Анхель. Записи Таннера Н.

       Так как предоставленные нам материалы, судя по всему, не проходили никакую пост-редакцию, а напрямую отправлялись автором своему личному агенту (который и передал их нам), многие аспекты рискуют остаться непонятными для рядового читателя. И хотя репутация у Таннера Н. в литературных кругах сложилась весьма эпатажная и громкая, некоторые детали его творчества известны далеко не всем, а сам он ничего не объяснял и до своего исчезновения.        Возьмем, к примеру, его рукопись от 20хх года "Дни у Ядерных Ворот", которую он упоминает в "нулевой" главе, но абсолютно не утруждает себя какими-либо сносками по ее поводу, хотя едва ли кто-то из читателей не то что знает, даже хоть мельком слышал про нее. Таннер вообще имеет "славу" самого "отменяемого" и "замалчиваемого" писателя даже в среде гонзо-журналистики, но эта книга занимает в его творчестве особенное место.        Тираж - всего 200 экземпляров. Мягкая обложка. 312 страниц. Сейчас "ДуЯВ"найти в свободном доступе не получится, и в среде коллекционеров редкой и запрещенной литературы экземпляры ходят по рукам с ценником не ниже 3 000 долларов. Да, несмотря на крайне положительные оценки как Редакции, так и немногочисленных критиков, которые успели прочитать книгу (Трисс Лорди, главный рецензент Forbes, даже назвала ее "одним из самых пронзительных криков антимилитаризма; вышиной, до которой не должна долететь ни одна ядерная ракета"), "Дни у Ядерных Ворот" так и не были выпущены на полки магазинов.       Все дело, как это часто случается, в специфичности и провокативности содержания. Книга повествует о путешествии Таннера по индийско-китайской границе во время 5-ти дневного конфликта, получившего в среде андеграундной журналистике название "Странная Молниеносная Война": из-за ошибки командования (а так же из-за возможного саботажа), по территории Индии был нанесен ракетный удар, в следствие которого 5 пограничников оказались погребены под обломками наблюдательной вышки. Индия ответила незамедлительно. На границе начались бои, и только стараниями дипломатических миссий каждой из сторон, а также вмешательства Великобритании, удалось не только остановить кровопролитие, но и, по мнению многих аналитиков, предотвратить полномасштабгую ядерную войну.       Разумеется, во избежание паники, весь конфликт быстро замяли в СМИ.       Разумеется, это абсолютно не волновало Таннера.       Мы уже приступали к печати первой партии, когда к нам, одновременно, приехали делегации обеих стран и, под угрозой воздействия более высоких инстанций, заставили нас уничтожить бóльшую часть экземпляров. Они, также, попросили указать, где в данный момент находится автор, но Таннер был неуловим. За нарушение сразу двух государственных тайн, Таннер Н., по видимому, так и не понес наказания.       Не смотря на то, что мы все еще не в праве публиковать "Дни у Ядерных Ворот", с небольшой долей риска, все же, приведем, один из наших самых любимых характерных отрывков: "Иду, ноги начинают люто болеть. В ушах - шум взлетающего истребителя. Голова гудит от кислоты, такого отходника у меня давненько не было, а еще и солнце, словно грозный Божий глаз, хмуро смотрит мне прямо в лицо своим красным сиянием, укоряюще и грубо, и печет, печет, печет... Оно клонится к закату, окрашивая землю и горы пунцовыми и рубиновыми оттенками. Оттенками артериальной крови. В мозгу только: "Блядь, блядь, блядь...", во рту сухо, как в Гранд Каньоне, я убить сейчас за слабоалкоголку готов, но если меня заметит хоть кто-то из военных - мне пиздец. Меня замочат, и не спасет даже этот ебаный синий бронежилет с надписью "ПРЕССА" на английском, китайском и индийском языках; тот самый бронежилет, от которого хрустят мои плечи, и который мерзко прилипает к моему потному голому торсу (рубашку я сложил в рюкзак еще пару километров назад). Где этот русский дебил Пайков его откопал - в душе не ебу, но то, что он сейчас прохлаждается со своим фотоаппаратом где-то в Пхеньяне, накачиваясь хмурым, а я бреду здесь, по пустынной границе, к деревне Т... - предательство. Я ему, суке, никогда это не прощу.       