Цветок для наёмницы ✨

Год минул с того дня, как Талья нашла Айю в степи. Год, сплетенный из четырех полных сезонов, каждый из которых оставлял свой отпечаток на душе Айи и на ее руках. Маленький домик на окраине деревни перестал быть временным пристанищем, он стал ее крепостью и ее миром. Воздух здесь был пропитан запахами сотен трав, развешанных под потолком, и терпким духом древесной коры, ожидающей своего часа в плетеных корзинах. Айя стояла за грубым деревянным столом в самом сердце этого пряного царства. Солнечный свет, пробиваясь сквозь единственное окно, ложился на ее сосредоточенное лицо и темные волосы, собранные в тугой узел на затылке. Перед ней на столе был разложен целый арсенал: глиняная ступка с тяжелым пестиком, холщовые мешочки с высушенными травами, медный котелок, в котором тускло отражался ее силуэт. Двенадцать лунных циклов изменили ее. Движения, когда-то порывистые и неуверенные, обрели плавность и выверенную точность. Пальцы, что в отчаянии цеплялись за землю в попытке выжить, теперь говорили на ином языке — языке корней, листьев и цветов. Она работала молча, погруженная в древний ритуал созидания. Ее мир сузился до этого стола, до этого котелка, до задачи, стоящей перед ней. Первой в ступку отправилась щепотка высушенных цветков ромашки. Айя аккуратно растерла нежные белые лепестки в мельчайшую пыльцу, и по комнате поплыл тонкий яблочный аромат. Она знала — ромашка смягчит горло, снимет воспаление. Затем настал черед корня солодки. Пестик застучал ритмично и тяжело, дробя упругие, волокнистые кусочки. Их сладковатый привкус должен был перебить горечь других трав. Следом в ступку отправились темно-зеленые листья подорожника, верного спутника путников, что заживляет раны и усмиряет самый яростный кашель. Завершающим штрихом стали несколько вязких, янтарных капель густого меда с пасеки, что стояла у кромки леса. Мед свяжет все компоненты воедино, превратит порошки и крошки в целебную микстуру. За ее работой с крыльца наблюдала Талья. Она сидела, подставив лицо последним, уже остывающим лучам заходящего солнца. В ее бледно-голубых глазах, видевших смену эпох, читалось тихое удовлетворение. За этот год девочка-волчонок, найденная в пыли, начала превращаться в ученицу. — Хорошо, дитя, — прозвучал ее спокойный, глубокий голос. — Теперь размешай все тщательно, до полной однородности. Мед не терпит спешки. Айя кивнула, не отрываясь от дела. Деревянная ложка в ее руке медленно, методично вращалась в котелке, смешивая густеющую массу. Каждое движение было отражением десятков и сотен таких же движений, совершенных прежде. Травы требуют уважения и терпения. Эту истину она впитала глубоко. Но не только искусству врачевания учила ее Талья. Каждый вечер, когда работа была закончена, они садились у очага, и Талья говорила. Она говорила на восточном диалекте, на котором шептались женщины на деревенской площади, на котором кричали торговцы и пели дети. Айя повторяла за ней чужие звуки. Язык давался ей тяжело, он ложился на ее собственный, степной говор неуклюже, царапая горло. — Меня не любят в деревне, — тихо произнесла Айя, не поднимая глаз от котелка. Голос ее был ровным, но в нем слышалась застарелая, привычная боль. Талья тяжело вздохнула. Солнце почти скрылось, окрасив небо в багряные тона. — И меня поначалу не любили. Я была чужой. Даже выглядела иначе. А ты… ты похожа на многих женщин Восточного королевства. Черные волосы, темные глаза, оливковая кожа. Когда твой Восточный диалект станет гладким, сойдешь за свою. Айя замерла, ложка в ее руке остановилась. Ее взгляд устремился в окно, на угасающий день. — Я не хочу быть «своей». Я дочь степи. — Это правильно, что ты помнишь, — голос Тальи прозвучал мягко, но в нем звенела сталь. — Никогда не забывай, кто ты. Помни запах родной земли и песни своего народа. Это твой корень, твоя сила. Айя обернулась. Ее темные, глубокие глаза, в которых отражались и пожары прошлого, и упрямство предков, встретились с ясным взглядом Тальи. — А вы помните, что вы дочь богов? — спросила она прямо, без утайки. Талья замерла. Последний луч солнца поймал серебряные пряди ее волос, и они вспыхнули холодным огнем. На ее лице, испещренном морщинами, словно карта долгой и непростой жизни, проступила легкая, печальная улыбка. — Я помню это каждое мгновение, дитя мое, — ответила она, и в ее голосе прозвучали невозмутимость вековых льдов и глубина северных озер. — Всегда. Она поднялась, подошла к столу и положила свою прохладную, почти невесомую руку на напряженную спину Айи. Так они и стояли в сгущающихся сумерках — юная дочь степи, что училась сплетать жизнь из трав, и вечная дочь богов, нашедшая свой путь среди людей. Аромат ромашки, солодки и меда окутывал их, обещая исцеление, которое всегда начинается не с ран на теле, а с принятия собственных корней. — Готово, — кивнула Талья, заглянув в котелок. — Отнеси это госпоже Барите. Ее кашель не дает спать всей улице. Дом с зеленой дверью, сразу за площадью. — Я сейчас! — Глаза Айи вспыхнули. Возможность быть полезной, делать что-то настоящее, была