Maléfice

      Лето. 1921 год.       — Сегодня утром, перед тем, как отправиться в Липскань , я зашёл к примару, который, без всяких сомнений, тоже заинтересован в этом деле, как лучший друг и покровитель покойного господина Димитреску, мадам. Он был очень настойчив, и мне пришлось с ним согласиться… Знаю, что вам это не по душе. Но подумайте немного, моя дорогая, и отнеситесь к этому делу здраво. Этот огромный замок вам совсем ни к чему; он в ужасно запущенном состоянии. От идеи склада фруктов, которые винзавод там хранил бы, уже давно отказались. По залам разрослась сырость, так что даже обои отстают от стен… Зачем вам он? Его ремонт будет стоить вам целого состояния. Лучше продайте его, как этого хотел господин Димитрий, и дело с концом!       — Я же сказала — нет, — Альсина с раздражением опустила чашку на блюдце, чей фарфоровый лязг заставил вздрогнуть сидящего мужчину напротив.       Черноволосая вдруг поднялась. Сукно её юбки, что незамедлительно серебристой волной застелило пол, туго обтянуло её бёдра и грудь. Ей вдруг сделалось ужасно дурно: в небольшой прихожей столичного особняка стало душно, а горло стянуло раздражение, что являлось последствием вчерашнего званного ужина, где молодая госпожа Димитреску резвилась в большой компании местного бомонда. Сглатывая слюну и чувствуя, как горло схватывает болью, она невольно огляделась, вспоминая вчерашний вечер. Прихожая теперь в её глазах выглядела вульгарной и даже грязноватой: некогда новенький, купленный ковёр весь был прожжён папиросами и испещрён витиеватыми дырочками, голубая, шёлковая обивка стульев была вся в пятнах от помады и забрызгана засохшей мыльной пеной, — здесь повсюду были уголки, где царил беспорядок богемы и чувствовалась кафешантанная певица.       Димитреску подошла к открытому окну, облокачиваясь на белоснежный парапет, и вздохнула полной грудью. Перед ней открылся взор на цветущий во всей своей красе сад под ярким светом солнца, падавшего полосами на высокие кусты буксуса. Здесь уже на протяжении недели, молодая госпожа обсуждала с различными посредниками сделку о продаже замка, будь то на небе уже полотно сумрака или мягкого рассвета. Эта постоянная озабоченность делами сделки придавала её жизни в последнее время особенную задушенность.       Прямо против неё, между яблоневыми деревьями Димитреску и чёрными каштанами, виднелась широкая полоса неба, с которого катилась адским пеклом жара. Со стороны столовой, даже за закрытой дверью слышалась возня и крики прислуги, которые от безделья играли в пикет .       «Как же раздражает!» — Альсина возвела глаза к небу и прикрыла их тотчас же, сведя брови к переносице.       — Послушайте, как будто у вас дел больше нет, прошу простить меня за грубость, — маклер поднялся из-за стола, однако не осмелился подойти к женщине, чей излом тела был сжат негодованием. — Замок на севере только добавит вам хлопот… — он всё не унимался, и молодая женщина закатила глаза от нового витка раздражения, но следующие слова заставили её рассмеяться: — К тому же, боюсь, что ещё большее состояние привлечёт недобросовестных кандидатов в супруги.       Госпожа Димитреску, прищурившись, посмотрела на мужчину: в чем-то он был прав. Альсина в самом деле была очень занята. Помимо роскошных вечеров, которые она неимоверно любила и ради которых пошла на убийство своей дражайшей четы, у неё была ещё масса разных хлопот: заседания банковского комитета, на которых в праве наследства она должна была председательствовать, надо было разъезжать с деловыми визитами, присматривать за всем состоянием и достоянием, где требовался хозяйский глаз.       — Господин Льето, я вам безумно благодарна за то, что вы подсказали мне кандидатуру леди Фениль… — правда, всю письменную работу и разные мелкие заботы Димитреску передала своей новенькой помощнице, что нашлась благодаря этому мужчине. — Однако, кажется, я предельно ясно выразилась, что продажу замка нужно отменить, он останется частью состояния семьи Димитреску — это моё решение, как единственного оставшегося потомка.       На последних словах Альсины уже сам маклер нахмурил свои брови. Конечно, никаким потомком по крови Димитреску она не являлась, просто ей было суждено из-за своей очаровательности удачно выйти замуж. И все в столице это прекрасно видели: лицо молодой госпожи, что стала завсегдатаем увеселительных ужинов, озарялось золотистым светом, его овал прелестно светился, слегка удлиняясь, отдавая изяществом и тонкостью; широкие веки прекрасных глаз скрывали бледную синеватость и благородную прозрачность, под ними угадывалось томное сияние взгляда. Перед этой фигурой, хранившей в себе достоинство олимпийской герцогини, не смог устоять самый, наверное, богатый человек во всей Румынии, что уж говорить обо всём остальном обществе?       — И могу вас заверить, — Альсина вдруг отнялась от открытого настежь окна и сделала пару шагов к столу, за которым они недавно сидели. — Что никакие супруги в ближайшие пару лет мне точно не грозят.       