Критерий разумности - 15

Виталий Виноградов Новый календарь дети принимают с радостью. Это для них скорее игра, чем что-то серьезное, но факт того, что у нас идет месяц новозар первого года, им очень даже нравится. Учитывая Сашкин отклик, у всех остальных эта мысль тоже вызвала воодушевление, поэтому напечатанные на пластиковых листах календари нам присылают на второй день, а я меняю привязку даты на всех устройствах, ну и на бортовом вычислителе, синхронизируя его с «башней». Судя по последним новостям, уже начались обмены ударами, так что ситуация накалена до предела, а сигнала все нет. — Командир необходим в рубке, — сообщает мне трансляция прямо за обедом, заставляя отложить ложку. — Не пугаемся, — прошу я младших. — Я скоро приду. — Хорошо, — кивает за всех Аленка, даже и не думая нервничать. Я же спешу в рубку, ибо такой вызов у меня впервые. Раньше трансляция звездолета о себе не напоминала, значит, действительно, что-то срочное. Вбежав в рубку, вижу мерцающий красным огонек требования связи и, конечно же, нажимаю соответствующую кнопку. — На связи, — сообщаю я кому-то нетерпеливому. — Виталька, спустись ко входу, — коротко просит меня Сашка и сразу же отключается, оставив меня в недоумении. Ну просто так тихариться он точно не будет, поэтому, пожав плечами, я двигаюсь в сторону выхода. «Спустись» в нашем случае означает просто пройтись и по лесенке подняться, чтобы выровнять вектор гравитации, но для него, конечно, это выглядит иначе. Вот я и топаю к шлюзу, совершенно не понимая, что именно могло произойти. У шлюза стоит бронемашина, причем колесная, что не сюрприз, а около нее — сильно напряженный Сашка. Будет просить взять его с собой, что ли? В лазарете могу, по идее, положить, это не проблема, но что случилось? Увидев меня, он делает шаг ко мне, но затем останавливается, сразу же зачем-то оглядевшись. — Виталий, ты Машу помнишь? — интересуется он у меня. Вообще-то вопрос глупый — я ее крестный. Хотя с богами у меня отношения сложные, но крестницу помню очень даже хорошо. Только родители ее за что-то меня невзлюбили и просто исчезли — найти так и не смог. Ну, насчет невзлюбили это мои домыслы. Раз Сашка так ставит вопрос, то с ребенком, которому сейчас лет одиннадцать-двенадцать быть должно, что-то случилось. — Что случилось? — спрашиваю я старого друга. — Мы ее едва успели, — совершенно непонятно он фразу строит, но я жду конкретики. — Родители погибли, а она… Понимаешь, всех инвалидов и больных мы оставляем, но… — Покалечило, — понимаю я. — Давай ее сюда, разумеется, я ее забираю. — Она в машине, — говорит Сашка. — Со дня на день будет сигнал, группа уже ушла. Ты… — он протягивает мне плоский блок памяти. — Ты в одиночестве посмотри информацию тут. — Прощаться надо, — догадываюсь я, на что мой друг только кивает. Мы обнимаемся на прощанье, понимая, что видимся в последний раз. Он мне говорит, что со всем табором идти не надо, а выбрать одну из точек, которые на блоке памяти имеются, и идти туда. Почему — я понимаю даже очень хорошо: аварии в пути возможны, а так у нас больше шансов. — Слушай, а ведь останется под сотню миллионов, с ними как? — интересуюсь я. — Там, на карте, все увидишь, — вздыхает он, двинувшись к машине. — Прими ребенка. Маша… даже не знаю, откуда ее сумели выдернуть — ноги обрезаны неправильно, одна выше другой и как будто косой, при этом досталось и правой руке, насколько я вижу, но из-за повязки не могу определить, что именно с ней произошло. Но я ее, разумеется, не оставлю, крестный отец — это прежде всего отец, как бы я к религии ни относился. Обняв Сашку на прощание, беру на руки отчего-то очень худую и потому легкую девочку и, вздохнув, отправляюсь обратно. Хотя стоило бы задраить люки. Но сначала я устрою ребенка, а потом уже полностью изолирую звездолет, готовя его к старту. Если остались считаные часы, то будет «весело», и лучше подготовиться заранее. С Машкой на руках я направляюсь обратно — мне в лазарет надо. И в коридоре, конечно же, встречаю часть детей и Аленку. Девушка смотрит на мою дочь с ужасом в глазах, но не подходит. Наверное, не хочет пугать, ей не видно, что Машка спит. — Ой, а кто это… что это? — тихо спрашивает она, а вот младшие молчат. — Это Машенька, — отвечаю я. — Она моя крестная дочь, поэтому будет жить с нами, несмотря на