Maléfice

      Госпожа Димитреску с каким-то вымученным взглядом наблюдала за нитью улиц, стремительно проносящейся за окошком экипажа. Был уже вечер, и на улицах Бухареста было достаточно людно. Многие спешили домой, кто-то прогуливался под ласковыми лучами стихнувшей жары, другие спешили утопить свою усталость в кабацких кружках сомнительных заведений, а еще нельзя было отрицать вечную нищету, что проросла огромными трущобами где-то рядом с центральным районом.       Скучающе прижимая ладонь к подбородку, Альсина вглядывалась вдаль, то и дело запрокидывая голову: её постоянно слепили лучи закатного солнца. Она видела, как мясники в окровавленных фартуках толпились у боен, откуда ветер доносил временами резкий запах скотины. Поворачивая голову чуть правее, окидывая длинную ленту улицы, можно было упереться в белую громадину — огромную стену строящейся больницы. Женщина медленно скользила взглядом по городским стенам, немного даже впадая в состояние какой-то летаргии от беспрерывного потока людей, тележек, автомобилей, лошадей, от топота стада, толпы, которая, при остановках на мостовых, растекалась бесконечными вереницами мастеровых, возвращавшихся с работы с инструментами на плече и хлебом под мышкой. Вся эта мешанина беспрерывно поглощалась городом, постепенно рассасываясь и растворяясь в нём. Димитреску, находила это, пожалуй, единственной печалью жизни в столице.       Вот если бы все взгляды без исключений были направлены лишь на неё…       Женщина только что закончила с очередным собранием по винодельческому делу семьи, но на таких встречах обсуждались обычно проблемы и другого рода, ведь состояние покойного Димитрия было намного внушительней, чем парочка виноделен и портовых складов. Для Альсины всё это было весьма утомительным: развлекать толпу людей, изыскано и дорого отобедавших, волочащих за собой на галереях скуку грязных делишек, тревожимых своей тёмной вознёй с фондами, радостно смакующих удачу своих набегов на денежные сделки, только ради того, чтобы провести совместный очередной городской заём, было новоиспечённой главе Димитреску не по нраву. Точнее — после подобных собраний в ней бушевала глухая злоба. Все лица, что собирались перед ней, напоминали Димитреску покойного мужа. Он был рождён слишком молодой матерью, представляя собой чрезмерно странное смешение распылённых в двух чертах противоположностей — неистовой алчности отца и ленивой мягкотелости матери. Он оказался уродливым отпрыском этой четы, в котором соединились и усугубились недостатки родителей.       Альсина порою задумывалась, что бы сталось с родом Димитреску, не убив она последних его потомков? Эта семья жила слишком поспешно, она уже выродилась в этой хрупкой натуре Андрея, покойного мужа, не обладавшей настойчивой волей, даже страстью к наживе наслаждений, а малодушно проедавшей нажитое другими состояние. Он — странное существо, появившееся в свой час в разлагающемся обществе.       Димитрий должен быть ей благодарен, что законное место наследника рода теперь занимает она, а не его безвольный отпрыск. От этих мыслей вдова улыбалась, с толикой печали, ведь можно было смело утверждать, разглядывая фраки таких же мягкотелых детёнышей богатеев и последней аристократии: за четыре века, отделяющих человечество от средних веков, общество только пришло в упадок.       Но прямо сейчас злоба и возникшее негодование на пару с тоской остывали в молоденьком теле, ведь мадам собиралась на очередной увеселительный приём в доме Манука, хоть и по просьбе господина примара и его лизоблюда — маклера Льето. Все в высших кругах столицы трубили о том, что вдова Димитреску отказывается от грандиозной сделки, почти состоявшейся при предыдущем главе рода. Она была не готова продавать замок на севере, что служил в нынешние времена общества восхитительным способом заиметь целое состояние, — никто не понимал, почему.       Сама леди укоризненно глядела на своих друзей и подруг, которые задавали ей этот вопрос с наичистейшим удивлением в глазах и рвением отговорить.       