Погоня за тенью.

Он покидает пространство так же бесшумно и незаметно, как и появился, словно эфемерный фантом, растворившийся в воздухе. Дверь за ним закрывается с абсолютной точностью, не издавая ни малейшего звука, что создает ощущение неестественной, почти мистической тишины. Юлиан остается один в полумраке, его дыхание прерывисто и тяжело, а на полу виднеется кровь, свидетельствующая о недавней физической агрессии. Интересно отметить, что вопреки ожиданиям Юлиана, сопровождаемым предполагаемым грохотом и треском, дверь закрывается с поразительной будничностью, как будто Алексей вышел за хлебом по банальному поручению. В этом кажущемся спокойствии кроется особый ужас — создается иллюзия, что ничего не произошло, что не было ни агрессии, ни криков, ни ударов, ни того ползущего ужаса, когда пальцы сомкнулись на его горле. Боль, разливающаяся по телу, как яд, также не находит отражения в поведении двери. Квартира погружается в тишину, нарушаемую лишь собственными мыслями Юлиана. Он лежит на полу, не зная, сколько времени прошло — минуты, час или больше. Возможно, он теряет сознание или просто перестает ощущать течение времени. Боль становится чем-то привычным, оседая в костях, но не резкой, а глубокой и глухой, как удар в подреберье, лишающий воздуха. Его пальцы дрожат, когда он касается носа, где засохшая кровь стягивает кожу, вызывая резкую боль. Это свидетельствует о том, что прошло некоторое время, но Юлиан не может точно определить его продолжительность. Медленно, с огромным усилием, Юлиан пошевелился. Его тело отзывается тупым протестом, словно каждая клетка и каждый сустав стали чужими. Ноги наливаются свинцом, плечи ломит, ребра ноют, а под кожей уже начинают проявляться синяки, как цветы насилия, расцветающие там, где коснулись грубые руки. Особенно заметны следы на шее, где пальцы Алексея оставили свои метки. Юлиан проводит пальцами по коже, ощупывая ссадины и вздутия, и в этот момент он все еще ощущает, как медленно сжимается его горло, как исчезает воздух, а в голове становится пусто, глаза расширяются в животном страхе. Зажмурившись, Юлиан делает глубокий вдох, затем второй и третий. Воздух не насыщает его легкие, он кажется тяжелым, как вода или туман боли, заполняющий все его существо. Пошатнувшись, он приподнимается на локтях, затем с трудом поднимается на ноги, морщась от боли в боку. Левая нога подгибается, он прихрамывает, каждый шаг дается ему с огромным усилием. Он тянется вперед, словно ползет по зыбкой грани между сохранением собственной идентичности и полным капитуляцией. Добравшись до ванной, Юлиан цепляется за косяк, как за последний якорь. Белая плитка стен и тусклый, почти мертвый свет создают атмосферу стерильности и тишины. Включив воду, он слышит оглушительный звук потока, разбивающегося о раковину. Опершись о край раковины обеими руками, он смотрит в зеркало. Он не мог понять, что произошло, но чувствовал, что что-то сломалось внутри него. Он не узнавал себя в зеркале — бледное лицо с сероватым оттенком, разбитая губа, тонкая струйка засохшей крови от носа до подбородка, опухшие веки, глаза... Глаза не его. Потухшие, не злые, не испуганные — мёртвые, смотрящие на него, как на чужого. Как будто то, что было внутри, сломалось, и теперь лицо — просто оболочка, не более. Он не выдержал и отвернулся, медленно, почти машинально, достал аптечку. Сначала — антисептик, потом — вата, йод, бинты, всё привычное, простое. Но каждое прикосновение щипало, каждый жест напоминал — Юлиан живой, ещё здесь и может дышать. Юлиан умылся, вода потекла розоватая, с алыми струйками. Он смотрел, как она исчезает в сливе — как будто пытался смыть не только кровь, но и страх, и руки, что оставили на нём свои отметины. Юлиан пытался вытереть их вместе с каплями, но ничего не исчезало, только синяки становились всё ярче. Они были как метки — свидетельство того, что боль реальна, что всё было не сном. Юлиан сел на край ванной и долго не двигался, он чувствовал пустоту, не лёгкую — нет. Это была тяжёлая, вязкая пустота, как камень, который повис в груди и не давал вдохнуть полной грудью. Снова посмотрел в зеркало, лицо не изменилось. Но в глазах... глазах что-то начало просыпаться, что-то тихое, как боль после наркоза, как злость, слишком слабая, чтобы рвать, но достаточно сильная, чтобы заставить вспоминать. Юлиан прошептал еле слышно, самому себе, словно бы проверяя, может ли говорить. — Никогда больше... И в этих словах не было уверенности, только