Ноги ватные, а дорога еще и вверх пошла, на холм, дыхания у меня начинает не хватать. Перед глазами пелена. И я резко понимаю, что мне скоро тридцать. Что я - конченый наркоман вот уже 10 лет как. Что я иду, сам не зная куда, с целью написать еще одну книгу, чтобы опять купить дури, чтобы опять написать книгу, чтобы опять купить дури... и так до конца жизни. До Смерти. Я загнал себя в огненный водоворот, по которому несусь прямиком в Ад, и никто не держит меня; я не ищу руками спасительный сучок, не хватаю воздух в попытках зацепиться и спасти свою жизнь. Иду вперед, туда, где нет будущего. Но есть война. А значит... надо работать. Еще очень много работы.       Погруженный в себя, я дошел уже до середины холма, и, с мрачными мыслями в моей гудящей от ЛСДшного отходняка голове, я спотыкаюсь обо что-то и чуть не бьюсь этой самой головой о землю впереди. Матеря всех и вся в голос, поворачиваюсь и вижу, что все это время я не замечал под ногами глубокие следы от танковых гусениц в засохшей почве. И следы очень странные: они идут кругами, спиралью. Как будто танк танцевал вальс или, скажем, по-стритрейсерски дрифтовал. Я спустился с холма и прошел добрых 300 метров до места, где махина начала свой танец: по-видимому, это был индийский Т-72М1, угодивший в засаду и подбитый в районе колес (я даже нашел обломок той самой поврежденной гусеницы, но с собой брать не стал - нахер он мне нужен, этот кусок металла). Непонятно только, почему он продолжал движение так долго и уехал, кружась, так далеко.       Ага... Судя по всему, это было пару дней назад, в момент активных действий со стороны Индии в ответ на агрессию. Интересно, где сама машина?       К счастью, следы вели по пути моего следования, так что я отдышался, вернулся к холму и, плюясь и ругаясь, взобрался-таки на верхушку. Я увидел его.        Черный в свете рубинового заходящего солнца, одинокий и холодный, T-72 покоился недвижимо посреди небольшого плато, находившегося чуть ниже холма, на котором я стоял. Степная трава мерно покачивалась у его колес, две птицы сидели на дуле, слепо повернутом в сторону гор. Но больше всего впечатлили... хотя нет, не так, до охуения ужаснули пресловутые следы гусениц, по коим можно было отследить его путь до остановки. Сначала они вились серпантином, будто бы два гигантских фигуриста катались по мягкой, мокрой от дождя почве, но потом, видимо, правая гусеница (а это именно она была повреждена) окончательно пришла в негодность, колеса забились грязью и танк не мог двигаться по прямой даже вихляя. До того, как остановиться навсегда, он наматывал и наматывал круги вокруг своей оси, взрывая землю мертвыми механизмами своей правой стороны; вертелся на месте, как безумная собака, которую подожгли зоосадисты. Он танцевал свой последний хоровод, вальс Смерти. И, в конечном итоге, окончательно застрял. Железный мавзолей в центре круга вспаханной почвы, мертвый библейский Левиафан, поверженный зверь Войны.       Вот это зрелище! Какая фактура! Какой страх! И вот это Пайков пропускает! Еблан.       Достаю фотоаппарат и делаю несколько снимков, стараясь передать то, как свет заката делает эту композицию почти сюрреалистической. Как будто Мунк рисовал! Не так искусно, как у Пайкова, ну да и хер с ним, для книги пойдет. Алое небо, гранатовое солнце, черный танк на серой земле - прям готовая обложка для альбома "Sodom". Интересно, что внутри?        Я аккуратно спустился к плато (читай "два раза наебнулся о траву") и, перёшагивая через борозды, подошел к Т-72. Дотрагиваюсь до него рукой: он теплый и шершавый, обогретый солнцем - эдакий стальной слон. Потрепанный, обстрелянный. В обшивке зияют входные отверстия от противотанковых винтовочных патронов, я думаю, это ПТРС или около того, может быть и что-то современное, израильское. Колеса с правой стороны полностью убиты. Эту машину не восстановить, да и перевезти ее отсюда будет очень сложно.       