Straight to Heaven

      Есть люди, с которыми невозможно что-то решать и уж тем более спорить. Они всегда оказываются правы, пускай и только в своих мыслях. Если на их ошибки указать, доказать, такой человек волшебным образом исказит ситуацию, и окажется, что он всё равно был «прав» всё это время. А есть другой тип людей, которые, наоборот, делают вид, говорят, что намерены выяснять и решать проблему, но на деле отказываются даже слушать, противореча самим себе. И оба они — Хёнджин, в зависимости от того, что в голову взбредёт тёплым деньком, с какой ноги встанет — иного объяснения Феликс найти не может. Но как с такими людьми разговаривать? Что-то решать? Правильно, это невозможно, они в своём персональном, а Хёнджин, несомненно, крайне комфортабельном мире. Единственное верное решение, способное помочь сберечь собственные нервы — развернуться и уйти.              Но Феликс не может этого сделать. Такого варианта нет, не предусмотрено. Поэтому приходится терпеть и пытаться смириться, перетерпеть и пережить.              Хочет сделать поворот на сто восемьдесят градусов и сорваться на бег, но мало того, что Хёнджин в отличной физической форме — догонит за считанные секунды, перегонит и сверкнёт самодовольной ухмылкой. Но вероятнее, даже не подумает догонять, почувствует пик и тяжёлую руку на плечо положит, сожмёт в немой угрозе, с фальшивым удивлением и беспокойством поинтересуется: «Что же не так?». Но Феликс упёртый, он тщетно пытался объясниться и в машине, пока Хёнджин скептично покачивал головой и оставлял сочащиеся сарказмом комментарии, и в спальне, пока лицом в подушку всё тот же Хёнджин не вжал, очевидно, утомившись от бесполезных разглагольствований. Феликс окончательно понял, что это пустая трата времени.              — Доброе утро.              Тянется на распев, довольно и с лёгкой усмешкой. Феликс этого утреннего настроя не разделяет. Только не когда в губы упирается влажная головка, размазывая предэякулят.              — Может, всё-таки нормально отсосёшь?              Лицо Феликса внезапно меняется, показывая недоумение с примесью отвращения. Дальше в подушку вжиматься уже некуда. Ему кажется, ничто так эффективно не прогоняет сон, как Хёнджин, который стабильно утрами не знает, куда приткнуть свой член. Вернее, очень даже знает, не переставая удивлять. Феликс рефлекторно приоткрывает рот, чтобы возмутиться, потому что сколько бы подобное ни происходило — он ни разу пока своё согласие не дал, но Хёнджин, очевидно, в нём и не нуждался. Как и в этот раз.              Хёнджин нависает, упираясь одной рукой в изголовье кровати, другой проталкивая возбуждённый член в приоткрывшийся рот, немного морщится, когда зубы задевают нежную плоть, но переключает внимание на то, как внутри горячо и тесно. Начав медленно двигаться, он поправляет растрёпанные волосы Феликса, убирая тёмные пряди с лица, медленно покачивает бёдрами, с удовольствием беря весь контроль на себя.              Феликс чувствует, как пульсирующий член заполняет горло. Когда бёдра начинают двигаться всё быстрее и быстрее, трахая рот и горло, вынуждая чуть ли не задыхаться, парень под глухие стоны чувствует себя распутным.              Как, чёрт возьми, они пришли к этому? Как он докатился до такой жизни?              Воздуха мало, дышать толком не получается, но Феликс задыхается не только от члена в горле, но и от обиды, непонимания и неприязни к ситуации, слезы наполняют глаза, рефлекторно или почувствовав, что у них появился повод явить себя, но Хёнджин продолжает. На щеках высыхает ощущение чего-то, чего — Феликс и думать не хочет.              Обычно Хёнджин позволяет контролировать процесс минета, но сегодняшнее утро — исключение, по всей видимости, потому что прошлую ночь отсутствие должной инициативы не устроило. Феликс даже не знает, что лучше: иметь какую-никакую свободу, двигаться самостоятельно или позволять и дальше использовать себя как угодно. Хёнджин оценил этот жалобный взгляд снизу вверх, но Феликс решил, что лучше продолжать смотреть в живот. Мужчина с такого ракурса казался ещё больше, невероятно огромным и тяжёлым, чёрт возьми, не дай бог свалится и непременно раздавит, если не задушит своим членом раньше — воздуха не хватает, толчки грубые, эрекция то и дело упирается в заднюю стенку горла. Феликс отчаянно пытается контролировать рвотный рефлекс, с которым всё не договорится, и дыхание, но Хёнджин хочет большего.              — Инициатива, куколка, не отлёживайся так безразлично.              Феликс не в том положении, чтобы проявлять инициативу, на это нет ни желания, ни сил: всё ещё отходит от сна, свыкается с тем, что происходящее — реальность, а не кошмар, наутро оказавшийся очередным мокрым сном, пока внизу после ночных заходов болезненно саднит. Хёнджин, ещё тогда в машине, словно решил, что сделает всё возможное, чтобы Феликс просто не смог сходить налево — не дошёл бы буквально. Даже согнуть ногу в колене проблематично от боли в мышцах.              После мелькнувшего на лице мужчины раздражения Феликс пытается двигать головой, касаться языком и не трогать зубами, но челюсть сводит, а Хёнджин всё равно не оставляет толком простора для инициативы.              