Не кочегары мы!

В Сокольники Тимур всё-таки пошёл. Да и как иначе, раз Лёшка решил, что он должен пойти? Сначала Тимур хотел остаться в гараже после смены: Костик, новый шофер, жаловался, что у него движок как-то неправильно звучал, и Тимур, конечно, обещал посмотреть, что там к чему, да и просто помог бы парню освоиться, рассказал бы, как у них в бригаде устроено. Человек только-только на завод пришёл, не знает ничего, не бросать же! Не по-товарищески получается. У самого Тимура машина никогда и не ломалась, во-первых, он с любым, самым стареньким и капризным механизмом договориться мог, а во-вторых, Лешка, как начальник бригады, определил его на новенький, только-только с конвейера, грузовичок. А на тихий ропот недовольных заявил: — Когда будете водить, как Тимур, тогда и машину получите достойную. От такого было ужасно неудобно, новые машины наперечёт, и он пытался отговорить друга, объяснял, что ему все равно, на чем ездить, он любое корыто с колесами сам до ума доведет, но Лешка и слушать не стал: — Лучшему водителю — лучшая машина. Ну потом самым недовольным ещё досказал пару ласковых слов. Лёшка терпеть не мог, когда Тимура кто-то ругал или, того хуже, осуждал. В общем, помочь новенькому было совсем не сложно. Лешка, как услышал про планы Тимура остаться в гараже, а не с ним, с Лешкой, в парк пойти, промолчал, только хмыкнул, мол, делай, как знаешь. Но по недовольно сведённым бровям стало ясно: просто так не отстанет. И ведь прав Тимур оказался, как в воду глядел. Друг терпеливо выжидал до субботы. А вечером после смены зашел в душевую вроде бы за Тимуром, но увидев Костика, подошел, смерил неодобрительным взглядом — знал Тимур, как от такого мороз по коже продирает — и назидательно заметил, что каждый шофер на таком передовом заводе как «Серп и Молот» должен самостоятельно уметь ремонтировать доверенный ему транспорт. Вот встанет он на безлюдном участке и что тогда? Кого на помощь будет звать? И почему остальные должны в законный выходной с ним нянчиться, когда есть другие важные дела? Бедолага Костик, мокрый, встрепанный, так и не успевший одеться, залился краской и начал сбивчиво оправдываться: что просто случай сложный, ему подсказать бы немного, а дальше уж он сам… Лёшка слушал, не перебивая, не сводя с Костика немигающего холодного взгляда, а тот продолжал оправдываться, в неловких этих оправданиях путался и краснел, так что сил не было смотреть. Лешка уже и одетый, и причесанный как обычно — светлые в серебро волосы приглажены, идеальный пробор волосок к волоску, а несчастный встрепанный Костик перед ним в чем мать родила с ноги на ногу переминается, полотенцем прикрывается. Так что на мучения эти любоваться Тимур и не стал, подмигнул Косте ободряюще. — Ты прости, браток, я и забыл, что обещался в Сокольниках помочь. Давай с твоим грузовичком в понедельник утром? Сказал и спиной почувствовал, как Лешка недовольно сжал губы, но решил внимания не обращать, подошел к шкафчику, взял полотенце, чувствуя, как буром ввинчивается между лопаток раздражённый взгляд. Хлопнула дверь, и теперь уже Тимур укоризненно покосился на Лёшку: -Ну и стоило несчастного Костю так запугивать? Он одеться-то хоть успел? Или в исподнем сбежал? Зачем ты с ним так? Там делов-то было от силы на часок, а потом бы в парк. Лешка только фыркнул и рукой махнул, враз отметая и Костиковы страдания, и упрёки Тимура, и Тимура же планы на вечер. — Ничего, переживёт! Ты вообще чей друг? Мой или этого? — Твой, — Тимур почувствовал частую в последнее время смесь досады и