Straight to Heaven

      Иногда люди решают, что присоединиться к кому-то без приглашения — это хорошая идея.              По пути — оба же в магазин, не чужие друг другу люди, да и Джисон ничем не занят, не выказал уверенного отказа, но его всё равно не устраивала перспектива идти с Сынмином.              Джисон ничего против не имеет: Сынмин нормальный, не такой словоохотливый, но диалог поддержать может, весёлый бывает, ведёт себя тактично в целом и в личную жизнь не лезет — никакой неприязни. Проблема исключительно в Джисоне.              Он не в магазин собирается.              Поэтому, наспех переодевшись, толкнув телефон в карман, он со скоростью света бесшумно пронёсся по коридору и надел обувь. Быстро собираясь, он уверенно игнорирует ставшие грубыми просьбы подождать от озадаченного Сынмина и вопросы Феликса, заметившего подозрительные перемещения. Погромче, как повелось, прикрикивает слова прощания и желает всем хорошо провести день. Сбегая вниз по лестнице, он уже знает, как объяснит своё отсутствие, так что даже не волнуется: скажет, что после магазина встретил старых друзей и все вместе сходили в кино, своего рода доказал, что не зазвездился.              Но Джисон, выбежав на улицу, замирает. Тёплый ветер волосы не треплет — надета панама, и это даже грустно, потому что, будучи айдолом, такое простое удовольствие, как касание мягкого ветра к лицу, уже недоступно: хочешь сохранить анонимность — носишь соответствующую атрибутику, комбинируя по паре или, когда совсем паранойя схватит, всё вместе, чтобы и кусочка лица не торчало.              Он понимает, что мог сразу сказать, что с друзьями погулять пойдёт, а не придумывать заезженные отмазки, ведь никто никогда не докапывается — его прерогатива, негласная позиция в группе: это Джисон обычно, почувствовав комфорт и дружескую симпатию к парням, ласково начинает сводить с ума, шутливо расспрашивать, так и под кожу лезть, выуживая детали. Меру, разумеется, знал, но не любил её придерживаться.              Джисон решает не ждать момента, когда Сынмин спустится следом, ускоряется, направляясь вперёд по улице. Или плохой вариант — приврать про дружескую встречу сразу, ещё расспросили бы, что за фильм, чем закупился в буфете, потому что Джисон без еды фильм смотреть не сможет, это поняли все ещё на моменте, когда для вечернего киносеанса он чуть ли не все возможные чипсы и попкорн с полок смёл, чтобы посидеть на диване и похрустеть, словно не полуторачасовой фильм сели посмотреть, а полноценный двухсезонный сериал.              Итак… А сейчас он что скажет? Когда вернётся, надо же будет подготовиться на всякий случай, что-что, а ни то подростковый возраст сказывается, ни то личности такие собрались, но каждый в группе по-своему любопытный. Но ничего, сейчас у Джисона будет время подыскать себе «алиби», прямо в машине откроет киноафишу и глянет, что идёт, потому что заранее не удосужился об этом подумать.              Джисон никогда не заморачивался над тем, чтобы заранее подготовиться, чтобы всё продумать и решить: он из тех, кто в школе не готовит домашнее задание, а приходит и на перемене что успевает, то успевает, не готовится к контрольной — уж больно много сил и времени надо, а умело списывает. Если не удаётся списать — похуй, не выгонят же. С детства привык не думать наперёд: решает проблемы по мере наступления, собственно, думай он заранее, некоторые проблемы и проблемами-то не были бы.              Но сейчас не вся вина на нём: не планировал никуда выбираться, между прочим. Всего за час узнал, что куда-то пойдёт! Повезло, что не как Феликс, которому и трёх часов на сборы будет недостаточно, вечно что-то в своём отражении выискивает, часами перед зеркалом крутится и ещё дольше, до сборов, отмокает в душе или, ещё хуже, ванне.              — Хён, ты говорил, что работаешь сегодня, — Джисон запрыгивает на переднее сиденье и спешно стягивает маску со рта, скидывает панаму.              — Звучишь так, словно не рад, — мужчина снимает солнцезащитные очки, закрепляя на вороте футболки-поло, и перегибается через центральный подлокотник, чтобы поправить растрёпанные волосы парня, — специально выкроил время, чтобы порадовать своего милого мальчика.              От запястья приятно пахнет, Джисон наслаждается этим знакомым парфюмом и нежными касаниями, пока ему за ухо заправляется прядь волос, которая всё равно вскоре вновь выскочит.              — Хё-ён, — смущённо стонет Джисон и, стоило руке, напоследок прогладив по щеке, вернуться на руль, откидывается обратно на спинку сиденья, пристёгивается ремнём, — конечно рад! Как можно не обрадоваться, когда самый красивый и популярный актёр, сам Ли Минхо зовёт на свидание?              — Теперь смущаешь ты меня, — мужчина пропускает смешок, пару раз стукнув указательным пальцем по кожаной оплётке руля, — в твоё любимое кафе?              — В твоё любимое кафе, — поправляет Джисон, — ага, в него.              — В наше тогда уж, — Минхо не сдерживает улыбки, медленно выезжая на дорогу.              — Мы так часто его посещаем, надеюсь, нам какую-нибудь юбилейную скидку сделают или подарок, — мечтательно тянет Джисон, упираясь взглядом в дорогу перед собой, хотя сгорает от желания повернуться и в который раз начать разглядывать лицо любимого мужчины.              — Я, конечно, слышал, что неплохой заработок айдол начинает получать только через долгие годы и десятки хитов, но не настолько же, — шутит Минхо и, не удержавшись, накрывает руку Джисона своей, с удовольствием брошенным коротким взглядом подмечая смущение, скользит пальцами под край широкого рукава, поглаживая кожу. — Зачем тебе скидка, если есть я и моя чёрная карта?              Этот мужчина всегда был слишком щедр и обходителен. С ним невозможно не окунуться лицом в ярко-красную краску.              — Не в деньгах дело, — стонет Джисон, решительно стараясь не смотреть на то, как мужчина игриво поглаживал кисть руки, выводил одному ему понятные узоры кончиками пальцев, — просто… мы в нём так часто бываем…       

• • • • •

             В голове Феликса не укладывается этот момент.              Это ведь он поступил… невежливо?              Те белоснежные орхидеи заслуживали хотя бы благодарности.              «Ты заставил поволноваться. Это выступление было одним из лучших, что мне доводилось видеть, но, надеюсь, ты будешь больше отдыхать. Пожалуйста, береги себя и поскорее поправляйся.              Если тебе нужна помощь, просто скажи. Посылаю всю свою любовь».              Феликс вертит в руках от не самого аккуратного хранения немного помятую бежевую небольшую открытку-записку, больше походящую на визитку, скользит взглядом по чёрным, немного смазанным изящно выведенным словам, подмечая, насколько красивый у мужчины почерк. Особое внимание уделяется броской подписи «Чанбин ♡ ».              Если изначально Феликс был уверен, что… Да мало ли от кого те цветы были: от фанатов, от персонала, от ребят или кого-то из стаффа, с которыми удалось наладить дружеские отношения… Сначала, конечно, в голове промелькнула недостойная мысль — от Хёнджина, но Феликс быстро выдворил её. Зачем бы Хёнджину приносить цветы? Да ещё и не разбудив, не акцентируя: он явно из тех людей, кто за плечи потрясёт, разбудит и в лицо ткнёт, чтобы получить, по его мнению, обязательные заслуженные благодарности.              Несмотря на то, что это нечто обычное, на самом деле, всего лишь жест, выражающий приязнь, дружелюбный настрой, а когда и вовсе обязанность — чистая формальность для глаз окружающих людей, Феликс всё равно считал любой принесённый в больницу подарок чем-то личным: какая-то витаминная настойка, корзинка с фруктами, мягкая игрушка или цветы. Словно человек, принёсший это, хотел показать, что помнит о нём и беспокоится, хочет от чистого сердца помочь почувствовать себя лучше. Наивные, нелепые мысли, но на сердце теплеет.              Фанатов, несмотря на то, что это отдельный немного жуткий момент — так быстро и никто не знает откуда узнали адрес больницы и не только, понять можно: на то они и фанаты, а в этой индустрии отношения их и айдолов строятся на чувстве, подобном любви, так что ситуация сродни попаданию в больницу близкого человека, возлюбленного. Феликс понимает, почему пришёл менеджер, который не просто за подопечных артистов головой отвечает — чуть ли не родителя заменяет, как и появление мемберов: если Крис — родитель, то те трое — словно горизонтальные родственники, что-то не тесное, но семейное явно присутствует в отношениях с ними. Возможно, типичная атмосфера среди братьев: обмен ежедневными подколами, шуточными оскорблениями, несерьёзные стычки, все видели друг друга без одежды и готовы убить, если кто-то съест оставленную «на потом» еду. В любом случае, все эти моменты логичны и обоснованы.              Но в чём смысл приходить Хёнджину? Даже не секретаря отправил, которого любит гонять везде, куда самому лень подниматься. Феликсу этого немолодого мужчину даже жаль: Хёнджин и правда сам почти ничего не делает и не ездит никуда, кроме как на какие-то особенно важные встречи или те, на которые сам изъявит желание съездить. Но ответ себя не заставляет ждать: подарить огромный букет из роз — это даже ощущается унизительно. Нет, Феликс не ожидал, что Хёнджин принесёт цветы, которые ему нравятся, — у него толком нет любимых цветов. Все любил до недавнего времени — розы только раздражать начали, как и не ожидал, что Хёнджин вообще уделит внимание и что-то привезёт.              Розы… Розы — это пошло и безвкусно! Ладно бы, может, была ситуация другая, но дарить тому, кого ты во всех возможных позах имеешь и отказываешься прекращать, ярко-красные розы… Да-да, они считаются символом любви и страсти, но Феликс, ещё когда держал их в руках, всё панически думал, куда бы их выкинуть. Хоть в окно.              