Критерий разумности - 15

Виталий Виноградов Внутри корабль выглядит вполне обычным, мне по тренировкам знакомым: металлические серые стены, полосы осветителей, полукруглые двери кают, над которыми огоньком горит индикатор — есть там люди или нет. Пока идем, я спокойно объясняю товарищу старшему лейтенанту, что я детский врач, а не только мастер-пилот этой штуки, причем больше теоретически. Она кивает и немного оттаивает. Останавливаемся мы у первой каюты в ряду аналогичных — двери друг на друга смотрят, по пять с каждой стороны, то есть расселены дети по двое. Так себе решение, честно говоря, учитывая возраст. — Вот, товарищ Виноградов, тут старшая девушка, — произносит товарищ Гавронина, нажав кнопку открывания двери. Две кровати, небольшой стол, дверь санитарных удобств, и все. На одной из кроватей лежит девушка, явно задыхаясь, в глазах паника, на ней сверху ревет малышка лет пяти. Девушка на грани сознания, трогать ее опасно, а это значит — расспросим малышку. Сделав шаг, я присаживаюсь на колено. — Что произошло? — стараясь говорить ласково, спрашиваю я. — Маленькая, не плачь, расскажи, что случилось, — прошу малышку, которая от звука моего голоса сначала вздрагивает. Так себе признак. — Але-е-ена закри-ича-ала! — едва выговаривает младшая девочка, даря мне понимание того, что случилось. — Мн-не стра-а-ашно! Еще бы ей не было страшно. Старшая девушка у нас временная «мама». Хотя учитывая все, что мы знаем, она уже постоянная у них. А когда маме плохо — это катастрофа, так что малышку я вполне понимаю. Приблизившись, осматриваю девушку, у которой того и гляди разладится сердце. — Не будем бояться, — глажу я потянувшуюся за рукой малышку, отчего мне совсем не по себе становится. На ощупь вынимаю из сумки шприц-пистолет. Я подготовился, просто не ожидал, что так быстро все произойдет. В нем снотворное — именно то, что сейчас нужно, ибо старшей явно приснился кошмар. А может, смерть родных почувствовала, так бывает, сам видел. Их родителей в живых уже нет, я это знаю, Сашка показал, так что вполне почувствовать могла. Значит, сначала поспит, а я пока малышку успокою. Уколов старшую, краем глаза замечаю — старший лейтенант каюту покинула. Это и хорошо, и не очень, но сейчас скорее хорошо, потому что я просто мягко беру младшую на руки. Она не сопротивляется, будто в ступор впав, но я детский врач, я и не такое видел. Качаю ее на руках, напевая очень древнюю колыбельную о спящих медведях и слонах, она и засыпает. Плохо все, на самом деле. Судя по полученному мной списку, дети на борту в возрасте три-шесть лет и одна семнадцатилетняя. Ей через месяц восемнадцать, вот и будет повод отпраздновать, чтобы всем стало теплее. Но суть проблемы в том, что детям нужны мама и папа, а еще более-менее привычная обстановка. Учитывая, что незнакомца они сначала пугаются, это кое-что значит. Или не самое простое детство, или почувствовали. Значит, у меня есть месяц на отогревание, может, два. Укладываю малышку в кровать, прикрываю одеялом и встаю, прихватив баул. По идее, моя каюта самая дальняя, напротив нее столовая с кухней, а рубка — еще дальше. Главное, не думать о том, что хожу фактически перпендикулярно земной поверхности — внутри собственные гравитаторы работают, но если не знать, этого не почувствуешь. Теперь мы тут надолго. Не хочется думать, что навсегда, но совершенно точно надолго, а это значит, что детей надо регулярно загонять в комнату отдыха, одетыми минимально — там ультрафиолетовые излучатели, потому что нам только рахита на борту не хватает. Комната отдыха небольшая, но очень достоверно, по-моему, изображает лесную полянку. Есть ручей, с неба солнце светит с ультрафиолетом, детям полезным, запах соответствующий. Есть ощущение, что вышел на улицу, есть. А вот бассейна у нас нет, а жаль, но тут ничего не поделаешь — вода нужна для другого. С противоположной стороны у нас лазарет. Выйдя из комнаты отдыха, направляюсь в свою каюту. Дверь легко отходит в сторону, показывая мне полутороспальную кровать, стол, стул. Почему кровать полутороспальная, задумываться не хочу, убедив себя в том, что это для моего удобства. Логика мне в целом ясна, но воротит от таких мыслей. Бросаю баул, затем останавливаюсь на мгновение, чтобы порыться в нем — аптечка