нежности, Лёшка такой... Лёшка! — Чей же ещё. Но не стоило. — А раз мой, так нечего тебе со всякими возиться, — не договорив, раздражённо мотнул головой. — Да забудь ты! Смотри, что я достал! — он вынул из кармана маленький бумажный сверток, развернул. Тимур вздрогнул: в первую секунду почудилось, что в руках у Лешки блеснула гладким гибким телом змея. — Красота! — Лешка тряхнул ладонью, разворачивая яркий галстук: изумрудный с угольно-чёрными тонкими полосками наискосок. — Угу. Все девчата сегодня твои, — Тимур стащил полотенце с бедер, бросил на лавочку, потянулся за трусами. — А это для тебя, Тим, — Лешка шагнул ближе, протягивая галстук, — хорошо будет, ты примерь только, нет! Не трогай! Я сам! — и не дожидаясь ответа накинул на шею Тимуру скользкую петлю, затягивая. Ловко поправил мудрёный узел, разглаживая, невесомо касаясь разгоряченной кожи кончиками пальцев. Тимур замер, щекам почему-то стало горячо, но он устыдился этой неловкости. Это же Лешка! Что они, голяком друг друга не видели? Да в детдоме спали на одной кровати! А сколько раз он Лешке разбитые коленки зеленкой мазал? А… Мысли оборвались, потому что все было вроде бы и так — да не так. Лешка смотрел пристально, чуть сузив глаза, отчего взгляд казался каким-то хищным. — Ну вот. Красиво. Сам посмотри, — Лешка развернул его к висящему на стене зеркалу. В запотевшем стекле Тимур увидел себя: взлохмаченные жесткие чёрные волосы, растерянные зеленые глаза, казавшиеся еще ярче от того, что смуглую кожу ярким холодным всполохом рассекает матово поблескивающая ткань галстука. — Я поправлю, — Лешка стоял близко-близко, смотрел не отрываясь, Тимур почувствовал, как висок щекотнуло теплое дыхание, и по коже пробежала волна мурашек. — Леш, не надо, я не ношу, — проговорил он почему-то тихо, почти шепотом. — Смирно стой. Надо потуже, — тоже шепотом отозвался Лешка, и Тимур увидел, как у него нервно дернулся кадык. А потом петля на шее затянулась сильнее, не перекрывая доступ кислорода, но полной грудью уже не вдохнешь. Тимур дернулся, отступая, но Лешка вдруг перехватил галстук, будто уздечку, не позволяя шевельнуться, склонил голову на бок, разглядывая незнакомым совсем, непривычно жестким взглядом, и Тимур отчетливо ощутил: он стоит голый, с мокрыми встрепанными волосами, и только этот галстук-удавка на шее. И сразу стало стыдно за эту неловкость, глупо же. Ведь глупо? — Леша! — он откашлялся и сказал слишком громким и каким-то не своим бодрым голосом, — ну дай хоть одеться нормально! Лёшка вздрогнул, моргнул, словно просыпаясь, тряхнул головой, выпустил из крепко сжатых пальцев блестящую ткань, будто она обожгла кожу. — Одевайся! Я у проходной подожду, — развернулся и вышел, хлопнув дверью. Тимур покачал головой, начал развязывать галстук непослушными пальцами, но скользкий тугой узел всё никак не поддавался. Потом он долго и тщательно вытирался, одевался, пытаясь стряхнуть непонятную вязкую муть с души. Глупости! Сколько они с Лешкой знакомы? Десять лет почти. И с того момента, как еще пацанами познакомились в детдоме, были вместе, всегда друг-дружки держались. И когда их эвакуировали в самые опасные военные годы, и потом, в сорок пятом, и когда Лешка за них обоих решил рвануть не куда-нибудь, а в Москву, в знаменитый на весь СССР «Серп и Молот». Когда шел по огромной территории завода, по широкой аллее между корпусов, на душе стало легче. Все-таки пусть Лешка и перегибает и командует, но в чем он не прав? Зато Тимур часть огромного важного дела, занимается любимой работой. В войну «Серп и