Раньше благородные синьоры, паны, мастера и господа представлялись чудовищами, грязными кровожадными тиранами, и управляемые церковью, для освобождения Гроба Господня приносили свои богатства, покидая дома, детей, жён, претерпевали тяжкие труды, ужаснейшие мучения, подвергались неслыханным опасностям! Но с тех пор всё изменилось. Раса человеческая обуздала, но Альсина считала иначе, — утратила свои инстинкты резни и насилия, но их заменило делячество и страсть к наживе.       Что же теперь? Всё до дурацкого абсурда опошлилось: аристократия переряжается в баядерок, надевает смешные панталоны, трико — теперь она публично кривляется на трапециях на потеху зрителей на истоптанных опилках цирка!       Альсина никогда не отдаст в лапы аукциона такое великолепие, как замок, кишащий историей о безумном, демоническом прошлом кровожадных тиранов, — всё это до того будоражит её, что удушьем и воспалением начинают лихорадить её разум тихие грёзы. Иначе как объяснить эту радостную улыбку на алых устах, спёртое дыхание, здоровый румянец на скулах и сверкающие лихорадочно глаза?       За всеми этими мыслями молодая мадам совсем и не заметила, как её автомобиль уже подъехал к отелю, где вот-вот уже должен состояться приём. Аккуратно расправляя складки своего платья от продолжительного пребывания в сидячем положении, она вылезла из экипажа.       — Альсина, дорогая, сюда! — кто-то окрикнул черноволосую женщину, стоило ей только отвернуться от показавшихся ослепительных лучей заката. Леди Димитреску оглянулась и, увидев знакомую физиономию, еле сдержала себя, чтобы не скривить лицо в недовольной гримасе.       Хоть человек, окрикнувший её, был недурён собой, но у него был весьма скотский характер. Он прокрутил с женщинами всё свое состояние в размере трёх сотен тысяч лей, а теперь промышляет по мелочам на бирже, чтобы иметь возможность угощать их в ресторане обедом или преподнести букет цветов. И стопка белых роз замелькала перед носом у молодой мадам.       Возможно весь Бухарест, прослышав о том, что юная госпожа Димитреску осталась вдовой, теперь был готов лечь к её ногам, чтобы только прикоснуться к огромному состоянию этой семьи. И ни на что негодный господин Бланш Буку, заметавший перед её глазами, кажется не терял надежды.       Альсина натянула на себя улыбку, протягивая ручку в тонкой перчатке для мужского поцелуя, и проговорила, так и не приняв букет цветов:       — Дорогой Бланш, снова побираешься в поиске «лёгкой наживы»?       Женскому ехидству не было предела. Лицо господина Буку вытянулось от удивления, едва он успел поцеловать нежную шёлковую ткань, сковывающую тонкокостность ладони.       Раньше Альсина с Бланшем были довольно близки, так как он был заводилой всех столичных приёмов, пока имел состояние, доставшееся в наследство ему от семьи, да и к тому же, мадам Димитреску предпочитала больше женское общество, которое нередко было наполнено слухами об этом весьма красивом ухажёре, чей светлый цвет волос был столь редок в здешних краях и потому особенно привлекал к себе завороженные взгляды голубок-девиц.       — Знаешь, дорогая, я незлобив на прекрасных дам, особенно таких, как ты, — мужчина, что был ростом с леди, опустил руку и поравнялся с ней, ни сколько не скрывая своего мерзкого взгляда, что колюче начал блуждать по её фигуре.       На ней было надето весьма простое, но не скрывающее всё благородство дома Димитреску платье из белого газа, отделанное множеством маленьких струящихся вдоль тела воланов, окаймлённых узенькой чёрной бархоткой; светлый бархатный тюник, глубокий овальный вырез, обшитый кружевом, — и нигде ни цветка, ни бантика; на руках атласные белые перчатки и гладкие браслеты из позолоты, и на голове покоилась небольшая шляпка, отбрасывающая небольшую тень на бледное с розоватыми высокими скулами личико.       — Но ведь и тебе не на что жаловаться? — продолжал Буку. — Ты же тратишь больше ста тысяч лей в год на наряды, живешь в роскошном особняке, у тебя превосходные лошади, экипажи и автомобили, твои желания для всех — закон, о каждом твоём новом платье газеты говорят! Женщины тебе завидуют, мужчины вновь выстроились, готовые тут же отдать десятки лет жизни, чтобы только дотронуться до тебя… Разве не правда? Поэтому позволь уже теперь нерадивому брокеру проводить тебя? — Бланш вдруг выкинул куда-то захудалый букетик в сторону, поняв, что это ни сколько не заинтересует Альсину, и выпятил вперёд свой локоть, приглашая зайти в отель вместе.        Димитреску, не отвечая, помотала головой из стороны-в-сторону, выражая свой категорический протест, и поправив причёску, прошла в вестибюль, вновь изгибая уста в доброжелательной улыбке, и как заметил наблюдавший за этим расстроенный Бланш, — в более искренней манере, — и протягивая свою ручку уже для высокого и щуплого портье.       Как выразился сам Буку, этот нерадивый брокер теперь не был нужен юной мадам, — и всех людей, что падали вниз с высочайших ступеней жизни, она отбрасывала, как перчатки, что она едва успевала менять между деловыми встречами каждый день. Оставляя мужчину позади, женщина гордо прошла в дом Манука, здороваясь с первыми попадающимися на её пути гостями: знаменитыми постояльцами или приглашёнными на званный ужин, который ей предстояло посетить. Ничего странного она не замечала, вышагивая вдоль бархатистых красного цвета с золотисто-зелёными полосами ковров.       Главная зала с гобеленами, уже пышно расставленная буфетом и серебром, не могла не поразить её. Димитреску без стеснения открывала двери, осматривая маленькие гостиные в виде небольших закутков, где стояли диванчики под антресолями, зимний сад, разместившийся прямо в центре под небольшим куполом. И эта подавляющая роскошь, золочёная мебель, шёлка и бархат наполнили её сердце понемногу восхищением, заставляя биться её сердце чаще.       Мигом вся раздражительность от встречи перед отелем исчезла, убаюканная дорогой атмосферой. Завидев некоторых знакомых, что уже сидели за главным столом, женщина поспешила туда. Группа молодых леди с восторгом поприветствовала её, в привычном жесте залабызав её щёки.       — Ну что, дорогие господа и дамы, по какому поводу сегодняшний приём? — громко спросила Альсина, широко улыбаясь. Послышался задорных смех, и, стоило черноволосой снять шляпку и присесть, как она почувствовала, что горячий ветер уже вовсю проносится над длинным столом: округа полнилась уже хлёсткими разговорами, нагретыми алкоголем в помутневших звонких бокалах. Цветы начали постепенно увядать в больших вазах чеканного серебра, а строгая симметрия приборов была нарушена — гости продолжали томиться за поеданием аперитива в состоянии умеренного опьянения, свойственном светским людям, которые хмелеют, потягивая вино маленькими глотками.       Альсина незамедлительно решилась присоединиться, и вскоре за столом начал постоянно раздаваться смех. Всё-таки юная мадам Димитреску знала, как развлечь толпу рассказами и сплетнями. И все, если не приковывали к ней свои искрящиеся интересом и весельем глаза, то точно навострили уши.       Альсина знала, что недавно полученные Румынией земли к северу от предыдущих границ, кишели новыми инвестициями и страстью алчной наживы богатств. И теперь многие люди с тех краёв стали посещать столицу, и — наоборот, в поисках удачных сделок и выгодных предложений. Сегодняшний приём был частью такой экономической экспансии. Женщине всё это было не интересно, но раз господин Льето упоминал, что здесь должны были появиться люди из тамошних земель, где стоит замок, мадам всё-таки продолжала с интересом изучать округу и вести весёлые разговоры с молоденькими дочерями городских чинуш, маклеров и миллионеров.       