Straight to Heaven

      Феликс вроде и понимает, что эта ситуация — сплошное болото: любое сопротивление лишь сильнее утягивает на дно, распаляет интерес Хёнджина, но не может с собой ничего поделать.              Лето пролетело незаметно, тур был закончен, и пора возвращаться обратно в Сеул. К Хёнджину, который писал, звонил, но больше не прилетал. Возможно, последнее было немного обидным, определённо понято и принято неправильно.              Феликс слишком устал от этого навязчивого, вызывающего замешательство присутствия.              Грядёт месячный перерыв — чистые свободные дни, не обременённые работой, любимая часть каждого айдола, заключившего контракт с «НН». Чонин, конечно же, к родителям возвращается в отчий дом, Джисон и Сынмин не так соскучились, так что не планируют покидать общежитие дольше, чем на неделю, а Феликс… Он устал. Хёнджин точно не позволит отдохнуть.       

«Каждый дюйм твоего тела такой горячий, а осень выдалась прохладной. Ты же согреешь меня?»

             Феликс вздыхает, потому что только это и остаётся сделать. Хёнджин… Он странный. Он весь тур слал убогие извращённо-романтичные сообщения, каждый день задавал новый непонятный вопрос в духе «любимый цвет?» или «есть аллергия на что-нибудь?», от которых было не по себе. Феликс не понимает, что это за нелепые попытки сблизиться, осуществлённые самым что ни на есть топорным образом, вызывающие тревожность и новые опасения внутри.              Пока не закончится перерыв, заслуженный отпуск, Феликс не собирается возвращаться. Он уверенно заблокирует номер Хёнджина, его аккаунты во всех соцсетях и заляжет на дно, словно после преступления от закона скрывается.              Крохотный в сравнении со столицей городок Ансон — идеальное место. Пора возвращаться домой.              Отпуск длиной в месяц — нечто сказочное. Далеко не во всех странах, не на всех профессиях могут позволить взять целых тридцать дней отдыха, а если ты айдол — и речи быть не может. Как-то Феликс услышал от знакомого, что его старшая сестра, будучи рядовым менеджером по продажам в не самой крупной компании, попыталась взять двухнедельный отпуск, но получила стойкий отказ под предлогом «работа не может останавливаться», хотя в отделе было несколько человек, которые вполне способны выполнять её обязанности. Подобное могло бы быть вполне нормально для некоторых должностей, где ты единственный, кто может выполнять определённую работу, но Феликс недоумевает, в чём проблема отпустить на короткий срок простого офисного сотрудника. Но даже в такие моменты работа айдола кажется более сложной.              Индустрия развлечений находится в упорядоченном беспорядке: это не строгое соблюдение рабочих часов — айдолы не работают с девяти до пяти с понедельника по пятницу, в «лучшие» годы вполне возможно оставаться в здании компании или разъезжать по съёмкам вплоть до двадцати часов в день, потому что в основном приходится работать столько, сколько нужно, старательно выполнять запланированную норму.              Свободное время зависит от графика, который составляется компанией. В зависимости от популярности и востребованности артиста забиты недели, месяцы, а в перерывы (когда в расписании отсутствуют съёмки, мероприятия, плановые тренировки), то, что можно было бы окрестить свободным временем, айдолы в основном занимаются практикой танцев или уроками вокала, тренируются, чтобы продолжать оставаться конкурентоспособными, и количество отпуска, которое они получают, тоже зависит от компании. Основные государственные праздники — не повод отлынивать, если появится что-то важное в расписании, но Чусок и Лунный Новый год обычно позволяют немного отдохнуть, устроить себе свои «праздники» и провести время с семьёй, которую бывает невозможно навестить месяцами, если не годами.              Физически и психологически сложная работа заслуживает отдых. Смена обстановки, уход от строгой системы, загруженного напряжённого расписания и перенасыщенной событиями жизни помогает обуздать психические проблемы и снять напряжение. Работа айдола сопровождается непреодолимым стрессом, о котором не принято говорить на широкую публику, тревожить фанатов, поэтому приходится играть роль, продолжая жить в центре одержимого внимания, вынужденно терпеть давление и ненависть в одиночку.              