Молот» производил башни для танков, сейчас нужды в танках уже нет, но чтобы восстановить страну нужно много стали, много оборудования, и Тимур ужасно гордился тем, что он «серпач». В общем, когда дошел до заводских ворот, настроение выправилось, и осадок на душе улегся. Лешка, как обычно, ждал возле проходной, стоял не двигаясь, и выходящие огибали его высокую прямую фигуру. Подходя к нему, Тимур снова увидел Костю, но тот покосился на Лешку, махнул рукой неуверенно, и Тимур ободряюще крикнул: — Так в понедельник, договорились! И тут Лёшка с силой ухватил за локоть, развернул его к себе, процедил зло: — И чего тебе этот неумеха дался? Решил шефство взять? — Да просто парню помочь немного, мне несложно, а человеку приятно, он же и освоиться не успел, — устало ответил Тимур, этот негодующий тон он помнил с детдома, когда Лёшка вдруг оказывался не в одной с ним футбольной команде или в казаки-разбойники по разные стороны. Впрочем такого и было-то — по пальцам пересчитать можно, так-то они всегда в одной команде, всегда на одной стороне. Но и в эти считанные разы Лешка обижался, дулся, отказывался играть, если все не пересчитают заново. Как сейчас, все делал, чтобы Тимур был рядом, и бесполезно было спорить или переубеждать, что вот так жеребьёвка выпала, а вот в следующий раз… и они все равно друзья. Никаких доводов Лешка не слушал, только злился сильнее. Но если в детстве Тимур точно знал, что можно уйти в укромный уголок, прижать злющего, надутого как ёж Лешку к себе, и повторять раз за разом, что никуда Тимур не уйдет, что будет рядом всегда, всегда, всегда. И девятилетний худющий глазастый Лешка казался ужасно милым и трогательным, и здорово было для кого-то незаменимым стать, раз уж родной семьи не стало. Но что делать сейчас Тимур не знал. И Лешке уже не девять, да и Тимур больше не растерянный пацан, ищущий замену сгинувшей навсегда семье. — Ты слушаешь? — его бесцеремонно выдернули за локоть из некстати накативших воспоминаний. Лешка убедился, что Тимур слушает, и горячо заговорил про привычное: нельзя всю жизнь в гараже провести, нельзя возиться с чужими неумехами, надо в вечернюю школу и надо в Бригадмил. Опять начал, какое они полезное дело все вместе делают, помогая милиции следить за порядком, про то, как нужны такие люди, как Тимур, надежные, сильные и неглупые. И Тимур потом себя убеждал, что обидная заминка перед словом «неглупые» ему почудилась просто. Лешка вообще говорил много и убедительно, будто на партсобрании выступал, а в конце вздохнул и добавил: — Тим, ты знаешь как нужен? Да я без тебя никак! — и провел ребром ладони по шее, показывая, как именно нужен Тимур. Это было смешно, Лешка вымахал выше Тимура — немного, но все же выше. И спортом занимается, вон, плечи широченные. Да не бывает у них никаких ЧП, самое страшное — кто-то с выпивкой переберёт и всё. А потом в душу ледяной змеёй скользнула тревога: а вдруг именно в этот вечер, именно когда Тимур откажется и не пойдёт, что-то случится? Вдруг у перебравшего водки парня окажется заточка? И Лешке понадобится помощь? Так что в Сокольники Тимур решил пойти. И, конечно, подаренный Лешкой галстук надел, ну не обижать же друга? В Сокольниках было хорошо. Тимур смотрел на покрытые нежной зеленью деревья, рассеянный уютный свет фонарей, гуляющие парочки. Вдохнул, ощущая, что пахнет свежо и терпко: молодой травкой, рыхлой землёй, сахарной ватой. Тихо, мирно — и чего себя накрутил? — царапнул внутри неудобный вопрос. Да, здесь хорошо, но он-то не этого хотел. — Держи! — подошедший