Погоня за тенью.

Алексей прижал его к стене со всей силой, пытаясь не только удержать, но и запечатать в этом положении навсегда. Но эта боль была ничем. Пустяком, каплей в море того, что он уже перенёс. Он провёл языком по сухим губам, ощущая вкус соли и металла — возможно, он прикусил губу, когда его толкнули к стене. Или, может быть, это был вкус страха, который он отказывался признавать. Глаза Алексея всё ещё были прикованы к нему, но теперь в них не было той животной ярости, что была минуту назад. Только холодная, усталая настороженность, как у волка, который уже понял, что добыча не убежит, но ещё не решил, что делать с ней дальше. Юлианий медленно выпрямился, ощущая, как мышцы спины протестуют, напрягаясь после долгого давления. Он не торопился, не показывал, что боль ещё жива где-то глубоко внутри. Он знал эту игру, знакомился с ней много раз. Боль была старым другом, а страх — врагом, которого он давно научился душить в зародыше. — Ну что, Алексей Иванович, — его голос звучал хрипло, но твёрдо, без тени дрожи, — продолжим нашу милую беседу? В уголке рта дрогнула тень улыбки — не насмешливой, не злой, просто усталой, как у человека, который уже слишком много раз проходил этот путь. И знал, что впереди его ждёт ещё много таких же мгновений. Но сегодня он ещё держится, сегодня он ещё не сломлен. Юлианий тряхнул головой, будто пытаясь прогнать навязчивые мысли. Этот жест остался с тех пор, когда дом был для него убежищем, а не клеткой, но сейчас не время. Он посмотрел вслед Алексею, который шел к выходу как-то странно — плечи напряжены, шаги резкие, будто его кто-то за собой тянет. Юлианий заметил черный наушник у Алексея, проводка нырнула под воротник рубашки, Юлианий замер. В наушнике прозвучало: — Объект в зоне. Ждем вашего сигнала. Голос звучал хрипло, как будто его пропустили через воду. Алексей стиснул зубы и сжал кулаки. — Без лишнего шума, — сказал он. Пауза. — Он что-то знает? — спросил кто-то. Алексей не ответил. Только глаз дернулся — едва заметное движение, которое никто, кроме Юлиания, не увидел. Юлианий почувствовал холодок по спине, это не просто допрос, это охота, он не единственная цель. В воздухе витало что-то большее, что даже Алексей не мог контролировать. Игра только началась, но правила изменились. Время будто сжалось в один напряжённый момент. Юлианий это почувствовал: сердце забилось чаще, зрачки сузились, а мир вокруг стал казаться размытым и фрагментарным. Алексей стоял у двери, его спина была напряжена, словно пружина. Тень от жалюзи ползла по стене, словно чья-то рука. Стрелка на часах над дверью замерла, ожидая следующего шага. Мысли проносились в голове Юлиания, как пули: «Он бы не ушёл просто так, что-то случилось, у них проблемы. А у меня есть шанс». Сердце билось так громко, что казалось, вот-вот выскочит из груди. Но это была не паника, это была ясность, последняя, отчаянная, кристально чистая. «Быстро. Безрассудно. Точно». И тут Алексей обернулся, их взгляды встретились, мир замер. В глазах майора Юлиания он увидел: — Предостережение: «Не двигайся». — Подозрение: «Ты что-то знаешь». — И главное — слабину, едва заметную трещину в этой ледяной маске. «Он не уверен», — понял Юлианий. «Он боится». «Он... торопится». Майор взялся за ручку двери. Пальцы сжали холодный металл, и дверь чуть приоткрылась, пропуская полоску света из коридора. Ещё секунда — и он бы ушёл, всё бы закончилось. Всё, что он так долго скрывал, рассыпалось бы в прах. Но тут внутри него что-то щёлкнуло. Не мысль, не план — просто внезапный порыв. Тело само рванулось вперёд, сердце забилось быстрее, кровь прилила к вискам. Решение пришло мгновенно, и он уже не мог отступить. В глубине души вспыхнула искра. Не просто смелости, а дерзости, той самой, что бросает вызов судьбе и сжигает страх. Юлианий остановился. Не резко, а плавно, почти театрально, и тут его губы растянулись в широкой, почти наглой улыбке, он вдруг понял, что у него есть козырь. — Алексей… Пауза. Достаточно долгая, чтобы майор обернулся, напряжение повисло в воздухе. — В следующий раз не допускайте таких ошибок, это может стоить вам всего, что у вас есть. Слова звучали медленно, как нож, который вонзают без спешки. Майор не побледнел и не дёрнулся, но его веки слегка дрогнули. Почти незаметно, но Юлианий это увидел, он почувствовал власть. Он не угрожал, он просто говорил правду, и самое страшное — они оба это знали. Юлианий не собирался угрожать. Не сейчас, не здесь и уж точно не майору в погонах, вроде Алексея. Майор стоял перед ним с упрямым взглядом. Не просто упрямым, а цепким и осознанным, это взгляд человека, который уже ухватился за ниточку и не отпустит её, даже если его потащит в пропасть. Такого не запугаешь и не заставишь отступить. И поэтому слова Юлиания не были