Критерий разумности - 15

Виталий Виноградов Я решил поучить Аленку управлению звездолетом. Во-первых, мало ли что со мной может случиться, во-вторых, нам еще довольно долго лететь до точки коррекции. Алена не хочет укладываться в капсулу, ей поговорить хочется, да и время провести, вот я и подумал: отчего бы нет? Программа полетной симуляции у нас есть, а работать с пультом девочке довольно комфортно. — Гравитационные двигатели на штангах расположены, поэтому ими можно дать импульс, — показываю я ей, как управляется эта группа. — При этом лучше всего на экран смотреть, если целишься в определенную точку, или по курсу, если нет. Понимаешь? — Ага, — кивает она, а потом показывает мне рукой: — А это что за звездочка? — А вот можем ее рассмотреть поближе, — отвечаю я, решив, что самое время объяснить про телескоп. — Видишь, труба у нас впереди? — Вижу, — кивает умница моя. — Это для того, чтобы смотреть? Звездочка, на которую обратила внимание Аленка, действительно странная: синий свет у нее, что необычно, хоть и встречается. А телескоп, пусть и устроен не очень удобно, для навигации штука важная. Я встаю со своего места, подхожу к тумбе, стоящей прямо перед моим пультом, и показываю окуляры девушке. — Это телескоп, — объясняю я. — Смотришь в окуляр и подкручиваешь вот здесь увеличение. Она наклоняется, заглядывая, а я размышляю, хватит ли степени свободы трубы, чтобы непонятную звездочку рассмотреть. Аленушка приглушенно охает, вызывая у меня любопытство, а затем медленно распрямляется. Минуту где-то она смотрит по курсу — сквозь остекление, затем поворачивается ко мне. — А она спиралевидная, — негромко произносит доченька. — Дай-ка я посмотрю, — уже сильно заинтригованный, подхожу к тумбе, чтобы рассмотреть странную звезду. В окуляре довольно крупно, ведь я настроек не сбивал, виден… чужой звездолет спиралевидной вытянутой формы, в задней части которого сияют ярким синим светом… хм… похоже, что двигатели. Я рассматриваю неизвестный корабль, ведь любопытно очень, а затем вздыхаю. Не знаю, правильным ли будет его приветствовать, ведь он может оказаться и враждебным. — Это инопланетный корабль, Аленушка, — объясняю я дочке. — Он совсем не похож на известные нам, но звать мы его тем не менее не будем. — Потому что он может быть таким же? — отчего-то всхлипнув, спрашивает она. — Потому что он может оказаться недружественным, — отвечаю я, а затем добавляю, погладив Аленку: — Ну и кроме того, как мы поймем друг друга? — Тогда пусть летит, — кивает она, грустно улыбнувшись. — Здесь-то нас спасти будет некому… Я тоже, на самом деле, так думаю — пусть летит. Наговариваю сообщение для бортжурнала, подробно описав неизвестного, ну и передаю сообщение в направлении основного конвоя, хотя шансы нас услышать у них мизерны — расположения эскадры я не знаю, а точно считать мне не хочется. Мне кажется, нас услышали, особенно фразу «не агрессивен», но так как ничего не происходит, то я не задумываюсь. Посмотрев некоторое время вослед уходящему звездолету, я решаю показать, как именно можно проверить свое местоположение. Рассказывая о положении звезд, провожу несложные расчеты, понимая, что точка хоть и незначительно, но от расчетной отличается. Правда, учитывая, что знания мои теоретические только, как и у всех людей, то я не беспокоюсь, пометив в бортовом журнале уже новую точку. — Значит, мы летим вот к этой звезде, да? — дочка быстро находит на карте нужное. — Да, Аленушка, — киваю я, пытаясь понять, откуда у нас лишние четыре светомесяца появились. — Там мы повернем в нужном направлении и отправимся спать на десятилетия. — Ясно… — негромко произносит она. — И до тех пор ты не будешь спать, а учить меня станешь, да? — Если захочешь, — улыбаюсь я ей. — Конечно же, я захочу, — Аленка буквально ко мне ластится. — А еще мне нравится с тобой разговаривать. Ты всегда на вопросы отвечаешь. Тут ответа не требуется, поэтому я просто слежу за неизвестным звездолетом, мысленно желая ему удачи. Мне кажется, там добрые существа летят, правильные, но при этом я действительно не знаю, как мы будем договариваться. А хотелось бы, конечно, поговорить. Заканчивая учить дочь в рубке, я предлагаю Аленке отправиться в столовую