Погоня за тенью.

В комнате повисла тишина, густая, словно пропитанная невысказанными мыслями. На столе были разложены схемы, фотографии и планшеты с открытыми досье, создавая хаос, за которым скрывалась хрупкая надежда. Чашки с недопитым кофе стояли забытые, их содержимое давно остыло, но никто не обращал на них внимания. Алексей стоял у стены, его фигура казалась высеченной из камня. Руки глубоко в карманах, плечи напряжены, взгляд устремлён вдаль, словно он видел не стены клуба, а что-то за их пределами. Максим докладывал о расстановке охраны в больнице, его голос звучал монотонно, но в каждом слове чувствовалась предельная сосредоточенность. — Двое наших людей внутри, ещё трое снаружи. Все выходы под контролем. Если кто-то посторонний попытается подойти, мы сразу это заметим. Марта кивала, сверяя данные с Алиной, её пальцы быстро скользили по экрану, но взгляд периодически возвращался к Алексею. Она чувствовала его напряжение, видела, как сжимается его челюсть, как взгляд становится тяжелее. И когда наступила пауза, он заговорил. Тихо, но так, что все обернулись. — Есть ещё один человек, который может с ним поговорить. Голос Алексея был низким, почти приглушённым, но в нём не было ни тени сомнения. — Не врач, не друг, не оперативник. Он медленно вынул руки из карманов и скрестил их на груди. Его глаза, обычно непроницаемые, сейчас горели чем-то странным — не решимостью и не холодным расчётом, а чем-то более глубоким, почти… болью. — Женя, моя жена. В комнате стало тихо, не просто тихо — мертвенно тихо. Даже Никита, обычно невозмутимый, замер, его пальцы застыли над клавиатурой. Эля нарушила молчание, её голос звучал осторожно: — Алексей… Ты уверен? Он ответил не сразу. Вместо этого его взгляд скользнул по фотографии Юлиана, приколотой к стене. Владислав медленно кивнул, его лицо оставалось непроницаемым, но в глазах читалось понимание. — Если ты готов рискнуть… — Я не рискую, — резко перебил его Алексей. — Я знаю. Тишина снова окутала комнату, но теперь в ней было что-то новое — не напряжение, а принятие. Алексей уже доставал телефон. — Она придёт. И в этих двух словах было больше, чем просто уверенность. Было доверие, к ней, к ним. К тому, что, возможно, ещё не всё потеряно. Марта медленно подняла бровь, её пальцы замерли над клавиатурой. — Журналистка? — спросила она с сомнением в голосе. Алексей не сразу ответил. Он опустил взгляд, словно пытаясь разглядеть что-то в полумраке комнаты, чего там больше нет. — Не просто журналистка, — произнёс он тихо, но твёрдо. В его голосе звучала странная смесь гордости, горечи и чего-то ещё, что он обычно скрывал. Никита откинулся на спинку стула и сложил руки на груди. — Он будет доверять ей? — спросил он. Алексей слегка поджал губы. — Он... не будет боятся её, — ответил он после паузы. — А это, поверьте, для него редкость. Он сделал шаг вперёд, и его тень легла на стол, залитый светом от мониторов. — Женя умеет так разговаривать, что человек сам начинает говорить, — продолжил он. — Без давления, без обвинений, просто... говорит. Владислав нахмурился и сцепил руки в замок. — Ты уверен? — спросил он жёстко. — Ты же сам говорил, что если копнуть Юлиана слишком глубоко, он может рефлекторно оттолкнуть. Алексей резко повернулся к нему. — Именно поэтому не мы, — сказал он решительно. — Он слишком много связывает с каждым из нас: с болью, с доверием, с зависимостью. С тем, кто он сейчас, с Женей — с тем, кем он мог бы быть или кем был. Он провёл рукой по лицу, словно стирая усталость. — С тем, что в Юлиане ещё можно спасти, — добавил он. Алексей стоял у окна, телефон, прижатый к уху. За стеклом — ночной город, мокрый от недавнего дождя, огни размытые, как акварель. Его поза была привычно прямой, но пальцы левой руки нервно сжимали подоконник. — Да, — его голос в телефон звучал тише обычного, почти мягким. — Ты же помнишь то кафе на набережной? Где он всегда сидит у окна. Пауза. В трубке — тихий женский голос, неразборчивый для остальных. Алексей закрыл глаза на секунду. Его лицо, обычно каменное, дрогнуло — что-то между болью и