Лешка, улыбаясь, протянул холодный вафельный стаканчик, — твоё любимое, молочно-мандариновое. Тимур бросил взгляд на длинную очередь рядом с тележкой мороженщика, потом на сияющего Лешку, протягивающего мороженое, и впрямь его любимое. И недавние мысли, и смутное неясное недовольство и обида показались такими глупыми, несправедливыми. Ну в чем Лешка-то неправ? Вытащил из гаража в парк? Ну а так разве тут плохо? Движок этот в понедельник послушает, и действительно нужно из гаража выбираться. Мороженое приятной сладостью растекалось во рту, Тимур смаковал, прикрыв глаза, слушал, как музыканты заиграли новую мелодию. — Ну что? Хорошо тут? — Лешка, словно почувствовал перемену в настроении, дружески пихнул в бок. Глаза не обжигали синим ледяным, а смотрели тепло и ласково: — Я же говорил. Говорил, что тебе лучше со мной пойти. Музыка гремела, на танцплощадке толкались локтями многочисленные пары. «Листья осенние медленно падают, Птицы давно улетели» — доносилось с танцплощадки. И мелодия неожиданно разбередила давнишнюю мечту. — А знаешь, я всегда хотел научится играть. Помнишь, в детдоме еще вот шарманщика слушал и хотел шарманщиком стать! — И по дворам ходить? — хмыкнул Лёшка, но Тимур продолжил: — А потом узнал, что можно и без шарманки, я решил, что буду учиться! На гитаре. — А работать когда? А вечерняя школа? А Бригадмил? Тимур замолчал, обычно после разговоров с Лешкой он быстро сдавался, собственные мечты казались глупыми, детскими, но сегодня внутри что-то упрямилось. — Так я после работы. Ребята из ДК свой ансамбль организовать хотят, мне Шурка рассказал, позвал меня к ним, сказал что на первых порах и инструмент дадут, и научат, и… — Шурка это со сталелитейного? Такой… — Лешка до этого момента снисходительно слушавший, подобрался, сузил глаза, — такой… — он пощелкал пальцами, подбирая слово, — вихлястый? Вечно возле тебя в гараже отирается? — Да, он интересуется просто, что да как. — Ну да, больше-то поинтересоваться не у кого, — Лешка плотно сжал губы и в глазах промелькнуло редко сейчас появляющееся, но знакомое Тимуру выражение, с детдома знакомое. Там его друг иногда смотрел на чужой тощий пакетик с конфетами или на добавку в чужой тарелке. — Я смогу, — он выбросил потерявшее вкус мороженое в урну. — Сможешь? Вот как они сможешь? — Лешка резко мотнул подбородком в сторону летней эстрады. — Чтобы за душу брало, а не на потеху. Ну, помнишь, как там у Крылова было? — Леш, я… — Осел, Козел да косолапый Мишка затеяли сыграть квартет, так, кажется? — весело и зло продекламировал тот. — Ну, может, сразу и не получится, — Тимур перевел взгляд на музыкантов, думая, что вот так, конечно, не получится. А раз не выйдет, чтобы за душу брало, то может… — И начинать не стоит, — эхом закончил его мысли Лешка. — Я тебе, Тимур, друг. Потому правду говорю, а иначе зачем друзья нужны? Не хочу, чтоб ты посмешищем стал! Тимур хотел согласиться, слова-то Лешка говорил правильные, не поспоришь, но именно сегодня внутри что-то не хотело с ним соглашаться. «Опять в тебе внутренний ишак проснулся, Тимурка! — услышал он голос матери, — хворостиной не выбьешь!» Он открыл рот, сам еще не зная, что скажет, но Лешка качнул головой: — Не глупи, лучше глянь какие, — он улыбнулся проходящим мимо девушкам, те в ответ залились смущенным румянцем, но звонко захихикали хором, а потом еще заоглядывались. Лешка толкнул его локтем в бок: — Ты, главное, не теряйся. Я сейчас ребятам указания дам, подожди здесь, — и пошел к ждавшим его парням из Бригадмил. Тимур только плечами пожал: на него