упрямство, тихое, пробуждающееся, похожее на жизнь. Юлиан сидел на полу в ванной, прислонившись спиной к холодной кафельной стене. Полотенце, наспех накинутое на плечи, уже давно намокло, но он не замечал этого. Его руки дрожали — не от холода, а от того, что внутри медленно, но неотвратимо нарастал страх. Не истерика, не паника — страх, похожий на отравление: тихий, ядовитый, изнутри. Юлиан не решался покинуть ванную комнату, опасаясь, что стены могут начать издавать звуки. Всё пространство квартиры, включая воздух, было пропитано присутствием Алексея: его голосом, его движениями, его тенью. Юлиан взял с собой портативный компьютер, полагая, что он может служить своего рода барьером, и сел на кафельный пол, подтянув ноги к груди. Он разместил ноутбук на краю ванной и приступил к поиску информации. Первоначально он осторожно вводил имя, звание и данные местного управления. Однако за сухими заголовками, биографическими данными, служебными новостями и газетными публикациями скрывалась странная пустота. Создавалось впечатление, что Алексей, несмотря на своё высокое звание майора, был фигурой, которую не хотели раскрывать полностью. Всё было представлено аккуратно, выверено и лишено каких-либо недостатков, что делало информацию слишком идеальной. Затем Юлиан решил использовать другой подход — через социальные сети, форумы, комментарии, архивные ссылки в блогах и кэшированные страницы. Его усилия увенчались успехом. Евгения Смирнова, профессиональная журналистка с проницательным взглядом, привлекла внимание Юлиана. Он сразу понял, что это она, и что она всё ещё носит фамилию Алексея. Согласно информации из социальных сетей, они продолжали проживать в одном городе. На фотографиях были запечатлены семейные сцены, дача, цветы, тихие вечера с книгами и вином. Алексей был изображён улыбающимся, обнимающим Евгению за талию и готовящим шашлыки. Под каждой фотографией стояла подпись: «С любовью, всегда». Юлиан замер, анализируя полученную информацию. Сначала он предположил, что мог ошибиться, но все факты — фамилия, внешность, даже незначительные детали, которые он слышал ранее, — подтверждали, что это его жена, и что она была жива. Прокрутив страницу вниз, Юлиан обнаружил небольшую колонку записей, сделанных Евгенией. В них обсуждались вопросы журналистики, книги и иногда личные воспоминания. Внезапно он наткнулся на запись двухлетней давности: «Любовь — это не когда всё идеально, это когда ты учишься прощать. Мы прошли через многое, но вместе мы сильнее». Юлиан закрыл глаза, услышав слова, которые оказали на него более сильное воздействие, чем физические удары Алексея. Это означало, что подобные действия имели место и ранее. Евгения, несмотря на знание об этом, не покинула его, что свидетельствовало о её осведомленности и принятии ситуации. Таким образом, происходящее не являлось случайностью, а представляло собой неотъемлемую часть его сущности. У Юлиана пересохло во рту, а сердце начало учащенно биться, но не от возбуждения, а скорее от ощущения внутреннего дискомфорта, схожего с воздействием токсичного вещества. Евгения была жива, не покинула его, либо не имела возможности это сделать, либо… не желала этого. Юлиан уронил ноутбук на пол и замер, устремив взгляд в потолок. Мысли его были хаотичны, представляя собой лишь разрозненные фрагменты: «она знала», «это происходило ранее». Слёзы не текли — он был слишком истощен, однако дыхание сбилось, тело дрожало, а в груди возникло ощущение сжатости, напоминающее плотный серый узел. Юлиан поджал ноги и свернулся, как ребенок, прижав лоб к холодной поверхности плитки. В таком положении, в сырой и тускло освещенной ванной комнате, с ноутбуком, на экране которого все еще отображалось изображение счастливой семьи, Юлиан заснул. Это произошло не из-за ощущения покоя, а скорее из-за полного истощения, когда продолжение бодрствования стало невозможным. Пробуждение Юлиана было вызвано ярким дневным светом, проникающим через матовое окно ванной. Он не сразу понял, где находится; спина болела от соприкосновения с холодной плиткой, голова гудела, словно после бессонной ночи, а тело ощущалось тяжелым и ватным. Постепенно воспоминания вернулись, хотя он не стремился к этому. Тишина, окружавшая его, была настойчивой и звенящей, словно напоминая о произошедшем. Юлиан медленно сел, потянулся, ощущая боль в области шеи и ребер. Он потер глаза и провел рукой по лицу, на котором все еще были видны следы усталости и синяки. Что-то