угрозой, это было предупреждение. Спокойное, будничное. Он сказал это так легко, будто обсуждал погоду — без злости, без страха, просто констатация факта. И от этого становилось ещё страшнее. Потому что на угрозу можно ответить. На крик — криком, на давление — давлением. Но как ответить на что-то сказанное почти с сожалением? Майор не дрогнул, но что-то в нём изменилось. Может, веки чуть напряглись, или уголки губ слегка сжались, а может, воздух между ними стал гуще, как будто наполнился предчувствием чего-то неизбежного. Юлианий это заметил, чувствовал, и знал, что Алексей тоже почувствовал. Не страх, а понимание, что это не пустые слова. Что следующий шаг может всё изменить. И самое страшное — никто из них не знал, к чему это приведёт. Прежде чем началась суматоха, Юлианий успел заметить, как в глазах майора мелькнула — растерянность. Алексей, привыкший всё держать под контролем, на секунду утратил уверенность. Его глаза расширились — действия Юлиания были слишком дерзкими, слишком неуместными для человека, находящегося под подозрением. Он будто на миг забыл, где находится — короткий, едва уловимый момент замешательства. Не страх — удивление, ни один подозреваемый за последние годы не осмеливался на нечто подобное. Особенно в такой момент, особенно в такой форме, а тут — слова, словно из воздуха: ровные, почти равнодушные… и за ними — скрытый вызов. В кабинете царила звенящая тишина, словно перед выстрелом. Юлианий ощущал её каждой клеточкой своего тела, каждым нервом. И когда настал решающий момент, он разорвал эту тишину с хищной грацией. Его движение было молниеносным — не грубым ударом, а точечным, рассчитанным до миллиметра. Ладонь с такой точностью врезалась в запястье Алексея, что тот даже не успел среагировать. Лишь резко вдохнул, пальцы беспомощно разжались, и дверь, больше не удерживаемая его хваткой, распахнулась с глухим стуком. А затем — взрыв движения. Юлианий не просто убегал. Он превратил свой побег в настоящее представление. Его тело сорвалось с места с такой силой, что казалось, он не бежит, а летит, едва касаясь земли. И прежде чем эхо от удара стихло, его голос уже разрывал тишину, наполняя коридор искусной паникой: — Тревога! Вызывайте группу! Он сбежал! Актёрская игра была безупречной. Голос — сорванный, полный ужаса. Лицо — искажённое мнимой паникой. Полицейские застыли на мгновение, их разум отказывался понимать. Перед ними был не подозреваемый, а их коллега, кричащий о помощи. И этот момент замешательства стал его оружием. Юлианий носился по коридору, как ураган. Его руки опрокидывали стопки документов, локти сбивали чашки с кофе, ноги цепляли стулья — всё вокруг превращалось в хаос. И сквозь этот хаос — его смех, тихий, едва слышный, но безумно живой. — Стой! Держи его! Голоса полицейских растерянно взлетали за его спиной. Кто-то рванулся в одну сторону, кто-то — в другую, путаница, неразбериха, идеальный беспорядок. А он уже у цели — дверь пожарного выхода распахнулась под его ударом, и ночной воздух ворвался внутрь, холодный, свежий, пахнущий свободой. За спиной взвыли сирены, затопали сапоги, голоса перебивали друг друга: — Куда он пошёл?! — Чёрт, это же он сам! — Какого чёрта?! Но Юлианий уже растворялся в темноте, его шаги бесшумно скользили по асфальту, а улыбка — широкая, бесстыдная, победная — горела в ночи, как последний аккорд в идеально исполненной симфонии. Они опоздали, он выиграл. И самое прекрасное — они даже не поняли, как это произошло. Алексей не успел ничего сделать — только почувствовал боль в запястье, и его пальцы разжались. Дверь открылась, и Юлианий рванул вперёд, прежде чем Алексей успел понять, что произошло. Мысль прервалась криком: «Что за хрень?» — Внимание! Подкрепление! Он сбежал! Голос Юлиания звучал так испуганно, что на секунду Алексей поверил. Коридор превратился в бардак. Бумаги летели в стороны, чашки бились о пол, полицейские бегали туда-сюда, не зная, куда бежать. Кто-то кричал, кто-то пытался догнать Юлиания, но споткнулся о стул. Алексей стоял как вкопанный, в голове крутилась одна мысль: «Я не хотел его сажать». Он этого не планировал, не сейчас, не так. Юлианий был ему нужен на свободе. Только так можно было докопаться до правды, понять, кто за всем этим стоит. Но теперь... Всё пошло наперекосяк. Он видел, как Юлианий исчез в конце коридора, его силуэт растворился в темноте. И самое страшное — Алексей не бросился за ним. Потому что в глубине души он был почти рад. Рад, что Юлианий сбежал. Рад, что есть ещё время. Рад, что игра продолжается. Но вслух он кричал, как и все: — Держите его! Потому что так надо, потому что иначе — всё. Пока полицейские бегали по зданию, Алексей медленно поднял руку к запястью, где ещё пульсировала боль. «Беги, Юлианий. Беги, но знай — я за тобой».