девушки никогда не оборачивались, и не хихикали краснея, и глазами не стреляли. Зачем? Если рядом его друг. Красавец, хоть сейчас на плакат. Высокий, стройный, плечи широкие, глаза синие. Голос командирский, и чемпион по прыжкам в воду, и по шахматам разряд, и комсорг, и отличник. Вот и сейчас Алексей раздает указания внимательно слушающим его членам Бригадмил. Тимур снова вспомнил, каким его друг был, когда впервые увиделись: белобрысый, тощий, весь коленки и локти, и растерянные огромные глаза, синие-синие, как озеро Иссык-Куль, виденное в далёком детстве. Тимур его появление пропустил, он тогда вообще мало интересовался происходящим вокруг. Всё никак не мог осознать, что огромная дружная семья, казавшаяся надежной и вечной, как громадный шестисотлетний карагач, окруженный молодой порослью, сгинула в пламени войны, остался он один. Сгинули все: и шумные черноволосые дядья, отцовские братья. И рослые статные тетки, материнская родня, ссыльные донские казачки, и нет больше доброй бабули, нет дедушки, нет отца. Похоронки начали приходить с самого начала войны, и после каждой из них в доме становилось тише и сумрачнее, плотнее сжимались губы матери и теток, всё меньше сказок рассказывала бабуля, даже дед перестал ворчать. Всё больше молчал, сидя во дворе, устремив взгляд выцветших глаз в никуда. Мимо дома, мимо сада, мимо Тимура. А потом из-за постоянных бомбёжек намертво встали эшелоны на станции Жанибек, и такой важный для Сталинграда груз оказался заблокирован. Чтобы скопившиеся на станции поезда тронулись, чтобы доставили жизненно необходимый груз и предотвратить еще более тяжелые жертвы и потери, железнодорожники станции решили восстановить пути. На работу вышли не только путейцы, но и многие жители райцентра, в том числе женщины и дети. Семья Тимура тоже вышла. Вся. Кроме самого Тимура, которого мама попросила присмотреть за младшим братом. — Ты уж присматривай за Стёпушкой, — мама ласково улыбаясь погладила Тимура по голове, — ты большой, сильный, а он, глянь, несмышленыш ещё. Поцеловала его напоследок и ушла, как оказалось, навсегда. Злополучную станцию, и вставший эшелон, и дружно работавших людей расстреляли безжалостные фашистские самолёты. Домой не вернулся никто. «Ты присматривай за братом» — звучал в ушах мамин голос, и Тимур присматривал. Утешал, обнимал по ночам, помогал собирать самые важные вещи в детдом, куда их отправили. Следил, чтоб не обижали, чтоб братишка не забрасывал учёбу… Присматривал. Да не углядел. Никто так и не узнал, как шебутной мальчишка вышел на улицу, почему оказался на берегу неглубокой, но коварно быстрой речонки. Что случилось: поскользнулся или полез за чем-то в воду, Тимур не узнал, да это было и неважно. Главное он и так знал — не уследил. Не доглядел. Был бы хорошим старшим братом, Стёпушка оставался бы рядом и сейчас. Так что появление Лёшки в детдоме он пропустил. Он к тому времени многое пропускал мимо: неважные детдомовские дела, ненужные уроки, даже новости с фронта, которые горячо обсуждали все от мала до велика — всё проходило мимо, не затрагивая, никак уже не задевая. С мальчишками он не общался, воспитателям отвечал угрюмо, неохотно. А новенькому, выпавшему из благополучной домашней жизни, как птенец из гнезда, в их образцово-показательном детдоме устроили темную в первый же вечер. Тимур наткнулся на него в уборной, когда всхлипывая и дрожа, тот пытался смыть кровь с лица, но она все струилась из разбитого носа. - Ты сядь, голову запрокинь и подожди, — безразлично посоветовал Тимур, — само пройдет. Новенький