Критерий разумности - 15

Виталий Виноградов Как-то очень просто мы восприняли малыша, за которым установилась кличка «крокодильчик», хотя он скорее на динозавра из учебника истории похож. Но меня-то этому учили… Кстати, а почему во время курсов специальной подготовки нас приучали к тому, что мы можем инопланетян встретить? Кроме того, если уже были известны гравитаторы, зачем нам невесомость? Возможно, для движения в открытом космосе вне корабля, но тогда на борту и скафандры должны быть. Поищем. Ладно, меня, предположим, учили, но Аленка малыша пока неведомого пола восприняла сразу, всей душой, и ей все равно, как он выглядит. Вот это любопытно, кстати. Классическая медицина ответа на вопрос «как так?» не дает. Не учитывается в классической медицине возможность общения с инопланетянами. Тем не менее очень необычно получается. Для меня-то, конечно, чужих детей быть не может, учитывая, что сам я был как раз чужим все свое детство, но Аленка-то домашняя девочка. Необычно. — Давай искупаем малыша, — предлагаю я дочери. — Во-первых, даже если комбинезон заботится о туалете, то все равно надо, во-вторых, хотя бы пол узнаем. — Ой, точно! — спохватывается она, направляясь в сторону каюты. — Сейчас нашего маленького помоем, чтобы шкурка не чесалась, — она с ним почти сюсюкает, что «крокодильчику» нравится. Не то, что говорят, он же нас пока не понимает, а как — интонации. С младенцами очень важны интонации, да и другие дети, постарше, прежде всего именно на интонации реагируют. Вот и малыш так же. Странно, или у него был опыт с людьми, или вообще никакого опыта не было, то есть живых существ он не видел. Аленка в это время делает теплую воду в ванне, но останавливается, вопросительно глядя на меня. Отчего она так смотрит, мне понятно: не знает температурного режима. — Температура должна быть чуть горячее, чем внутри комбинезона, — объясняю я, на что дочка понятливо кивает. Тут главное, чтобы малыша касалась та, кого он принимает мамой, а он ее совершенно точно мамой воспринимает, мне-то это хорошо видно. Вот я подставляю ладони, чтобы подержать нашего «крокодильчика», пока его Аленка раздевает, причем на мои руки он никак не реагирует. Это, кстати, опять же необычно, дети чаще всего хоть как-то реагируют. — Девочка, получается? — удивляется дочка, стянув комбинезон с ребенка. — Получается, девочка, — киваю я, решив не уточнять, что строение может быть разным. То есть анатомически пол можно определить по другим признакам. Малышу, на самом деле, все равно, а нам с именем проще. — Тогда ты у меня Маришей будешь, — сообщает «крокодильчику» Аленка. — Оно и рычится, и мурлыкается, и шипится. Нравится? — Мариша, — повторяю я за ней, а малышка, как мне кажется, улыбается. По ее мордочке это определять я не умею, конечно, но вот есть у меня такое внутреннее ощущение. — Командир необходим в рубке, — звучит голос речевого информатора. Значит, что-то случилось. Я почти бегом направляюсь в рубку, внутренне надеясь на то, что это не родственники «крокодильчика». Вбежав в рубку, падаю за пульт, в первую очередь пробежав его глазами. Индикатор скорости корабля заставляет меня замереть: красная отметка стоит на нуле. Но мы же не тормозили, как так? Поднимаю взгляд, чтобы взглянуть по курсу, а там прямо перед нами висит чужой звездолет. Видимо, это он остановил нас… Нажимаю кнопку установления связи. — Звездолет «Паллада» приветствует братьев по разуму, — сообщаю я и, вспомнив древние фильмы, добавляю: — Мы идем с миром! — Безухая обезьяна! — скрежещущим голосом, но по-русски, звучит в ответ. — Ты отдашь нам зеленое мясо, иначе смерть! И вот тут я понимаю несколько вещей. Во-первых, говорят по-русски — это значит, что мгновенно расшифровали язык, то есть развитие на высоком уровне. Во-вторых, именно оскорбительно-уничижительное начало показывает брезгливое в лучшем случае отношение, а это значит — никто нас не отпустит. Жалко, что дети погибнут, но они уйдут во сне, без мучений. Вопрос в том, что я могу сделать? Ребенка они назвали именно мясом, то есть явно не с любовью к нему. Да и нас… Сейчас будем общаться, а пока я включаю накачку орудия противометеоритной защиты, параллельно разворачивая двигатели гравитационного пояса вперед. — Ты не получишь ребенка, неизвестный, — качаю я