Подарить молодому парню то, что обычно дарят этим силиконовым инфлюенсершам в «Инстаграм»… Феликсу впервые принимать цветы было настолько неприятно. Розы давно стали настолько распространённым подарком, уже потеряли свою индивидуальность, оригинальность и ценность, несмотря на высокий ценник. Ценник! Высокий! Да Хёнджин явно тогда купил, заказав в цветочном с формулировкой «что-то шикарное, самое дорогое», лишь бы в очередной раз блеснуть своим главным козырем — деньгами. А вот белые орхидеи лишены плоскости и самодовольства, они выглядели невинными и оригинальными. Очень красивыми, невероятно изящными… И следовало бы поблагодарить! Даже если понимаешь, зачем они были отправлены и что означало сердечко в записке…               Что-что, в обоих букетах от мужчин были открытки, обе написаны от руки, но у Хёнджина это было из разряда «розы красные, фиалки синие, твоё лицо милое, но задница красивее» — сомнительный посыл был у выведенных его рукой речей, многозначительный оттенок озадачил и оставил неприятное послевкусие. А у Чанбина это было милое пожелание, простое послание, наполненное заботой и исходящее из светлых, чистых побуждений.               «Огромное спасибо за цветы! Приятно знать, что у меня есть такие люди, как вы. Спасибо за доброту и чуткость!»               Слишком восторженно, слишком благодарно. Хуйня.               «Твои цветы принесли немного солнечного света в эти паршивые дни. Это много значит — знать, что мой тяжёлый труд не остался незамеченным. Спасибо за поддержку!»               Непонятный официальный налёт… Звучит как-то не так.               «Спасибо за цветы на выздоровление, люблю орхидеи. Они оказались приятным напоминанием о том, что есть хорошие люди, которые волнуются обо мне. Пошёл на поправку, и твоя забота — часть этого исцеления».               Слишком любвеобильно. Словно надежду даёт… И разве Феликсу нравятся орхидеи? Зачем он вообще это написал? Но… они и правда красивые, если бы он выбирал цветы, какие придётся принимать в качестве подарка, непременно бы выбрал орхидеи.               «Привет, просто хотел сказать, что цветы были красивые! Они действительно оживили моё настроение, пока я торчал в больнице»               Поздороваться — и уже не так плохо звучит. Феликс был уверен, что это уже звучит неплохо, но, когда захотел исправить этот стиль, звучащий слишком дружески, случайно отправил сообщение…               Это «блять», кажется, слышал весь дом. По крайней мере, Чонин из соседней комнаты уж точно — прислал в мессенджер озадаченный смайлик.              Пока Феликс отписывался младшему, что всё в порядке, просто случайно не туда нажал, психанул чутка, чуть из рук не выронил телефон, когда выскочило сообщение от Чанбина.              Разве актёры бывают настолько свободны? День, чёрт возьми, самый разгар дня, у Чанбина должны же быть какие-нибудь съёмки, тем более что мужчина и сам не так давно рассказал о намечающейся новой дораме с его участием, слал фото со съёмок: как накладывают макияж, как улыбается, пока весь промок от искусственного дождя на съёмочной площадке, как перекусывает с командой. Феликс не был уверен, что отвечать на это всё, чтобы сохранить дружеские отношения, — всё-таки Чанбин как человек был неплохой, с ним можно было и поболтать, и прогуляться, да и своего рода связи… Однако это было лучше, чем скромные короткие вопросы или вопросы, блять, без вопросительного знака, выглядящие как утверждения, от Хёнджина, который, судя по всему, всю свою жизнь людей перед фактами ставил, указания раздавал и разучился спрашивать, интересоваться чужим мнением.               На селфи от Чанбина безо всякого контекста можно ответить смайликом, а на «у тебя свободен вторник» от Хвана остаётся лишь гадать, что бы оно значило. Позже Феликс понял, что это была констатация факта и скрытое под ней приглашение свидеться в каком-то ресторане, а после отдохнуть в отеле.       

       «Своевременно поблагодарил, ну, лучше поздно, чем вообще никогда»      

             Феликс чувствует, как ему становится стыдно. В тот раз черкнул пару сухих сообщений, не понимая, о каком презенте говорил Чанбин, а сейчас и сознался, что на отвали ответил, и зачем-то снова припомнил… Определённо, надо было и дальше делать вид, что всё ещё в тот раз получил и понял.       

       «Свободен в ближайшие пару часиков?»      

             Свободен… Свободен?              Свободен. Феликс почти не испытывает этой неловкости, которая раньше пронизывала переписки и личное общение с Чанбином. Всё-таки так просто принимать внимание, даже дружеское, от известного актёра, который старше лет на пятнадцать, не так легко.              «Мм, да?»       

      «Прогуляемся?»      

             В такие моменты Феликс чувствует себя девочкой-подростком. Вроде и ничего не произошло, не написали и не спросили нечто из ряда вон, а сердечко что-то заходится. Получать внимание, даже такое лёгкое, но, зная о заинтересованности Чанбина, однозначное, приятно. В очередной раз Феликс укрепился в мысли, что сделал правильный выбор: лучше профессии, чтобы удовлетворить желание быть любимыми, получать внимание и интерес со всех сторон, чем айдол, не найти.              Конечно, он печатает согласие.              Всё равно день свободен, дома, кроме Чонина, никого, а когда который год живёшь в общежитиях, в крупных шумных сборищах, тишина и отсутствие энергии вокруг порой навевают скуку.       

