Погоня за тенью.

Сквозь пыльные жалюзи пробивался тусклый свет, оставляя на захламлённом столе косые полоски. За спиной Евгении висела доска, где были развешаны фотографии, газетные вырезки и нити, связывающие людей и события в паутину. Каждая точка на этой карте — чья-то судьба. В офисе пахло кофе, сигаретным дымом и старыми бумагами — запах, который напоминал о правде. Ноутбук гудел, как старый друг. Иногда Евгения гладила его крышку, словно это был не компьютер, а верный пёс. Два имени: Райна и Артём. Евгения понимала, что это не просто задание. Если она ошибётся, Юлиан закроется от неё навсегда, как сейф без ключа. На экране появилась фотография строгой девушки с холодными глазами. Она была координатором мероприятий, но Евгения решила копнуть глубже. Её пальцы летали по клавиатуре, вытаскивая из сети обрывки информации. Финансовые отчёты, старые фото, адреса, даты, имена. И вот оно — перевод на личный счёт от структуры, закрытой после рейда. Эта структура принадлежала человеку, который исчез после конфликта с Виталием. Райна была не просто коллегой. Она была связующим звеном между ним и новыми людьми, возможно, последней нитью. Евгения замерла. Она поняла, что Райна «чиста» снаружи, но с кровью на руках. Теперь она переключилась на Артёма. Его фамилия звучала так, будто всегда была в тени. На экране появился улыбчивый парень с добрыми глазами. Но одна деталь насторожила Евгению. Каждый раз, когда что-то случалось у Виталия, Артём исчезал, перестрелка у склада — он в отпуске. Исчезновение курьера — заболел, слив данных — на даче. Слишком чисто и вовремя. Кто-то его предупреждал? Или он сам был тем, кто предупреждал? Евгения откинулась на спинку кресла. Пальцы дрожали, но не от страха, а от адреналина, она всё поняла. Юлиан дал ей имена, чтобы проверить, сможет ли она увидеть то, что скрыто. Райна и Артём — ключи к его прошлому, предательству или спасению. Она выдохнула, этого достаточно, теперь она знает, что сказать. И главное — он выбрал её не зря.

***

Утро, клуб, комната штаба. Воздух густой — от кофе, пота и напряжения. Стены, увешанные картами и схемами, будто дышат. Алексей стоит у карты, вцепившись в край, взгляд по маршрутам, но мысли где-то далеко. Руки в карманах, боится, что дрожь выдаст. Марта и Владислав спорят у стола, цифрами и адресами кидаются. Марта карандашом стучит, как метроном, Владислав губу покусывает, глаза узкие, напряжённые. Максим в углу, в планшет уткнулся. Экран синеватый, резкие скулы и тень под глазами. Листает спутниковые снимки, ищет ответы. Никита и Эля над распечатками склонились, пальцы по старым маршрутам скользят, как по шрамам. Эля глаза поднимает, взгляд остекленевший — прошлое видит, которое всё ещё болит. Иван в проводах копается, будто защиту собирает. Пальцы быстро, точно, но тревога в движениях. Даниэль у окна сидит, сжатый, как пружина. Солнечный свет падает, но не греет, только тени под глазами подчёркивает. Смотрит вдаль, но не улицу видит, пальцы сжимаются и разжимаются, варианты перебирает, которые не озвучить решается. Дверь открылась: Евгения вошла. Мир замер на секунду, потом переключился на новую частоту. Алексей обернулся: — Нашла? — голос ровный, но нетерпение в нём присутствовало. — И даже больше, — сказала Женя, два досье на стол кладёт. Тяжёлые, плотные, как грифы закрытых дел. Все замолчали. Даже Марта карандашом перестала стучать. — Райна Орлова. Возможный связной с "теневыми структурами" Виталия. Финансовые переводы, прикрытие. Подозреваю, что до сих пор может инфу передавать. В