Затянутые, подобно удавке на шее, рамки, постоянные ограничения, работа до изнеможения и основательное поддержание здорового и чистого имиджа, нападки от хейтеров и не только — тяжёлое бремя славы и медийности, которое сопровождается длительными проблемами с психическим здоровьем. Чтобы продолжать свою творческую деятельность, необходим полноценный отдых, а, пережив подъём в карьере, с сожалением вспоминаются времена простоя. У айдолов отсутствует продвижение по службе и фиксированные выходные; если артист только что завершил свой камбэк, полный период промоушена, вполне возможен небольшой перерыв, прежде чем вернуться в компанию и вновь войти в безумный ритм жизни, начать планировать и тренироваться для следующего проекта, зачастую представляющий собой пару недель.              Однако в «HH Entertainment» понимают важность отдыха: предоставляют нескромные двадцать пять — тридцать дней перерыва, законного оплачиваемого отпуска подряд, во время которого айдолы должны успеть поправить своё психическое здоровье, отдохнуть и расслабиться, а после вернуться с новыми силами, разумеется, не забывая, что редкий контент в виде фотографий, видеоблогов и прочего взаимодействия с фанатами в сеть поступать, тем не менее, должен. И всё равно эта тактика айдолам кажется не самой эффективной, саркастично пошучивают, что из-за этого «месяца милосердия» пока никто из «HH» не покончил жизнь самоубийством, но и не жалуются — айдолам из других компаний, без ущерба зарплате и популярности, такое не предоставляется вовсе.              Феликс не медлил, как только пережил возвращение из аэропорта, толпу фанатов, через которую продирались с использованием охраны и телохранителей, немного отлежался на кроватке, по которой уже заскучать успел, и принялся собирать вещи. Кровати в отеле мягче, постельное бельё не пахнет привычно. Феликс просто не помнит, как оно пахло, забыл за эти долгие месяцы.              Что номера в отелях, что спальня в привычном общежитии — разница лишь в том, что второе очевидно знакомо, Феликс знает, что и где лежит — сам клал, прожил там несколько лет, но какого-то особенного ощущения родства с этим местом нет. Комната как комната. Пока все искренне радовались возвращению, Джисон, замучившись во время перелёта и статичного сидения в самолёте, чуть ли не каждый уголок квартиры расцеловал, Феликс делал вид, что тоже крайне рад, но, прикрываясь усталостью, радовался тише и менее заметно.              Сейчас, лениво подпирая голову рукой, смотря в окно, которое явно следовало бы помыть… Кто этим занимается? Работники станции? Феликс пытается понять, чего он ожидал от возвращения в Сеул. Почему-то думал, что это должно было оказаться более долгожданным, приятным, но кроме утомления от перелёта, пересечённых в типичном фургончике километров и головной боли от визгов фанатов, лёгкой неприязни — кто-то так отчаянно хватался, что оставил царапину ни то фурнитурой с одежды, ни то ногтем на руке, он не чувствует ничего.       

«Я не могу расстегнуть рубашку… Это так расстраивает, ты же можешь прийти и сделать это для меня?»

             Феликс лениво зевает, про себя отвечая на это нелепое сообщение с очевидным подтекстом: «расстраивает его, блять… давай-ка сам». В любом случае, за окном проносятся зелёные пейзажи, а междугородний автобус неспешно везёт всё дальше от Сеула. Впереди ещё час листания сообщений Хёнджина и прослушивания музыки в наушниках, а потом ещё минут двадцать на такси, если настроение подведёт…       

      • • • • •