Напрягая все имеющиеся силы, запрыгиваю на обшивку и забираюсь на башню, к люку. Громко чирикнув, птицы, чистившие перья на дуле, вспорхнули, причем так громко, что я с перепугу чуть не падаю на землю. "Пошли нахуй, пернатые пидарасы!" - кричу я и кидаю им вслед куском засохшей грязи, лежащей всюду на корпусе - она налетела, когда танк плясал свой предсмертный полонез. В птиц я не попал; я явно не такой меткий, как те китайские ребята, что подбили зверя подо мной. Опускаюсь на колени и открываю люк. Он скрипит, идет очень туго, но, в конце, поддается.       Этот запах ни с чем не спутаешь. Военкор, постоянно бывающий в горячих точках, безошибочно узнáет 3 запаха: запах пороха, запах крови и запах Смерти. Здесь был именно третий. Здесь были трупы. Я достал из рюкзака фонарик и осветил недра танка: три тела, весь экипаж мертв. Они лежали в своем стальном гробу, в этом механическом саркофаге, и гнили на жаре. Ненайденные. Оставленные. Одинокие.       Фронтальное попадание снаряда убило мехвода первым и ранило остальных. По крайней мере, я так думаю. Обстрел с боков довершил дело: двигатель не был поврежден, но вот остановить его было уже некому. Тело мехвода придавило собой зажигание, и три мертвых человека кружились в этой горячей 40-тонной карусели-печке, пока не кончилось топливо, и пока колеса не увязли в грязи.       Двое лежат ко мне спиной, один - лицом вверх. Ноги его раздроблены патроном по колено, ошметки гниющего мяса и фрагменты костей валяются повсюду. Культи напоминают теперь пеньки от поломанных ураганом деревьев. Глаза закрыты. Это молодой парень, едва ли старше 20-ти. Его темная индийская кожа еще больше потемнела, ссохлась, но недвижимое лицо все еще красиво: острые скулы, тонкие темные губы, большой гордый нос, ранее пару раз сломанный, но все еще более-менее ровный. На его униформе, грязной и подпаленной, бейдж с именем. Я направляю луч фонаря туда, пытаюсь прочитать имя, и, вдруг, грудь парня вздымается, он делает вдох и открывает глаза - они серые, как полированая сталь, в них испуг. Я в ужасе вскрикиваю, но не двигаюсь с места.        Мы встречаемся глазами, его зрачки сужаются, он глотает ртом воздух. Потрескавшиеся темные губы шевелятся, он что-то произносит, какое-то слово, но я не могу ничего разобрать: в ушах шумит, а мозг еле соображает от испуга. Парень делает еще два вдоха, его спина вздымается дугой и, с глухим мычанием, жизнь окончательно покидает тело с выдохом. Холодные серые глаза превращаются в стеклянные шарики. Безжизненные и пустые. Наступает тишина.       Я сижу. Фонарик мигнул у меня в руке, но я не могу сдвинуться с места. Сказать, что я охуел - не сказать ничего. В моей голове проносилась одна и та же мысль: "Он был жив все это время". Безногий, в адской вращающейся духовке, возлежащий на телах своих мертвых товарищей, этот парень протянул два дня, чтобы умереть на моих глазах. Глазах отстраненного человека совсем не из этой страны, человека, которому, в общем-то, поебать на его трагедию и его жизнь. Просто случайного свидетеля. Случайного прохожего. Очередного военного корреспондента. Последнее, что видел этот солдат... этот парень, почти мальчик, было лицо какого-то незнакомого мужика, стрингера-наркомана, гонящегося за сенсацией. Вот она, цена войны. Вот она, цена его жизни. Молодой, красивый и сильный, он страдал, вращаясь в бесконечном вальсе Ада, пока не сгинул окончательно, оставленный всеми, кроме меня - гиены и стервятника. Тот, у кого должно было быть будущее, только что умер на глазах у того, у кого будущего нет. Кем бы стал этот парень, если бы не война? Врачом? Строителем? Может президентом? Или даже отъявленным преступником? Уже не важно, я знаю, кем он будет теперь - перегноем, кормом для мух и червей.        Что было его последними словами? Что он мне говорил? Может, просил о помощи? Или просил о скорой смерти? Просил о воде? Или, просто, стоя на пороге Бездны, он последний раз звал свою маму? Кто теперь узнает... и кому это будет важно? Точно не мне. Просто еще один мертвец, просто еще один солдат. Просто парень.        Я достаю фотоаппарат и делаю снимок.        Просто труп. Просто жертва. Просто имя на грязном бейджике. Его звали Амрит. В переводе с индийского - "бессмертный".