комнате тишина. — Артём Лопатин — не тот, за кого выдаёт себя. Постоянно ускользал от всех точек. Возможно, "смотрищий" от третьей силы или на обе стороны работает. — Он был с нами, — тихо сказал Владислав. — Был и, возможно, с кем-то другим до сих пор. Эля, до этого молчавшая, прошептала: — Если Юлиан это подозревает... Он мог специально эти имена дать. — Именно. Евгения встретилась взглядом с Даниэлем. Он не моргнул, но что-то в глазах дёрнулось — будто она до раны дотронулась, о которой никто не знал. — Он не сказал, что искать. Хотел понять, смогу ли я дойти до сути, смогу ли я рядом быть по-настоящему. Даниэль медленно взгляд отвел. — Ты прошла его проверку, — сказал Алексей, в голосе впервые за день надежда проскользнула. — Теперь... он может больше открыть. Женя устало села. — Надеюсь, откроет. Но это уже не от меня зависит. Она в окно посмотрела, где-то там он. — Теперь он решает, готов ли вообще быть спасённым. Иван вдруг голову поднял, будто что-то услышал. — Если он решит вернуться... — начал он, но замолчал, не договорив. Но все поняли, если он решит вернуться — это только начало. Тишина после слов Евгении была тяжелой. Она давила на уши и заполняла лёгкие, как солёная вода. Алексей разжал кулаки, и на ладонях остались следы от ногтей. Ему было не больно, только в висках стучало. Он чувствовал странное чувство, будто уже опоздал. «Мы искали не там», — мелькнуло у него в голове. Марта опустила карандаш, и он покатился по столу, оставляя след. «Вот почему он всегда избегал», — вдруг поняла она. Владислав посмотрел на Даниэля. — Ты же говорил, что он не... Но слова застряли, потому что Даниэль не отрицал. Он сидел, уставившись на свои руки, как будто увидел что-то страшное. Максим отодвинул планшет. — Логично, — прошептал он неестественно. Эля разжала пальцы, и бумага распрямилась, но следы её ногтей остались на тексте, как раны. Иван бросил провод, и тот глухо стукнулся о стол. — Чёрт, — только и смог сказать он. А Никита... То, что скрыто под поверхностью, он стоял на границе света, и тень рассекала его пополам. «Утонул», — это слово вонзилось в него, как нож. Воспоминания нахлынули: — Ему было четырнадцать. Холодный, бесконечный дождь. Он сидел на краю старого пирса, ноги болтали над тёмной водой, а в груди была пустота. — «Ты слишком чувствительный», — говорил отец. — «Перестань ныть», — бросала мать. — «Слабак», — смеялись одноклассники. Он просто перестал говорить. Слова не доходили до никого, они тонули в воздухе. И тогда он начал тонуть сам, не в воде, а в себе. Он приходил к озеру, смотрел в чёрную гладь и думал: «Если я исчезну, кто-нибудь заметит?» Однажды он зашёл по колено. Вода была ледяной, он ждал, пока тело онемеет, но его окликнул старичок-рыбак. — Эй, парень, ты чего? Он соврал, что уронил телефон, и ушёл, больше он к тому пирсу не возвращался. Но вода осталась с ним, она была в его снах, в паузах между словами, в том, как он замирал, глядя в окно. — Он проверяет, — голос Жени дрогнул. — Ждёт, чтобы кто-то увидел. Никита вздрогнул. «Увидел» — это не про того, кто смеётся на собраниях или говорит «всё нормально». Это про того, кто до сих пор там, под водой. Он сделал шаг вперёд. — Я... — голос сорвался. Все повернулись к нему. Алексей прищурился. — Никит? Никита не мог говорить, в горле стоял ком, они его видят? По-настоящему? Или он для них всё тот же «тихий парень»? Марта вдруг встала. — Ты понимаешь это, да? Она не спрашивала, согласен ли он или верит. Она спрашивала, понимает ли он. Никита закрыл глаза