головой. — Это наше дитя. — Он чужой тебе! Отдай, и я открою тайну твоего рождения! — настаивает неизвестный, явно читая мои мысли, потому что такие подробности ему знать неоткуда. — Чужих детей не бывает, — улыбаюсь я, готовясь к бою. — Ребенок не может быть чужим. — И ты нападешь, зная, что я сильнее тебя? — уже с интересом спрашивает меня так и не представившийся инопланетянин. — За наших детей мы разорвем на куски кого угодно, — отвечаю я, понимая: еще мгновение, и будет поздно. Надо решаться. Инопланетянин еще пытается угрожать, что-то обещать, но в тот момент, когда я уже готов нажать кнопку, вдруг исчезает. Удивленно оглядевшись, я цепляюсь взглядом за индикатор скорости — он показывает субсветовую, нормальную для нас скорость. Как будто и не было ничего, только руки дрожат. Ко мне подбегает Аленка, принявшись обнимать и благодарить, хотя, за что, я сразу и не понимаю. Пытаясь привести мысли в порядок, обнимаю дочку вместе с Маришкой, успокаивая обеих. Что это было, понять просто невозможно. Из фантастических предположений — кто-то захотел проверить, на что мы согласны пойти ради ребенка чужой расы, при этом довольно четко указав на то, что и нас не отпустят. — Постой-ка, — я придерживаю Аленку, осторожно прижимая ее к себе, а сам одной рукой на пульте пытаюсь определить, показалось мне или нет. Еще не помню, когда встать успел, так что вполне могло и почудиться. — Сейчас посмотрим историю. — Ага… А я… Я иду… А потом они… И ты… — она что-то рассказать хочет, но не может — эмоции не дают. Хорошо, хоть не плачет и не пугает ребенка. — Погоди, сейчас расскажешь, — останавливаю я дочку, а сам вглядываюсь в параметры системы регистрации. — То есть было на самом деле. Ну-ка, пойдем… Надо ребенка успокоить, расспросить и подумать. Резкое изменение скорости система зарегистрировала, значит, ничего мне не причудилось и к психиатрам, которых тут нет, бежать рано. А раз все происходило на самом деле, то возможны еще сюрпризы. Так что сначала выслушаю Аленку, а затем уже и думать стану. Алена Катышева Папу вызывают в рубку, а мы заканчиваем с мытьем. Подумав, я решаю вернуть комбинезон — ведь не зря же ребенок в нем был? Придет папа, может, и сменим, хотя я не знаю, есть ли у нас подгузники. Вот я вытираю малышку, которой явно понравилось купание, одеваю и выношу в каюту, когда это случается. Сначала мне кажется, будто волна какая проходит сквозь каюту, и появляется… — Что за дрянь у тебя в руках?! — передо мной… папа. — Выбрось немедленно! Он замахивается на меня палкой… ну, той самой, а я закрываю Маришу собой от него. Так страшно ждать удара, но я не хочу говорить с этим… нелюдем. Я не помню, видела ли я его труп, но он угрожает мне, а я целую мою малышку, уговаривая ее не слушать, поворачиваюсь спиной, стараясь не дрожать от страха. — Ты променяла нас на инопланетный отброс, убивший твою мать! — орет тот, кто был моим отцом, но сейчас уже просто не может им быть. — Неблагодарная тварь! Я придушу эту мерзость! — Не смей подходить ко мне! — кричу я наконец и бегу в сторону рубки. — Папа! Папа! — Будь ты проклята! — несется мне вослед. Меня никто не преследует, а в рубке папа нас готовится защищать. Остановившись на пороге, я слышу его слова, и слезы сами текут по щекам, ну а потом он меня обнимает. Я совершенно не понимаю, что это было, да и малышка испуганно шипит, но я зацеловываю ее, успокаивая. Мне так страшно, что бывший родитель может вернуться, его слова болью отдаются в сердце, а проклятие будто жжет душу, но я не отдам им мою малышку, никогда и ни за что. — Пойдем-ка, — папа ведет меня прочь из рубки. Он что-то перед этим делает с экраном на его пульте, а потом только кивает и уводит меня. Мне кажется, он что-то говорит, но я только плачу и целую мое чудо, вцепившееся в меня до боли буквально. Маленькая моя, самая лучшая на свете доченька. Никому я тебя не отдам. И вот я, сама не понимая, как именно, вдруг оказываюсь на стуле в столовой. Передо мной теплый чай, какие-то бублики в тарелке, а меня обнимает самый лучший на свете человек — мой папа. Настоящий, а не то, что было совсем недавно. — Рассказывай, доченька, — ласково просит он меня. — Там был… отец, — едва выдавливаю я это слово. — Он проклял меня, потому что я защищала мое солнышко, — объясняю