усталой нежностью. — Нет, не дави, просто... сядь рядом. Он сам заговорит, если захочет. Он повернулся спиной к комнате, будто стараясь укрыть этот разговор от чужих глаз, плечи напряглись. — Я знаю, что прошу много. — Голос стал ниже, хрипловатым. — Но если кто-то и сможет до него дотянуться сейчас... это ты. Еще пауза, длиннее, тяжелее. — Спасибо. Он положил телефон, не попрощавшись — они давно перестали нуждаться в формальностях. Когда Алексей обернулся, его лицо снова было маской, только в уголках глаз оставалось что-то человеческое, теплое. — Я уже сказал ей. Она согласилась. — Он прошелся взглядом по лицам в комнате. Марта скрестила руки на груди, ее голос звучал скептически: — А если он её оттолкнёт? Уголок рта Алексея дрогнул — не улыбка, а что-то вроде горькой усмешки. — Она умеет быть настойчивой. — Он бросил взгляд на экран телефона, где еще светилась фотография Жени. — В этом плане мы с ней несовместимы. В комнате на секунду стало легче. Кто-то даже хмыкнул — нервно, но все же. Напряжение чуть спало, как тугая струна, на мгновение ослабившая хватку. Алексей подошел к столу, его пальцы автоматически поправили край карты с пометками. Он не сказал вслух главного — что это их последний шанс, что если Женя не сможет достучаться... Тогда уже никто не сможет. Но все в комнате и так это понимали.

***

В тишине спальни раздался резкий звук телефонного звонка. Юлиан, ещё не до конца проснувшись, вздрогнул. Его рука сама потянулась к телефону — привычка, выработанная годами опасной жизни, когда каждый звонок мог означать опасность. Он схватил холодный телефон. Экран ослепил его в темноте, заставив зажмуриться. Имя отправителя ударило, как молния. «Женя». Сон мгновенно улетучился. Губы сжались в тонкую линию, глаза, ещё секунду назад уставшие и мутные, внезапно стали ясными и напряжёнными. «Хочу встретиться, утром. В твоём кафе. Без формальностей, без лжи, без масок». Юлиан замер, сжимая телефон так сильно, что стекло могло треснуть. Экран светил ему в лицо, подчёркивая резкие скулы и тени под глазами. Минута, две, сообщение не исчезало. Внутри что-то всколыхнулось — не злость и не страх, а нечто гораздо более опасное. То, что он давно пытался скрыть за сарказмом и холодностью. Личное, слишком личное. Он провёл рукой по лицу, чувствуя лёгкую дрожь в пальцах. «Без масок». Как будто она знала его насквозь все эти годы. Юлиан резко откинулся на подушку, не отрывая взгляда от экрана. «Ответить? Проигнорировать? Написать что-то язвительное?» Но его пальцы не двигались, он просто... смотрел. И чувствовал, как внутри растёт что-то непонятное, заполняя грудь и подступая к горлу. Слабость, воспоминания, возможность. Телефон наконец погас, оставив его в темноте. Но слова продолжали гореть перед глазами, словно врезавшись в память. «Утро, кафе, без лжи». Он зажмурился, завтра будет непросто, но он пойдёт. Потому что больше всего он боялся именно этого — что однажды она его позовёт. И он не сможет отказаться. Экран телефона погас, оставив после себя лишь слабое свечение в темноте. Юлиан сидел на кровати, сжимая устройство так сильно, что металлический корпус впился в его ладонь. В груди поднималось что-то тяжёлое и горячее — не гнев, не страх, а нечто более опасное, что он давно запретил себе чувствовать. — Чёрт! — вырвалось у него, и это слово повисло в темноте спальни, грубое и беспомощное. Он резко вскочил с кровати, и простыни с шорохом соскользнули на пол. Он потряс головой, словно пытаясь избавиться от наваждения, но мысли продолжали роиться в голове, как осы, вылетевшие из разорённого гнезда. — Алексей, — прошипел он сквозь зубы, и это имя прозвучало как обвинительный приговор. Холодный паркет под босыми ногами. Прохладный воздух спальни, пахнущий пылью и одиночеством. Металлический привкус ночи на языке — всё это обрушилось на него с неожиданной остротой. Он стоял, сжимая кулаки, чувствуя, как: По спине бегут мурашки, в груди сжимается что-то тяжёлое и горячее. В висках пульсирует кровь. Юлиан закусил губу до боли, ощущая, как кровь наполняет рот знакомым металлическим