. Тимур глянул и не удержался от восхищенного: — Ого!!! Это… это… — он замер, не умея подобрать нужные слова. Плакат отличался от виденных ранее, с румяными пионерами, мужественными солдатами в гимнастерках или рабочими в комбинезонах и непременными молотами-долотами в руках. Лица суровые, ну или наоборот, все улыбаются уверенной широкой улыбкой. На картине — плакатом это уж точно не было — сначала Тимур увидел лишь нагромождение цветных пятен, и вдруг яркие, кричащие мазки словно бы сдвинулись, как стекляшки в калейдоскопе, и стало понятно, перед ним из черного бесформенного хаотичного вырастал прекрасный город, здания, невесомые стеклянные, или нет: хрустальные башни взлетали к синему прозрачному небу и их тонкие шпили растворялись в ярком, но не обжигающем солнечном свете. И было несомненно, что живут в этом чудном городе счастливые люди. — Это… плохо получилось? — А? — Тимур понял, что рассматривает невиданный город и молчит уже несколько минут, а Женечка стоит рядом. — Я говорю, что плохо, наверное, получилось? — он с силой закусил губу и сжал несчастную кисточку. — Нет! Это я такого не видел раньше! Красиво! — строго говоря, это слово совсем не описывало увиденное, но другого Тимур подобрать не мог. — Красиво? — Женечка подался вперед и просиял весь сразу, у него даже уши покраснели: — Девушки сказали, что нужно про то, что мы восстановим все. Вот я и решил показать. Видишь, вот тут, внизу, тяжелые цвета взял. А вот тут — легче и легче. — Потому что, когда ты счастлив, словно летаешь, а вот тяжелые мысли к земле тянут, — проговорил Тимур, разглядывая сияющий город. Никак не верилось, что это новенький нарисовал. Это Женечка-то? Выглядящий так, словно готов под стол от Тимура спрятаться, а от картины так и веяло силой, мощью, казалось, что волна радости и счастья сейчас выплеснется через края ватмана. Подобное мог сотворить кто-то очень и очень талантливый, подумал Тимур, и смелый, и сильный. Он неверяще уставился на Женечку. — Что ты у нас на заводе делаешь? У тебя талант такой! Как у Васнецова, например! тебе надо, ну… — он помедлил, где учат на Васнецовых, Тимур не знал, но новенький его прекрасно понял. — Я учился в МАХИ. На второй курс перешел. — Женька замолчал, нервно сжал пальцами одной руки собственное запястье. Тимур подождал продолжения, осторожно спросил: — А потом что-то случилось? — Нет! — Женя мотнул головой, сгорбился над ватманом, опять прячась от Тимура за острыми напряженными плечами и взлохмаченными прядями волос. — Ничего не случилось! Тимур увидел, как он впивается короткими ногтями в кожу, сильнее и сильнее, будто нарочно пытается сделать себе больно. — Я же… Слушай, — мягко заговорил Тимур, — Я просто помочь хочу, Женечка. — договорить он не успел, потому что новенький замотал головой, яростно сверкнул глазами: — Не называй меня так! Никогда! — отчеканил он. Спорить Тимур не стал: — Ну значит просто Женя. Евгений, Женька — красивое имя. Женька, сверливший его глазами, заморгал, и снова скукожился за столом: — Извини. Мне просто не нравится, когда так зовут, как девчонку. Он нервно одернул края пиджака, натягивая их на худые пальцы. «А пиджак-то Лешкин. Давно стал мал в плечах и короток, а этому все равно велик» — отметил Тимур. — Знаешь, я бы еще на другие твои картины посмотрел! Не по заказу, а твои! — сказал он, и Женя, торопливо запихивавший перья и карандаши в пенал, поднял голову, недоверчиво глядя из-под каштановых прядей. — Правда? — ответить Тимур не успел. — Вот ты где? А я обыскался, — раздалось от двери, — Лешка возник на пороге во всей своей холодной безупречности, подошел к ним, и Тимур вдруг отчетливо ощутил, что весь