и кивнул. Тихо, почти незаметно, но в комнате что-то переломилось. Владислав провёл рукой по лицу. — Чёрт возьми... Даниэль поднял голову. — Значит, мы ищем того, кто не хочет, чтобы его спасли? Максим сжал кулаки. — Нет. Мы ищем того, кто не верит, что его спасут. Эля резко вдохнула. — Никита... Она посмотрела на него иначе, глубже. Евгения внимательно посмотрела на Никиту, слегка наклонив голову. Её брови слегка сдвинулись, но не в осуждении, а в понимании, как у врача, который видит старые раны под слоем одежды. — Прости. А ты… кто? Вопрос повис в воздухе, острый и неожиданный, как удар под рёбра. Никита медленно поднял глаза. Его взгляд был спокоен, как гладь озера перед штормом. Но за этим внешним спокойствием скрывалось что-то тяжёлое, выстраданное и едва сдерживаемое. Он не улыбался. — Никита. — Просто Никита? Голос Жени звучал мягко, но в нём чувствовалась настойчивость — она не спрашивала, она исследовала. Алексей подошёл ближе, его тень упала на пол, пересекая луч света. — Он… был первым. — Первым, кто узнал, на что способен Виталий. До Юлиана. Никита даже не посмотрел в её сторону. Он стоял неподвижно, словно высеченный из камня, но в его пальцах, сжатых в бессознательном жесте, дрожали крошечные спазмы — как ток, пробегающий по оголённому проводу. Евгения не сводила с него глаз, она читала его. Не слова — она давно научилась не доверять словам, она видела всё: Как его дыхание стало чуть глубже, когда Алексей упомянул Виталия. Как его плечи слегка подались вперёд, словно под невидимым грузом, как его взгляд, прямой и твёрдый, всё же дёрнулся в сторону, когда она произнесла слово «сломаться». — Ты был с ним, — тихо сказала она. — Долго. Никита ничего не ответил. Только слегка кивнул — почти незаметно, будто боялся, что любое движение выдаст больше, чем он готов показать. Но Женя уже поняла. — Значит, — её голос стал ещё тише, почти шёпотом, — ты знаешь, насколько далеко может зайти Виталий, прежде чем человек сломается. Никита чуть отвёл взгляд, воспоминание. Темнота. Холодный бетон под спиной, голос Виталия, спокойный, почти ласковый: «Ты же сильный, да? Ты же не сдашься?» А потом — боль, не только физическая, хуже, глубже. Боль от осознания, что никто не придёт. Потому что ты никому не нужен. — Знаю, — голос Никиты был ровным, но в нём слышалось что-то надтреснутое, как лёд перед тем, как провалиться. — Потому что я… пытался не сломаться. — И потому теперь — я здесь. Он поднял голову, и в его глазах наконец вспыхнуло что-то живое — не ярость, не страх, решимость. — Чтобы Юлиан не повторил мой путь. Евгения медленно кивнула. — Тогда ты знаешь, что его надо тянуть не за руку. Она подошла ближе. — А за то, что он сам ещё держится. Её пальцы слегка сжались в воздухе, словно пытаясь поймать невидимую нить. — Пока держится. Между ними повисла тишина, тяжёлая и вязкая, словно смола. Напряжение немного ослабло, но не исчезло полностью — оно сжалось в плотный комок где-то под рёбрами, готовое в любой момент развернуться. Женя медленно подняла взгляд и встретилась глазами с Никитой. Её пальцы слегка дрогнули, сжимая папку с документами. Губы приоткрылись, замерли на секунду, будто она в последний раз взвешивала каждое слово. — Можем ли мы поговорить? Только мы. Где-нибудь в стороне, на пару минут, без карт, без досье, без посторонних глаз. Никита ответил не сразу. Его взгляд скользнул по стенам, по лицам остальных, словно проверяя, не осталось ли здесь чего-то важного. Затем он кивнул коротко и твёрдо. Он знал, что этот разговор неизбежен. Он