тревожное и неуловимое не покидало его. Он встал, умылся, на этот раз не глядя в зеркало, просто желая, чтобы вода помогла ему проснуться и начать день, хотя бы немного похожий на обычный. Затем он направился на кухню и, почти автоматически, начал выполнять привычные действия: заварил кофе, достал хлеб, подогрел его в тостере, нарезал яблоко. Эти мелочи, обыденные ритуалы, стали для него способом сохранить стабильность и не потерять рассудок. Он ел молча, механически, словно находясь не в настоящем, а на автопилоте. Однако чувство чужого взгляда не покидало его, оставаясь тихим, но навязчивым, как будто кто-то находился за его спиной. Юлиан резко остановился, машинально поднеся ко рту кусочек тоста. Внезапно его охватило тревожное чувство, что за ним могут следить. Он огляделся, и привычная уютная комната превратилась в лабиринт подозрительности. Каждый уголок, каждая полка, даже тёмные пространства между книгами теперь казались опасными. Юлиан поставил кружку и направился в спальню. Его движения были чёткими и выверенными, без паники, но с сосредоточенностью. Он тщательно проверил плинтусы, заглянул за телевизор, осмотрел карнизы, ковры и настенные часы. Три скрытых камеры обнаружились неожиданно: одна в потолке, замаскированная под светильник, другая в углу кухни, спрятанная в полке, третья — за декоративной рамкой в комнате. Юлиан замер, чувствуя, как тревога сжимает грудь. Он не знал, работают ли камеры сейчас или кто-то наблюдает за ним. Но само их присутствие казалось вторжением в личное пространство, формой невидимого насилия. Вместо того чтобы что-то предпринимать, он отступил, словно от опасных пауков. Затем достал из ящика комода тональный крем, чтобы скрыть следы на шее. Несмотря на нездоровый вид, синяки на лице были искусно замаскированы. Единственным, что выдавало его состояние, были глаза, в которых отражалась внутренняя борьба. В чёрной футболке, свободных джинсах и кожаной куртке, несмотря на летнюю жару, Юлиан покинул квартиру. Ему нужно было дышать, мыслить, разобраться в происходящем. Он направился в место, где когда-то чувствовал себя спокойнее, яснее. Выйдя на улицу, он ощутил, как яркий свет ослепил его. Холодный воздух проник под одежду, вызывая мурашки по телу, обнажая каждую боль и каждый ушиб.

***

Каждое движение отзывалось глухим эхом боли, но он продолжал путь. Оставаться в квартире было равносильно капитуляции. Это заброшенное место на окраине города, покрытое граффити, с прогнившим забором и прожжённым асфальтом у ворот, было особенным. Здесь не было законов, только скорость, решимость и верность. Здесь все помнили Александра. — Юлиан! Живой, мать твою! — раздался голос, и шум вокруг мгновенно изменился. С наступлением момента старта участники соревнования начали постепенно собираться, образуя живописную картину предвкушения и напряжения. В их рядах присутствовали как те, кто был знаком с Юлианом по его выступлениям в автогонках, так и те, кто, не обладая такой информацией, воспринимал его как потенциального фаворита, исходя из его личностных качеств и стиля вождения. Среди собравшихся выделялся Лось — крупный мужчина с выразительными светлыми бровями и уникальной татуировкой в виде поршня, расположенной на шее. Он первым подошёл к Юлиану и, выражая свою поддержку, хлопнул его по плечу. В ответ Юлиан сдержал гримасу, вызванную как физической болью, так и эмоциональной напряжённостью, связанной с текущим положением дел. — Как ты себя чувствуешь? — спросил Лось, его голос, поначалу звучный, постепенно охрип и понизился в тональности. Юлиан, сняв очки, обнажил свои воспалённые глаза, но его голос остался спокойным и сосредоточенным. — Состояние Санька остаётся критическим, однако врачи отмечают положительные изменения: пульс стабилизировался, и существует вероятность его возвращения к сознанию в ближайшее время. — Я хочу, чтобы он снова услышал звук заводящегося мотора, сел за руль и возобновил своё участие в соревнованиях, — Лось произнёс эти слова с глубоким чувством, которое, казалось, резонировало с общим настроением собравшихся. На мгновение воцарилась напряжённая тишина, словно сама атмосфера ждала какого-то важного момента. — Он вернётся, — внезапно произнёс Борис, старый гонщик с суровым и решительным выражением лица. — Только скажи, когда, и мы все будем готовы. Мы снова поставим его в круг, и посмотрим, сможет ли он продемонстрировать своё мастерство на трассе. Некоторые из присутствующих усмехнулись, другие