он, от стертых ботинок, до кончиков жестких черных волос, после рабочего тяжелого дня, пропах бензином и пылью, на рукаве мазутное пятно и вообще неплохо бы пойти душ принять. — Плакат. Девочки попросили помочь, и я… — Решил все сделать за них? — Лешка глянул на плакат, лицо осталось бесстрастным, но Тимур, знавший его как облупленного, вмиг отметил и недовольно приподнятую бровь, самую малость, и сжавшиеся губы. — Так не пойдет. — Что? Плохо, да? Некрасиво? — на Женьку было глядеть жалко, Тимур никогда не видел, чтобы человек так сразу, слета верил в свою никчемушность. — А я знал. Ну… просто… Тимур вот похвалил. Но я то знал, что плохо! — лицо его вдруг исказилось, и Женька, совершенно не свойственным ему до того решительным движением выхватил ватман, собираясь разорвать. — Не надо! — Стой! — закричали они одновременно, Лешка ухватил Женю за запястье, удерживая. — Ну ты чего? Тише. Тише, тише, — он кивнул Тимуру, и тот, поняв, осторожно забрал из Женькиных пальцев ватман. — Ты чего, чудак-человек? Я же не про картину прекрасную твою говорил. — Да? — Женька недоверчиво хлопал ресницами. — Я про девчонок! Не пойдет коллективную работу на одного перекладывать! Этот плакат мы заберем, а девушки завтра нарисуют другой, как полагается. — А этот куда? — А этот мне отдай! — Тимур улыбнулся, заметив одобрительный кивок Лешки, — я дома на стену повешу. И вообще, если что, отдавай мне, а то ты как Гоголь. — Почему Гоголь? — Женька наморщил нос, — я же не жгу ничего. — Вот и не надо! А то сигнализация сработает, шум поднимется! — шутка была так себе, но Женька захихикал, забавно наморщив нос. — Знаешь, не все могут чувствовать живопись, а ты сразу уловил. У тебя, наверное, интуиция хорошо развита и ну… ты понимающий. Потом повернулся к Лешке: — Ты представляешь, Тимур так почувствовал. — Не сказал бы, — Лешка обжег Тимура взглядом поверх каштановых Женечкиных прядей, — в чем Тимур разбирается, так это в моторах: урчит громко, пашет бесперебойно — и ладушки, а тонкие материи, это не его. — А может, я как раз хорошо понимаю, что моё, а что нет! — выпалил Тимур, он сам не вполне понял, что сказал, просто отреагировал на удар, как в драке, но неожиданно попал в цель. — Не твое, значит? — на щеках Лёшки снова загорелись неровные алые пятна, будто Тимур ему оплеух надавал, — Не твое? Да не больно то и надо! Я себе и получше… — он осекся. — Нам пора! — развернулся и рванул к двери, так и не выпустив Женечкино запястье, чуть ли не волоча его за собой. Но Женечка и не сопротивлялся, только посмотрел на Тимура смущенно, словно бы извиняясь за Лёшкину резкость. После у Тимура никак не получалось с Женькой поговорить, виделись, конечно, каждый день, но все как-то мельком, бестолково. Теперь Тимур ловил на себе два разных взгляда: колючий синий Лешкин, наполненный жгучей обидой, и мягкий застенчивый взгляд Женьки. И Тимуру казалось, что и тот, и другой, что-то не то что недоговаривают, это он никак не может понять что-то важное. Как-то вечером, когда Тимур один сидел в комнате отдыха, пытался сыграть простенькую мелодию на гитаре, но пальцы, непослушные, словно деревянные, никак не хотели правильно ложиться на неуступчивые струны. Гитара упрямилась, но и Тимур тоже уперся, сжав зубы, пытался перебороть непослушный инструмент и чем больше он злился, тем сильнее упиралась гитара, тем хуже у него получалось. — Надо мягче, — произнесли за спиной, взмокший от бесплодный усилий Тимур вздрогнул, оглянулся — у стола стоял Женька, вцепился в спинку высокого стула. — Мягче? — не сообразил Тимур. Женька покусал губу: — Ты играешь как… — он помолчал, подыскивая слова, — Ну вот как если бы я кисточку