правила. — По правилам ее оставить должны были, — понимает Аленка. Она у меня умница. Малыши как-то очень быстро, практически мгновенно понимают, о чем говорит их «мама», и смотрят на меня, как на святого. Да, если бы не Сашка, Машеньку бы оставили, а учитывая Исход и ее состояние, это была бы очень жестокая смерть, скорее всего от голода. Инвалидов-то у нас не водится почти совсем. Они все взрослые, сложившиеся люди, детей же принято беречь. Каким чудом Маша выжила, тот еще вопрос, она от шока умереть должна была, но учитывая, что дышит… В общем, сейчас узнаем. Уложив ее на кровать, я приступаю к диагностическим мероприятиям: включаю томограф, который расскажет мне все о повреждениях, подключаю его к киберхирургу, на случай, если понадобится, и жду результат. Томограф у нас стационарный, но не древний, а из новейших — гравитационными полями работает, поэтому ждать нужно совсем недолго. — Или я забыл медицину, или тебя грызли, малышка… — забыв о том, что Аленка тут же стоит, негромко произношу я. — Как… грызли? — охает девушка. — Иди сюда, покажу, — мягко улыбаюсь я. — Вот смотри… Я объясняю ей принципы томографии, а затем демонстрирую доказательство, что Машу или грызли, или мучили каким-то очень специфическим способом. Алена при этом выглядит шокированной, а я работаю с Машкой, потому что в жизни видел многое. Учитывая слова Сашки о том, что мы для инопланетян только мясо, я уже более-менее могу сообразить, у кого ее вырвали. Ну а раз так, то еще неизвестно, что у нее в голове творится. Но вот странно: если ее грызли, то почему именно так? Почему начали с ног? Какая-то логика при этом быть должна, а вот какая именно, я не понимаю. Возможно, желали выделения адреналина в большом количестве? Растягивали удовольствие? Не знаю, даже мыслей нет… Теперь еще и младшие впечатлились, как бы кошмаров не было. Надо будет понаблюдать… — Аленка, отведи младших в комнату отдыха, пожалуйста, — мягко прошу я девушку. — Я сейчас немного поработаю с Машей и к вам приду. — Хорошо, папа… ой… — она осекается, а я поворачиваюсь к ней, пока она себе ничего не придумала. — Если тебе комфортно так меня называть, я не против, — улыбаюсь я Аленке. Счастливо улыбается, моя хорошая… Все-таки непросто у них с родителями было, и это, на мой взгляд, ненормально. Алена Катышева Очень быстро мы привыкаем к новому календарю. Младшие радуются новым датам, а сегодня у нас семнадцатое, получается, новозара. Первого года. Я сначала не понимала, зачем нужно год в два раза длиннее делать, но затем до меня дошло: не так быстро время идти будет для всех. Младшие предпочитают быть постоянно вместе, передружились все. Это значит, что мы медленно семьей становимся — ну, по-моему. Сегодня прямо за обедом дядю Виталия вызывают в рубку, и он быстро уходит. Младшие пугаются, но я успокаиваю их, потому что я ему верю. Он нас не бросит и не предаст. Очень мне его словам верится, да и за этот месяц… ой… по новому календарю только половина… Так вот, за прошедшее время он мог с нами что угодно сделать. Запер бы в своей каюте, и… Но он ко мне как к своей относится, да и к младшим тоже. Для них просто «папа» пока все еще страшное слово, а для меня нет. — Доели? — спрашиваю я своих мальчиков и девочек. — Да-а-а-а, — тянут они, снова начиная улыбаться. — Тогда мы сначала поспим после обеда, а потом будем играть, — озвучиваю я им обычное расписание. — Пошли? — Пошли! — Леночки хором разговаривать научились, как близняшки просто, хотя они друг на друга не похожи. Но им это так нравится, что я невольно улыбаюсь. Вот мы выходим в коридор, а навстречу нам па… дядя Виталий. В его руках кто-то лежит, я даже и не понимаю сначала, кто это. Необычно выглядящий ребенок, но когда он ее называет, я уже вижу — это девочка. Только у нее одна нога выше колена, а вторая ниже будто пилой обрезаны, и рука еще забинтована. Выглядит это очень страшно, только… Я знаю, дядя Виталий говорил: больных с собой не берут, ну тех, кого излечить нельзя. А она не просто больная — она почти беспомощная, и па… он взял ее. Бережно так обходится, отчего младшие всхлипывать начинают. Они очень хорошо всё понимают, ведь случись что-то подобное с кем-то из нас, кто знает, не усыпили ли бы «из жалости». — Ой, а кто это… что это? — негромко спрашиваю я дядю Виталия. — Это Машенька, — очень ласково