же, напротив, сжали кулаки, выражая свою решимость и поддержку. — До старта остаётся час, — вмешался Лось, прищурив глаза и внимательно наблюдая за происходящим. — Трасса подготовлена, ставки уже принимаются. Один из участников даже сделал ставку в размере пяти тысяч на тебя. Думаешь, ты готов сесть за руль? Юлиан перевёл взгляд на трассу, и в его сознании мгновенно всплыли воспоминания: холодный бетонный пол, руки, сжимающие его горло, камера, висящая в углу помещения, кровь на губах и слова «отомщу», которые, казалось, навсегда отпечатались в его сознании. Эти образы вызвали у него внутренний трепет, пробудив в нём те самые чувства, которые были столь характерны для его профессиональной деятельности. Ноги вспомнили, как нужно удерживать педали, руки — как сжимать руль с такой силой, что кости начинали хрустеть. Он уже почти сделал шаг вперёд, когда перед его глазами вновь всплыли эти пугающие воспоминания. Он глубоко вдохнул и тряхнул головой, будто отгоняя тяжелые мысли. — Нет, не сейчас. Но когда вернется Александр… Лось не ответил, только кивнул. В его жесте чувствовалась не только сила, но и чуткость. Он положил руку на плечо Юлиана, словно передавая ему часть своей внутренней уверенности. — Мы будем ждать вас обоих до конца. Юлиан застыл, словно в трансе. Он сел на капот машины, ощущая, как вдалеке ревет двигатель. Знакомый гул напоминал биение сердца, которое вот-вот остановится. Солнечные лучи, пробиваясь сквозь лобовое стекло, создавали причудливые блики. В этот момент Юлиан впервые за долгое время почувствовал, что он не один. На стене, среди граффити и старых следов, он заметил надпись. Буквы были неровными, словно выведены дрожащей рукой, но не от страха, а от гнева или правды: «Если боишься проиграть — не жми на газ. Если жмёшь — не бойся упасть», — S1NX. Юлиан замер, взгляд невольно остановился на этих словах. Внутри вспыхнула знакомая боль, тело охватила дрожь. S1NX — под таким псевдонимом Александр оставлял свои «метки», когда они занимались экстремальными видами спорта. Юлиан стоял неподвижно, будто слыша глухой, хриплый, слегка насмешливый голос Александра: — Нажимай на газ, Юлик, или иди домой. Юлиан глубоко вдохнул, закрыл глаза и ощутил, как в его грудной клетке начал функционировать внутренний механизм. С чувством присутствия невидимого наблюдателя он продолжил своё движение. Его автомобиль, окрашенный в матовый чёрный цвет, имел незначительные повреждения на переднем бампере и следы износа на кожаном рулевом колесе. Этот автомобиль не отличался идеальной презентацией, но являлся для него зоной комфорта и личного пространства. Юлиан сел за руль, закрыл дверь, и окружающий мир утратил свою значимость. Внутри салона, окружённый материалами из кожи и металла, наполненный запахом бензина, он ощущал себя в защищённом пространстве. — Поехали… просто немного прокатимся, — произнёс он, обращаясь к самому себе. Двигатель автомобиля издал характерный звук, напоминающий работу старого, но надёжного механизма. Юлиан покинул парковочное место и выехал на автомагистраль, однако не направился к кольцевой развязке. Он следовал по трассе, где дорожное полотно уходило в темноту, не требуя от него выполнения определённых социальных ролей. Окна автомобиля были открыты, и встречный ветер обдувал его лицо. Эти ощущения были подлинными, лишёнными присутствия посторонних лиц, таких как Виталий или сотрудники полиции. Только дорога и автомобиль составляли его окружение. Он увеличил скорость. 60 километров в час... 90 километров в час... 110 километров в час... Вдали от городской черты, где трасса огибала лесные массивы, а отражение фар автомобиля играло на поверхности древесных стволов, Юлиан позволил себе абстрагироваться от текущих мыслей. Впервые за продолжительный период времени он не испытывал страха, хотя и ощущал физическую боль в области рёбер. Даже эта боль воспринималась им как нечто объективное и достоверное. В определённый момент он резко затормозил, вышел из автомобиля и остановился на обочине. Вдали раздавались звуки сверчков, а ночное небо было ясным, усеянным звёздами, которые казались ему старыми знакомыми. — Ты жив, Юлиан, и твоя психическая устойчивость не утрачена, — тихо произнёс он. — Пока ты продолжаешь держать руль, ты не потерпел поражения. Он вернулся в автомобиль, развернулся и спокойно направился обратно в город. Двигатель автомобиля работал размеренно, теперь не в поисках скорости, а ради обеспечения внутреннего покоя.