уже давно зрел где-то внутри, в тёмных уголках памяти, и теперь вырывался наружу, как гейзер. Они вышли в боковой коридор, узкий, словно щель между мирами. Глухие стены поглощали звуки, мягкий свет растекался по потолку, словно масляное пятно. Из-за дверей доносился глухой рёв музыки, далёкий, как воспоминание. Женя не торопилась, шла в шаге от него, не приближаясь, но и не отдаляясь. Затем она внезапно остановилась, резко развернулась, почти порывисто. — Спасибо, что согласился. Его голос прозвучал глухо, словно из-под земли: — Это не из вежливости, это... неизбежность. — Я знаю. Она прислонилась к стене, вжалась в неё плечом, словно ища опору. Руки скрестила на груди в защитном жесте, но пальцы сжались в кулаки. — Скажи мне... — её голос дрогнул, но она взяла себя в руки.— Когда всё началось? Когда ты понял, что это не просто человек, что он... целый мир. Тёмный, захватывающий и ты уже не можешь вырваться. Никита опустил взгляд и долго молчал. Дышал ровно, но слишком громко, словно воздух стал густым, как сироп. Затем медленно поднял глаза. Женя не шелохнулась, не перебила, позволяя ему излить свою горечь до последней капли. Никита резко мотнул головой, словно пытаясь сбросить с себя невидимые оковы. Что-то древнее, въевшееся в его кожу, тянуло его вниз, как свинцовый плащ. — Понимаешь... — его голос превратился в хриплый шёпот, словно ржавые гвозди царапали его горло. — Тогда я ещё лгал себе. Убеждал себя, что он... не монстр. Что он просто сломанный, больной, что его жестокость — это просто язык, на котором он говорит, как у других — сарказм, а у него... — Я даже... Чёрт, я в какой-то момент начал его уважать. Резкий шаг в сторону. Пальцы вцепились в волосы, словно пытаясь удержать его от погружения в воспоминания, глаза — пустые, выжженные, как пепелище после лесного пожара. — Самое страшное... — голос сорвался, он сглотнул ком. — Он умел переключаться, будто щёлкнуть выключателем. Только что оскал, крик, хруст костяшек о стену — и вот уже тёплая улыбка. Искренний взгляд. «Ты же понимаешь, да? Я просто за тебя волнуюсь». Горький смешок, сухой, как треск сломанной кости. Это как жить в зеркальном лабиринте. Где все отражения — чужие. Где ты ощущаешь боль, но все зеркала шепчут: «Ты преувеличиваешь. Посмотри, он же сейчас такой добрый, ты сам всё выдумал». Женя не двигалась, слушала. В её глазах не было жалости, а было тихое, безмолвное признание: «Я вижу, я верю». — Я думал, что сильный, — прошептал Никита. — Что выдерживаю, что всё под контролем. А потом... Проснулся и осознал: он уже во мне, его голос в моей голове, его паранойя в моих мыслях. Тишина. Где-то за стеной бились басы, как больное сердце. — Ты выжил, — твёрдо произнесла Женя, без колебаний. Никита медленно кивнул, прикрыв глаза. — Да, но иногда... — пальцы сжались в кулаки. — Кажется, будто он всё ещё где-то здесь, в тенях, в моём дыхании, в том, как я вздрагиваю от громких звуков. Стена рядом внезапно показалась ему единственной опорой. Он прислонился к ней, чувствуя, как холод штукатурки проникает через ткань рубашки. — Как будто я вытащил нож, — добавил он шёпотом, — а лезвие осталось внутри. Никита говорил медленно, словно каждое слово давалось ему с трудом: — Он знал, когда нужно проявить ласку, а когда — строгость. Когда подарить тепло, а когда оставить в холоде. Он не просто причинял боль — он создавал свой собственный ритм. Он то насыщал, то морил голодом, то притягивал, то отталкивал. И всё это было не физически — это были эмоции. Он провёл рукой по лицу, словно