Всё чаще Феликс ловит себя на мысли, что в последнее время облегчение приносят откровенно не самые приятные вещи. Парень безошибочно чувствует выброс спермы, горячей и густой, стекающей по языку, но рот, наконец, освобождается. В очередной раз Хёнджин вынудил попробовать себя на вкус. Феликс, жадно глотая воздух, сразу же, как только Хёнджин поднялся с кровати, принимает сидячее положение, прикрывая рот рукой, продолжает шумно дышать, восстанавливая дыхание и не решаясь выплюнуть, продолжая держать вязкую солоноватую жидкость во рту.              — Отмечу, что ты предпочитаешь классические завтраки, — отшучивается Хёнджин, начиная лениво надевать свой излюбленный комплект домашней одежды. — Давай, малышка, беги и сплёвывай, — и вслед убегающему парню прикрикивает: — Зубки почистить не забудь!              Феликс выглядит слишком милым: раскрасневшиеся щеки, алый цвет которых затмил веснушки, по лицу стекает сперма, которую тот тыльной стороной ладони стирает, спешно подскакивая с кровати и несясь в сторону ванной. Совсем как дома, выучил уже, что и где в квартире находится, уже не жмётся и раскрепощённо бегает по коридорам.              Приходится плотно сомкнуть губы, чтобы удержать сперму, для надёжности ещё и рукой прикрыть, чувствуя, как губы неприятно липнут к ладони. Феликс по глазам видел, что Хёнджину это нравится, тот бы явно хотел увидеть, как сперма красуется на языке и как проглатывается. Феликс бы мог проглотить, но не намерен этого делать, пока есть возможность отказаться.              «Утро добрым не бывает» — такая известная фраза, часто на устах, вот только люди используют её не по назначению. Феликс утверждается в этой мысли, пока полощет рот. Утро, блять, всё ещё доброе, пока тебе в рот не суют член, и нахуй того, кто просто из-за плохого настроения скажет, что с его утром что-то не так. Оно просто прекрасное, когда у тебя ничего не болит после ночи с ненасытным гендиректором, который не оставляет свои извращения вплоть до самого утра.              И, что бы ни делал, ведёт себя, словно ничего не произошло, абсолютно спокойно и даже умиротворённо, хотя немудрено — хорошо отдохнул вчера, а утром ещё и кончил, в то время как Феликс, раздражённый и оскорблённый, под холодным душем торчал, зубы чистил несколько раз, потому что ему этим ртом ещё людям улыбаться на мини-фанмитинге, а после в студию, приветствуя по пути немало народу.              Мягкая домашняя одежда, как обычно, лежала на низенькой тумбе, приготовленная услужливой домработницей. Милейший человек — и правда глуховата, но от этого только лучше. Феликс с этой женщиной даже виделся несколько раз, непременно сталкивался, хоть и стыдливо старался избегать, но та не краснела и не донимала вопросами, никак не комментировала, а когда из чистейшего интереса Феликс интересовался у неё насчёт Хёнджина, осыпала похвалой и восхищением. Казалось бы, а чего ожидать? Как тут хаять хозяина дома, в котором работаешь, тем более будучи типичной иммигранткой. Иммигранты в качестве дешёвой рабочей силы, домашней прислуги или сиделок — не редкость. Они не требуют к себе должного отношения, как и высоких зарплат, так что таких держать удобно, учитывая их исполнительность и неприхотливость. Но Феликс давно отметил, что Хёнджин к этой уроженке Филиппин относился как к полноценному человеку, вежливо, учитывая возраст и, судя по всему, личную приязнь, обращался с некоторым уважением, объясняя тем, что он человек воспитанный и приличный. Сам себя не похвалишь — никто не похвалит, за исключением тех, кому заплатишь, а платил он этой женщине за её честную работу, отсутствие опозданий, опыт и всё остальное, что полагается иметь при себе достойной домработнице, огромные деньги.                    Так и получается, что этот мужчина для Феликса странным образом балансирует на границе, кренясь, но неизменно в пропасть не падая, то и дело отличаясь какими-то приятно удивляющими мелочами в виде адекватного отношения к другим людям, умения чувствовать границы и быть в целом неплохим человеком, когда дело, разумеется, не касалось самого Феликса непосредственно. Феликс в шутку для себя заключил, что на него у Хёнджина всех этих хороших качеств, коими тот может похвастаться перед другими людьми, не хватает, остаются среди отрицательных черт дрейфовать только харизма, показные обходительность и благосклонность, а также фальшивая симпатия. — Мог бы и проглотить, ничего страшного не произошло бы, — лениво подмечает Хёнджин, не дождавшись Феликса, приступив к завтраку, состоящему из овощных оладий, скрученному в рулетик омлету и чашки кофе. — Я не из тех, кто питается всякой дешёвой химией, так что высокобелковый перекус вполне мог быть неплохим на вкус.              — Вы так уверенно об этом заявляете, — надевая фальшивую улыбку, Феликс отодвигает стул и присаживается, — что вызывает некоторые вопросы.              — Мне говорили, — от возможной догадки, промелькнувшей в голове парня, горячий кофе показался Хёнджину особенно горьким. Кружка с громким стуком возвращается на пластиковую подставку. — Лицо какое-то невесёлое. Не выспался?              В ответ на эти слова Феликс лишь кривится в немом вопросе «вот серьёзно, да?», отказываясь принимать, что мужчина сейчас не шутит, а на полном серьёзно недоумевает. Откуда взяться «веселью» на лице, когда в него ещё не так давно членом тыкали? Воспоминания свежи, свежее этого омлета, на который у Феликса одновременно и есть аппетит, и нет.              