для нее величайшей радостью. Она схватила небольшую глиняную баночку и выскользнула из дома. Она бежала по деревне, перепрыгивая через лужи от недавнего дождя. Воздух был свежим и влажным, пах мокрой землей и дымом из очагов. Вот и площадь. Айя замедлила шаг, стараясь быть незаметной. Здесь всегда было шумно и людно. Женщины возвращающиеся с полей, дети играющие у колодца. Каждый взгляд, брошенный в ее сторону, казался ей колючим. Она чувствовала себя темным степным цветком, насильно пересаженным в чужой, ухоженный сад. У дома с зеленой дверью она остановилась и робко постучала. Изнутри донесся сдавленный, хриплый кашель. Дверь отворилась. На пороге стояла бледная, исхудавшая женщина. — Айя! — ее лицо озарилось слабой улыбкой. — Уже принесла лекарство? — Да! Я сама его сделала! Госпожа Талья меня научила! — с гордостью ответила Айя, старательно выговаривая слова на чужом диалекте. — И говоришь ты на нашем языке все лучше. Очень способная ученица у госпожи Тальи, — женщина улыбнулась и снова закашлялась. — Талья велела принимать по ложке утром и днем, и две ложки на ночь, — четко произнесла девочка. — Передай ей мою благодарность. — Женщина взяла сплетенную из лозы корзинку, стоявшую у порога, и протянула ее Айе. — Вот, это за травы. Свежие яйца. Девочка кивнула и, аккуратно приняв корзинку, побежала обратно, прижимая ее к груди. Это была не просто плата. Это было признание. Ее труда, ее умений. Сердце ее трепетало от гордости. Но на площади ее радость оборвал резкий окрик. — Эй, дикарка! Айя замерла и медленно обернулась. У старого колодца стояла группа девочек. Их было пятеро, от девяти до пятнадцати лет. Старшая, высокая и крепкая, с тяжелыми крестьянскими руками, смотрела на нее с откровенным презрением. — Это та самая девчонка из западных степей, — заявила она громко, чтобы слышали все. — Правда из степей? — с любопытством переспросила младшая. — Да, говорят, ведьма Талья подобрала ее на дороге. Грязную и дикую. — Дикарка! Дикарка! — подхватили остальные, их голоса слились в злой, насмешливый хор. — Дикая западная змея! — выкрикнула старшая. Она резко наклонилась, схватила с земли камень и швырнула его в Айю. Камень ударил ее в спину, точно в то место, где под одеждой скрывались затянувшиеся, но все еще чувствительные шрамы. Жгучая, острая боль пронзила тело, вырвав из груди сдавленный вскрик. — Прекратите! — крикнула она, отступая. — Ты ведь дикарка, верно? — старшая сделала шаг вперед, ее глаза блестели от жестокого любопытства. — Вы, степные змеи, не чувствуете боли. — Я не дикарка… — произнесла Айя, сжимая кулаки. — Дикарка! — хор загремел с новой силой. Словно по команде, девочки начали поднимать с земли камни, гальку, комья грязи и метать их в нее. Град ударов обрушился на Айю. Она закрыла лицо руками, но камни находили цель, больно впиваясь в плечи, в грудь, в ноги. Один, с особенно острым краем, рассёк кожу на щеке. Потекла теплая струйка крови. Она чувствовала каждый удар, каждое прикосновение ненависти. В панике Айя отступила еще, споткнулась о выступ брусчатки и рухнула на землю. Корзинка вылетела из рук. Раздался оглушительный хруст разбитой скорлупы. Яркие желтые солнца желтков растеклись по серому камню, смешиваясь с грязью. Наступила мертвая тишина. Девочки замерли, глядя на содеянное. Айя смотрела на разбитые яйца, на уничтоженный символ ее маленькой победы. В липкой лужице отражалось ее искаженное горем лицо. Из груди вырвался глухой, надрывный, звериный вой. Она вскочила на ноги и, не разбирая дороги, ослепленная слезами, бросилась прочь. Она не пробежала и десяти шагов, как врезалась в высокую, статную фигуру. Сильные, но бережные руки обхватили ее, не давая упасть. — Айя! Дитя мое! Девочка подняла заплаканное, измазанное кровью и грязью лицо. Перед ней стояла Талья. Ее серебряные волосы в лучах заката казались нимбом из холодного пламени. — Простите… я разбила… корзинка…она... — зарыдала Айя, вцепившись в грубую ткань ее платья. Талья прижала ее к себе, и ее голос, обычно спокойный и размеренный, зазвучал подобно скрипу ледника. Она обернулась к застывшим на площади девочкам. — Мерзкие, злобные дети! Неужели не боитесь гнева Великой Матери? Я приду к вашим матерям и поведаю, как вы тешите свою трусость, нападая на ту, что слабее! — Северная крыса! Ведьма! Тебя ждет костер! — дерзко крикнула старшая, но ее голос дрогнул. С визгом вся стая бросилась врассыпную, их шаги гулко застучали по камням площади. Талья не смотрела им вслед. Она опустилась на колени перед рыдающей Айей, ее пальцы осторожно коснулись окровавленной щеки. — Не думай о корзинке, дитя. Жестокость — удел глупых и слабых. Их сердца еще не знают мудрости. Пойдем домой, нужно обработать твои раны. Она подняла девочку на ноги, обняла за плечи, укрывая от любопытных взглядов, что уже начали появляться в окнах домов, и медленно повела ее прочь с этой площади. Обратно, на окраину деревни, в их тихую крепость, где пахло травами и миром, и где камни служили для того, чтобы растирать целебные коренья, а не для того, чтобы причинять боль.