нужна. И экстренная, и успокоительные под рукой. Недолго думая, отправляюсь в рубку. Насколько я помню инструкцию, нужно проверить функционирование всех модулей, включив систему наблюдения за окружающей средой, и посмотреть на это все сверху, если от спутниковой группировки что-нибудь осталось, в чем я сильно сомневаюсь. Тут два шага… Рубка чуть вытянута вперед, что логично, сейчас носовая часть закрыта металлом, а в Космосе остекление откроется, но сначала надо планету покинуть. В сечении рубка скорее треугольник. Слева и справа экраны… Стоп, а это что? Повернув голову направо, наблюдаю большой экран, на котором дети спящие видны. Очень хорошая придумка, буду всех отсюда видеть. Кстати, вот мальчики просыпаются. Это вторая «А» каюта — так сторона обозначена. Тоже вариант, хоть и запутаться все равно возможно. Понаблюдать или идти знакомиться? Нет, пожалуй, пока понаблюдаю просто. Кто знает, как они постороннего человека воспримут? Лучше подожду, пока проснется старшая — ее Аленой зовут, — а потом уже и все вместе соберемся. Теперь у меня вопрос: их же планировалось замораживать, а где? Если есть вопрос, то задать его надо вычислителю. С полвека уже отошли от англицизмов в речи, и то не полностью, но стараемся речь врага не использовать, а они враги, тут и думать нечего. Обзор орбиты… А летает что-то и дает мне с орбиты посмотреть, благо знаю, куда надо. Состояние систем корабля, внешние коммуникации, внутренние… О! Криованны! А интересно придумано — установки длительного сна в кроватях находятся. Спальная поверхность убирается, и ребенок укладывается внутрь, не пугаясь при этом. Очень хорошо придумано, и хотя бы за это можно быть спокойным. В кухне у нас, по идее, есть автоповар — вариант мультиварки, только полностью автоматический. Книга рецептов тоже есть, так что проблемы не будет, если девочка готовить не умеет — научится, а пока я поработаю. Не умеющий готовить врач — это нонсенс. И вот сегодня сделаю-ка я детям кашу шоколадную. Она сытная, сладкая, что им поможет принять действительность. Хотя, когда начнется осознание… Особенно у тех, кто постарше… Но ничего не поделаешь, справимся. Алена Катышева Просыпаюсь я тяжело, будто выплываю из этой реки. На удивление мне ничего не снилось, значит этот… куратор что-то сделал? Приподнявшись в кровати, понимаю — в комнате никого нет, кроме спящей Лики. Она сладко спит в своей кровати, чуть улыбаясь во сне, а перед моими глазами встает увиденное. Надо, наверное, подняться, приготовить что-нибудь на… обед? Ужин? Вроде бы я где-то часы видела… Поднявшись, обнаруживаю, что форма, в которую меня одели в посольстве, исчезла, а вместо нее темно-синий комбинезон лежит. Делать нечего, надеваю его, при этом оказывается он впору. Мягкие туфли, которые как часть комбинезона, я вижу впервые. Кажется мне, не все так просто с этим бункером, но я еще успею и подумать, и поплакать, пока же надо еду сделать, потому что есть у меня ощущение, что незнакомая тетка отдала нас куратору и смылась. Что этот самый куратор может сделать, я себе вполне представляю, поэтому опасаюсь его, конечно, но при этом думается о возможном мне как-то отстраненно. Кажется, что я вместе с родителями умерла и теперь просто нет смысла жить. Почему нас заперли именно в бункере, мне понятно. Я не дура — раз напали на посольство, значит, война, а она может быть только ядерной. Вот почему никого другого нет, это вопрос, но задавать его я не буду. Погладив спящую Лику, направляюсь на выход. Дверь уезжает вбок, открывая мне довольно скудно освещенный коридор серого цвета. По пять дверей друг напротив друга — это наши комнаты, а дальше, я помню, столовая. Надо младшим что-то питательное приготовить и порадовать чем-то. Я быстро прохожу по коридору и поворачиваю в столовую, где никого нет, а вот на кухне… — Ой, здрасьте, — я совсем не ожидаю его тут увидеть, поэтому пугаюсь. — Не бойся меня, Аленка, — улыбается мне совсем седой куратор. — Звать меня можешь дядей Виталием, меня так пациенты зовут. — Пациенты? — удивляюсь я, наблюдая за тем, как он помешивает что-то в большой кастрюле. — Я детский доктор, девочка, — вздыхает он. — И вы все для меня лапочки и солнышки. Так что ничего я делать с тобой не буду, можешь не волноваться. — Вы мысли