подкрепиться. Голод просыпается, да и по времени пора бы. Дочка любит за руку мою держаться, когда мы куда-то идем, но я эту тему не поднимаю — как врач, отлично знаю, в чем может быть дело, учитывая все выясненное. Интересно мне, у всех эвакуированных так или мои особенные оказались? Выяснить это пока вряд ли получится, так что отложим вопрос. На обед у нас нынче курочка-гриль с хрустящей жареной картошкой, которой я и занимаюсь. Пока есть свежие продукты, стоит питаться именно ими, химией всякой успеем еще. И вот пока я готовлю, раздумываю. Можно сказать, что эта встреча — первая, ибо с «чужаками» на Земле явно не все так просто. А тут просто посмотрели друг на друга и разошлись как в море корабли. Отчего-то я уверен в том, что мы именно друг на друга посмотрели, то есть нас тоже увидели. Длинный узкий звездолет с фермой ядерного двигателя, конечно, не идет ни в какое сравнение с изящными формами встреченного нами, но тем не менее никто не стал на нас нападать. Или не посчитали слабыми, или по какой-то другой причине. Но в любом случае к лучшему, что мы встретились. Раз на нас сразу же не напали, то это уже очень хорошо — значит, во Вселенной есть и те, кто предпочитает мир. Вот бы с такими подружиться. Внося шкворчащую сковородку в столовую, я вижу Аленку, застывшую в позе напряженного ожидания. Вот она подпрыгнула на стуле, кинувшись помогать. С дочкой, кстати, тоже многое непонятно — многие блюда она видит впервые в жизни. Да и по ее собственным рассказам, родители ее то производили впечатление роботов, то внезапно оживали. Кстати о роботах… — Приятного аппетита, — желаю я своей дочери. — Спасибо, и тебе тоже, папа, — отвечает она мне. Очень быстро она меня именно папой назвала, да еще и эмоции в это слово вкладывает просто необыкновенные. Любопытно это очень, ведь реакции не соответствуют рассказам. Говорит она о семье с временами суровым воспитанием, а ведет себя зачастую, как дитя войны, а это совсем разные вещи. Так вот, о роботах. По идее, у нас на корабле они должны присутствовать, но я ни одного не видел. Надо будет попозже посмотреть, вдруг к делу приставить можно? Алена Катышева Очень вкусно папа готовит… Вот кто бы мог подумать: мужчина — и готовит, да так, что пальчики оближешь! Я без него, наверное, на одних кашах бы сидела, а сейчас вот наслаждаюсь. Что-то странное со мной происходит, на самом деле, такое ощущение, что именно он был моим настоящим папой, а родители… И сержусь я на себя за такие мысли, но ничего поделать не могу — все равно они возникают. Иногда я, как маленькая, но тут на меня прикрикнуть некому, а папа точно не будет. Почему я ему так доверяю? Я ем с наслаждением, и радуюсь тому, что думать ни о чем не надо. Дети спят, а папа очень заботливый, и все, что нужно, он мне скажет. Не надо больше бояться травли и шагов за спиной тоже — нет тут никого, кроме нас. И хорошо это, что нет. Люди все на кораблях, которые летят куда-то отдельно от нас. Мы тоже летим, нам еще долго, и пока что мы в безопасности. Хорошо, что мне именно такой папа достался, ведь он говорит, что дети — самые важные, и я знаю, он именно так и думает. Доев, беру тарелки, чтобы их в очиститель положить. Здесь никто не заставляет мыть посуду руками, есть устройства, очищающие ее автоматически. Вот я кладу тарелки и стаканы, закрываю крышку и нажимаю кнопку, а потом возвращаюсь к папе. Очень интересно, о чем папа еще расскажет, потому что он очень много интересного знает. Мне временами кажется, что я вообще ничему не училась, потому что даже простые вещи воспринимаются как откровение. — Пойдем телевизор посмотрим, — предлагает мне папа. — Что-нибудь совсем детское из тех времен, когда дети считались самыми важными. — А разве было такое? — удивляюсь я, перебирая свои более чем скудные познания в истории. — А вот я тебе расскажу, — улыбается он, вставая из-за стола. — Ну что, пойдем? — Да! — радостно отвечаю я, а хочется мне при этом прыгать, как младшим. Мы выходим в коридор, когда я слышу это. Тихий царапающий звук, а затем и шипение, меня очень удивляющее, потому что спят же все. Переглянувшись со ставшим сразу очень серьезным папой, я поворачиваю направо, прямо в коридор, где каюты