пытаясь стереть чью-то тень со своей кожи. — Я начал жить по его правилам. Просыпался, когда он хотел этого, дышал только тогда, когда он был рядом. Замолкал, как только встречался с его взглядом и со временем... Я начал исчезать. Он стоял, прислонившись к стене, и сам удивлялся тому, как это могло произойти. — Понимаешь, — прошептал он, — я не сразу понял, что всё, что было во мне, стиралось. Медленно, почти нежно, он не ломал меня напрямую — он просто откручивал гайки одну за другой, пока я не остался пустым каркасом, улыбающимся, удобным, зависимым. Женя смотрела на него, и в её взгляде было всё: горечь, уважение и то самое тихое сострадание, которое не жалеет, но держит за руку. — Теперь ты видишь это, — сказала она. — Значит, ты уже не там. Ты снова собираешь себя, ты не пустой. Никита не ответил сразу, но его дыхание стало глубже. Он просто кивнул один раз, и в этом кивке было больше силы, чем в любых словах. — Да. Но знаешь… иногда кажется, будто не до конца, — прошептал он. Женя сделала шаг ближе, не нарушая его пространства — просто была рядом, как якорь. — Может, и не до конца, — сказала она. — Но ты здесь, со мной. Ты всё ещё умеешь называть вещи своими именами, а это значит — ты целее, чем тебе кажется. Никита молчал, но на долю секунды его губы дрогнули, как будто он хотел что-то сказать — или просто выдохнуть то, что держал слишком долго. Женя смотрела прямо в него, без нажима, но уверенно. — Он в прошлом, Никита. А ты — нет, ты двигаешься, говоришь, думаешь, сомневаешься — значит, живой, не позволяй ему жить дальше в тебе. Никита прикрыл глаза и впервые за долгое время кивнул не как соглашение, а как внутреннее признание: да, он это услышал. — Юлиан... он уже на этом этапе? — голос Жени дрожал, как будто она стояла на тонком льду. Никита медленно покачал головой. — Нет, он еще глубже. Там, где тьма такая густая, что хоть ножом режь, он пытается оправдаться, но уже начал верить в их правила. Говорит себе, что обманывает систему, но в глубине души понимает, что это не так. — Глаза Никиты потемнели. — Это самое опасное, именно здесь ломают людей навсегда. Женя резко повернулась к нему и схватила за предплечье. — Ты знаешь, как его вытащить? Никита посмотрел на неё. Взгляд был пустым, как шрам после ожога. — Вытащить? — горько усмехнулся он. — Нет, но я знаю, когда он сломается, если мы опоздаем. — Он подошел ближе, голос стал тише, но слова жгли. — И я знаю, что ему нужно: кто-то, кто останется рядом, даже когда он будет рвать этого человека за правду. Даже когда ненависть станет его единственным языком. Женя отвела глаза, губы дрожали. — Это можешь быть ты? — Нет, — резко ответил он. — Я — его будущее, которое он боится, во мне он увидит только страх и боль. — Никита сжал кулаки. — Но ты и Данил... Вы — свет, который он еще помнит. Жизнь, которая могла бы быть, он не сможет сразу от этого отказаться, сначала он попытается укусить. Женя глубоко вдохнула, как будто собиралась нырнуть в ледяную воду. Её взгляд уперся в стену, такую же жесткую, как предстоящий выбор. — Тогда придется терпеть. Даже если будет больно. — И не отпускать, — твердо сказал Никита. — Ни за что, никогда. Между ними повисла тяжелая тишина, как туман перед бурей. Они не знали, смогут ли спасти Юлиана. Не знали, хватит ли у них сил, но они знали одно: в отличие от Виталия, они пришли не ломать и не переделывать. А просто быть рядом, чтобы в конце этого кошмара он смог увидеть в зеркале себя, не монстра, не жертву, просто человека, которого еще можно вернуть.