читаете? — я поражаюсь тому, как точно он угадал мои размышления. — Нет, конечно, — качает он головой. — Я бы на твоем месте о том же подумал. Сейчас доготовлю кашу, и поговорим, согласна? — А что это? — не отвечая на его вопрос, спрашиваю я. — Шоколадная каша, — спокойно объясняет мне этот странный куратор. — Ты почувствовала гибель родителей, младшие, возможно, тоже, а она сладкая и хоть немного порадует. Он что? Он о нас заботится? Но разве так бывает? Мы же совсем чужие! Никому не нужные! А он… Я от его слов теряюсь, потому что такая забота мне не очень знакома. Родители постоянно на работе, поэтому я лет с двенадцати все сама и сама. А дядя Виталий накрывает крышкой кастрюлю, нажимает какую-то кнопку, а затем протягивает мне руку. Браться за нее я, конечно, не спешу, потому что взрослая уже почти, но понимаю, что он сказать хочет. Кивнув, иду прочь с кухни, думая, что разговаривать будем в столовой. — Нет, пойдем со мной, — произносит наш куратор, идя на выход. На мгновение становится страшно, ведь напротив столовой вход в его комнату, а зачем может меня мужчина в комнату приглашать? Я даже останавливаюсь, но он показывает рукой куда-то вбок, и я выдыхаю. Испугавшись того, что он заметил, оглядываюсь, увидев понимающую улыбку. — Ты для меня ребенок, — объясняет мне дядя Виталий. — Поэтому в этом отношении тебе совершенно точно ничего не грозит. — А… ну… воспитание… — ощутив жар щеками, тихо произношу я. — Вот тут правее, — показывает он мне. — Понимаешь, несмотря на то, что конвенции отменили, принявшись пугать детей, я не считаю это правильным. Так что буду зануживать, — хихикает он. — Ой, — я реагирую на его интонации, понимая, что верю ему. Я ему почему-то верю, хоть это и ненормально, ведь я этого дядю Виталия почти не знаю. Но мы в бункере, сбежать тут некуда; если он врет, я это очень быстро узнаю. Может быть, умру от того, что он сделает, уйду к маме и папе… А если не врет, тогда нам повезло, получается, и можно не бояться. Решено, не буду пока бояться. Он заводит меня в какую-то треугольную комнату, при этом усаживает на кресло, привинченное к полу, занимая то, которое впереди стоит, затем только развернувшись ко мне. Улыбается по-доброму и показывает рукой на экран справа, а там… Там малыши спят. Значит, он отсюда за ними наблюдать может, за всеми нами? А зачем? — А зачем? — повторяю я свою мысль вслух. — Вы родителей потеряли, — вздыхает он. — Возможны кошмары, страшные сны, кому-то плохо стать может, понимаешь? — Спасибо… — кажется, я опять краснею. — Это центр управления бункером? — Это рубка космического корабля, — отвечает он мне, начиная объяснять. — Я решил, что нет смысла от тебя правду прятать. Я ему не просто верю, я очень благодарна за правду. Чтобы взрослые так доверяли детям, я еще не видела. А он доверяет, при этом держится на равных, никак не унижая меня, не подчеркивая мою малоопытность и глупость. Дядя Виталий рассказывает о том, что мы находимся не в бункере, а в космическом корабле, и когда будет сигнал — улетим с Земли туда, где для нас всех будет безопасно. Ну, как-то так я понимаю его слова. — Ты видела черные летающие тарелки? — спрашивает он, на что я киваю. — Это инопланетяне. Самые настоящие инопланетяне, для которых мы только мясо. — Я знаю… Они маму… — я начинаю плакать, потому что ничего не могу со слезами поделать. Я плачу, но как-то вдруг оказываюсь на его руках, прижатой к его комбинезону. При этом он меня не как парень держит, а как папа — бережно очень, но уверенно. Я не могу объяснить, в чем разница, но вот сейчас он гладит меня, и я себя будто именно в отцовских руках чувствую, отчего даю волю слезам, уже не пытаясь тщетно их сдержать. — Ты видела, — констатирует дядя Виталий. — Не буду спрашивать, как это тебе удалось, но теперь ты понимаешь. Против инопланетян, да еще тех, которые в сговоре с «западными партнерами», сражаться очень тяжело, тут он прав, да и я это понимаю. Поэтому, наверное, наши решили убежать, но не просто так, а когда скажут важные дяди и тети. От чего это зависит, по-моему, даже дядя Виталий не знает, но это не главное. Сейчас я понимаю, почему он так со мной говорит: он меня уважает. Меня, фактически ребенка, он уважает как личность. А это значит… Значит, он не врет, да?