             Часы, проведённые в замкнутом, гудящем пространстве автобуса, казались неисчислимыми, благо работал кондиционер, а делить тесноту пришлось в основном со спокойными пассажирами; в этот раз обошлось без кричащих детей, людей, старательно выкашливавших лёгкие, и навязчивых болтливых попутчиков под боком. Но нехватка личного пространства в переполненном общественном автобусе, разумеется, немного давила, как и попытки наглых соседей заглянуть в экран телефона, когда на нём открыта переписка. Феликс отвык от тесного контакта с не самого располагающего вида незнакомцами, так что одним из первых прошмыгнул на свежий воздух и свободу.              Красота города глаз радовать не спешила.              Множество щиктанов и всевозможных магазинчиков, салонов вдоль по улице с броскими, словно призванными компенсировать общую серость провинциального городка, вырвиглазными баннерами, вывесками, в основном в жёлто-красной цветовой гамме, множество ярких пластиковых стульев и столов, за которыми сидят люди… далёкого от столицы вида. Мягко говоря, не подходящие под вычурные стандарты красоты, одевающиеся безвкусно и в целом даже не старающиеся вписываться в представления о современной моде.              Серо, уныло, но чистенько. Ходить приятно. Важно держаться оптимистично, потому что мир, в котором приходится жить, не изменить, в отличие от своего отношения. Не то чтобы Феликс, пожив в столице, сразу смыл с себя своё невозможно заурядное прошлое, посредственное происхождение, но, вертясь в душной и перенасыщенной среде, поработав среди вычурно-красивых людей, обряженных в брендовую одежду стоимостью целое состояние, погуляв по сияющим, пронизанным впечатляющими красотами, оживлённым улицам, вернуться в серый монотонный город… определённо вызывает спорные эмоции.              Идёшь, получаешь порывы холодного ветра в лицо, половина которого скрыта под чёрной маской, и осознаёшь, что сделал правильный выбор. Сделал и ни за что не вернёшься обратно, ни за что не спустишься к тому, откуда поднимался. Феликс возвращаться и жить на постоянной основе в родном городе не намерен, к чёрту такую жизнь.              Люди живут так, как живут, живут в провинции, и им нравится — пускай, Феликс не осуждает, но теперь уверен, что сам не сможет к этому вернуться. Вокруг, если что и радует глаз, так это сочная зелень, но не больше.              Кривоватые дорожки, по которым в высокой и твёрдой подошве прогуливаться было бы некомфортно, так что простенькие кроссовки, излюбленные и потёртые — отличное решение, за которое Феликс себя хвалит, потёртые и поцарапанные наружные щиты — не те гигантские высококачественные электронные билборды, не призматроны, с которых обычно сразу с нескольких объявлений светится изящная реклама; видеоэкраны на этой кривоватой кирпичной кладке мрачных зданий не смотрелись бы вовсе — хорошо, что их нет, а вот стоящие на тротуарах небольшие, не щиты ситилайты, а натянутые на металлическую основу плакаты, вывески, странные конструкции на стенах зданий вполне вписываются: яркие, низкокачественные и самопальные — едва ли адекватный дизайнер подобное разработает, разве что под пьяную лавочку или не больше, чем за десять тысяч вон. Какие-то странные наставления тоже не остались без внимания возвратившегося парня — вроде клумбы. Захламлённые магазины, непонятные цветочные и не только массивные горшки…              На улицах, не близ бизнес-центров, и правда не так симпатично, но хотя бы не валяется мусор, как это неизбежно встречается в Сеуле, расставлено немало отполированных украшений из камня. И всё же Феликс уже скучает по эпицентру жизни Кореи, по гигантским, взмывающим в облака высоткам и стеклянным фасадам зданий.              Но неприглядные окружающие виды всё же кажутся знакомыми. Пробивает к своеобразной ностальгии, учитывая, что только что Феликс прошёл рядом со столовой, в которой раньше не раз обедал. Кальбитхан у них был наваристый, иногда казался пересоленным, но менее вкусным это его не делало, и не менее запоминающийся, но больше своей остротой, ещё один говяжий суп — юккеджан, который Феликс ел, игнорируя то, что от перца сопли бежали.              Последнее время он ходил только по ресторанам, а во время тура по ресторанам, которые были при отеле, чтобы лишний раз не светиться. И всё же, вернувшись домой, проходя по улицам, по которым ходил тысячи раз, когда-то бежал, потому что опаздывал в школу, когда-то прогуливался, болтая с одноклассниками, знакомая местность навевает некоторые воспоминания. Но не тепло, как от малой родины.             Это просто город. Город, из которого когда-то Феликс уехал покорять столицу. Город, который Феликса откровенно не впечатляет, но в котором он намеревается… «Спрятаться» же прозвучит жалко? Тогда отдохнуть. Вернулся к семье, потому что у него законный, заслуженный отдых, о котором осведомили как полагается — официально и заранее, на который он чуть ли не молился.              