ему. — Чуть не побил, но почему-то не стал, а только орал. — То есть проверили нас обоих, — вздыхает папа. — Интересно зачем? — Н-не знаю, — я начинаю дрожать от всего перенесенного, но он сильнее обнимает меня и помогает чай попить. — Сейчас Аленушка попьет и успокоится, и Мариша плакать не будет, — гладит он нас обеих по головам, отчего мне становится спокойнее на душе. Я действительно начинаю успокаиваться постепенно, рассказывая папе детали происшествия, а он задумывается. Почему вдруг? Ведь он сам был готов за нас драться, я же слышала! Но что-то ему в моем рассказе не нравится или смущает, возможно… — Да, Аленушка, теперь у меня есть идеи на тему того, что произошло, — кивает папа. — Представь, ты отдала кому-то ребенка своего народа и хочешь проверить, насколько он в чужих руках в безопасности. — Ты хочешь сказать, нас просто проверяли? — доходит до меня. — Но зачем же так? — Значит, другого метода у них нет, а ты показала себя настоящей мамой, Аленушка, — улыбается он мне. — Такой дочкой можно только гордиться. От его слов плакать хочется, потому что мне такого никто и никогда не говорил. А они такие волшебные, потому что папа же сказал! И я уже почти готова расплакаться, когда снова громом с ясного неба звучит та же самая фраза, с которой все началось. И от этой фразы я пугаюсь, но папина рука меня успокаивает. — Командир необходим в рубке, — произносит механический равнодушный голос. — Допивай и пойдем, малышка, — улыбается мне папа, а я поднимаюсь на ноги, осторожно держа мою маленькую девочку неважно какой расы. Я сама еще не совсем взрослая, мне восемнадцать всего, но у меня есть доченька, самая-самая моя, и я ее никому не отдам. Папа поддерживает меня, даря уверенность, а я в этот момент понимаю… Я понимаю, как все-таки отличались мои родители от него. Однажды я спрошу его, почему он такой, потому что мне это очень важно узнать, ведь мои биологические родители… А были ли они биологическими? Но папа же говорил, кажется… Не помню. От столовой до рубки два шага всего, а я уже не дрожу, вот совсем, как будто он что-то волшебное сделал и теперь я могу не бояться. Из коридора никто не выскакивает, хотя дверь моей каюты открыта, я отсюда вижу. Значит… он исчез? Ну тот, страшный, похожий на отца из старой, уже почти исчезнувшей жизни. — Опаньки, — от неожиданности произносит папа, едва мы только входим в рубку, и я поднимаю взгляд. Я же Маришку целую, что ей нравится, но когда папа так реагирует, сразу же голову поднимаю, чтобы увидеть, что именно его так удивило. А там стоит дядька такой высокий, у него волосы белые, и уши острые, как у эльфов из старых сказок, глаза серебристые и, по-моему, светятся еще. Лицо вытянутое, а тело белой накидкой сверху донизу закрыто, поэтому я не знаю, толстый он или тощий, но по-моему, худой, потому что лицо не круглое. — Дикие народы мы не испытываем, — произносит это существо, причем по-русски. — Но вы показали свой разум, а затем прошли Испытание. — Что это за испытание? — интересуется папа, а Маришка дядю явно узнает, она мне на него пальцем показывает и что-то стрекочет непонятное. — Это Испытание Разума, — торжественно говорит наш странный гость. — Но ваш народ еще не разумен, поэтому мы поможем вам переместиться к тем вам, что уже доказали свой Разум. — Ничего не понимаю, — признаюсь я. — А попроще можно? И вот тут происходит несколько событий сразу: наш собеседник просто исчезает, как будто растворяется в воздухе, а прямо перед носом корабля появляется воронка черная с яркими цветастыми краями. Миг — и корабль будто ухает в колодец, папа прыгает за пульт, ну и я в кресло падаю. Очень красивое зрелище, просто слов нет. Плазменные яркие разряды пролетают, кажется, перед самым нашим носом, а папа сначала ведет корабль, а затем начинает тормозить, только у него не получается совсем, как будто в этом месте и затормозить невозможно. Проходит, кажется, совсем немного времени — или очень много, потому что часы себя очень странно ведут, когда наконец он подключает гравитационные двигатели. Такое чувство, что мы тут остановились во времени, но при этом, кажется, корабль начинает замедляться. Или мне это только кажется? Тихо шипит Маришка, а я не понимаю, что происходит, но не спешу пугаться. Ведь вроде бы ничего страшного нет?