***

Путь до больницы казался знакомым, но он был длиннее. Юлиан одной рукой держал руль, другой сжимал живот, где всё ещё ныло. С каждым вдохом боль в рёбрах становилась сильнее, но он не показывал виду. Фонари оставляли белые полосы на капоте, мотор работал ровно. За окном мир жил своей жизнью, но внутри машины было спокойно. Юлиан задумался. — Саша всегда знал, когда нужно остановиться... — Он вздохнул. — Он был моим тормозом, когда я слишком разгонялся. Теперь его нет, и я не знаю, что делать. Юлиан припарковался у больницы. Вышел, морщась от боли в синяках под футболкой. На лице были следы, которые он едва успел скрыть, но это уже не имело значения. Он вошёл в здание, прошёл по длинному коридору. Дежурная медсестра узнала его и кивнула, как будто понимая, что он не заговорит. Он открыл дверь палаты №213 и вошёл. Тишина, монитор пищал, капельница капала. Александр лежал, как будто просто уснул, Юлиан сел на стул, едва не упал, но потом выпрямился и молча смотрел на него несколько секунд. — Ты бы не поверил, во что всё превратилось, Саша, — тихо сказал он. — Я на грани. Полиция, наркотики, клуб, Артём, Райна — всё катится в пропасть. А я? Я сижу в твоей комнате, потому что мне больше некуда идти. — Если слышишь меня, просто вернись. Мне всё равно, что дальше, но вернись. Я не справляюсь один. Он наклонился ближе, его голос стал тише. — Ты всегда был сильнее меня, Саша. Даже когда молчал. Сейчас молчишь, но как же громко... Юлиан провёл рукой по волосам и сжал кулаки. Его глаза были влажными, но он не плакал. — Ты мне нужен. Просто очнись, и мы снова справимся. Как в старые времена. Я тебя не оставлю. Юлиан долго сидел, глядя то в окно, то закрывая глаза. Внутри всё горело, но рядом с Александром боль не кричала, а шептала.

***

Часы уже почти пробили полночь, когда он вернулся домой. Звук ключей в замке показался ему слишком громким. Дверь открылась, и он сразу понял: в квартире кто-то есть. Не по свету или шагам, а по атмосфере — как в комнате, где долго курили. Её невозможно было не почувствовать. Он прошёл вглубь комнаты. На его кресле сидел Алексей, спокойный и собранный. Руки сложены на коленях, на столе — чашка чая, не из его кружки. — Ты опоздал, — сказал Алексей ровным голосом. Юлиан закрыл дверь медленно, почти демонстративно. — Ой, извини, — с усмешкой произнёс он. — Забыл спросить разрешение у начальства. Алексей прищурился, пытаясь что-то понять. — Ну, раз ты устанавливаешь камеры в моей квартире, может, тебе ещё и GPS в меня вживить? А то вдруг я захочу свободы. — Это не ответ, — сказал Алексей всё тем же ровным тоном. — А ты, не допрос, — ответил Юлиан, его голос стал хриплым, но уверенным. — Ты и правда скучный. Угрозы, вторжение, а потом сидишь у меня как бывшая, которую никак не отпустить от себя. Его взгляд оставался ледяным, но в глубине глаз промелькнуло что-то: раздражение или скука. — Я появляюсь, когда кто-то отклоняется от курса, — произнёс он. — А мне не по душе, когда меня душат в собственной гостиной, — Юлиан прошёл мимо него, нарочито близко, но неторопливо. Остановился у стола, взял кружку и открыл чайник. — Налить? Или ты пьёшь только из своей чашки, как истинный параноик? — Где ты пропадал? — процедил Алексей сквозь зубы. Юлиан обернулся, посмотрел на него долгим взглядом и усмехнулся. — В больнице, гениальный ты наш. А ты думал, я на курорте? — У кого? — в глазах Алексея мелькнул интерес, который он мгновенно скрыл. — У человека, который стоит больше, чем ты со своей системой. Ты не против, если он очнётся? Или камеры в реанимации тебе тоже