• • • • •

             Высококлассный ресторан с отдельными приватными комнатами, позиционирующий себя как элитное заведение со стильным интерьером с элементами традиционного стиля страны восходящего солнца и непринуждённой обстановкой, отмечен звездой Мишлен и может похвастаться широким выбором блюд японской кухни. Помимо привычных ресторанных изысков: от приготовленной на гриле утки по-пекински с золотистой корочкой до свежих австралийских омаров, здесь также подают довольно впечатляющие традиционные блюда на ужин.              Феликс знал, что Чанбин и Хёнджин знакомы, раньше были коллегами и даже, можно сказать, неблизкие друзья, но что Чанбин разделяет этот паршивый вычурный вкус — нет.              Дорогие рестораны, конечно, не что-то плохое, в них не неприятно находиться, но, когда непримечательная лёгкая дневная прогулка как-то незаметно перетекает в поздний ужин, да ещё и в отдельной от общего зала комнате, это вызывает определённые подозрения.              Феликс окидывает Чанбина взглядом, в который раз подмечает, что этому мужчине действительно идёт его обтягивающая водолазка, отлично подчёркивающая широкие плечи и накачанную грудь — тяжело не засмотреться, так что, встретившись взглядом с обладателем этого шикарного тела, приходится неловко переключить внимание на интерьер. Эта картина на стене у гардероба кажется такой интересной! Традиционная живопись, кажущаяся незаконченным эскизом: горы, утопающие в тумане, одинокое дерево на краю… У Чанбина и смех приятный, низкий, тихий…              У него не такие изысканные манеры, какие порой проявляет Хёнджин, но куртку помогает снять, а следом и сам снимает своё пальто.              Всё же вечер обещает быть напряжённым.              Несмотря на полное отсутствие косых взглядов, излишне заинтересованных, как и папарацци тем более, Феликс отдёргивает руку, когда Чанбин пытается взяться за неё. Парень неловко скрещивает руки на груди, чтобы неповадно было, и смущённо следует за хостес, вызвавшейся провести до их комнаты. Феликс подозревает, что арендовать комнату в этом ресторане — дело непростое, явно не пары минут, это не ситуация с Хёнджином: любитель позвонить, за ниточки подёргать, за секс чуть ли не звезду с неба достать способен, а Чанбин… Феликс пытается решить: недооценивает ли он популярность актёра или Чанбин заранее спланировал. Как минимум за всю прогулку мужчина никому не отходил позвонить, а в ресторан потянул так, словно кинотеатр и несколько часов ходьбы, наполненной будничными разговорами, непременно должны были вызвать голод для плотного ужина.              Феликс смотрит на спину девушки — идеальная матовая чёрная ткань, приталенная униформа расшита красными нитями; красные цветы неизменно приковывали к себе взгляд, их хотелось разглядывать и дальше, прикоснуться пальцами, чтобы почувствовать эту фактуру искусной традиционной вышивки…              Но один момент — Феликс перевёл взгляд в сторону, как ему показалось, знакомого голоса, совершенно рефлекторно, как это бывает, когда в месте, где совершенно не ожидаешь встретить человека, сталкиваешься с ним… Теперь же Феликс как никогда уверен, что ему не показалось. Это не тот раз в кафе, не мимолётный взгляд, и Хёнджин не забрал всё внимание на себя, вынуждая оправдывать свою заминку. Феликс понемногу начинает думать.              Сощурившись, он смотрел вслед медленно удаляющейся фигуре парня, не пытающегося толком скрыть себя, ограничился лишь одной маской, прикрывающей рот и нос. Бодро, очевидно в приподнятом настроении, кажется, даже немного подвыпивший парень спешил вернуться в одну из частных комнат ресторана.              Вероятно, здесь не занимаются чем-то непотребным, но всё же поздний вечер, ресторан…              — На что засмотрелся? — Чанбин чуть наклоняется, опаляя горячим дыханием ухо Феликса.              Феликс от неожиданности тут же вздрагивает, резко отстраняясь и шумно втягивая носом воздух.              — Просто немного задумался, — выпаливает он. — Ни о чём, просто немного выпал из реальности, извини.              — Тогда давай, — мужчина подталкивает в плечо, чтобы Феликс поскорее прошёл в комнату, — заходи и располагайся.              Комната была небольшой, но ощущение тесноты не вызывала, а приглушённый свет располагал, как и тёплое освещение от ламп на потолке. Длинный деревянный стол, уже сервированный по всем возможным традиционным правилам, не оставлял простора фантазии и выбора — всё уже поджидало, красиво оформленное и ароматное, вызывающее выделение слюны: маленькие блюдца с соусами, с ярко-зелёной острой пастой васаби и красивым розовым тонко нарезанным маринованным имбирём; изящная подача превращает суши — самого известного кулинарного представителя Японии — в нечто впечатляющее: обычные нигири и с десяток видов роллов возлежали на плоской, стилизованной под мрамор, чёрной прямоугольной тарелке и украшены соусами, кунжутом, какими-то ягодами и листиками, вероятно, для вида. Сашими — поистине деликатес, состоящий из тонко нарезанной сырой рыбы в пяти видах, лежащей уже на другой же прямоугольной тарелке на крупно колотом льду и сервированной тонкими ломтиками лимона, листьями салата.              