Пока что это являлось намного более интересным занятием, чем всё остальное: разглядывать оголённые нежные плечи, отливающие атласной белизной, слышать задорный женский смех, стоило только Димитреску в очередной раз пошутить про какого-нибудь мужчинку из городского совета, рассматривать переливающиеся на свету собранные причёски дам, представляя их волнистые распущенные пряди. С кем-то даже она перешёптывалась на ухо, — это был интимный жест, который она могла себе позволить, ибо в округе по зале стоял нескончаемый гул из разговоров гостей и криков официантов. Альсина чувствовала девичье дыхание, смешинки, рождённые алкоголем, вырывавшиеся постоянно из чужой груди, и самодовольно ухмылялась. Она прекрасно знала, что сборище невольных женщин на каждом приёме, который леди посещала, завидовали ей. Ведь она барыня! — как выражался Димитрий, — однако теперь устраивается самостоятельно, без помощи мужа.        И хоть Димитреску получает каждый день самые блестящие предложения о замужестве, принимать их она не собирается. Все дамы завидовали ей и рвали её друг у друга из рук. Лидия Маруш, вторая дочь господина Маруша — одного из многочисленных финансистов местной городской администрации, — которая сейчас сидела рядом с ней, постоянно сулила ей чуть ли не золотые горы на занимаемой должности главы роды, дабы польстить, но, конечно же, как и все, отговаривала от идеи с сохранением замка. Однако этот план Альсина лелеяла давно, собираясь вложить в замок все свои сбережения, если потребуется. Она была полна самых широких замыслов, мечтала расширить свои владения, нанять целый особняк прислуги, сосредоточить там всё, что может доставить наслаждение.       — Что же вы будете с ним делать, мадам? — спросила юная девица Маруш, когда речь в очередной раз зашла о замке.       Черноволосая потянулась за новым бокалом, где с каймы сходили искрящиеся пузырьки пролитого шампанского, ограничиваясь тем, что проговорила со сдержанной улыбкой, как будто дело шло о какой-нибудь кондитерской, которую любили посещать все женщины столицы в полдник каждого дня:       — Моя милая, не волнуйся, эти страдания не для твоего ума, — девица даже не оскорбилась, чувствуя, как тёплое дыхание самой знаменитой столичной дамы обдало её уши.       — Ох, конечно! — воскликнула Лидия, заёрзав на стуле. Она уже не в первый раз встречает Альсину, ведь её отец — давний друг семьи Димитреску, и в прошлом, стоило Лидии войти в брачный возраст, она постоянно посещала различные столичные мероприятия, на которых с головой окуналась в общество этой женщины. За это отец её отнюдь не хвалил, разглагольствуя о том, что сначала нужно найти правильную партию, а повеселиться на вечеринках она сможет и после того, как выйдет замуж.       Ум молодой девушки это понимал, однако никак нельзя было устоять перед харизмой столичной богини, которая построила своё состояние отличными от обычного средствами: вызывающим смехом, пошлостью и очаровательной наготой, раскрываемой в столичном огромном особняке Димитреску на продолжительных приёмах, — этими позорными, но мощными рычагами, двигающими миром. Однако никто так и не догадывался, что руки Альсины были запачканы в крови, ведь воздвигла она столп желанного благополучия на трупах своей семьи.       Общество Альсины Димитреску не могло не обрасти странными слухами, ведь та постоянно проводила своё время в компании подруг, в целом — предпочитала женщин в общении намного чаще, чем мужчин. Об изысканных развлечениях, происходивших в гостиной особняка мадам, можно было только догадываться: те, кого Димитреску туда приглашала, не спешили сильно распространяться. Сама Лидия никогда не была там, но очень того желала, и, кажется, делала всё, чтобы утолить своё любопытство. И девчонка думала, что она на верном пути, ведь леди была в последнее время весьма с ней обходительна: и совсем не так, как это бывает с другими дамами, которые встречаются на пути Димитреску. Та всегда с ними чересчур вежлива, заботлива, — иногда по-матерински, а иногда с примесью иной интимности, — но всё это можно было легко принять за особую вежливость от звезды столичных вечеров.       