***

Дверь за его спиной захлопнулась с глухим, окончательным звуком. Юлианий прислонился к ней спиной, ощущая холод дерева сквозь тонкую ткань рубашки. Пальцы скользнули к замкам — механическим, надёжным, привычным. Первый ключ повернулся с мягким щелчком, второй — с более тугим, сопротивляющимся. Он провернул его ещё раз, сильнее, до упора, просто чтобы почувствовать, как металл подчиняется. Контроль, он снова контролировал ситуацию. Грудь вздымалась — не от усталости, нет. От адреналина, от этого безумного, пьянящего чувства, будто он только что прошёл сквозь стену, оставив за собой лишь дым и замешательство. Он улыбнулся, ощущая, как уголки губ дрожат от напряжения. Квартира встречала его тишиной. Той самой, тяжёлой, что бывает только в пустых комнатах, где слишком долго никого не было. Он сбросил куртку на вешалку, не попав с первого раза — рука дрогнула, предательски выдав остатки нервного тремора. Ткань скользнула по крючку, повисла криво, но ему было всё равно. Он был дома. Пол под ногами хрустнул — осколки фарфора, разбросанные возле стола. Он замер, глядя на них. Чайная чашка, его чашка. Теперь — разбитая, лежащая в осколках, а вокруг — тёмное пятно высохшего чая, впитавшегося в дерево. Кто-то обыскивал его квартиру. Не просто заглядывал — рылся, торопился, небрежно смахнул чашку со стола. Юлианий медленно присел на корточки, поднял один осколок. Край был острым, почти режущим, он провёл подушечкой пальца по гладкой внутренней поверхности — там, где когда-то был рисунок, теперь только трещина. — Ну конечно, — прошептал он. Голос звучал странно — спокойный, но с лёгкой дрожью где-то глубоко внутри. Он разжал пальцы, позволив осколку упасть обратно на пол. Потом встал, прошёлся по комнате, ощупывая взглядом каждый угол. Книги на полке — сдвинуты, ящик стола — приоткрыт. Даже ковёр лежал неровно, будто его приподнимали. Они искали что-то, но не нашли. Иначе он бы уже не стоял здесь. Юлианий подошёл к окну, раздвинул шторы ровно настолько, чтобы видеть улицу. Там — тишина, ни машин, ни подозрительных теней. Но он знал — это ненадолго, они вернутся. — Ну что ж, — сказал он вслух, и голос его звучал уже твёрже. — Начнём сначала. И улыбнулся, по-настоящему. Юлианий натянул домашний свитер, и тот как будто обнял его, словно старый друг. Вдохнул воздух — пахнет стиральным порошком и деревом от шкафа. Свои запахи, своя территория, разгладил складки на рукавах — это его ритуал, чтобы вернуться к себе. Он глубоко вдохнул, чувствуя, как напряжение последних часов начинает уходить. Стоял посреди комнаты, ощущая прохладу паркета босыми ногами — доказательство, что он дома и побег удался. Почти машинально начал уборку. Присел на корточки перед осколками фарфора, каждый кусочек ощупывал, прежде чем выбросить. Разлитый чай вытирал бумажным полотенцем, оставляя жёлто-коричневые узоры, похожие на старые карты. — Как будто ничего и не было, — прошептал он, вытирая последние капли, но это была ложь, и он знал это. Следы оставались внутри. Подошёл к ноутбуку, провёл рукой по крышке, вдруг зазвонил телефон. Звонок разорвал тишину. Юлианий вздрогнул, пальцы сжались в кулаки, посмотрел на экран — мало контактов для его положения. Один никогда не позвонит — люди в коме не звонят, другой... Губы пересохли, он знал, кто это, ещё до того, как поднял трубку. И тогда оно вернулось, ощущение, тяжёлого, неотступного взгляда, который прожигал кожу на затылке. Этот взгляд преследовал его с того момента, как он впервые переступил порог того клуба. Как старый ожог, который ноет перед дождём, как шрам, который зудит, когда вспоминаешь, как его получил. Телефон продолжал звонить, вибрируя в руке. Юлианий закрыл глаза, вдохнул