Столовые, кафе, салоны и сауны… Определённо что-то новое открылось, Феликс, разумеется, не понимает, что именно, город за время его отсутствия словно не изменился — только серее и скучнее стал, но и тут проблема исключительно в нём, а не в Ансоне: Сеул, как и жизнь айдола, задрал планку и изменил вкусы. Даже на первый взгляд смутно знакомые интерьеры выглядели далеко не так прилизано и идеально, как в Сеуле или любой другой, посещённой Феликсом во время тура, столице, а слегка обшарпанно и безвкусно.              Город туристическим глянцем не радовал, зато был настоящим, таким, как есть, отражал жизнь обычного человека.              Феликс стягивает маску на подбородок и втягивает носом воздух, останавливаясь перед невысоким многоквартирником. Чистота, конечно, не пахнет ничем, но дышать здесь легче, запахи слабее и приятнее. Воздух, кажется, здесь чище.              Дом пахнет домом.              Осенняя вечерняя прохлада, подъездная сырость.              — Малыш Ёнбок-и, — нараспев, скрипуче тянет женщина преклонных лет и спешит заключить парня, замершего на пороге, в объятия.              То, с какой силой она любовно сдавливает рёбра, подначивая обнять в ответ, отчётливо показывает, что дама бывалая и стойкая, а хруст в спине Феликса — развод с мужем инициирован был по её воле и лет двадцать назад. Пока Феликс жил в этом доме, будучи подростком, роль «мужчины» никогда не занимал: ни прибить, ни починить ничего не мог, и сейчас, годы спустя, понимает, что не займёт никогда — эта женщина мало того, что в помощи не нуждается, сама вручную поле перепашет и не вспотеет.              — У меня кости хрупкие, тётушка, — неловко отзывается Феликс, подозревая, что позвонки больше не выдержат, и крепкие объятия тут же размыкаются.              — Ты вымахал, — женщина окидывает парня придирчивым взглядом, привстаёт на носочки, проверяя рост Феликса, которого не видела лет… лет пять в живую, а тот словно другим человеком приехал. — И что за видок? — она фыркает, заостряя внимание на неопрятном внешнем виде. — Ты же айдол! Ты должен держать марку, даже возвращаясь домой! Такой красивый на видео, в соцсетях, а домой как бичонок приехал! Боже, ты был такой красивы-ый, — женщина охает и складывает ладони вместе, прикладывает к щеке, чуть наклоняя голову, продолжает мечтательно тянуть: — Краси-ивый! Божечки, я и не думала, что мой малыш Ёнбок-и может… Всяко может!              Феликс знал о неминуемости происходящего, но всё же не смог морально подготовиться и спешит пройти в квартиру, закрывая за собой дверь, чтобы соседи не увидели, как эта немолодая дама начинает выкручивать что-то невообразимое руками, пытаясь станцевать хореографию к заглавному треку группы. Это чертовски смущает.              — Ну всё, тётушка-а, — морально умирая, стонет Феликс, скидывая спортивную сумку, которая своей лямкой ощутимо отдавила и без того болящее после концертов плечо, — прекращай. Умоляю, только не начинай петь… — женщина очень выразительно смотрит, прочищая горло, и Феликс знает только один способ остановить «неизбежное»: — Вкусно пахнет, ты что-то готовила?              — Ещё одно «тётушка», и я сниму кавер на «Psycho», — Феликс обратил внимание, что в руке женщины было полотенце, только когда получил им шутливый удар. — Я слишком молода, чтобы так меня называть, — она нервно поправляет своё короткое каре, пряди седины в котором только-только закрасила, — просто Ынбин, просто Бин-а. Постоянно звал «Бин-а» всё своё детство, ещё тянул так… Вырос, что ли? Калькуксу сварила и не только, ты как сказал, что приедешь, я с кухни не вылезала! Умеешь предупреждать, конечно, всегда ты так — за пару часов и не раньше.              Ынбин была дружелюбна, пока её не назовут «аджумма». Болтливая и позитивная женщина средних лет, стоит косвенно упомянуть её возраст, становилась той самой стереотипной аджуммой: во всей красе проявлялась склонность к агрессивному поведению, вспыльчивость и безудержное желание настучать по голове нахалу. Всё же ни одна уважающая себя представительница прекрасного пола, вероятно, не будет рада подобному обращению, полагая, что её внешний вид, поведение или стиль подвергаются грубой критике.       — Разве ты не на смене? — интересуется Феликс, присаживаясь за стол, на котором с удивительной скоростью начинают появляться тарелки с основным блюдом и закусками. — Думал, придётся пробежаться до твоего ресторанчика или искать ключ под ковриком… Кстати, где коврик?              — Года три назад я его выкинула, — бодро отвечает женщина, ставя с громким стуком небольшую пиалу с ярко-красным свежим кимчи перед Феликсом, — какой-то ублюдок прожёг окурком. Ц-ц-ц… — она ловит вопросительный взгляд, карикатурно хлопает ресницами и слабо стучит плотно сомкнутыми пальцами по своим губам, сказавшим бранное слово перед младшим: — Айщ, какой-то очень нехороший человек!              — Разве в подъезде нет камер? — интересуется Феликс, смотря, как Ынбин громко хлопает дверцами, выдвижными ящиками и шумит их содержимым в поисках пары металлических палочек, потому что ложку уже нашла, а те запропастились куда-то.              — Ну посмотрите! Из столицы приехал, — хохотнула женщина, положив на стол перед парнем и палочки; теперь она может спокойно упасть на свободный стул, — хозяин жизни. Какие камеры-то? У нас на стенах до сих пор переписываются, меряясь количеством половых партнёров. Хотя, если по секрету, — голос приобретает заговорщические нотки, а после и ощутимо осуждающие, — я видела эту Юнсу, она выглядит как та, кто собственноручно может написать, что переспала с сотней парней, лишь бы расхвалить себя. Да и поговаривали про неё нескромные вещи.              — А собираешь сплетни, как самая настоящая аджумма, — смеётся Феликс, вдыхая запах супа и понимая, что с домашней едой всё-таки не сравнится ничто, тем более когда та приготовлена специально к твоему приезду. — У нас да, там везде камеры, камеры… Ни покурить, ни фантик выбросить.              — А ты куришь? — вздёргивает брови женщина, а Феликс моментально понимает, что сказанул лишнего и сейчас решается, будут карать его или нет.              Другой женщине в таком возрасте непросто удержать на голове массивный мешок риса, наполненный под завязку, а низенькая и на вид не отличающаяся силой Ынбин сделает это с лёгкостью, да ещё и расталкивая людей с дороги. Рука у неё для женщины слишком тяжёлая, получить такой не хочется. А вот лицо… На нём словно не прибавилось морщин, не прибавлялось до момента, пока оно не скорчилось в подозрении.              — Нет, конечно нет! Я так, просто…              — Ну смотри мне! — бойко вздёргивает голову женщина и ладонью прихлопывает по столешнице, вынуждая лежащие на нём столовые приборы зазвенеть, а Феликса поёжиться. — Если узнаю… в сеть утекут чьи-то детские фотографии. Сестрёнка любила наряжать своего сынишку в розовые вещички, — она бросает выразительный взгляд, — твои фанатки только так оживятся!              — Бин-а, — с нотками отчаяния стонет Феликс, понимая, что теперь ему угрожают не подзатыльниками и домашним арестом, а непосредственным вмешательством в карьеру — так и думай, что из этого хуже, — не так же жестоко!              Эта очаровательная женщина всё ещё думает, что мальчик образцовый и скромный, в точности соответствует своему тщательно проработанному для телевидения и фанатов имиджу. Потому что именно для этого образ и был создан, усиленно поддерживается — чтобы люди в него верили. Феликс готов поставить, что, если бы тётушка узнала, что он пьёт далеко не только газировку на праздниках и занимается другими неблагопристойными делами, несомненно бы поседела.              — Ты же покрасилась? Тебе идёт, — обращает внимание на новый цвет волос родственницы, ловко переводя тему. — И маникюр красивый, твои пальцы выглядят ещё длиннее и изящнее! И не сказать, что ты этими руками тягаешь ящики и мешки.              — Заметил всё же, — женщина довольно цокает, вновь начиная поглаживать волосы, — подстригла секущиеся концы, чуть обновила цвет… оттенок «мокко»! Без рыжеватых отливов, кофейный-кофейный, — воодушевлённо вспоминает слова парикмахера Ынбин, не переставая с удовольствием касаться гладких и мягких после масок волос. — А руки… Помнишь госпожу Сон? — Феликс издаёт неопределённое мычание, совершенно не понимая, о ком речь. — Её дочь занялась маникюром, я с ней с самого начала, со времён отслоек и травм кутикулы, она мне теперь за символическую плату делает. А ты? Смотрю, вернули в чёрный, теперь и правда малыш Ёнбок-и, помню, как ты ещё маленьким чёрненьким бегал… пушистый такой был, волосы такие густые были! — она перегибается через стол, чтобы коснуться почти не убитой шевелюры парня и вздохнуть: — Но что с ними стало…              — В индустрии, если с экрана не видно качества, а до облысения далеко, значит всё отлично, — спешно объясняет в ответ на волнение Феликс, дуя на суп в ложке, над которым всё клубился пар.              — Боюсь, до облысения недалеко… У вас там мальчик… двухцветный такой ещё был, — она крутит у головы, как бы изображая то культовое сплит-окрашивание, — вот он самый маленький, а такими темпами бриться перед армией не понадобится.              — Ты про Йени? — сразу понимает, что речь о Чонине, который регулярно меняет цвет волос, Феликс. — Ну да, возможно, индустрия немного жестока.              — Невероятно жестока! — эмоционально вторила женщина.              «Невероятно жестока», — про себя повторяет Феликс, упираясь взглядом в суп, пока телефон вибрирует в заднем кармане. Хёнджин, кажется, не очень рад, что этот отпуск будет проведён не в Сеуле.              Немного повспоминав молодость и детство — неизбежное занятие, когда возвращаешься домой, обсудив последние события, ответив на все интересующие вопросы и задав несколько своих, конечно же, доев обед, заботливая Ынбин позволяет Феликсу выйти из-за стола и пойти отдохнуть.              Комната, в которой Феликс прожил до переезда в общежитие компании, осталась в своём неизменном виде. Все плакаты, распечатки из манхв, какие-то пометки, прицепленные на всё, что только можно у письменного стола, остались на своих местах.              Проведя пальцем по комоду, Феликс с удивлением понимает, что пылью деловитая тётушка не позволила покрыться ни миллиметру в комнате. В шкафу ждала старая одежда, на которую Феликс отчасти и рассчитывал, взяв с собой всего лишь спортивную сумку с парой комплектов на выход.              Эта комната навевает воспоминания, смутную тоску по дому, который забылся и, что хуже, кажется не таким хорошим.              Пожалуй, самый верный способ узнать, как на самом деле обстоят дела в стране, — заглянуть в дом обычного человека. И… если ты уверенный средний класс, жизнь не так уж плоха. За своё детство Феликс помнит несколько переездов — три, но сколько их было на самом деле, выскользнуло из памяти, потому что съёмное жильё — практично: со сменой работы можно легко собрать вещи и спокойно переехать. Будучи ребёнком, постоянно переезжать ему не нравилось, тем более менять города, ведь для любого ребёнка это чуть ли не трагедия: привычные улочки, атмосфера, одноклассники и друзья — всё оно неминуемо остаётся в прошлом. Но к последней квартирке, наиболее просторной и достойной на вид, очевидно, Ынбин прикипела: не переехала, даже начав зарабатывать больше, хотя мог сыграть и фактор, что свой ресторанчик женщина открыла недалеко от дома — можно удобно прогуляться пешком.              Самая просторная комната — гостиная, в которой на невысокой тумбе стоит, кажется, неотъемлемая часть почти каждого корейского дома — телевизор, безвкусный, но полюбившийся Ынбин тёмно-коричневый диван, на котором та ночует, игнорируя освободившуюся комнату и нормальную кровать, а рядом невысокий столик в цвет остальной деревянной мебели — под тёмное дерево. Стены белые — визуально расширяли пространство, а ламинат с неприятными рыжими досочками был перестелен на менее броский и отвратительный, но всё ещё с рыжеватым оттенком — Феликс не сразу понял, что пол выглядит иначе, и смены шила на мыло не оценил. Несколько странных картин для уюта и высокий горшок с какой-то «пальмой» в углу, по всей видимости, для уюта.              