И сейчас Лидия продолжала что-то щебетать о каких-то новых платьях, что отец купил им с сестрой по случаю помолвки последней. Альсине предмет их разговора не был интересен, однако она искренне наблюдала за тем, как Лидия, запыхаясь от возникшей задушенности и жары в помещении, обмахивается старинным пёстрым веером. Её удлинённые пламенные глазки, окружённые синевой, истомленные словно любовью бегали туда-сюда, то обращаясь к черноволосой, то смотря куда-то вперёд. Димитреску продолжала ухмыляться, мысленно соглашаясь, что в зале стало как-то слишком душно, и потянулась за новым бокалом. Лидия же думала, что взгляд Альсины имел какое-то магическое воздействие, ибо посылаемые им мурашки по всей спине оседали жгучестью где-то внизу, отчего госпожа Маруш постоянно неспокойно ёрзала на стуле и поправляла то платье, то причёску, неловко глядя на мадам в ответ.       Лидия уже было хотела начать рассказывать про будущего муженька своей сестрицы, однако черноволосая, что до этого сидела почти молчаливо, вдруг резко прервала её:       — Кто это?       Блондинка взглянула в ту сторону, куда Альсина вдруг с интересом вперила свой взгляд.       — А… Это, кажется, те самые гости с севера. Наконец приехали! Вы же слышали о новой больнице? Отец говорил, что туда хотят отправить каких-то особых врачей, так как после войны вдруг появилась нужда в изучении разного рода, как он выразился, экспериментов.       — Да неужели… — тихо буркнула Альсина, совсем отвернувшись от своей собеседницы, кажется, полностью потеряв к ней свой интерес.       А ведь было из-за чего. Новоприбывшие люди стояли у самого входа в вечернюю залу и с кем-то разговаривали. «Наверняка очередной проныра из совета», — подумалось черноволосой, когда та рассчитала толпу из шести человек. В этих людях не было ничего занятного для взгляда такой женщины, как Альсина. Вся толпа состояла практически из мужчин, на их фоне ниже ростом выделялась лишь одна женщина. Все они были одеты весьма… незаурядно. Потрёпанные пиджачки на пару с брюками зоркий взор отметил сразу, все были без жабо и даже без галстука, — казалось вопиющая дерзость для столицы. Димитреску ужаснулась, вспомнив слова маклерошки Льето о том, что края замка погрязли в нищете.       «Неужели этот чёртов лис не соврал?» — подумала юная леди, продолжая с селившимся где-то на задворках разума разочарованием наблюдать за гостями с севера.       Единственная женщина среди них, к слову, отстранённо стояла в стороне от общей суеты приветствия. Её белокурая голова была стиснута строгой причёской и опущена слегла вниз. Кажется, эта мадам рассматривала носки своих туфель, пока мужчины рядом с ней здоровались с меценатами и чиновниками из городского совета.       — Она будто с поминок вернулась, — прошептала рядом сидящая Лидия, которая тоже рассматривала гостей вслед за Альсиной.       — Не то слово, моя милая! Даже я, провожая, дражайшего отца семейства и мужа, не была облачена в столь огромное количество чёрного, — женщина, раззадоренная алкоголем, позволила себе ухмыльнуться своим словам, словно шутке, и девица, сидящая рядом смерила её странным взглядом, однако и из её груди вырвался смешок, хоть и нервный.       Гостья вдруг встрепенулась, когда мужчина стоящий неподалёку вдруг схватил её за плечи, представляя ту советникам. Она слабо сдержанно улыбнулась и пожала всем руки. Кажется, они вовсе не собирались проводить время за трапезой, так как всю толпу гостей пригласили куда-то на верхние этажи, где были расположены разного рода гостиные и кабинеты.       — Ох, милочка, с вами всё в порядке? Как ваше здоровье? — Альсина вдруг разочаровано вздохнула, да так громко, что парочка рядом сидящих людей вздрогнули, интересуясь всё ли с ней хорошо, ведь та прославилась ещё и тем, что имела слабое здоровье, всегда болея через каждые три-четыре месяца. Та лишь вежливо отмахнулась, на секунду потеряв из взора светловолосую женщину, чья чернота наряда так заинтересовала её. Она надеялась, что сможет разглядеть гостей поближе вот уже сейчас, однако в данный момент они уплывали от неё, словно рыба от акулы.       