вот так держал. Женька достал из кармана карандаш ухватил его, сжав пальцы в кулак, еще гримасу состроил точь-в точь уголовник с заточкой. Тимур, не выдержав, рассмеялся: — А как надо? Я всё по науке делаю, — он кивнул на лежащую на столе книгу, покажи тогда. — Показать? — Женька оглянулся на дверь, словно присматривал путь к отступлению, потом посмотрел на Тимура, нервно дернул плечом и шагнул ближе с таким видом, словно перепрыгивает через бездонную пропасть. — Ты вот тут напряжён слишком. И вот… — узкие, но на удивление сильные ладони ухватили за плечи, заставляя выпрямить спину, — не горбись, спину прямо надо, понимаешь? Не ты к гитаре, гитара к тебе. Гриф вот та-ак. И кисти… не напрягай сильно. Женька объяснял серьёзно, хмурил брови, а Тимур беспрекословно выполнял указания, не делая ни одного лишнего движения, он как-то почувствовал, что сейчас очень важно не двигаться, не напугать. — Ты понял? — Женька снова отошел ближе к выходу, он раскраснелся, и выглядел так, словно только что преодолел какой-то невероятно трудный барьер. — Спасибо, — искренне сказал Тимур. Другого он бы обязательно хлопнул по плечу или руку бы пожал, но внутренний голос подсказывал, что сейчас эти простые дружеские жесты будут лишними. Сейчас ему надо замереть на месте, ни одного лишнего движения, ни одного резкого жеста. С того дня они с Женькой встречались, сначала редко, раз-два в неделю, потом чаще, почти каждый день, говорили о разном: о женькиных рисунках, о музыкальных успехах Тимура, весьма сомнительных, если честно. Про мечту Тимура стать дальнобойщиком. Короткие встречи эти оставляли странное сладко-горькое послевкусие, непривычно так открыто говорить с кем-то, кто не Лешка. Женька был совсем другой. И с Женькой было по-другому: свободней и проще, он не настаивал, не продавливал свое до конца, Женька, ужасно стеснительный, переживал, что Тимуру не понравятся его рисунки. Или что Тимур обидится на его советы, и еще о тысяче подобных вещей, о которых Лешке и в голову не пришло бы переживать. Женька был до странного неуклюжий и стесняясь этого, прятал от Тимура синяки на локтях и запястьях. А однажды, неловко улыбаясь и краснея, рассказал, как в темноте ударился скулой о косяк, теперь ссадину никуда не спрятать. Женька слушал серьёзно, без насмешек. Женька был славный и милый, и Тимур ни за что в жизни не признался бы себе, как ему хочется, чтобы он снова поправил его пальцы, неуклюже лежащие на грифе, или показал, как правильно сидеть. Не признался бы, что любуется им, как любовался бы девушкой, не признался бы, как сладко вибрирует что-то внутри, когда он смотрит на тонкие Женькины запястья, на длинные ресницы, на губы, сухие, искусанные и от этого почти всегда воспалённо-красные. И уж точно не признался бы, что задаётся вопросом, а обняться с Женькой — это будет так же, как Лёшкой? Или по-другому? Уж наверное, по-другому: мягче, нежнее. Но Женька почти всегда соблюдал дистанцию и, скорее всего, даже не отдавал себе в этом отчёта, но Тимур заметил. Если они встречались в комнате отдыха, Женька всегда садился так, чтобы между ним и Тимуром был стол или стул, если шли по аллее в парке, то не как с Лёшкой, плечом к плечу, нет, всегда дистанция, всегда странный танец, Тимур шаг вперед, Женечка шаг назад. Тимур никак не мог себе признаться, что не смотря на странную очарованность Женечкой, Лешка незримо присутствовал при их встречах. В том, как иногда воровато-виновато оглядывался Женечка, разговаривая с Тимуром, в его же неловком «Мне пора, мне там… ждёт… ждут…» И Тимур никак не мог перестать сравнивать, как было с Лёшкой. И как сейчас с Женечкой, и могли бы они втроём быть. Вместе?