нужны? Алексей наклонился, опершись локтями о колени, его голос стал тише. — Этот человек связан с Виталием. Значит, как и ты, он в центре внимания. Юлиан фыркнул. — Отлично. Очнётся, получит от тебя по полной, а я так, за компанию. Такой вот гуманизм по-Алексеевски, греет душу. Наступила напряжённая тишина, как перед грозой. — Ты остроумен, но это тебе не поможет, — сказал Алексей. — Продолжай в том же духе, и я уберу не камеры. Юлиан сделал глоток чая. — Тогда тебе придётся научиться жить без своей любимой игрушки, — произнёс он спокойно, с выражением человека, который принял боль, но не простил её. — Думаешь, у тебя есть выбор? — холодно произнёс Алексей. Юлиан хотел ответить колкостью, но замер, услышав звук наручников. Они защелкнулись на запястьях обоих. — Ты что, издеваешься? — спросил Юлиан, глядя на металлические браслеты. — Ты что, блядь, делаешь? — переспросил он почти весело, с тем особым выражением, когда всё становится смешным от отчаяния. — Мы уезжаем, — сказал Алексей, делая шаг вперёд. — Куда? — настороженно спросил Юлиан. — Помолчи, — коротко ответил Алексей. — Нет, сначала скажи, куда мы едем, а потом хватай меня, — проворчал Юлиан, отступая назад. — Если ты хотел романтики, мог бы купить цветы или что там у вас принято — камеры с ночным видением и вазелин. Алексей стиснул зубы. Они вышли из дома и сели в машину, Алексей за рулём, Юлиан рядом, прикованный. Он был раздражён, но и странно возбуждён. — Если ты собираешься меня убить... — Юлиан поднял руку вверх, сдаваясь, но с издёвкой. На его губах появилась насмешливая улыбка, но взгляд остался настороженным. — Мог бы хотя бы предупредить, я бы оделся поприличнее, — он фыркнул, глядя на свои джинсы. — Умирать в этом, ну такое, джинсы, Алексей, серьёзно? Это не смерть, это модное самоубийство. Юлиан говорил легко, но внутри его всё дрожало от напряжения. Сердце бешено колотилось, мышцы были напряжены. Это не был страх — Юлиан давно научился его контролировать. Скорее, это была готовность. Слишком многое в Алексее могло взорваться в любое мгновение. Алексей молчал, и это пугало больше, чем крики. — Прекрати, — глухо произнёс Алексей. Его голос был ровным, почти безжизненным, что ещё больше напрягало Юлиана. Юлиан замер, его глаза сузились. Он медленно опустил руку, но остался напряжён. Его плечи были готовы к удару. Кто кого проверяет? Он Алексея или наоборот? — Знаешь, у тебя потрясающий голос, — с насмешкой сказал Юлиан. — Почти как у навигатора, через триста метров поверните к херам. – Он усмехнулся почти искренне, если они и попадали в ад, то явно вместе. Алексей молчал. Он уверенно вёл машину, Юлиан заметил, что улицы изменились. Они стали чище, тише, словно это был не притон, а что-то другое. Они подъехали к зданию клуба, но это был не тот клуб, который знал Юлиан. Место выглядело аккуратным и элегантным, здесь не было неона и ярких вывесок. На входе стояли люди в чёрных костюмах. Они не носили никаких символов, но их уверенность была очевидной. Они сразу узнали Алексея и пропустили его, даже не удивившись наручникам. — Это вообще где, чёрт возьми? — резко спросил Юлиан, оглядываясь. Его голос прозвучал громче, чем он хотел. Это был не просто вопрос, а требование понять, что происходит, вернуть контроль. — Почти дом и почти суд, — медленно ответил Алексей, словно пробуя слова на вкус. В его голосе не было ни злости, ни шутки. Только усталость, скрытая под иронией, он открыл дверь и на мгновение замер, как будто сомневался, что там, за ней, его ждёт что-то ужасное, а потом шагнул вперёд спокойно, почти обречённо.