вкусом. Мышцы челюсти напрягаются до дрожи, веки непроизвольно смыкаются на долю секунды. Он начал метаться по комнате, его движения были резкими и порывистыми: Пять шагов к окну — быстрых, почти бесшумных. Резкий поворот — волосы падают на лоб, три шага обратно — босые ступни шлёпают по паркету. Его тень, искажённая светом уличных фонарей, прыгала по стенам, словно живое существо — то вытягиваясь до потолка, то сжимаясь в тугой комок. — Решил сыграть через жену? — его голос звучал хрипло, слова вырывались прерывисто, с горькой усмешкой. — Умно, мягко, почти... трогательно. Он остановился перед зеркалом в темноте, вглядываясь в своё отражение. В тусклом свете он увидел: Бледное, почти прозрачное лицо, запавшие глаза с тёмными кругами. Напряжённые мышцы челюсти, выдающие внутреннюю дрожь. В зеркале на него смотрел не тот Юлиан, каким он привык себя видеть, а кто-то другой: Уязвимый, испуганный, настоящий. — Но... я не дурак, — произнёс он, но даже для него самого эти слова прозвучали фальшиво, словно эхо в пустой комнате. Правда же была в другом — он уже знал, что: Он резко отвернулся от зеркала, чувствуя, как что-то внутри: Трещит по швам, разваливается на части, освобождает то, что было заперто годами. И самое страшное было не в том, что он проиграл эту партию. А в том, что какая-то часть его — та самая, которую он так старательно душил все эти годы — уже предвкушала эту встречу. Юлиан резко отвернулся от зеркала и схватил с кресла смятую рубашку. Его движения были резкими, почти яростными, словно он пытался заглушить внутренний голос, который шептал, что это ловушка, в которую он идёт с открытыми глазами. Он одевался в темноте, не включая свет, словно боясь, что яркий свет выявит то, что он так тщательно скрывал все эти годы. Каждая ткань на его теле казалась слишком грубой, каждый шов — слишком заметным. Когда он наконец вышел на балкон, холодный ночной воздух обжёг его лёгкие. Город внизу жил своей жизнью: машины, огни, далёкие голоса. А он стоял, опираясь на перила, и чувствовал, как что-то внутри него трещит по швам. Алексей, чёрт бы его побрал, знал его слишком хорошо. Что Женя... Женя была тем единственным человеком, перед которым все его защиты были бесполезны. Юлиан глубоко вздохнул и закрыл глаза. А потом резко развернулся и направился к выходу. Дверь за ним закрылась с глухим стуком, но он уже не оглядывался. Он шёл по тёмным улицам. Шёл навстречу тому, от чего бежал годами. И самое страшное было в том, что часть его — та самая, которую он так старательно подавлял всё это время, — уже предвкушала эту встречу.

***

Юлиан сидел за столом у окна. Всё было как обычно: свежий кофе, шум за окном, голоса в зале. Но внутри у него всё сжалось. Он пришёл первым, потому что не мог оставаться дома. Взял чёрный кофе, но не пил, пар от чашки поднимался в воздух. Взгляд упал на пустое место напротив, где обычно сидел Данил. Там стояла его чашка, ещё горячая. Воспоминание резануло: Тёплые пальцы на запястье, спокойный взгляд, без давления. Тишина, которая не была неловкой. На секунду что-то дрогнуло внутри, что-то старое и запретное. И тут дверь открылась, вошла Евгения, спокойно. Не как он ожидал — с тревогой или жалостью. Она вошла в своём пальто цвета морской волны, с волосами за ухом, без макияжа. Как будто встретились старые знакомые, она остановилась напротив, не спеша садиться. — Можно? Юлиан пожал плечами. — Кресло моё, а кофе — твоё. Её улыбка была тёплой, но взгляд — внимательным. Они просто молчали, он не отводил глаз, она — тоже. В её глазах не было страха или жалости, было понимание. — Ты знаешь, зачем я пришла, — сказала она. Юлиан выдохнул. — Наверное. Она кивнула, руки на столе, но не близко. — Ну тогда не будем тянуть. Юлиан замер, потом тихо рассмеялся и понял, что уже проиграл. Потому что перед ней его маски не работали, он знал, что она это видит. Тишина между ними была особенной – не пустой, а насыщенной невысказанным. Женя сидела напротив, ее пальцы мягко обхватывали чашку, но не поднимали ее. Губы слегка приоткрылись, прежде чем зазвучали слова: — Я пришла не как «жена Алексея», — голос ее был тихим, но каждое слово падало с четкостью капель дождя по стеклу. — Не как журналистка. Не как связной или подставной миротворец. Она сделала паузу, ее глаза – серые, прозрачные, видящие насквозь – не отрывались от его лица. — Я пришла… как я, просто поговорить. Без требований, без схем. Юлиан откинулся на спинку кресла, скрестив руки на груди. Жест защитный, но в его глазах читалось нечто большее – усталость от постоянной обороны. — Алексей, значит, уже не справляется? — его голос звучал резко, но без привычной язвительности. — Решил подключить арсенал потоньше? Женя не моргнула. Не отвела взгляд, её ответ прозвучал мягко, но неопровержимо: — Нет. Это моя идея была прийти первой, он хотел подождать. Я – нет. Она наклонилась чуть вперед, и в этом движении не было ничего навязчивого – только искренность, обнаженная и непривычная. — Потому что… я вижу, как тебя рвёт. — Ее пальцы слегка сжали край стола. — И если ты сейчас не скажешь хоть что-то – ты лопнешь изнутри, без крови, просто исчезнешь. Юлиан резко отвернулся к окну. Его челюсть напряглась, скулы выступили резче под кожей. Пальцы, лежащие на столе, слегка дрожали – почти незаметно, но она видела, видела и молчала, давая ему время. Когда он наконец повернулся обратно, в его глазах не было привычной насмешки, только усталость. — А ты думаешь, я ещё здесь, чтобы говорить? — Да, — сказала она просто. — Потому что ты пришёл. Тишина снова опустилась между ними, но теперь она была другой – не напряженной, а ожидающей. В кафе жизнь шла своим чередом: звенела ложка о стекло, бариста называл номер заказа, кто-то уронил ключи с громким звоном. Но в их углу существовал отдельный мир – слишком настоящий, слишком обнаженный. Юлиан смотрел на свои руки, затем медленно поднял взгляд: — А если я скажу, что мне нечего сказать? Женя улыбнулась – не снисходительно, а с пониманием. — Тогда мы просто посидим. Пока не появится что-то, что стоит произнести вслух. И в этот момент что-то в нем дрогнуло – не сломалось, а скорее... расслабилось, впервые за долгие месяцы. Евгения слегка подалась вперед, ее локти легли на стол, но без навязчивости – просто естественное движение человека, который хочет быть услышанным. Свет из окна падал на ее лицо, высвечивая тонкие морщинки у глаз – следы не столько возраста, сколько пережитых историй. — Я не прошу исповедь, — сказала она, и каждый слог звучал четко, без журналистской выверенности, а с простой человеческой искренностью. — Я не прошу «признайся». Я просто... Хочу услышать, что ты ещё есть, не он, не его копия, а ты, Юлиан. Он сидел напротив, пальцы сжатые вокруг чашки кофе, которая уже начала остывать. Его взгляд скользил по ее лицу, по ее осанке, по тому, как она держала руки – открыто, но без нажима. В этом было что-то невыносимое, она не играла, не пыталась его «спасти». Она просто... была здесь. И это выбивало почву из-под ног. Юлиан медленно приподнял бровь, голова слегка наклонилась в сторону – жест, который обычно предшествовал язвительному комментарию. — Значит, ты теперь — официальная делегация «Человечности и Сострадания» от имени Алексея? — его голос звучал ровно, но в глубине тона пряталось что-то хрупкое. — Что, он в отпуск ушёл? Женя не смутилась. Не стала оправдываться, она лишь чуть усмехнулась – не колко, а с легкой усталостью, будто этот сарказм был ей давно знаком. — Если бы он взял отпуск, мы бы все наконец выдохнули, но нет. — Она отпила глоток воды, поставила стакан с тихим стуком. — Я здесь сама по себе, Юлиан. — Конечно. — Он поднес свою чашку к губам, сделал глоток. Лицо оставалось каменным, но глаза – живые, слишком внимательные – изучали ее, будто искали слабое место, трещину в ее уверенности. — И ты, конечно же, не хочешь от меня ничего, только «поговорить». Без подводных камней. Без микрофона под столом, без Алексея в соседнем переулке. Ее ответ пришел мгновенно, без раздумий: — Микрофон бы запищал от твоих язв. — Губы снова дрогнули в почти улыбке. — А Алексей сейчас в больнице. Охраняет одного человека, ради