Это не ужин в общежитии, не большой стол, заставленный домашней едой в излюбленной потрёпанной посуде со сколами или контейнерами из доставки. Там никто и не думал как-то сервировать еду — повезло, если самый ответственный предварительно стол протрёт, а ещё лучше — если все будут есть аккуратно, ничего не перевернут и не накрошат, чтобы убираться не пришлось и можно было есть за чистым столом.              Не в первый раз Феликс посещает рестораны, не в первый раз попадает в места, сочащиеся вычурным качеством. Но есть комфортнее дома, когда все свои, а еда простая и понятная.              Чёрные деревянные палочки легко ложатся в руку.              Местечко не дешёвое, невооружённым глазом видно, так что Феликс не может отделаться от мыслей и лёгкого возмущения, увидев мембера из группы, которую хоть и любит всей душой — его же, он же в ней состоит и работает на её благо, но понимает положение, может соотнести цену и зарплаты. Он уже знает, что спросит, как только вернётся в общежитие.              — Скоро мы не сможем так просто выбираться куда-нибудь, — Чанбин поднимает со стола бутылку вина, — кажется, у вас первый мировой тур через пару недель?              — Да, к концу этого месяца, — неловко соглашается Феликс, косясь на вино, которое разливается, начиная с его бокала, — и на ближайшие три.              — Поэтому расценивай этот ужин как поздравление, — Чанбин с полуулыбкой берёт изящный бокал за длинную ножку и протягивает в сторону Феликса, чтобы чокнуться для лёгкого шлейфа праздничности, — вы хорошо постарались, но вижу, стараться вам придётся ещё очень долго. Не жалеешь?              — О чём? — Феликс не сразу понимает ни вопрос, ни действия Чанбина, но берётся за бокал и позволяет тонкому стеклу с тихим стуком соприкоснуться.              — Знаешь, быть айдолом гораздо утомительнее, чем тем же актёром, — ведёт плечом мужчина и делает глоток. — На вас висят сплошные ограничения, а график настолько забит, что лишний раз не вздремнуть, тем более в первые недели после камбэка. У меня есть несколько друзей, которые завязали со своей карьерой на сцене в пользу кинематографа и поголовно отзываются об этом как о лучшем своём решении.              — Когда ты изначально стремился стать айдолом, думаю, это всё не кажется таким невыносимым, тем более когда прошёл «курс молодого бойца» длиной в три года, — Феликс следом делает глоток, в очередной раз удивляясь тому, какая пропасть между по-настоящему дорогим алкоголем и магазинной дешёвкой, хотя бутылки одинаково стеклянные, а этикетки — изысканные. — Это, конечно, утомительно, постоянные тренировки изматывают, расписание на день иногда может быть буквально расписано поминутно, а из-за чужой ошибки появляется двадцать пятый час, и остаётся только задумчиво смотреть в одну точку, — не удерживается от смешка Феликс, вспоминая, как менеджер, очевидно заработавшись, добавил в расписание группы к суткам лишний час, а потом грустно распинался о том, что впервые расписание показалось таким удобным. — Ты изначально готов ко всему, — всё же на собственных словах он непроизвольно осекается, сам не зная для чего, решает добавить неопределённое: — Думаешь, что готов. В общем, как любят говорить, ты банально знал, куда и на что идёшь.              Ничего не понимаешь, кроме того, что у тебя есть мечта и ради неё ты либо пойдёшь по головам, либо по постелям. Знаешь, каким жестоким иногда бывает мир, какие порой отвратительные ситуации происходят, и надеешься, что главному продюсеру ты понравишься, но недостаточно, чтобы распускать руки, надеешься, что никто не будет вынуждать, а лишь предложит. Идёшь, уверенно шагаешь, ползёшь к цели… В шоу-бизнесе же как принято: не требуют, не заставляют, а мягко предлагают, намекают.              Но Хёнджин не делал намёков, по крайней мере, Феликс их не замечал, не предлагал, вернее, один раз предложил, но таким тоном — не иначе как на деле поставил в известность: «У нас будет секс и не один раз».              Возможно, поэтому Феликс с удовольствием отвлекается на всё, что угодно: тренировки, уроки вокала, рэпа и любые новые проекты и предложения погулять. От навязанного неизбежного общества одного лишь Хёнджина, с которым иногда «спать» подразумевает не только секс, но и буквально сон, причём на одной кровати, под одним одеялом, потому что… Он хочет именно так. Использовали для секса, но после не отпускают, продолжая использовать уже как подушку, которую можно пообнимать, посжимать. Как после этого себя чувствовать?             Хёнджина слишком много в жизни Феликса, каждая свободная минутка, а когда и не свободная, должна посвящаться гендиректору, либидо которого вызывает вопросы. Феликс всё думает мягко намекнуть о посещении врача, а то это дело напоминает сатириазис. Есть в постоянном желании секса что-то нездоровое. И иметь действительно свободное время только тогда, когда Хёнджин чем-то занят или, устав от игр, не требует бежать к нему, тоже по-своему унижает.              Палочки тихо стучат по столу, не привлекая внимания, а словно Чанбин знал какие-то особые традиционные ритуалы, о которых Феликс не был осведомлён.              — Рад, что твои мечты сбываются, — не сдерживает улыбку Чанбин. — Но пока у вас там этот бесконечный тур, пиши мне… звони. Не забывай обо мне, в общем.              — Как о тебе забудешь, — отшучивается Феликс, чувствуя, как ни то вино, ни то приятная личность Чанбина помогает расслабиться. — У тебя съёмки, так что, думаю, у тебя самого ни сил, ни времени на это общение не найдётся. Чёрт… До сих пор не понимаю, как вы заучиваете сценарии, там же такие стопки листов… А потом всё сыграть, несколько дублей… Сколько, говоришь, в последний раз твоей партнёрше потребовалось, чтобы она нормально выговорила свою фразу?              — Пятьдесят пять, — пропускает смешок Чанбин, подцепляя палочками ролл, — но обычно управляемся до тридцати. Просто Ванг — конченый перфекционист, а Шелли… У неё отец владелец школы искусств, протолкнул дочурку, которая не может запомнить пару строк, дикция никудышная, но вот самооценка… Не так важно, главное, что на тебя я всегда найду и время, и желание.              Феликс прокашливается, намереваясь игнорировать этот, несомненно, приятный конец фразы. Это же можно счесть за флирт? От взгляда и тона голоса, которыми сопровождаются эти слова, сердце снова нехорошо укоряется.              — Ещё немного и дошли бы до Мэрилин Монро, — говорит Феликс, взглядом выбирая, что кажется наиболее аппетитным на его тарелке.              — Пятьдесят девять дублей, — вздыхает Чанбин, — терпеть не могу работать с людьми, которые не могут запомнить текст. Если бы я мог загадать желание, то непременно бы запросил, чтобы каждая сцена снималась без напряга первым же дублем.              — А те, в которых ты не учувствуешь, будут сниматься как коридорная драка в «Олдбое» по три дня, непременно задерживая команду, но восстанавливая баланс вселенной, — Феликс приподнимает уголок губ после короткого смешка со стороны Чанбина. — Ты говорил, что всегда хотел сменить вектор и сняться в триллере. Нравится?              — Это будоражит, — припоминая невероятную атмосферу, хоть и не передающую и половины того, что выйдет в итоге на большие экраны, отвечает Чанбин, — я бы хотел сыграть маньяка, но, к сожалению, играю только детектива.              — На главную роль жалуешься… У тебя слишком милое лицо, чтобы играть маньяка, — тут же возражает Феликс и решает немного исправиться: — Доброе, в смысле. Знаешь, как у хорошего человека. Если бы ты предложил подвезти, человек бы сразу согласился, несмотря на безлюдный пустырь вокруг и поздний час. Не просто же так постоянно играл первую любовь главной героини или её друга, в пользу которого в итоге будет совершён выбор.              — Сочту за комплимент, — Чанбин игриво подмигивает, вызывая очередную волну смущения у Феликса, который, чтобы не вести себя как малолетняя фанатка, переключает внимание на еду и без разбора суёт в рот первый попавшийся запечённый ролл. — А тебе всё нравится? То, что тебе идёт яркий сценический макияж, стразы и полуюбка — это одно, — Чанбин подпирает голову рукой, очарованно наблюдая, как парень пытается, прикрывая рукой рот, как можно быстрее дожевать, чтобы ответить, — но вот твоё личное отношение — другое.              — Нравится, — стараясь говорить разборчивее, отвечает Феликс, продолжая дожёвывать и прикрывать рот рукой — тишина, выжидающий взгляд не позволяли и дальше молча дожёвывать оказавшееся слишком большим количество риса, — в целом нравится. Это… интересно? В плане, это выглядит чем-то новым, тем, что, если и пытались сделать раньше, вышло более дерзким и запоминающимся.              — У вас же нет в ваших рабских контрактиках пункта «не хаять компанию и её продукты»? — решает пошутить Чанбин, и Феликс уже не сдерживает смех. Было что-то такое, но завуалированное, разумеется.              — Мне правда нравится, Чанбин, — прикрывая улыбку, защищает свой выбор Феликс, — к концепту у меня претензий нет.              — А к чему тогда имеются? — на вид без задней мысли настаивает мужчина. — Или, может, к кому-то?              — Звучишь так, словно что-то знаешь или хочешь что-то сказать, — промокнув губы салфеткой, стирая остатки соуса, вернув себе более спокойное выражение лица, предполагает Феликс.              — Нет, ничего такого, — лениво отвечает Чанбин и делает глоток вина, — просто я тебе рассказываю о идиотах на работе, а ты молчишь. Сколько айдолов, пока начальство не слышит, за объективами камер поливает свои компании, и артисты «HH» не исключение.              — Ты хочешь послушать, как я ругаюсь на продюсеров и всякий стафф? — чуть наклонив голову, переспрашивает Феликс, пытаясь понять, что вообще от него хотят. — Странное желание.              — Словно мы недостаточно близки, чтобы я мог увидеть твою недовольную сторону, — мягко поясняет Чанбин, чувствовавший дистанцию, но в упор не понимающий её причин. — Тебя смущает мой возраст?              — Однажды и мне будет за тридцать, — Феликс упорно не предаёт разнице внимания, — так что всё в порядке, да и я почти совершеннолетний, а ты не делаешь ничего подозрительного. Не вижу причин для смущения или беспокойства. Не думаешь, что компания и её работа просто могут меня устраивать?              — Ни за что не поверю в то, что компания, которая доход делит не в пользу артиста и даже не в равном соотношении, будет устраивать своего айдола, — уверенно заявляет Чанбин.              И Чанбин прав.              Феликса не устраивает слишком много вещей, перечислять язык устанет. Но об одной половине своих претензий он не может рассказать никому, а о другой… не хочет. Не видит смысла перемывать лишний раз кому-то косточки. Со школьных времён, когда учителя отворачивались, не участвовал в массовом порицании стайками учеников, не сплетничал лишний раз и не негодовал активно, предпочитая, если что и заденет, то эмоционально дома, где никто не увидит и не услышит, не создавая лишнего компромата, попсиховать.              Да, даже с ним не раз делились другие айдолы, нескромно ругали мир и всё вокруг, отдавая особое внимание компании, неумелому стаффу, проёбам коллег и мелкого персонала. Не так важно, хотел он это выслушивать или нет, без разницы — послушает, не переломится, потому что отказаться и уйти в любом случае не сможет, а вот картину этой прогнившей индустрии дополнит новыми деталями и инсайдерскими подробностями.              Феликс предпочитал всё держать в себе, не рассказывать никому ничего лишний раз, тем более если его слова, брошенные в нескромном эмоциональном порыве, могли повредить карьере, кровью и потом выстроенной, стать лишним поводом для беспокойства.              — Я просто не большой любитель жаловаться, — пожимает плечами Феликс, стараясь выглядеть спокойно и говорить безразличным тоном. — Но тебя слушать мне нравится, даже если ты жалуешься на каких-то глупых партнёрш по съёмкам. У вас там и правда чертовски интересные интриги иногда разворачиваются, я даже не ускоряю голосовые сообщения.              — Тем, что ты слушаешь мои голосовые сообщения на оригинальной скорости, ты окончательно меня покорил, — довольно мурлычет Чанбин, выглядя слишком искренне.              — Ой, хён, ты же знаешь, давай без этого…              — По-дружески покорил, да, — решает внести ясности, даже если и вместе с маленькой ложью, Чанбин. — Тебя подвезти? Могу подкинуть до общежития после ужина.              — Я… — Феликс задумывается, несколько секунд для себя решает, но вскоре понимает, что ничего страшного не произойдёт и было бы весьма удобно: — Да, я бы был благодарен.              Вечер двинулся медленно и приятно, за весёлыми бурными разговорами о жизни, о работе время начало пролетать совершенно незаметно.              Всё-таки просто пообщаться с кем-то, выпить немного вина, несомненно способствующего этому общению, привносящего в жизнь лёгкости и раскрепощения, Феликс не против. Если ещё был не уверен, когда прогулка, примечательно дружеская, свернула куда-то в дорогой ресторан, раскрасилась предложением выпить алкоголь, теперь, когда этот самый алкоголь побежал по венам, пуская по телу тепло, мягко расслабляя, каждое решение кажется очень даже хорошим. Разве что, кроме самой прогулки как таковой: Чанбин очевидно заинтересован, но Феликс, даже если и чувствует некоторую симпатию, то явно недостаточную, чтобы ответить на чувства, и всё ещё состоит в этих запутанных отношениях с Хваном, строящихся на сексе и почти не одностороннем влечении.              Чувствуя на себе вину, ответственность за чужие чувства, Феликс ясно дал понять, что не заинтересован в отношениях, правда, прикрываясь «у меня работа», «у тебя работа», «времени нет на какие-то отношения». Старался во всю свою слабую скромность: в мыслях жёсткий конкретный отказ, твёрдые выстроенные границы звучат хорошо, уверенно и не терпящими возражений, но в жизни, когда приходится поднять взгляд на Чанбина, который, как и Хёнджин, почти на две головы выше и всем показывает, что старше, ни одно адекватное слово с губ не срывается, только неловкие отмазки, не прибавляющие ни ответственности, ни рассудительности, так и закрепляя образ мягкого молодого парня.              Радует только, что Чанбин не наседает, не как некоторые люди его статуса и возраста, а то и позначительнее, не пытается откровенно домогаться, максимум бесстыдно за руку ухватит или по лицу погладит, полосы потрогает — своего рода невинные жесты, вызывающие исключительно смущение. Ведёт себя так, словно и правда заинтересован в личности, а не теле, учитывая опыт получения спонсорских предложений, до появления в жизни Хёнджина поступавших довольно часто, удивляет отсутствием намёков, прямым текстом не говорит, что хочет получить секс. Это располагает Феликса. Весьма дружеские намерения, никакой видимой угрозы, даже сейчас, когда бутылка распита, а на лице явно неспособного защититься от мужчины в два раза крупнее парня алеет алкогольный румянец, Чанбин и слова пошлого не говорит, домогаться не пытается.              Максимум Феликс может отметить, как, заговорившись, случайно перешли на маленькую игру, начав кормить друг друга японскими деликатесами со своих тарелок, потому что Чанбин протянул в шутку, а Феликс съел рефлекторно и не смог остаться «в долгу».              