Через пару мгновений Димитреску вновь посмотрела в ту часть помещения, где должны были стоять гости, и вдруг наткнулась на полный пронзительности, холодности и проницательности взгляд голубых глаз, что моментально до самого дна проник в женскую душу. Мадам стушевалась, однако не перестала смотреть вперёд, желая наконец с толком разглядеть лицо белокурой женщины, полностью облачённой в чёрное. Однако ничего кроме молочного овала, озарённого синеватыми зрачками, она разглядеть не смогла. Женщина, что до этого стояла с прямой осанкой, вдруг отвернулась и прошествовала наконец за своими спутниками вверх по лестнице.       Альсину словно водой окатило, её черные брови нахмурились, а духота стала невыносимой. Она было уже хотела встать, чтобы отойти в дамскую комнату, но лакеи и официанты снова засновали туда-сюда.       Наконец ужин был подан. И не только ужин… В огромную залу вдруг проскочил Бланш Буку, ведя за собой какую-то очередную дамочку, что он сумел охмурить возле входа. Самому ему вход сюда был заказан, однако если очередная женщина, которая хоть как-то имеет отношение к приёму, вдруг поведётся на его ухаживания, все двери для него будут открыты. Видимо, так и произошло, — внутренности Альсины скрутило от раздражения, когда Бланш умостился где-то неподалёку от неё.       Вдруг всё переменилось. Всё внимание женщин, что так любила ощущать на себе Димитреску, пропало, — перешло на этого нерадивого альфонса-авантюриста.       И с каждым проведённым мгновеньем в этих стенах, Альсина всё чаще задавалась вопросом — что же она здесь забыла? Шипение от недовольства вот-вот готово было вырваться из её алых уст, глаза бегали туда-сюда, только чтобы не натыкаться на жалкое зрелище.       Эта скотина Бланш, вытянув одну ногу, играл роль заморского султана, принимая услуги рядом сидевших его дам. Они занимались лишь только им, ухаживали за ним: наливали вино, накладывали на тарелку пёстрые кушанья, — но это не мешало ему всё время ныть.       — Ох, кто же нарежет мне мясо? Я не могу сам, поднос от меня за целую милю!       Каждый миг одна из рядом сидящих девушек вставала и, стоя за его спиной, резала ему хлеб и мясо. И всех дам интересовало, что он есть, — конечно же, всех, кроме самой Альсины. Этого негодяя закармливали на убой, подзывая официантов, лакеев отеля, подносивших всё новые и новые блюда.       Одну из дам звали Микаэлой, другую — Розой. И пока Микаэла и Роза меняли идиоту Бланшу Буку тарелки, другая женщина — Елена, — обтёрла ему рот чуть влажной салфеткой. Кажется, он нашёл этот жест весьма милым и, расплывшись в улыбке, произнёс, выражая наконец своё удовольствие:       — Вот хорошо! Ты, несомненно, права, детка — женщина только и создана для этого!       Кажется, даже свирепый взгляд Альсины не мог вырвать господина Буку из накатившего марева блаженства, в которое он погрузился благодаря женскому обществу. Пара цветочков и каких-то страстных фраз, — и все дамы напрочь теряли голову перед этим смазливым бритым лицом, начищенным натурой вертихвоста и ловеласа всея столицы.       Злость и недовольство взыграли в юной мадам Димитреску с ещё большей силой. И, когда ужинавшие немного оживились после утоления голода первыми блюдами, когда завязался общий разговор и наконец подали долгожданный щербет из мандаринов, Димитреску встала из-за стола и тенью затерялась средь лакеев, что обливались потом, сопя и задыхаясь, чьи белоснежные фалды фраков подлетали в воздух от быстрой беготни по огромному залу с гостями.       Альсина вспомнила о прибывших, что своей необычностью зацепили её взгляд. Они как раз приехали с севера, и кто-то среди них говорил с явным немецким акцентом. Припоминая, что их компанию сопроводили куда-то на этаж выше, женщина мигом отправилась туда.       По пути наверх ей встретилось скопище официантов, пытавшихся угомонить весьма поддатого мужчину. Кажется, он не был гостем сегодняшнего ужина, а являлся одним из постояльцев отеля. «Срочно позовите камердинера и управляющего!» — кто-то крикнул в толпе белых фраков, пока нетрезвый постоялец пытался вырваться из крепко сдерживающей хватки пары ловких лакеев.       — Да пустите же меня! Слава честной компании, я собирался идти спать! — мужчина всё никак не мог угомониться. — «О встань же, друг зовёт тебя!» — это пелось когда-то при Мэрэшешти, как сейчас помню! А ты мошенник, — крикнул он одному из официантов, — немедленно пусти меня! Иначе я запою эту песню прямо сейчас, что сотрясала весь фронт вплоть до северных границ!       Мужские тяготы войны для Альсины не были интересными. Эта исполинская машина, которая завелась, несомненно, грешниками, и прокатившаяся по всей Европе, нисколько не трогала сердце молодой женщины. Ей было дело лишь только для себя и собственного мира, что тяготеет к стилю барокко и вперемешку с готикой и арт-нуво. Она, смиренная перед немецким романтизмом, дикостью эллинизма, изучающая философию Канта и идеи Востока, Упанишады, называла существующий мир наихудшей версией из всех возможных миров. И как же ей не построить свой собственный, который, вращаясь, изливает золотые искры вперемешку с кровавыми пятнами?       — Позвольте пройти, милые господа, — буркнула она куда-то в толпу, собравшуюся у парапета первых ступенек лестницы.       Она не собиралась вести долгих разговоров с приезжими, не считая, что найдёт это интересным. Чтобы успокоить примара и маклера Льето, нужно было хотя бы перекинуться парой слов с гостями. К тому же, женщине было всё-таки интересно, что за люди живут в тех северных краях, где громоздится семейная реликвия в виде огромного старинного замка.       Идея о владении замком страшно будоражила ум Димитреску и страстной лихорадкой жгло её душу. Почившей воспитательницу Иоанне, что надеялась на столичный салон, храня в своей сумке собрание векселей, кажется, всех бухарестских проституток, такое и не снилось! И она, может быть, и была опытна в таких вещах, но черноволосая вполне осознавала, что была беззащитна перед этими мыслями, — и это, казалось, ей слишком по-обывательски, — но она ни за что не отступит перед этой идеей, как старые папаши, сующие своих едва половозрелых отпрысков в руки кровавой войны в Европе.       Альсина была хитра, — спору нет, но, может быть, она просто экзальтированный романтик или начинающая певичка, что и не стоит своих смелых желаний?       Этот новый вопрос остался без ответа, стоило юной госпоже Димитреску наконец достичь залы второго этажа, где она тут же завидела невзрачных по меркам столицы гостей. Она нашла их в открытой гостиной. Та была обширной, продолговатой комнатой вроде галереи. Имелась широкая застекленная дверь, которая открывалась на крыльцо балкончика. Галерея сверкала позолотой. По сводчатому потолку вокруг огромных медальонов, сиявших, как щиты, вились необычайные узоры. Свод окаймляли ослепительные гирлянды, багеты, подобно струям расплавленного металла, стекали по стенам, обрамляя панно, обтянутые красным шелком. На полу расстилался обюссонский ковер. Мебель, обитая красным штофом, портьеры и занавеси из той же материи, ножки двух длинных столов, украшенных флорентийской мозаикой, даже жардиньерки в амбразурах окон — все струилось золотом. По углам на подставках из красного мрамора возвышались четыре большие лампы, прикрепленные цепочками из позолоченной бронзы, спадавшими с изящной симметрией. А с потолка спускались три люстры с хрустальными подвесками, переливавшими голубыми и розовыми каплями, от их яркого света пылало все золото гостиной.       И среди всего этого великолепия сидели невзрачные люди, приехавшие издалека. Их вид был настолько нелеп на фоне роскоши, что Альсине стало их даже жалко. Трое мужчин из числа прибывших разговаривали с главными меценатами, что завидев фигуру Димитреску, тут же поспешили немного отвлечься от разговора и с радостью поприветствовать женщину. Мадам ярко заулыбалась в ответ, заинтересованная происходящим. Немного поболтав с ними, она выяснила что юная дочь Маруша была права: вопрос стоял о новой больнице, что ещё строилась около центральных улиц города, заменив собой пару нищих малюсеньких кварталов, а гости с севера были сведущими в медицине, особенно после войны.       