Он нечитаемым взглядом смотрит на яичный ролл, разбирая в ярких мелких квадратиках кусочки морковки, зелёного лука и красного перца. Как ощущать себя, когда первым, что утром оказалось во рту, стал член? Какие эмоции это должно вызывать? Даже не вода, не зубная паста и уж тем более далеко не завтрак…              — Просто Вы удивительно бодрый с утра пораньше, — выдавливает из себя Феликс, нехотя придвигая тарелку и принимаясь отделять кусочки уже нарезанного омлетного рулетика, — несмотря на возраст.              Кофе вновь горчит, а кружка опускается с более громким стуком.              — Ты не представляешь, сколько людей может тебе позавидовать, потому что, в отличие от тебя, им приходится ложиться под натуральных стариков или обладателей лишнего веса, знаешь ли, не каждый состоятельный человек задумывается над посещением спортзала, — хмуро, но всё ещё ровным тоном в очередной раз акцентирует Хёнджин на том, как Феликсу повезло. — Хотя, может, мысли и посещают, но до дела не доходит. Тебе же достался обладатель рельефного, накачанного тела.              — А ещё Вы очень скромный, — бурчит Феликс и чуть громче, разборчивее добавляет: — Поэтому не садитесь на меня сверху, пожалуйста, меня от Ваших хорошо очерченных, накачанных мышц страхом парализует, — поймав вопросительный взгляд, решает пояснить: — Раздавите, боюсь.              От этих слов Хёнджина пробивает на смех. Приятный, бархатный — такой заслушаться можно, но Феликс переключает внимание на завтрак, чтобы вытеснить из головы все бесполезные и неправильные мысли.              — Приму к сведению, — отвечает Хёнджин, приняв сказанное за комплимент. — В любом случае, ты понял, что я пытался донести?              — Что Вы самый лучший и я должен быть благодарен? — вскидывает бровь Феликс, бросая взгляд на мужчину.              — Повтори это без оскорбительного сарказма, и в моих глазах станешь привлекательнее, — не позволяя себе раздражаться, советует Хёнджин и откидывается на спинку стула. — Я о том, что лучше тебе прекратить пытаться выводить меня из себя и бегать по другим мужчинам.              «Почему это звучит, будто мы встречаемся, — недовольно думает Феликс, закидывая омлет в рот, — и будто я ему стабильно изменяю».              — Мне без разницы, что будет после, к кому ты пойдёшь и с кем будешь трахаться, — продолжает Хёнджин, прерываясь только чтобы сделать глоток начавшего остывать кофе. — Но пока ты со мной, ты должен быть только моим.              — Это противоречит правам человека, — вздыхает Феликс. В какой раз он должен смириться с происходящим? Как с этим смириться?              — Ты утрируешь, — отмахивается Хёнджин, а на его лице остаётся серьёзность, словно для подкрепления слов, которые собирается произнести. — Думаешь, ему есть до тебя дело? — не успевает Феликс безынтересно спросить «кому ему?», Хёнджин продолжает: — Со поиграется и бросит, он всегда был таким, так что прекращай вестись на его симпатичное лицо и ходить на все эти свидания.              — Я Вас понял, — медленно чеканит Феликс, — но к чему такое внимание? В контракте всё равно прописано, что отношения под запретом.Феликс резко вздёргивает голову, чувствуя, что пришла просто блестящая мысль, о которой он раньше не думал, только успевает открыть рот, но его перебивает голос, тон которого не оставляет надежд.              — Даже не пытайся подать на меня в суд, — слабо приподнимает уголки губ Хёнджин, — пока ни у кого не выходило выиграть судебный процесс. И не пытайся попрекать меня тем, что я сам подталкиваю к нарушению контракта, если захочешь мне высказаться, где и в чём я неправ, то составь список, а ещё лучше подкрепи доказательствами и презентацией, потому что я люблю наглядность и не тратить время на выслушивание претензий.              — Да что Вы, — уклончиво начинает Феликс, — даже и не думал. Ни о претензиях, ни о суде тем более…              — Запрет на отношения мало того, что снимается, когда айдол достигает определённого успеха, так и существует сугубо на бумаге. Все знают, что тайком-то молодёжь, которой в голову бьют гормоны, начинающие айдолы, почувствовав вкус популярности, не могут удержаться, — Хёнджин даже вспоминает всю эту головную боль, которую приносят новички. Запрет устанавливается для поддержания имиджа, чтобы фанаты и дальше могли проецировать свои романтические чувства на айдолов, но, как заложила человеческая природа, запреты существуют только для того, чтобы их нарушать. — Уже не говорю о том, что и в твоей группе есть эта маленькая червоточинка.              — Но Вы всё равно ничего не делаете с этим, — подытоживает Феликс.              — Пока это не выставляет компанию в негативном свете, не портит общий имидж и не вредит продажам, артисты могут позволить себе маленькую слабость, за которой тщательно следят их менеджеры, — повёл плечом Хёнджин.              — И когда моя группа достигнет этого самого «определённого успеха»?              — Так рвёшься залететь в новостную ленту с каким-нибудь романчиком? — усмехается Хёнджин, смерив Феликса взглядом. — Видимо, никогда.              — Что? — оживляется парень, впиваясь взглядом в мужчину. — Почему? Мне кажется, Вы поступаете нечестно! Или крайне не верите в успех группы.              — Я верю в ваш успех, — с лёгким самодовольством опровергает Хёнджин. — Я в нём уверен. Моя же компания, едва ли может быть иначе.              — Тогда почему…              — Я бы сказал «если так хочешь, можешь потом разок переспать с Со», но, знаешь, — тон голоса приобретает снисходительные нотки, а мужчина подаётся вперёд, устраивая локоть на стол и подпирая голову, — мне не нужны бесполезные айдолы в затяжной депрессии.              Феликс поджимает губы, обиженно смотря на Хёнджина, метая взглядом искры негодования. Неужели в нём настолько не уверены? Кем его вообще считают?              — Что Вам не нравится, господин Хван? — напряжённо переводит тему Феликс, оставляя вилку на краю тарелки.              — Не нравится?              — Не нравится.              — Хочешь постараться стать лучше для меня?              — Хочу перестать Вас привлекать, — твёрдо и честно заявляет Феликс.              — Совсем не боишься, что я могу разрушить твою карьеру, — умилённо вздыхает Хёнджин. — Или даже жизнь.              — Вы уже разрушаете меня, — делая акцент на последнем слове, отвечает Феликс, сдерживаясь, чтобы в очередной раз не вылить на этого нахального мужчину вновь скопившееся негодование. — Изводите меня даже во время завтрака.              — Придумываешь, — поднимаясь, чтобы убрать за собой грязную посуду, настаивает Хёнджин. — За тобой через, — он бросает взгляд на встроенные в плиту часы, — через час приедет менеджер, и дальше сами разберётесь.              — Даже не подвезёте в этот раз? — с наглыми язвительными нотками, слабыми, но различимыми, интересуется Феликс.              — У меня выходной, не вижу смысла лишний раз кататься по городу и стоять в пробках, — буднично объясняет Хёнджин, составляя посуду на дно мойки. — Пробки в пять баллов.              — Для Сеула это норма, — хмурится Феликс.              Вот так — использовали и бросили, даже не удосужившись, как обычно, сделать вид, словно куда-то надо, словно по пути. Не в первый раз и, к сожалению, не в последний, но уже почти не задевает, в голове теплится отчётливая установка, что Хёнджин не обязан играть в личного водителя, кто угодно, но не сам Хван Хёнджин, так что катание с ним следовало бы и правда воспринимать за честь.              — Разрешаю попрятаться от меня по моей же квартире, — услужливо говорит мужчина, вытирая полотенцем влажные, только что сполоснутые водой руки. — Отсидишь ты на кухне, в ванной или посмотришь телевизор в гостиной — мне без разницы, потому что я собираюсь вернуться в кровать. Можешь, конечно, пойти и полежать со мной, но не уверен, что смогу сдержаться…              — Я понял, господин Хван, — тут же поднимается со стула Феликс, собираясь следом прибрать за собой, — я подожду в гостиной.       

• • • • •

             Посещение салона, суматошные переодевания — всё это кажется таким обычным, тем более после опыта во время концертов, когда десятки рук помогают переодеваться, чуть ли не срывая одежду, поправляют причёску и макияж одновременно, потому что на сцену вернуться необходимо как можно скорее. Касания уже не кажутся такими навязчивыми и неудобными.              К чужим касаниям, вмешательству в личное пространство неизбежно привыкаешь. Феликс думал об этом, понимая, что отчасти это помогает свыкаться с навязчивым вниманием Хёнджина, пока его собирали на череду запланированных мероприятий.              Маленький фанмитинг прямо у здания, в котором будет проходить съёмка живого вокала, призванного расположить аудиторию ещё больше и доказать в очередной раз, что артисты в «HH Entertainment» поголовно талантливы, проходил быстро и… стоя. Фанаты выиграли какие-то там свои билетики и сидели на приготовленных для них раскладных стульчиках, а вот Феликс стоял и с глупой улыбкой приветственно махал рукой, игнорируя оставленный Хёнджином дискомфорт ниже пояса и лёгкую дрожь в ногах. Был вынужден непринуждённо общаться не только с другими мемберами, но и с фанатами, болтать, отвечать и что-то рассказывать, не переставая делать вид, что искренне рад этой встрече, чтобы не разочаровать попавших на мини-фанмитинг счастливчиков. С одной ноги на другую переносил тяжесть собственного тела, сглатывал, нервно оглядывая толпу людей, словно ища тех, кто о чём-то подозревает, о чём-то догадывается. Но поводов для беспокойства не было.              Пристальное внимание и одобрительные возгласы многих людей, а также звуки затвора дорогих камер кажутся бесконечными. Всё кажется бесконечным, когда нехорошо себя чувствуешь, когда что-то скрываешь и боишься, что постыдные подробности утекут на суд общественности.              Щелчок, щелчок, щелчок!              Сложно сказать, кто волновался больше: группа или пришедшие посмотреть на них фанаты. Люди смотрели, как на нечто прекрасное, восхищённо, тепло и ободряюще, но через экраны камер или телефонов, словно происходящее уникально и каждую секунду следует записать, запечатлеть.              Это не странно, это естественно. Лишь единицы сложили свои мобильные, просто наслаждаясь общением, и смотрели вживую — глаза в глаза, не на улыбающиеся пиксели.              Щелчок, щелчок, щелчок…              Джисон в шутку сделал эгьё, потому что какая-то девушка, стесняясь, об этом попросила, и на секунду воцарилось молчание, громкий одинокий «щелчок», а следом целая волна звуков очевидного умиления и безостановочной работы камер. Иногда подобное отношение отдаётся странным эхом внутри, словно представляешь собой животное в зоопарке: люди умиляются кривляниям, просят что-то сказать или сделать, а после активно фотографируют или ведут непрерывную видеосъёмку.              «Большое спасибо, что пришли сегодня! Нашу последнюю победу мы смогли одержать только благодаря всем вам!»              Звук камер продолжался и был оглушительно громким, потому что первый ряд был заполнен фанатами с камерами в руках.              «Вы все так усердно работали, не меньше нас, — мягкий смех, скромно прикрываемый рукой, — чтобы помочь нам победить. И мы действительно благодарны».              Один из фанатов нескромно погромче согласился, признал за всех усилия фэндома, разбавляя мягкую дружескую атмосферу смехом: «конечно, мы усердно работали ради вас! Люблю тебя, Чонин-а!».              Был бы голос моложе и девчачьим, Чонин, может, и улыбался бы искреннее, но атмосферу разбавляют последующие выкрики-признания в любви.              Было бы неправильно не поблагодарить людей за то, что они прилагали усилия, помимо покупок альбомов, создавали каналы, инициировали всевозможную поддержку в медиа-пространстве, активно голосовали, в целом неустанно продвигали группу. Работали наравне с кумирами — небольшая ложь, но это как подсластитель, который закинуть было обязательно, потому что располагает к группе, а озвучить несложно.              «Спасибо, что пришли на эту встречу! С нетерпением будем ждать тех, кто пройдёт наблюдать за живым выступлением!»              Хорошо слышимые разговоры, обсуждения среди толпы сопровождали вплоть до самых дверей.              «Чёрт, в реальной жизни они выглядят ещё лучше…»              «…через год они расцветут ещё больше и о них узнает весь мир, готов поставить на это…»              «Мой двадцатилетний фанатский опыт подсказывает, что «HH» продвинет их на мировую арену…»              «У «HH» шикарный вкус на лица, не могу дождаться, когда выложу эти фото, там же даже редактировать почти нечего!»              В голове Феликс прикидывает, что оставалось исполнить почти весь альбом, пережить перекус с командой и, грубо говоря, до следующего дня можно будет отдохнуть, выспаться хорошенько. Но есть то, что не позволяет быть уверенным в том, что произойдёт в следующий момент: если Хёнджину вновь власть в голову не ударит и не вызовет к себе.              «Выступать перед аудиторией не страшно» — это первое, что должен вдолбить себе в голову айдол. Это база, это неотъемлемая часть, то, на чём строится почти вся работа. Те, кому не удаётся превозмочь себя, отсеиваются ещё во времена стажировки, но можно и чудом прошмыгнуть в к-поп мир, если научишься тщательно скрывать свой страх. Впрочем, и в этом случае долго не продержишься: рано или поздно в условиях жестокой реальности вскроется этот факт, вылезет на поверхность, ведь в сравнении с другими участниками ты будешь танцевать, петь и даже говорить скованнее, будешь неизменно нервничать и совершать ошибки, будут проскакивать или язык сказанёт лишнего, из-за чего комок нервозности, подобно липкому снежному, будет увеличиваться.              Феликсу пришлось задушить это в зачатке, в первый раз, как только пришёл на прослушивание, и каждый день, выступая перед инструкторами, преподавателями, тренерами и различными комиссиями, отбирающими лучших, закапывал этот страх глубже. Есть вещи, которые мы просто обязаны сделать, чтобы позволить себе жить полноценно.              Одной из основных причин страха перед публичными выступлениями является банальное опасение: оценят иначе, не оправдав надежд. Когда ты выступаешь публично, то открываешь себя аудитории, которая порой слишком несдержанно готова раскритиковать без толики конструктивности, ярко негативно и грубо осудить даже за то, что не является ошибкой или недостатком — просто не понравилось.              Словно стоишь на подвесном мосту, а у каждого, кто на тебя смотрит, есть ножницы, и момент, когда кто-то обрежет этот воображаемый канат и скинет в бездну, кажется тем, от чего по-настоящему зависит жизнь. Внутри ну совершенно точно. Скажут, что ты плох, скажут, что не проходишь дальше, — и разбиваешься не на осколки, которые в теории можно было бы и склеить, собрать, а размазываешься по грязному холодному дну этой самой бездны в безобразную жалкую массу, которую остаётся только соскрести и выкинуть.              Страх публичных выступлений, осуждения со стороны и критики отравляет жизнь, разъедает и толкает на пол, а сверху придавливает апатией, тем более, если ещё и страдаешь хотя бы минимальной мнительностью. Но ты должен подниматься, делать это снова и снова, если хочешь продолжать следовать за мечтой, если хочешь чего-то достичь.              Феликс думает, что переборол себя, ему кажется, что чего-то достиг. Но, сидя перед людьми, восхищённо, с любовью смотрящими, перед которыми придётся петь вживую, накатывают сомнения. Это не тот случай с предварительно записанными песнями для фонограммы на концерте: в студии записали, пританцовывая слегка для реализма, и можно выступать без зазрения совести — достойно подстрахован. А сейчас нет. Только пустая мелодия и твой голос, голоса других мемберов, которые неплохо справляются со своей работой. Феликс и сам уверен, что справляется неплохо, ему об этом говорят, это одобрительно отмечают, поддерживают и хвалят, но страх совершить ошибку никуда не ушёл, прятался, залегал на дно, но неизменно высовывался. Это плохо, это порождает неуверенность в себе и беспокойство по поводу качества своего выступления. Не прямая трансляция, если совсем плохо выйдет, в эфир не пустят, съёмка на телефоны запрещена, казалось бы, условия благодатные, всё должно приносить облегчение.              