произносит он, отчего всхлипов больше становится. — Она моя крестная дочь, поэтому будет жить с нами, несмотря на правила. — По правилам ее оставить должны были, — озвучиваю я очевидное для младших, и вот теперь у них делаются очень большие глаза. Все они у меня понимают, все. Вот как, крестная дочь… Но это же только слова. Просто так принято, чтобы у ребенка были крестный отец и крестная мать, но они ничего не решают и вообще часто исчезают довольно быстро, а он… Дядя Виталий принимает как данность то, что он теперь ее папа. Мой бы никогда… Я очень хорошо это сейчас понимаю, как он от моих родителей отличается. — Или я забыл медицину, или тебя грызли, малышка… — самому себе говорит дядя Виталий, заставляя меня охнуть. — Как… грызли? — удивляюсь я, заглядывая ему в глаза, хотя для этого мне извернуться надо. — Иди сюда, покажу, — отвечает он мне, показывая на экран. — Вот смотри… Он волшебный просто. И сейчас не отмахивается, а подробно мне объясняет, но то, что он показывает, совсем не значит, что именно грызли. Я вспоминаю свой сон и понимаю: если кости дробили чем-то, а потом отрезали, делая то, что я во сне видела, тогда это… Значит, она побывала там, где убили моих родителей? — Аленка, отведи младших в комнату отдыха, пожалуйста, — просит он, подробно мне все объяснив. — Я сейчас немного поработаю с Машей и к вам приду. Младшие! Они же стоят, смотрят и слушают, все-все запоминая. Я оглядываюсь на детей, догадываясь — маму завалят вопросами. Ну, значит, время пришло рассказать и детям о том, что с нами будет дальше. Наверное, от этих размышлений я отвечаю как думаю, а не как надо. — Хорошо, папа… ой… — ловлю себя за язык, да только поздно. Мне вмиг становится очень страшно, но в следующее мгновение меня обнимают его ласковые и какие-то очень родные руки. — Если тебе комфортно так меня называть, я не против, — улыбается он мне, показывая — он действительно самый лучший. Лучше всех, кого я знала до сих пор. И ощущая счастье где-то в глубине своего существа, я веду младших в комнату отдыха, где маленькие хитрюжки на меня сразу же наседают. Я уже думаю, они будут спрашивать об «оставить» и рубке, но нет… Моих сыночков и доченек интересует, что такое «крестная дочь». Об этом меня Валера спрашивает, а я оглядываю моих малышей и понимаю — не знают. — Было время, — рассказываю я им, — когда люди верили в Бога. Они проводили ритуал крещения, чтобы показать ребенка этому самому Богу, поэтому у каждого кроме мамы и папы был еще один набор родителей. Я понимаю, что рассказываю очень неточно, но им, во-первых, точно и не нужно, а во-вторых, им само понятие необходимо. О Боге я знаю мало, только краешком зацепила время, когда о нем еще говорили, но там, где я жила, в него никто не верил. И у малышек тоже, а вот как на Родине, я не знаю. Наверное, не надо эту тему трогать, ведь ответить на мои вопросы просто некому. Вот совсем. Я заканчиваю свой рассказ, когда к нам папа присоединяется. Мне очень легко и комфортно называть его папой, я и сама не знаю почему. Но вот сейчас он садится рядом с нами, гладит меня и малышек, улыбаясь немного грустно. Рассматривает каждого из нас, и как-то очень тепло от этого делается. Наверное, поэтому дети сползаются к нему поближе. — Мы находимся на космическом корабле, — объясняет он им. — Совсем скоро полетим к звездам, где вас всегда будут любить и никогда не станут обижать. Машенька теперь будет жить с нами, а что с ней случилось, я пока не знаю. Но она живой человек, такой же ребенок, как и вы, поэтому будет жить. — Ты волшебный, — говорит ему Вера. — Ты принимаешь совсем чужих детей, ты нас любишь, я чувствую. — Не бывает чужих детей, Верочка, — ласково отвечает он ей, и я чувствую — это не просто слова. Мне кажется, он действительно так думает, отчего и любит нас всех. А вот младшие сейчас будут плакать. Они совершенно точно будут, я вижу. На их месте от таких слов и такой ласки я бы давно уже ревела во весь голос, а они еще маленькие совсем. И я ожидаю истерики, потому что малышу не растолкуешь, почему чужой дядя любит его больше, чем родные. И мне это понять очень сложно, поэтому я и объясняю себе их поведение вирусом, внутренне понимая — не в вирусе дело. Наверное, та земля, где посольство стояло, просто проклята злым бездушным колдовством, как в страшных сказках.