Однако устав от разговора и пока не желая вести иной — о замке, черноволосая окинула взглядом галерею в поисках той самой женщины, чья фигура пленила её мысли на весь оставшийся вечер. «Наверное, она тоже доктор?» — задалась вопросом Альсина.       Та нашлась быстро. Силуэт, облачённый в чёрное, стоял на открытом балконе, откуда лёгкими порывами задувался уже ночной воздух. Оставив очередной бокал, только уже с вином, на одной из золочённых консолей, Димитреску поспешила на открытую террасу. Светловолосая стояла неподвижно, опираясь на высокий парапет, вглядываясь куда-то вдаль города, что заиграл ночными фонарями. И несмотря на тёмное время суток, народу на улицах не убавилось: по всюду слышались крики, галдёж, топот и гул от проезжающих машин.       Альсина поравнялась с гостьей, та её сразу заметила, однако разговор никто начинать не спешил. Черноволосой вдруг стало интересно, о чём думает эта особа: думает ли она сама об Альсине? Ибо Димитреску точно рассматривала своим цепким взглядом ровно стоящую чёрную фигурку. Хотя она и не обнаружила ничего из тех необычайных вещей, которые смутно рисовались её воображению, все же для неё, вольнодумщицы, атмосфера террасы сейчас заимела какой-то особенный привкус. От молодой женщины рядом так и отдавало аббатисой. Украдкой вдыхая воздух, можно было уловить, что она пахнет человеком, созданным иначе, чем другие люди, человеком, который не переменит ночной рубашки, не погасив предварительно свечи, и который не бросит где попало свой туалет или чулки, но аккуратно спрячет их.       Взглянув на небо, Димитреску посчитала, что в эту ночь то было таким же, как эта непонятная гостья с севера, — немая, холодная, благопристойная, непроницаемая. Мадам сильно удивило то, что, вопреки ожиданию, она не произвела на неё впечатление крайней бедности, напротив, она испытала в ней такое же ощущение, какое испытала когда-то, очутившись в роскошно убранной гостиной бухарестского отеля.       Альсина уже не стеснялась и вовсю рассматривала блондинку, думая, что такое вопиющее поведение точно заставит ту заговорить первой. Однако в этой игре в молчанку, мадам проиграла первой, завидев на шее у гостьи поблёскивающий на редком свету крест:       — Вы верите в Бога? — прошептала Альсина, удивляясь. Неужели женщина на самом деле была какой-то странноватой монашкой, а не врачевателем?       Женщина обратила на неё свой задумчивый взгляд, ни проронив ни слова, а затем вдруг сорвала со своей шеи серебристую цепочку, звонко зазвеневшую в высоте второго этажа отеля. Блондинка выбросила её за парапет и облокотившись на него, повернулась к леди.       Вся нарочитая жеманность и скованность, что стесняли стан напротив, исчезли, и Димитреску удивилась, насколько, оказывается, была плавна в своих движениях женщина, что до этого казалась резкой. Её чёрное платье, что простым кроем свисало до пола, неказисто натянулось, придавая ранее казавшемуся бесполым телу женских черт: узковатой талии, чей изгиб плавно переходил в бёдра, задвигавшиеся под одеждой, строго окаймлённой у подола. Она слабо улыбнулась, но черноволосая заметила, как в её глазах зажглись свирепые огоньки, что молниеносно были направлены на неё:       — Нисколько, а вы, мадам…?       Альсина вздрогнула от такой быстрой смены поведения женщины, однако отступать было не в её правилах, ведь в бомонде столицы она словно хищник, расхаживающий по своим территориям, полностью ими овладев. Мадам Димитреску также улыбнулась в своей излюбленной манере: очаровательно, с долей хитрости, обнадёживающей собеседника на приятный разговор:       — Альсина, — представилась она.       — Миранда, так что же вы, верите ли в бога, мадам Альсина?       — Верю и всей душой презираю, — Димитреску лукаво хмыкнула, заслышав, как представившаяся Мирандой гостья тихо засмеялась в ответ.