которого ты бы, возможно, прошёл через ад. В который, кстати, ты сейчас и идёшь. Юлиан замер. Чашка в его руке осталась неподвижной на полпути к столу. Лицо не изменилось – все те же резкие черты, все тот же нейтральный взгляд. Но в глазах... В глазах что-то мелькнуло, что-то острое и живое. Она коснулась чего-то важного. Чего-то, что он не хотел называть вслух даже самому себе. Он медленно поставил чашку, разжал пальцы. — Ты хорошо подготовилась, — наконец произнес он, и в голосе уже не было язвительности, только усталость. — Но это не меняет правил. Я не играю в «спасение». Женя покачала головой: — Я и не предлагаю. Я просто даю тебе выбор, продолжать идти в одиночку. Или... наконец позволить кому-то идти рядом. Тишина между ними стала густой, насыщенной невысказанным. В кафе вокруг кипела жизнь – звенела посуда, смеялись люди, где-то плакал ребенок. Но здесь, за их столом, время будто остановилось. Юлиан смотрел на свои руки, затем медленно поднял взгляд: — А если я выберу одиночку? Она не ответила сразу. Просто посмотрела на него – без осуждения, без разочарования. — Тогда я просто дождусь твоего кофе и уйду. И в этих словах не было угрозы. Не было манипуляции, была лишь простая, неудобная правда – она действительно давала ему выбор. Впервые за долгое время он почувствовал, как что-то внутри... расслабляется. Не сдается, не ломается, просто перестает бороться хотя бы на мгновение. Юлиан крутил чашку в руках, пальцы скользили по гладкому фарфору. Его губы искривились в усмешке, но глаза оставались напряженными — слишком живыми для той маски равнодушия, которую он пытался носить. — Загадками говоришь, — его голос звучал хрипло, будто пропущенный через сигаретный дым. — Это стильный приём, или ты так подготавливаешь к «удару под дых»? Женя не бросилась отвечать. Не стала парировать его сарказм, она просто смотрела, спокойно. Терпеливо, как будто за его словами видела то, что он сам боялся признать. Секунды растягивались в минуту. В кафе вокруг них жизнь шла своим чередом — где-то звенела посуда, смеялась компания у барной стойки, но в их углу время будто замерло. — Я просто пытаюсь достучаться до того, кто всё ещё прячется за сарказмом, — наконец сказала она. Голос её был тихим, но каждое слово падало с невероятной чёткостью. Юлиан напрягся, его пальцы сжали чашку чуть сильнее. — Ты не стал бы шутить, если бы тебе было всё равно. Ты говоришь, что не хочешь говорить, но уже десять минут говоришь только со мной и кофе не остыл. Он опустил взгляд. На чашку, на свои пальцы, которые всё ещё держали её, не выпуская. Она действительно была тёплой и он действительно не ушёл. Губы его дрогнули в странной усмешке — не язвительной, а почти... усталой. Он выдохнул, глядя куда-то мимо неё, в окно, где солнечный свет играл на стёклах. — Ты, может, и не Алексей. Но, чёрт возьми, доставать ты умеешь ничуть не хуже. Женя слегка наклонила голову. В её глазах не было победы — только понимание. — Потому что я не смотрю на тебя как на угрозу, Юлиан. Он замер. Потом медленно, будто через силу, поднял на неё взгляд. — А как? — его голос звучал чуть глуше, будто это слово вырвалось против его воли. Она не стала улыбаться. Не сделала паузу для эффекта, просто сказала то, что знала наверняка: — Как на человека, который ещё не исчез. И в этот момент что-то в нём дрогнуло. Не сломалось — просто... сдало позиции, его плечи чуть опустились, дыхание стало глубже. Он не ответил, не стал спорить, просто сидел, глядя на неё, и впервые за долгое время его взгляд был по-настоящему открытым — без защиты, без масок, без той вечной готовности к удару. А вокруг них мир продолжал жить, не подозревая, что в этом маленьком кафе, за этим столиком у окна, только что произошло чудо — человек, который давно считал себя потерянным, на мгновение позволил себе быть найденным. Между ними повисла тишина, но не гнетущая и не защитная, а какая-то обнажённая и почти беззащитная. Он стоял, слегка склонив голову, его пальцы непроизвольно сжимались и разжимались, словно пытаясь ухватиться за что-то неуловимое. Его