сверкнул глазами злобно и снова плеснул себе в лицо водой. Следовать совету он, видимо, из чистого упрямства не собирался. Тимур только плечами пожал, не хочет — его дело. Тимура это не касается. — Слышь! Тютя! Откуда такие тряпочки красивые? — В уборную вошел Дылда — главный детдомовский задира, а следом его подпевалы. В руке Дылда держал отрез яркой ткани. Потряс им в воздухе. — Отдай! — голос у новенького был хриплый — Это не твоё! Нельзя чужое брать. А это моё! Моё! — А здесь ничего твоего больше нет — всё общественное! — Дылда ощерился улыбкой, Тимур понял, что новенького сейчас снова будут бить. Не наигрались ещё. Не за то, что тот что-то сделал или не сделал. Просто за прожитые в семейном тепле и уюте годы, которых не было у обитателей детдома имени Надежды Крупской, за глупую веру в справедливость, за неуловимый домашний запах, еще не успевший выветриться. Степушку вот тоже сначала хотели отметелить, в детдоме это называлось проверкой на вшивость. Вот только у Степушки был Тимур. — Отдай, говорю! Этот мамино! — Тимур только вздохнул: ну нельзя же так подставляться! Все равно, что открыть беззащитное горло в драке, а Дылда и рад вцепиться. — Мамино? А мамочка-то где твоя? Бросила такого убогого и с хахалем в Гагры укатила? Или… погоди-ка… — Дылда сделал вид, что задумался, — так на кладбище небось, да? И тряпка эта ей без надобности уже! Тимур и моргнуть не успел, как новенький с хриплым воем сорвался с места, налетел на Дылду, но тот с легкостью увернулся, подставил подножку, ещё и дал пинка. Новенький вскрикнул тоненько, растянулся на полу, плечи у него подрагивали, пока он пытался встать. — Завязывай, Дылда. Поигрался и хватит, — не выдержал Тимур. Дылда покосился, решая, как будет лучше — послушаться или послать Тимура. Драться-то с ним никто не решался, знали, что себе дороже. — А тебе-то чё? — Дылда покрутил в пальцах пестрый платок, потом помахал им перед лицом все-таки поднявшегося на ноги новенького, а Тимур поморщился: теперь к разбитому носу добавилась стесанная скула, вот же неуклюжий! — Э! Давай в собачку-драчку! Отними! — Дылда решил продолжить веселье: перебросил комок ткани дружку, сам повернулся, ожидая, что наивный новенький сейчас начнет беспомощно подпрыгивать, пытаясь забрать свое, но просчитался. Тот молча кинулся в атаку и в этот раз умудрился сбить противника с ног, а тот, хотя и был вдвое крупнее, не ожидал нападения и не удержался на ногах, так что оба покатились по щербатому кафельному полу ругающимся, вопящим, пыхтящим клубком. — Чего встали! Растаскивайте! Акмактар! — крикнул Тимур растерявшимся пацанам и кинулся вперед, ухватил за ворот рубашки новенького, потащил на себя. Тот извивался, пытался вырваться и кинуться в самоубийственную драку, — Отдай! Слышишь! Отдай, сволочь! — он рвался, пытался достать Дылду, лягался длинными худыми ногами. Не глядя ударил по полуоткрытой оконной раме, окно захлопнулось и, не выдержав удара, стекло со звоном разлетелось по полу весело поблескивающим крошевом. — Ты чего творишь, придурок! — заорал кто-то из Дылдовых прихвостней. Порча детдомовского имущества в планы не входила. Тимур наконец крепко обхватил пацана поперёк туловища. — Тихо ты, эрмин! Да отдай ты ему! — это уже Дылде. — Забирай! Психанутый! — Дылда, рассчитывающий на развлечение, а не на полномасштабное побоище, вытер кровь с расцарапанной щеки, швырнул платок на пол. — И только попробуй ляпнуть кому-то. — Он погрозил кулаком и вышел, свита за ним. — Всё! Уже всё, эрмин, успокойся! — Тимур легонько встряхнул