через нос, выдохнул через рот, разжал пальцы, открыл глаза и нажал на экран. Внезапно Юлианий почувствовал, что его губы стали сухими, а язык будто прилип к нёбу, словно во рту не осталось ни капли влаги. Он сглотнул, но комок в горле не исчез — лишь сдвинулся глубже, тяжёлый, как камень. Он уже знает. Как? Прошло всего несколько часов. Мысли стучали в висках, пульсируя в такт ускоряющемуся сердцу. Пальцы сжали телефон так сильно, что побелели суставы, он прикусил губу, металлический привкус крови разлился по языку — резкий, напоминающий, что он ещё здесь, ещё в реальности, а не в этом кошмаре, который разворачивался на другом конце провода. Тишина в трубке тянулась, густела, становилась невыносимой. И тогда — голос. — Мальчик мой... Тон Виталия был мягким, тёплым, но за этой лаской скрывалось что-то иное — скользкое, опасное, как лезвие, прикрытое шёлком. — До меня дошли не самые приятные новости. Пауза, рассчитанная, идеально выверенная. — Не хочешь объясниться? Голос изменился на мгновение — твёрже, холоднее, острее. Потом снова обволакивающий, сладковатый. — Пока я ещё в настроении слушать. Юлианий закрыл глаза. Вдох, выдох. Правда, только правда. — Они начали копать под клуб... Слова вырывались быстро, на одном дыхании, будто если он остановится — не сможет продолжить. — Всё случилось слишком быстро после твоего отъезда, будто... будто знали. Голос дрожал, и он не мог его контролировать. — Они вышли на меня. Так я оказался в участке. Ещё один вдох, глубже, собираясь с силами. — Но я молчал, я ничего им не сказал. Тишина, густая, давящая. Он знал — Виталий слышит. Слышит дрожь в его голосе, учащённое дыхание, страх, который пробивается сквозь каждое слово. И это было хуже всего, потому что Виталий всегда знал. Пауза. Затем — вздох. Странный жест откровения, доступный только одному. Юлианий услышал, как на другом конце провода кто-то отпил из бокала. Звук был такой громкий, будто выстрел, он тут же закрыл глаза и представил себе, как янтарный виски льётся в хрустальный бокал — прямо как в том кабинете с кроваво-красными стенами. — Сейчас верность — это редкий товар, — сказал Виталий, его голос звучал мягко, но в нём чувствовалась сталь. — Ты же видел, что бывает с теми, кто... меняет наши условия? — Он замолчал, а потом зловеще затрещал лёд в бокале. — Иногда спящие просыпаются. А иногда — нет. Юлианию стало холодно, мурашки побежали по спине. Он сжал край стола так сильно, что костяшки побелели. В голове всплыл образ тёмного подвала, запах сырости и тот самый «разговор один на один», после которого он долго приходил в себя. — Я... — его голос дрогнул, и он начал заново. — Моя позиция остаётся прежней. Скажи слово — и я там, они ничего не получат, ни намёка, ничего. Тишина на другом конце провода была такой густой, что казалось, она заполняет комнату. Даже его дыхание казалось ему слишком громким. — Понял суть нашего... сотрудничества? — спросил Виталий тихо, но от этого стало только страшнее. Каждое слово как гвоздь вбили в его сознание. Юлианий кивнул, но потом понял, что это глупо, и сказал: — До последней буквы. В ушах у него зазвенело. На мгновение показалось, что сердце остановилось, ожидая ответа. За окном проехала машина, и свет фар на мгновение осветил его бледное, потное лицо. Воспоминание нахлынуло внезапно — яркое, болезненное, будто свежий ожог под солёной водой. Юлиан лежал на холодной кожаной поверхности, его тело казалось чужим — тяжёлым, натянутым до дрожи в мышцах. Каждый вдох давался с усилием, рёбра будто сковывала невидимая стальная лента. Он не пытался подняться — знал, что любое движение вызовет новую волну боли. Виталий склонился над ним, его пальцы — длинные, ухоженные — медленно скользнули по влажной от пота щеке. Прикосновение было почти нежным, если бы не ледяная расчётливость в каждом движении. — Ты всё ещё веришь, что у тебя есть выбор? — Его голос струился, как тёплый мёд, но в глубине звучала стальная нотка. Ладонь сползла к шее, остановилась над пульсирующей веной. Большой палец слегка надавил, и Юлиан почувствовал, как его дыхание стало поверхностным, прерывистым. Он попытался отвернуться, но Виталий крепко зафиксировал его подбородок, заставив встретить взгляд. Их лица оказались так близко, что Юлиан различал лёгкий аромат дорогого коньяка на дыхании мужчины. — Ты давно часть этого мира, — прошептал Виталий, и его губы почти коснулись уголка рта Юлиана. — Каждая твоя клеточка принадлежит мне. Даже страх, который ты сейчас чувствуешь — мой. Его свободная рука медленно скользнула под рубашку Юлиана, обнажённые пальцы провели по животу, заставив мышцы непроизвольно сократиться. Прикосновение было одновременно ласковым и унизительным. — Скажи, — потребовал Виталий, слегка увеличивая давление на горло. — Скажи, кому ты принадлежишь. В воздухе повисла густая, удушающая пауза. Юлиан почувствовал, как по его вискам струится холодный пот. — Я... твой, — выдохнул он, и эти слова обожгли горло хуже, чем любой крик. Улыбка Виталия растянулась — медленно, торжествующе. Он наклонился ещё ближе, его губы коснулись век Юлиана, затем переносицы, наконец — лба. Этот поцелуй был хуже любой печати. — Мой хороший мальчик, — прошептал он, и в его голосе звучало что-то похожее на гордость. Его рука наконец ослабила хватку на шее Юлиана, но вместо того чтобы убрать её полностью, Виталий просто перевёл ладонь на грудь, почувствовав под пальцами бешеный стук сердца. — Запомни это чувство, — сказал он мягко. — Это и есть твоя настоящая свобода. И в этих словах не было ни капли лжи. Голос Виталия ворвался в его голову, как нож, и тут же вернул его в реальность квартиры. — Рад слышать, что ты всё ещё помнишь наши... особенные моменты, — его слова падали, как горячий воск на кожу, оставляя невидимые, но болезненные следы. — Продолжай хранить их. И не забывай, кто владеет каждым твоим вдохом и каждым ударом сердца. Скоро увидимся, мой мальчик, догоним то, что упустили. Наступило молчание. Вдруг телефон издал резкий звук, как выстрел. Телефон выскользнул из рук и глухо упал на ковёр. Юлианий стоял как вкопанный. Воздух в лёгких стал густым, как сироп — ни вдохнуть, ни выдохнуть. Он провёл рукой по шее, ожидая почувствовать следы чужих пальцев, но кожа была сухой. «Он знал. Он всегда всё знает». Комната начала кружиться перед глазами. Тени в углах стали гуще и длиннее, как будто готовились его задушить. За окном завыл ветер, заставляя стёкла дрожать — или это дрожал сам Юлианий? На его запястье пульсировала тонкая белая линия — шрам от наручников. Пальцы сами потянулись к нему, как будто пытаясь стереть память о металле. «Ты уже внутри. Ты давно часть этого мира». Эта фраза билась в голове, смешиваясь с бешеным ритмом сердца. Он резко повернулся к окну, думая, что там кто-то стоит. Но за стеклом была только пустота ночи, отражавшая его бледное лицо. Юлианий закрыл глаза, пытаясь прогнать ужасные образы: — Тёплая ладонь на горле. — Голос, шепчущий прямо в губы. — Боль, которая была почти как нежность. Он резко дёрнул рукой и опрокинул стакан с водой. Лёд рассыпался по столу, оставляя мокрые следы. «Увидимся». Это не была угроза. Это был факт. И самое страшное — где-то глубоко внутри, под слоями страха и отвращения, жила маленькая, стыдная часть его, которая... ждала. Юлианий провёл руками по лицу, пытаясь стереть эту слабость, но тени прошлого уже обвили его, цепкие и неотступные.