Эти слова сопроводились саркастической усмешкой, принявшей на сделавшихся тонкими молодых губах грозный смысл. Маклер выудил из кармана своего пиджачка весьма простой платок и вытер лоб, взмокший то ли от жары, то ли от разговора с молодой госпожой, который казался ему ненавистной скачкой на лошади: настроение мадам было весьма переменчивым. Конечно же, взбешенная неудачным браком, что ополз в столичном обществе грязными, пошлыми слухами и сплетнями, Альсина, проклиная брак, говорила об идее нового замужества с волчьей алчностью на устах и клялась, что впредь не будет так глупа. Все дамы званными вечерами пожимали плечами, заслышав странные речи, так и не смогши вникнуть в истинный смысл этих слов.       — Мда уж, моя госпожа, кажется, я бессилен вас отговорить. Все мои доводы бессмысленны перед вами, но у меня ещё остался туз в рукаве!       Ненадолго в прихожей воцарилась тишина. Госпожа Димитреску отвернулась от мужчины, что склонился чуть вбок в ожидании. Женщина перед ним на самом деле была хороша, и, когда эти глаза с вечной хитростью и томностью перестали его сверлить, он наконец решился как следует рассмотреть её. Поверх тюлевой юбки, отделанной большим количеством блистающих оборок, был накинут серебристый тюник, обшитый дорогим французским кружевом. Даже несмотря на стоящую вот уже которую неделю адскую жару, молодая мадам не могла себе позволить надеть что-то более лёгкое, — не чрезмерно пышный, перегруженный богатой отделкой наряд. Глубокий вырез платья обнажал женские плечи, и она как будто обнажённая выступала из своих тюлевых и атласных ножен. Густоватые чёрные волосы были зачесаны кверху и усиливали впечатление наготы, открывая затылок, слегка оттенённый, блестящими на свету, как платина, волосками. Немолодых лет маклер зарделся от своих мыслей: молодая госпожа была подобна нимфе, чей стан мелькает на фоне священной рощи, её выглядывающая из-за корсажа белая грудь и гибкое тело наводили на то, что, казалось, вот-вот платье соскользнёт с неё.       На шее у Альсины было ожерелье с подвесками из бриллиантов, которое когда-то ей подарил покойный отец её такого же покойного мужа. Она неспокойно затеребила один из камушков, свисающих где-то над ложбинкой меж грудью. Эта женщина, что выросла в приюте, вдруг появившаяся в столичном обществе, зажегшись там яркой звездой, представ эксцентричной феей светских наслаждений, однако, принадлежала к типу женщин, что наименее всего поддаются анализу.       Продолжая воспитываться в семье, Альсина намного меньше страдала бы от острых желаний, уколы которых доводили её мгновенно до безумия: их притупила бы свойственная нищете религия или другая какая экзальтация . Но умом она была буржуазна, отличалась чувственной любовью к логике вещей, она была истинной дочерью своих родителей: матери, что лихорадочно искала богатства на стороне, отца, что был болен искусством. В этой натуре не могли не проявиться чудовищные фантазии, взращенные зверским неистовством акватинт Гойи, кишевшими дикими гротесками, суккубами, уродцами; не могли не родиться постыдные желания и нездоровое любопытство.       — И что же вы ещё припрятали, дорогой господин Льето? — мадам вдруг развернулась к мужчине. Таинственный и хитрый взгляд, принадлежащий лицу с истончёнными чертами, впился в его фигуру. Спина, сомкнутая во власти сомнений пару мгновений ранее, распрямилась: свет золотистыми пятнами заиграл во впадинках ключиц, бросая тени, делая женскую фигуру острее.       — Сегодня вечером состоится приём в доме Манука. Господин примар мне поведал, что его посетят и люди из предместья — тамошних мест, где находится ваш замок. Примар и я желаем, чтобы вы, мадам, посетили сегодня отель.       — Ваша персона надеется, что я могу испугаться рассказов о диком севере? — Альсина усмехнулась.       Неизбежное падение духа от становления сиротой, которое привело её к барку с Димитреску, грубость, которую она перенесла с ужасом и каким-то ядовитым любопытством, во многом способствовало её распущенности в течение последних лет жизни. Она решила, что незачем противиться злу, — оно в ней самой, — и она бросилась в богатую лихорадку, о которой всегда мечтала, в светское общество, где её не стесняли в деньгах, поощряли самые эксцентричные и экзотические фантазии. Её постоянно бросало в желания всё изведать, всё испытать. И этот ничтожный маклерешка смеет сомневаться в её стойкости?       — Наша персона надеется, что бедность и нищета того края, над которым стоит замок, будет не в милости мадам.       — Что же, это нам ещё предстоит узнать. С радостью принимаю ваше приглашение, — леди снова улыбнулась, теперь без капли злобы и раздражения, протягивая руку вперёд.       «Подстёгнутые любопытством женщины все одинаковы», — подумал мужчина, улыбаясь в ответ, кланяясь и целуя тыльную сторону розоватой ладошки.