По-соседски

Арми растянулся на диване, свесив одну ногу с подлокотника так, что пятка почти касалась пола. В руках он лениво держал распечатанные листы, голос его, низкий и лениво-бархатный, разносился по тихой квартире. Он зачитывал очередной отрывок, но его внимание то и дело уплывало от текста. Его взгляд падал на фигурку у его ног. Тимоти лежал на полу, подложив под голову диванную подушку, и этот образ вызывал у Арми странное умиротворение. Он слушал, рассеянно водя пальцами по щиколотке Арми, то оттягивая отдельные волоски, то просто ощущая под подушечками теплую, живую кожу. Это легкое, почти невесомое прикосновение действовало на Арми магнетически. В его груди что-то сладко сжималось от мысли, что этот замкнутый, вечно смущающийся парень теперь так легко и доверчиво прикасается к нему. Как котенок, который, наконец, признал в тебе своего человека и требует ласки просто фактом своего присутствия. И Арми это безумно льстило. В новой сцене сатир, обычно озабоченный лишь плотскими утехами, обнаруживал нечто новое в своем нимфе — не только наивную сексуальность, но и доброту. — «И что же ты натворил, глупое дитя? — читал Арми, и на секунду его взгляд снова соскользнул на каштановые кудри внизу. Он поймал себя на мысли, что читает эти слова не только нимфу, но и тому, кто сейчас лениво водил пальцами по его лодыжке. — Ты подарил жизнь сегодня, не думая о том, какую смерть она принесет завтра». Ощущение было двойственным: с одной стороны, умиротворяюще-домашним, с другой — тревожаще-эротичным. Тепло от прикосновений Тимоти разливалось по коже приятной волной, и Арми ловил себя на том, что мысленно представляет, как эти же пальцы могли бы касаться других мест. Но он тут же гнал эти мысли прочь. Нет, это было не то. Вернее, не только то. Это было что-то большее — потребность в близости, а не просто в сексе. И эта потребность, исходившая от Тимоти, волновала его куда сильнее. Тимоти поднял взгляд на Арми, и на его губах расплылась задумчивая, теплая улыбка. — Это так… поэтично. Из зверя — в влюбленного. Арми, ты завозишь на ПорнПлэйс троянского коня! Арми усмехнулся, и его сердце сделало маленький кувырок. Тимоти понимал его. Как никто другой. Как и он понимал Тимоти. Он фыркнул, легонько дернул ногой, будто пытаясь высвободиться — не потому, что хотел прекратить эти пытки, а потому, что от этих мыслей кровь начинала пульсировать в висках чуть быстрее. Тимоти только крепче сжал щиколотку, продолжая гладить его стопу. — Продолжай. — Это пока все. Главное, чтобы меня не забраковали за излишний романтизм, — Арми откинул голову на спинку дивана, глядя в потолок, пытаясь отвлечься от навязчивого желания провести рукой по его взъерошенным волосам. Тимоти перевернулся на спину, не выпуская его ноги, поочередно щупая пальцы. Этот простой, бесхитростный жест заставлял Арми задерживать дыхание. — Да брось. Добавь еще секса, пусть он его так оттрахает, чтобы все философию съели и не поняли. — Ты прав, — выдохнул Арми. О, он был прав. И от этого осознания становилось еще жарче. Их разговор продолжился, они строили сюжет, но Арми уже почти не слышал собственных слов. Он утонул в этом моменте — в тишине квартиры, в тепле тела у его ног, в призрачном, но таком ощутимом поле доверия и взаимопонимания, что висело между ними. Он ловил каждое движение Тимоти, каждый вздох, и ему не хотелось, чтобы это заканчивалось. Внезапно его монолог разрезал мелодичный звон будильника. Арми с сожалением отвел взгляд от омеги. — Час ночи. И кому это ты должен в такое время? Тимоти вздохнул и наконец отпустил его ногу, потягиваясь, соблазнительно выгибая спинку. Арми проводил взглядом плавную линию его позвоночника, и в горле пересохло. — Что поделать. Съемки в три. Я пошел собираться. Он поднялся с пола, и в тот же миг Арми легонько шлепнул его под зад своей босой ногой. Ему безумно хотелось сохранить этот миг легкой, игривой близости. — С Богом, артист. — Эй! — фальшиво возмутился Тимоти, а после резко запрыгнул на Арми сверху. Они повозились в шуточной борьбе, смеясь, и Арми, захватив его в охапку, уткнулся лицом в его шею, вдохнув смесь запаха своего, пользуется гаденыш, геля для душа и чего-то неуловимо-своего омежьего. Он потрепал его по взъерошенным каштановым кудрям, и рука не желала отпускать. — Ну все, сдуру можешь прическу помять! — вырываясь, ворчал Тимоти, но его глаза смеялись. И пока Тимоти собирался, Арми стоял в дверном проеме, и чувство щемящей нежности смешивалось с грубой, животной волной желания. Он видел его оголенную спину, изящный изгиб талии, и его пальцы буквально физически ощущали память о прикосновении к его коже. — Кто ты сегодня, о прекраснопопый? — голос его и правда звучал хрипло, и Арми прочистил горло. Тимоти, одеваясь, прошел мимо, слегка задевая его плечом, и бросил с вызовом: — Я? Карманник. И смотри, не тяни ко мне руки. А то мой старший сломает тебе ноги. Уголки губ Арми поползли вверх. — Еще больше захотелось протянуть. Их взгляды встретились — и в этот миг все шутки испарились, осталась только голая, вибрирующая напряженность. Арми видел то же самое в широких зеленых глазах Тимоти: притяжение, страх, вопрос и готовность. — Ладно, не буду мешать. Удачи, — Арми оттолкнулся от косяка, чтобы не сделать чего-то глупого, например, не прижать его к стене и не проверить, насколько реальны его угрозы. - А я пойду потрахаю сатира с нимформ, чтобы серия была завершенной. — Удачно потрахаться, — крикнул ему вслед Тимоти. — О, они прекрасно потрахаются, — усмехнулся Арми. И тогда Тимоти, стоя в проеме, выдал свою реплику, которая повисла в воздухе: - Тебе потрахаться? Арми обернулся и вопросительно вскинул брови не поймав мысль. - Что? — Ну кого ты там водишь... Можешь сегодня позвать. Я до утра точно не прийду, - просто ответил Тимоти, вернее он зотел звучать просто, но некоторая нервозность и дерганность его выдала. Арми замер. Эта фраза ударила прямо в солнечное сплетение. Она была одновременно и проявлением ревности, и проверкой, и странным, извращенным разрешением. Но больше всего — криком о помощи, приглашением, маскирующимся под безразличие. «Скажи, — словно говорила она. — Скажи, что мне не из-за кого ревновать. Скажи, что здесь нужен только я». Арми нахмурил брови, задумчиво посмотрев в сторону, и усмехнулся. Но ничего не сказал. Потому что любые слова сейчас были бы неправильными. Потому что ему нужно было время, чтобы эта гремучая смесь нежности и желания внутри него улеглась и превратилась во что-то осмысленное. Он молча отворачивался, закрывая за собой дверь, оставляя Тимоти наедине с его сомнениями. Тимоти стушевался. Зачем я это брякнул?