Маленькая кухня совсем не претерпела изменений, разве что обновилась посуда в шкафах, протянутый от мойки до плиты кухонный фартук поблёк и местами износился, а белые поверхности приобрели пару несмываемых пятен. Несмотря на занятость, на своё новое хобби — участвовать в религиозных встречах, посещать всякие собрания, вызывающие у Феликса вопросы, Ынбин старательно поддерживала чистоту, но стекло на дверце в духовке словно не видело тряпки, пропитанной моющим средством, с момента, когда он покинул этот дом — едва ли можно разглядеть, что там готовится, даже когда внутри горит свет. Стиральная машинка встроена на кухне и вызывала вопросы у отвыкшего от подобной экономии пространства Феликса, как и отсутствие посудомоечной машины, какой-нибудь замысловатой, почти бесполезной техники…              Скромная ванная, в которой почти не развернуться, но удалось уместить душевую кабину, крохотный балкончик, на котором нет лаунж-зоны, и небольшая спальня, великодушно отведённая под комнату для ребёнка. Это совсем не то, к чему привык Феликс.              Вернее, то, от чего он отвык. И вновь привыкать не намерен.              Конечно, здесь можно жить, даже больше — это отличный вариант, немало живёт в крохотных квартирах-клетках, состоящих из одной комнаты, в общежитии, в аварийных домах и так дальше по списку возможностей для людей с низким доходом, но… Он слишком много времени провёл в квартире Хёнджина. В квартире, где балкон — чёртова терраса с креслами, небольшим столиком и вообще идеальное место, чтобы выпить вина вечером, смотря на захватывающий вид из окна, или кофе с утра, поднимая настроение от осознания, где ты пьёшь этот кофе. Феликс уверен, что гостиная в доме, где он прожил, куда вернулся, размером с одну лишь ванную комнату в доме Хёнджина.              И несмотря на то, что отчий дом лишён изящества и удобств, например, того же домофона с экраном, замка, отпираемого отпечатком, всё совершенно не выглядит как дворцовые хоромы Хвана, словно сошедшие со страниц журнала, где кухонная мойка стоит дороже автомобиля среднестатистической семьи, Феликс чувствует себя прекрасно. Даже их квартира-общежитие, предоставляемая компанией, где вполне комфортно ютилось четверо парней, оказалась жильём выше среднего класса. Освежающее осознание.              За такие мысли ему даже стыдно. Как-то жил раньше, жил и в условиях хуже, будучи трейни даже пару раз тараканов лично видел, но сейчас позволяет себе воротить нос, на полном серьёзе сравнивать и отмечать недостатки. Возможно, богатая жизнь, которую подарил Хёнджин, внимание от фанатов и в целом переезд в столицу способны немного испортить…              Феликс падает на мягкую кровать, с которой поднимаются мелкие пылинки, крутятся в воздухе, хорошо различимые в ярком закатном свете, и прикрывает глаза. Из окна у кровати веет прохладным ветром, судя по всему, комната предварительно проветривалась и продолжает это делать, а в воздухе витает смесь из слабых запахов: суп с морепродуктами, жареное мясо и какие-то восточные аромапалочки, которые Ынбин всегда жгла с таким наслаждением, так отчаянно, словно их дым отгонял нечисть.              Ынбин никогда не была особо верующей, но, видать, за долгие годы одинокой жизни — твёрдо заявляла, что единственный мужчина, которого согласна пустить в свой дом, — это Феликс, поддалась очарованию протестантских храмов, которых было в достатке, отчётливо сияющих своими крестами среди жилых массивов. Наняв в свой ресторан больше работников, у неё, очевидно, появилось больше свободного времени, которое теперь с удовольствием тратит, прогуливаясь по религиозным постройкам и общаясь с новыми сомнительными знакомыми. Феликс услышал, как щёлкнула входная дверь, возвещая о том, что в квартире остался он один. Тётушка, как предупреждала, ушла.              Лёжа на мягкой кроватке, кажущейся уже не такой просторной и широкой, как раньше, далеко не такой гигантской, как в отелях, Феликс лениво дёргает штору, чтобы солнце так безжалостно не светило в глаза, и решает немного вздремнуть. Всё-таки за один день прилететь, прокатиться на автобусе, не один раз на машине… Спать хотелось ужасно, а оказавшись дома, в своей комнате, накатило ощущение чего-то привычного, несмотря на годы отсутствия, лёгкое умиротворение, так и зовущие сжать подушку и отключиться на пару часиков.              Сначала сон, потом чтение сообщений Хвана: Феликс уверен, что умеет правильно расставлять приоритеты.