И приносят. Но не такое значительное.              Заглавка Феликсу искренне нравится, слова «Psycho» он знает наизусть и не раз выступал с ней, не такие сложные партии, относительно медленный рэп, и всё значительно упрощает возможность спокойно посидеть, настроиться, не выкладываясь до потери пульса в танце. Небольшой интро-трек не отточить тоже было невозможно, так что в нём Феликс уверен не меньше, чем в заглавном, и симпатизирует обоим в равной мере. «Thirsty» — классическая поп-музыка с контрастной мелодией и почти звучащим волшебно-мечтательно завершением, завораживающим высоким вокалом на бридже от Сынмина; сюжет основан на интригующем искушении, от которого невозможно убежать, но простой концовкой-посланием «я решаю сам за себя, делаю что хочу и единственный, кто устанавливает правила». Бодро, бойко, неплохо — в нескольких словах, но Джисон от него явно в восторге, как минимум, ему достались эти самые партии, дающие почувствовать себя «на вершине мира».              «Hit and Run» — одна из тех песен, которые полюбились фанатам, но не участникам — энергичная, острый электро-поп инструментал с пробелами для вокала, но с пикантным текстом и высокими нотами, которые устают тянуть оба вокалиста, а рэп звучит… просто не звучит, ещё и по задумке мимо нот приходится зачитывать, что сбивает и оставляет сомнительное ощущение, словно облажался, хотя всё сделал правильно. Это уже то, что Феликс не слишком жалует в новом альбоме, но проблем особых не вызывает, просто… не нравится. Максимум симпатизирует бридж, в котором инструментал упрощается до использования одних клавишных, дополняемый приятным вокалом Джисона, так что эту песню не жалуют как минимум двое.              И даже во время живого выступления Джисон на своей партии заставил многих поднять брови в приятном изумлении, участников группы в том числе. Концовка прозвучала так же чисто, как и эмоции, которые, несмотря на нелюбовь к песне, Джисон смог передать. Определённо не сфальшивил и получил заслуженные аплодисменты.              И, разумеется, дальше пошла «fear less, love more», полюбившаяся фанатам и всем четырём мемберам, потому что всех предупредили, что нельзя публично говорить и даже намекать фанатам, что им чем-то где-то не нравится их работа. Так что Феликс со всеми улыбался и нахваливал альбом, включая бисайд, от которого ему нравился лишь инструментал, основанный на звуках электронного синтезатора. Претенциозный текст о любви не привлекал от слова совсем. К сожалению, во всём альбоме толком важных тем не поднималось: их наличие притягивали фанаты, любящие построить теории или развернуть полноформатные разборы, а петь о любви, успехе, толком не имея ни того, ни другого, было как-то некомфортно. Но приходилось. Потому что это работа. А делать то, что тебе не нравится, — крайне сложно. Феликс с удовольствием покачивался под завораживающий вокал Чонина, поактивнее двигался под быстрый рэп Джисона, настраиваясь зачитать и свою партию. На самом деле, к продюсерам вопросов не было: делают искусство, в «fear less, love more» органично и сбалансировано вписывались голоса каждого участника группы, особенно отчётливо это было слышно в и без того запоминающемся припеве. Феликсу просто не нравится. Ему нравится навевающая одно из самых тонких и невероятных человеческих чувств — ностальгию «Young Luv», радостная и позитивная ода лучшим моментам из прошлого «In & Out» с ретро-нотками и синтезатором на фоне, игривая «Wine and Oxygen» с меланхолическим смыслом, сочетающая в себе в основном вокальные партии — дуэт Чонина и Сынмина, и «Attitude», напротив, его с Джисоном бисайд, выражающий желание двигаться вперёд без сожалений, заявляющий о решимости, которая прочнее сомнений и критики окружающих.              Но не «fear less, love more», которой завершается выступление. Феликс ещё никогда так сильно не ждал момента, когда сможет уйти на перерыв и перекусить. Столько людей хочет напоследок прикоснуться, что-то сказать, что-то спросить… И как же драгоценны те, кто молча всё понимает, ограничивается коротким обменом вежливостями, не пытается схватить и удержать.              Ещё более ожидаемой эта еда становится, потому что другого удачного момента может не подвернуться, а желание восстановить пробелы в недавно раскрытой лав-стори сжигает изнутри.              Наконец-то все разошлись, фанаты всё же соизволили уйти, когда самых заинтересованных уже охрана попросила проследовать на выход.              — Привет.              Коротко и настойчиво здоровается Феликс, решительно утянув Джисона в уборную, пока всем скопом шли на перекус.              — Здоровались вроде, — с сомнением, чуть нахмурив брови, что немудрено: за локоть, когда все собирались обедать, нагло утащили в туалет. — Я где-то накосячил?              — Если спрашиваешь, значит где-то косячил, — уклончиво настаивает Феликс. — Есть что интересное рассказать?              Джисон несколько секунд в недоумении хлопает ресницами, то хмурится, то расправляет лоб, пытаясь понять, что происходит, но в итоге слабо толкает Феликса в плечо, чтобы так настойчиво и угрожающе не напирал.              — Ты меня в туалет уволок, чтобы посплетничать? — скептически вскидывает бровь парень. — Меня там ждут сырные токпокки, вообще-то, Ликс, давай всё потом.              — А меня тогда пибимпаб, — Феликс кладёт обе руки Джисону на плечи и серьёзно смотрит ему в глаза: — Куда ты вчера ходил?              — В магазин, потом увиделся с друзьями, — уверенно отвечает Джисон то, что уже довёл до идеала и озвучил не раз — отрепетировал.              — Сколько друзей было?              — Трое.              — Куда ходили?              — В киношку.              — Что купил в буфете? — Газировку и попкорн. Удивительно, да? Карамельный, если так важно.              — А потом куда пошли?              — В общежитие потом вернулся, — Джисон убирает руки со своих плеч, — что за допрос с пристрастием? Тут, конечно, пахнет морским бризом, и это не сарказм, — он втягивает носом приятный запах освежителя воздуха, — но давай свалим отсюда, комната на одного, ещё подумают чего лишнего.              — Откуда ты знаешь, как пахнет морской бриз?              — Издеваешься, что ли?              — Что ты делал в том ресторане?              Джисон замирает, чувствуя, как начинает крошиться его идеальная история, что, сузив глаза, отмечает Феликс.              — Каком ресторане?              — Где очень вкусная японская кухня!              — А ты что там делал, а? — решительно идёт в атаку Джисон и пару раз тычет пальцем в грудь напротив. — Откуда знаешь, что там вкусно готовят?              — И не отрицаешь!              — Сам объяснись сперва!              — Я первый спросил!              — А я первый голос повысил! — настаивает Джисон. — И могу ещё громче!              Джисон не блефовал, продолжил криком настаивать, но Феликсу пришлось резко заткнуть ему рот, потому что ситуация начала выходить из-под контроля и за дверью кто-то постучался, интересуясь, всё ли в порядке.              — Ну тихо, чёрт, — вполголоса говорит Феликс, резко отдёргивая руку, которую Джисон нескромно облизал, и вытирая её о брюки, — придурок, что это за механизм самозащиты — разораться? У нас из-за тебя так проблемы будут.              — В том и дело, что «самозащиты», — укоризненно акцентирует Джисон, скрещивая руки на груди, лопатками опираясь на стенку, позволяя холоду кафельной плитки просочиться к телу. — Какого чёрта? Ты не мог нормально спросить? Ты там следил за мной, что ли?              — Когда я нормально спросил, ты разорался, — хмурится Феликс, в ответ скрещивая руки тоже, — и нет, не следил. Делать мне нечего, что ли? Давай, выкладывай как есть, пока кому-нибудь не понадобился туалет.              — Нечего выкладывать, — парирует Джисон, понимая, что от Феликса, невесть как узнавшего больше остальных, смысла что-то скрывать нет, — ну сходил в ресторан с… ну… с одним знакомым.              — А знакомый твой, случаем, не старше в два раза? — вздёргивает голову Феликс, подозревая неладное — кто бы ещё в такой дорогущий ресторан повёл. — А знакомый ли? Почему такой счастливый был? А-а?              — У нас теперь и счастье под запретом? — хмурится Джисон. — Хочу радуюсь, хочу гуляю, что не так?              — С кем «гуляешь»? — акцент делается намеренный, на последнем слове, призванный показать максимальное подозрение.              — С другом.              — Ещё недавно знакомым был, — подмечает несостыковку Феликс. — Может, и не с одним тогда уж был? И не с другом.              — Это синонимы, — кривится Джисон, — ты такой нервный, потому что генеральный кровь с утра пораньше свернул?              На лице Феликса появляется гримаса искреннего отвращения, стоило этим обронённым словам напомнить о незабываемом утре. Даже во рту появился неприятный привкус, запершило в горле… Теперь Феликсу это просто необходимо заесть и запить!              — Серьёзно, ты, вообще-то, знаешь, что там у меня, — всё же сбавляет обороты Феликс и делает шаг назад, символизируя, что всё, никакого напряжения или агрессии, — нечестно и дальше скрывать, тем более когда был пойман на горячем.              — Господин Хван был вчера на каком-то корпоративном ужине, там был и Бан Чан, ещё несколько менеджеров… — Джисон задумывается, вспоминая детали, но решает, что не так важно: — В общем, ты сам с кем ходил?              — Будто я много с кем могу разгуливать по ресторанам.              — Со Чанбин?              — Видишь! — на эмоциях повышает голос Феликс. — Видишь, ты всё знаешь! А что знаю я?              — Ладно, чёрт, только не начинай это, — устало вздыхает Джисон, вновь опираясь на стену. — Вообще-то я наугад ткнул, я могу назвать ещё человек восемь точно, кто бы мог тебя вытащить поужинать… — под тяжёлым взглядом Феликса Джисон в очередной раз намеренно потяжелее вздыхает и на выдохе выпаливает имя: — Ли Минхо.              Лицо Феликса красноречиво до такой степени, что Джисону кажется, на него сейчас бессловно выразительно кричат и ругают. По всей видимости, отборным матом.              — Это… актёр который?              — Ну типа, — отводя взгляд, отвечает Джисон, почувствовав из ниоткуда взявшуюся неловкость.              