новенького. — Шум поднимешь, воспиталки набегут разбираться — всем плохо будет. Новенький перестал рваться, притих, только тяжело дышал. — Ну, вот и хорошо, — Тимур ослабил хватку, проверяя, не рванет ли вдогонку, потом вовсе разжал руки. — Умыться надо, все лицо в крови. Нехорошо. Он помог новенькому смыть с лица кровь, потом усадил его на широкий подоконник, запрокинул голову. — Так сиди. Пока кровь не остановится. Тот послушался, только внимательно следил синими глазами, сжимая в пальцах злосчастный платок. — Я Тимур. Уже полгода живу тут. Ты не бойся, здесь неплохо. Уроки интересные, кружки всякие есть. Шахматы любишь? — Тимур болтал, чтоб новенький успокоился немного, и тот действительно расслабился, перестал судорожно сжимать кулаки. — Тимур. Красиво. А ты откуда? — Казахстан знаешь? Степь? Иссык-Куль видел? — Тимур улыбнулся. — Ты как меня назвал сейчас? Я такого слова не знаю. — А? Эрмин. Это «горностай» по-нашему. Знаешь? Это зверёк такой. — Mustela erminea L, небольшой хищник из семейства куньих. Красивый грациозный зверек, имеющий летом буровато-рыжеватую окраску спины и низа, зимой — снежно белый мех. — Новенький шмыгнул носом и продолжил, — Обитает в тундрах, лесах, степях, на каменистом высокогорье и других местах. Подвижное, смелое животное. — Ого! Откуда знаешь? — поразился Тимур. — Ты как Глобус прямо! Ну наш учитель по географии, но он так не может! — Это из энциклопедии. Читал, вот и запомнил. У меня память хорошая. Новенький выпрямился, повертел головой, осторожно потрогал кончиками пальцев распухший нос. — Меня Алексей зовут, — и протянул Тимуру руку. — А почему ты меня эрмином назвал? Потому что я с этим разобрался, да? Как в книжке «красивый грациозный хищник»? Тимур прикусил изнутри щеку, чтобы не засмеяться и не обидеть: горностая новенький и впрямь напоминал, виденного ранней весной, отощавшего, взъерошенного, яростно сверкающего глазами. — Поэтому. Красивый и грациозный хищник, — он не удержался, погладил белобрысую макушку, а новенький вдруг всхлипнул, обхватил обеими руками, ткнулся многострадальным носом Тимуру в грудь, задышал часто и глубоко, будто пытался сдержать слёзы. Тимур сжал зубы от враз нахлынувшей резкой боли: не хотел ни этого доверия, ни этой близости. Он осторожно обхватил костлявые запястья, попытался отцепить пацана от себя, но тот отцепляться не хотел, прижался теснее. Потом вскинул голову, уставился громадными синими глазищами: — Будешь моим другом? Ведь будешь же, да? Только моим? — от необходимости отвечать его избавила прибежавшая все-таки воспитатель и поднявшаяся суматоха, но похоже в ответе Лёшка, уже все решивший и для себя и за него, не нуждался. С этого дня он от Тимура не отлипал, в столовой, в спальне, даже на уроках сел с Тимуром, заявив во всеуслышание, что Тимур — его лучший друг, а потому сидеть они будут вместе. Воспитатели подобное не пресекали, наоборот, то цвели умильными улыбками, то жалостливо качали головами и шептались, глядя на угрюмого Тимура. Прогнать решительно настроенного Лёшку духу не хватало, так что Тимур поначалу просто отмалчивался, потом неохотно начал отвечать и с удивлением обнаружил, что с Лёшкой интересно. Освоился он в детдоме быстро, сначала от нападок его защищал Тимур, а потом защита оказалась лишней. Драк Лешка не боялся и не избегал, но не это было главным, умел он говорить с людьми так, что его слушали, ему верили, шли за ним. Это он собрал футбольную команду. А ещё организовал побег из детдома в специальный отряд мальчишек-разведчиков, организованный