расположены. Освещение здесь редкое, ведь пока младшие спят, делать нам там совершенно нечего. Наверное, поэтому я не сразу вижу сидящего на полу… — Ой, крокодильчик! — восклицаю я, лишь затем поняв, что это не совсем крокодильчик. В серебристом комбинезоне сидит некто зелененький, только челюсть у него скруглена, и хотя на первый взгляд он похож на крокодила, но приглядевшись, я понимаю — пасть не такая большая, а еще он шипит и плачет. Наверное, шипение и есть плач, потому что другого объяснения я не вижу. — Ребенок, — констатирует папа, как-то очень мягко беря на руки нашу шипящую находку. — Откуда ты тут, ребенок? — очень ласково спрашивает он, на что найденыш перестает издавать эти звуки, что-то непонятное спросив. Откуда-то я точно знаю, что это вопрос, но вот откуда… — Крхштаа, ырк? — интересуется малыш. Он по размеру с годовалого ребенка, может, меньше даже. — Я не понимаю тебя, малыш, — качает папа головой, по-прежнему разговаривая очень ласково. — Но мы тебя сначала покормим, а потом будем разбираться. Мы возвращаемся в столовую, при этом найденыш совсем не возражает против папиных рук, только тихонечко покряхтывает. Какие-то такие он звуки издает. При этом папа будто и не удивляется явно инопланетному существу, а я вот чувствую себя очень странно. Я вижу, конечно, что это ребенок, поэтому тянусь его погладить. — Подержи малыша, пожалуйста, — передает мне его папа. — Сейчас мы поищем, чем покормить такое солнышко. — Ты солнышко, — сообщаю я найденышу. — Очень хороший и милый. Папа, надо его как-нибудь назвать… — Надо — назовем, — улыбается папа, что-то готовя. — Судя по зубкам, он хищник, поэтому будет вареное мясо, но немного. Кто знает, как он на незнакомую еду отреагирует. — Наверное, я его бояться должна, — задумавшись, произношу, — но он же лапочка просто. Неназванный пока малыш поднимает мордочку, вглядываясь мне в глаза, а я стараюсь на него как могу ласково смотреть, ну вот как на Лику. И реагирует он точно так же — вцепляется своими лапками, прижимаясь ко мне. Совсем на нас непохожий, я таких никогда не видела, но он малыш совсем. Я вдруг понимаю, что означает папина фраза о том, что не бывает чужих детей. Действительно, получается, не бывает… — Ой, а как со сном у него будет? — спрашиваю я папу. — Приняла его, — кивает он. — Молодец. Мы сначала спросим у окружающего пространства, не потерялся ли малыш, а если нет, то в медицинском отсеке еще одна кровать есть, только надо будет наше чудо обследовать сначала. — Это потому что другая раса? — уточняю я, гладя малышка. — Да, неизвестно, как он на криосон отреагирует, — подтверждает мои мысли папа. — Иди за стол, сейчас кормить маленькое чудо будем. И я иду за стол, потому что папа сказал. Вот кажется мне, он даже и не удивился, а я… сначала удивилась, но не испугалась, ведь крокодильчик этот ребенок совсем. Я знаю, что он ребенок, поэтому глажу его, а сейчас устраиваю поудобнее, чтобы кормить. Причем чувствую — он категорически против того, чтобы покидать мои руки. А вот почему так чувствую, не понимаю. Наверное, пока и не нужно понимать. — Папа, а почему я к нему так же, как к Лике отношусь? — не выдержав, спрашиваю в процессе скармливая тонких полосок мяса. Отлично он ест, кстати, жадно, значит, голодный очень у меня «крокодильчик». — Потому что ты его приняла, как мать, — не очень понятно отвечает папа. — Не думай об этом, корми наше новое чудо, а потом уже и делами займемся. — Не хочу его никому отдавать, — признаюсь я. — И он, кажется, тоже отдаваться не хочет. Не зря же он тут появился? Вот тут и папа задумывается, а малыш ест. И кусочек помидорки с удовольствием уминает, и хлеб, и огурец. Может быть, он всеядный? Тогда хорошо будет — сможет есть то, что и мы едим… Я представляю малышей за столом, всех моих, и тут неназванный мой малыш вдруг урчать начинает. Не как кошки, но очень похоже. Я даже замираю в первый момент, а папа ярче улыбаться начинает. Если он урчит, значит, это как у кошек? Но когда кошка урчит, то у нее все хорошо и она радостная — так, по-моему. А если урчит этот мой уже очень любимый «крокодильчик»? Я не знаю, а папа пока не признается. Вот сейчас мы поедим и будем папу расспрашивать о том, что урчание значит.