Как-то… неудобно рассказывать о своей личной жизни. Что там у Феликса, он с удовольствием послушает, выслушает все жалобы и крики, обсудит и вместе похуесосит, впрочем, как и с любым другим мембером из их группы, но обсуждать своё… своего…              — Это который знакомый Хвана? — Феликс вскидывает бровь, чувствуя лёгкое подобие обиды: странно узнавать, что человек, которому ты помоями поливал «спонсора», встречается с другом этого самого «спонсора». Не предательство, вроде вообще ничего такого, но всё же странное ощущение внутри… беспокойно. — Вы встречаетесь?              Это определённо беспокойство. Феликс наскоро проводит параллели…              — Ну типа, — всё ещё медленно, уклончиво отвечает Джисон и сдаётся под серьёзным взглядом: — Ну встречаемся.              — Ты в курсе, что он, так, — Феликс глупо поднимает ладони и начинает загибать пальцы, потому что в устном счёте совершенно точно может ошибиться, но не наглядно, шёпотом подводит итоги…              — Что ты там высчитываешь? — раздражённо дёргает головой Джисон. — Ну вычти ты из семи семь, ноль будет! Двадцать, и что?              — В смысле? — поражённо переспрашивает почти не оскорблённый Феликс. — В смысле «и что»? Это двадцатка! Я вообще для тебя начал загибать пальцы… Алло, блять! И не ему, а разница! Тебя куда, малолетку, потянуло?              — А вот сейчас обидно было, — морщит нос Джисон, плавно отлипая от стены. — А сам? Там тоже чистая двадцатка.              — Так меня не «потянуло», а «затянуло», — максимально недовольным голосом вносит ясность Феликс, — это другое. И ты это знаешь, так что не дави на больное, не по-дружески…              — Ладно, прости…              Джисон, запуская руку в волосы на затылке, что-то говорит, рассказывает, а у Феликса в голове застряло собственное «по-дружески», он губами приговаривает цепочку однокоренных слов: «дружески, дружба… дружба… друг…».              — Так он же тоже конченый! — вскрикивает Феликс, поняв, что именно его беспокоило и вертелось на языке. — Они же друзья с Хваном! У них даже в инсте куча совместных фото!              — Ты листал инсту директора? — с сомнением переспрашивает Джисон.              — Не важно, — недовольно отмахивается Феликс, — суть в том, что неконченый с конченым общаться не будет.              — А мы тогда как?              — Я тебя ударю, — мрачно смотря, уверенно заявляет Феликс. — Я серьёзно, он же… С ним явно что-то не так!              — Да нет, нормально всё, — пожимает плечами Джисон, ненадолго задумываясь.              Есть, конечно, этот маленький сомнительный минус — разница в двадцать лет, в любви распинался несовершеннолетнему парню… парню… целоваться полез на первом свидании, которое организовал под ночь в караоке-баре в частной комнате… соджу подливал…              Да, Джисон понимает, что там явно не один минус у Минхо, куча тревожных звоночков, трезвонящих на разный лад, из которых можно оркестр собрать, но старается это игнорировать. Потому что… не было же ничего, не произошло ничего плохого. В отличие от своего друга, Минхо ни к чему не принуждал, не заставлял, не обязывал и даже не предлагал ничего, кроме своей симпатии.              — Да как может быть «нормально»? — вспылил Феликс. — Издеваешься? — с каждым словом выходило всё громче, беспокойство клокотало внутри. — Ты — несовершеннолетний, а у этого мужика явно какие-то наклонности! А ты с ним по ресторанам ночами шляешься! Я тебя знаю, ты мне часами рассказывал, сколько котов и ретриверов хочешь завести в частном домике в лесу, ты не мог скатиться до ни к чему не обязывающих связей! Будешь показывать на кукле, где он тебя трогал?              — Ты придаёшь этому гораздо большее значение, чем я, — Феликс, конечно, пока слюной не плевался, но был так опасно эмоционален, что Джисон сделал шажок в сторону, чтобы, если что, не долетело. — У нас обоюдная симпатия, и он же не по всяким дешёвым мотелям на окраине города меня водит… Как все нормальные люди, в кино ходим, кафе, рестораны… Как-то на каток сходили, что разорался?              — И ничего он тебе не предлагал? — с трудом поумерив пыл, скептически интересуется Феликс, понимая, что совсем уж все детали ему не расскажут точно. — Ничего не пил, не курил с ним? Знаем, как это бывает, ты тоже читал ту статью про… Не помню имя, на «с» какое-то.              — Её накачали наркотиками, но она с теми парнями даже знакома не была, — звонче цокает Джисон, вновь скрещивая руки на груди, потому что стало слишком беспокойно и необходимо их куда-нибудь деть. — Тоже мне, сравнил.              Когда твой друг находится в сомнительных отношениях и явно не понимает масштаба проблемности своей ситуации, во что она может вылиться, вразумить может быть сложно. Феликс бы и рад не делать поспешных выводов, тем более, что Джисон не рассказал ничего из ряда вон выходящего, но руководствуется собственным печальным опытом, который всё не заканчивается, тем, что знает, и немного логикой.              — Просто… Подумай об этом нормально, ладно? Головой, а не сердцем или тем, что ниже пояса.              — А почему я должен…              — Я его видел, — с серьёзным лицом, обречённым тоном перебивает Феликс, заведомо зная вопрос. — Он красивый.              Джисона неожиданно укололо ревностью. Смутной и беспричинной.              — Пойдём уже, — Джисон проходит к двери, открывая щеколду, — Чонин ещё решит, что мой бабл-ти что-то долго без хозяина стоит. Посплетничаем о наших парнях как-нибудь потом.