якобы по приказу самого товарища Сталина. — Да вы сами подумайте! Тренированного бойца сразу заметят, а такого, как мы, кто заподозрит! Ну идет и идет, может, пастушонок, может, еще кто. А товарищ Сталин распорядился выдать каждому оружие боевое! Самое странное, что их побег на фронт почти удался, несостоявшийся отряд разведчиков сняли с товарного поезда только в соседнем городе. Несмотря на то, что влетело всем по первое число, авторитет Лешки среди детдомовских мальчишек поднялся на недосягаемую высоту, тем более, что тот продолжал фонтанировать идеями, как помочь Красной Армии. Это именно благодаря Лёшке они после детдома попали на один из самых лучших советских заводов, и именно из-за Лешки он сегодня здесь, а не… — Тимочка! Добрый вечер! — из воспоминаний его выдернул звонкий голос. Людочка — маленькая повариха из заводской столовой — стояла на парковой дорожке, в руках букет из пушистых мимоз. Тимур невольно улыбнулся: выглядела Людочка точь-в-точь как попугайчики в живом уголке. Маленькая, голосок звонкий, в ярко-желтом платье и на шее косыночка или платочек, зелёный, аж глаза резало. Кудряшки задорно топорщились в разные стороны, наверное, Людочка с ними что-то эдакое проделала. — Такой вечер хороший, да, Тимочка! А пригласи меня танцевать? Так танцевать хочется! — и сама уже отбивала каблучком ритм на асфальтовой дорожке, и Тимур уже протянул к ней руку. — Тимочка, а ты танцевать любишь? — Его зовут Тимур, — Лешка, оказывается, уже подошел, встал рядом и смотрел на Людочку так же, как на далёких уроках биологии разглядывал коллекции засушенных кузнечиков. — Добрый вечер, Людмила, — она стушевалась, но продолжала улыбаться немного растерянно, не понимая, что сделала не так. — Отдыхаете? Принарядились? Красиво. Ярко. Точь-в-точь как светофор, — он растянул губы в такой вежливой улыбке, что щеки у Людочки вспыхнули, враз она вся стала свекольного цвета: и щеки, и уши, и даже шея запылала, хотела что-то сказать, но не смогла — губы задрожали, развернулась и убежала, глухо стуча каблучками. — Ну зачем ты так с ней! Она же девушка! Потанцевать хотела! — Тимур сделал шаг вслед за убежавшей Людочкой, но Лешка цепко ухватил за локоть, не позволяя сдвинуться с места. — Я тебя уверяю, девицу эту кто только не танцует! Так что найдет себе кавалера на вечер! Не заскучает! — Ты её обидел! Зачем? — Да тебе-то что? — хватка на локте усилилась почти до боли. — Что ж ты вечно с кем-то. То с новеньким этим, то музыкантишка какой-то, теперь девица размалеванная. Тимур от удивления даже вырываться перестал. Лешка говорил тихо-тихо, на него не смотрел и выглядел спокойным, только на скулах играли желваки. — Почему… почему ты не видишь, что все эти люди… они не подходят! Не подходят тебе. Не нужно тебе с ними! — Лешка придвинулся так близко, что на Тимура пахнуло горьковатым ароматом одеколона, и от ощущения стягивающейся вокруг шеи фантомной петли дышать стало трудно. — А кто подходит? Ты? Синие глаза распахнулись и Тимур увидел, как стремительно расползается по радужке зрачок и взгляд у Лешки становится совсем уж дурной, а по щекам расползаются красные пятна. — Да что с тобой такое? — Тимур и не знал, что ответить, они раньше, бывало, спорили, пару раз и до драк доходило, не до настоящих, конечно, так, дружеская щенячья возня. Тимур хотел уж было извиниться, сам толком не понимая за что, и спросить, что не так, почему в последнее время Лёшка весь, как натянутая струна, он уж рот открыл когда по парку пронесся пронзительный женский визг, а потом вопль: «Убили!!!»