глаза, обычно такие твёрдые, теперь казались прозрачными, как будто сквозь них можно было разглядеть всё, что он так тщательно скрывал. И тогда его голос, тихий, но чёткий, чуть охрипший от сдерживаемых эмоций, прозвучал: — Ты думаешь, что меня ещё можно вернуть? Она не ответила сразу. Она сделала паузу, вдохнула, словно собираясь с мыслями. Её взгляд скользнул по его лицу, задержавшись на морщинках у глаз — новых, незнакомых. Когда они успели появиться? — Я думаю… — её голос дрогнул, но не от неуверенности, а от чего-то более глубокого, — ты всё ещё хочешь, чтобы это было возможно. Он замер, словно эти слова ударили его прямо в грудь. Его дыхание стало чуть чаще, губы слегка дрогнули — как будто он хотел что-то сказать, но боялся, что голос его предаст. — А значит… — продолжила она, и теперь в её словах звучала не просто надежда, а уверенность, твёрдая, как камень, — можно. И в этот момент что-то изменилось в воздухе между ними. Не то чтобы исчезло напряжение — нет, оно всё ещё висело, но теперь в нём появилась трещина. Маленькая, едва заметная, но через неё пробивался свет. Юлиан медленно выдохнул, словно освобождаясь от чего-то тяжёлого, что накопилось в груди. Возможно, это были сомнения или усталость. Его тонкие и нервные пальцы слегка дрожали, и он сжал их в кулак, костяшки побелели от напряжения. Казалось, если он их разожмёт, то что-то внутри него разорвётся. Евгения и Даниэль не задавали вопросов, не требовали объяснений. Они просто стояли рядом, и от этого было ещё страшнее. Ведь молчание обнажает, он привык к стенам, к маскам, к тому, что люди всегда хотят что-то из него вытянуть, но не они. — Райна… Артём, — произнёс он внезапно, резко, словно выталкивая два осколка, застрявшие в горле. Его голос был сухим, но в нём чувствовался подтекст — что-то между вызовом и предупреждением. Женя приподняла бровь, но промолчала. Она знала, когда нужно ждать. Юлиан не смотрел на неё. Его взгляд был устремлён куда-то в стену за её спиной, словно там, в трещинах штукатурки, скрывалась правда, которую он не решался увидеть. — Что это? — спросила она тихо, словно боясь спугнуть его откровенность. — Имена, — он резко пожал плечами, словно отмахиваясь. — Не копайся глубже, если не готова. Если… — он запнулся, — если действительно хочешь помочь, начни с них, посмотри, что найдёшь. И тут он впервые за весь разговор посмотрел ей прямо в глаза. — Или не найдёшь. Тогда и говорить не о чем. Его взгляд был жёстким, но где-то в глубине, в том самом месте, куда даже он сам боялся заглянуть, теплилась надежда. Или страх, или и то, и другое. Женя изучала его молча, так, как читают старые письма — зная, что за каждым словом скрывается больше, чем сказано. Но она не давила, не требовала, он раскрывал карты сам, по одной — и это было важнее любых допросов. — Мы можем встретиться ещё, — наконец сказал Юлиан, откидываясь на спинку кресла. Его голос стал чуть мягче, но в нём всё ещё звучала осторожность. — Только позже, когда… будет повод. — То есть когда ты решишь, что мне можно доверять, — уловила она, и в уголках её губ появилась лёгкая улыбка. Без насмешки, без укора. — Что ты не пустишь всё под откос ради какой-то правды, — прошептал он, снова отводя взгляд. — Или ради него. — Я здесь не ради Алексея, — её голос прозвучал тихо, но чётко, как удар колокола в пустом зале. — Я здесь, потому что ты мне не безразличен, Юлиан. Он замер. Эти слова ударили его между рёбер, лишив дыхания. На мгновение в его глазах мелькнуло что-то голое, незащищённое, но тут же исчезло, спряталось за привычной маской. Он не ответил. Просто встал, оставив на столе недопитый кофе — чёрный, горький, как и всё, что он говорил сегодня. — До встречи, журналистка, — бросил он, уже поворачиваясь. — Посмотрим, что ты умеешь. И ушёл. Дверь закрылась за ним с тихим щелчком. Женя осталась сидеть, глядя на пустую чашку. На отпечаток его пальцев на стекле. На тишину, которая теперь казалась громче любых слов. На улице было утро, тихое, хрупкое. Именно такое, после которого всё может начать рушиться. Или — наконец-то — измениться.