Пару раз Чанбин заправлял непослушные волосы Феликса ему за уши, стирал большим пальцем капли соуса с губ или щёк, после с томным взглядом слизывая с подушечки пальца, но лишь забавляясь, дразня смущавшегося с каждой мелочи парня.              — Ты слишком милый, — на выдохе заключает Чанбин, лениво поднимаясь и даже не помогая себе, не опираясь о стол, — уже поздно, у вас там нет комендантского часа?              — Я не ребёнок, а за общежитием никто не следит, — подпирая голову рукой и лениво отправляя кусочек осьминога в рот, с трудом справившись с палочками, отвечает Феликс. — Но разве ты не пьян?              — Тебе дыхнуть? — поправляя одежду, вопросительно изгибает бровь Чанбин. — Я водил и когда был в стельку… Да, не самое лучшее откровение, пожалуй? — он не удерживается от смешка. — Прости, хорошее вино расслабляет, но я уверен, что смогу нас отвезти без проблем.              — Какое «дыхнуть»? Ещё одной волны градуса я не переживу и вырублюсь прямо здесь, — устало потягиваясь, отшучивается Феликс. — Но да… да… поверю тебе, поверю и доверюсь.              — Тогда я до уборной, и сразу поедем.              Феликс рукой подмахнул, промычал согласие и, кладя на этикет и традиции, рукой двигает посуду, укладывается на стол. Не для ресторанов он. В какой-нибудь палатке с уличной едой напиться и заснуть было бы комфортнее, привычнее, но, став айдолом, подобное удовольствие вычеркнуто без шанса на осуществление.              Завтра, когда уже проспится, придумает, что сказать ребятам по поводу своего мятого вида, Чонину отписался, потому что макнэ взволнованно начал писать, как оказалось, до позднего вечера оказался один и что-то неуютно стало: все хёны разбежались без предупреждения, и чёрт знает, пора ли обзванивать больницы и морги, может, похитили кого-то, айдолы же, а времена такие сейчас… Но прежде чем обращаться в полицию или хотя бы к менеджеру, Чонин решил написать всем и только после того, как каждый ответил, пообещав потом рассказать, что за неожиданные гулянки длиной в день и ночь, успокоился и нашёл силы лечь спать.              Феликс списывает подобное на возраст, на мнительность как одну из ведущих черт личности Чонина, но для себя отмечает, что стоит отписываться, если приспичит уйти без предупреждения, ведь, будучи айдолом, когда то и дело в к-поп комьюнити крутятся новости о написанных кровью письмах, безумных влюблённых сасэн-фанатах и прочих весьма сомнительных вещах, даже когда не ощущаешь видимого преследования, иногда вспоминаешь о происходящем с другими и вздрагиваешь. Пожалуй, предупреждая о том, куда и с кем идёшь, это даёт не только покой небезразличным к тебе людям, но и самому тебе: не исчезнешь совсем бесследно.              Морщась от нахлынувших не самых приятных мыслей, Феликс лениво рукой по столу перекатывает маленькую чёрненькую подставку для палочек, пока сами палочки покоятся на его почти опустевшей тарелке.              Дверь вновь распахнулась, но на пороге стоит не Чанбин.              Феликс потерял дар речи, хмурясь, пытаясь обработать происходящее в своём опьяневшем сознании. Он бесцельно открывает и закрывает рот, будто есть что сказать.              И ведь было что сказать, определённо было. Возмутиться хотелось, удивиться, задать пару вопросов…              — А теперь без лишних слов поднимаешься и на выход, — строго, с теми самыми стальными нотками, которые неизменно вынуждали Феликса сутулиться и сжиматься, требует Хёнджин, медленно скользя взглядом по комнате. — Ты не услышал?              — Гос-господин Хван, — Феликс в панике оглядывается, словно пытаясь найти вокруг то, что помогло бы оправдаться, но впивается взглядом лишь в компрометирующую его бутылку вина, — а Вы…              — Чем дольше ты тянешь, тем сильнее у меня портится настроение.              — Я не понимаю, господин Хван, — упираясь руками в край столешницы, чуть пошатываясь, поднимается Феликс. — Почему Вы здесь?              Феликс абсолютно растерян. В этом ресторане за один вечер он увидел уже второго человека, которого совершенно точно не ожидал увидеть. Если с первым Феликс потом поболтает по душам, переговорит и узнает, что это за поздние вечерние ужины неизвестно с кем, то с Хёнджином всё сложнее. Гораздо сложнее.              — Может, это ты мне ответишь, какого чёрта напиваешься с другим мужчиной? — Хёнджин кривится, но выдавливает нервную, натянутую улыбку, уже не в силах оторвать взгляд от медленно копошившегося, но вроде собирающего свои вещи Феликса.              Как никогда остро поднимается желание схватить этого парня за шиворот и выволочь без вопросов и разговоров. Хёнджин чувствует, как внутри, где-то глубоко внутри, ощутимо клокочет гнев, с каждой секундой закипая всё сильнее, непременно, если Чанбин сейчас вернётся, то получит по лицу.              Почему по лицу? Потому что по-мужски. Хёнджин уверен, что может позволить себе бить человека по тому, чем тот зарабатывает. Сдерживаться слишком сложно, хватает лишь на то, чтобы не устраивать дешёвых сцен, которыми бы насладились папарацци, а крупные издания бы жадно проглотили.              — Я, — тут же теряется Феликс, снова оседая на колени, — о чём Вы? Мы просто… — взгляд вновь цепляется за бутылку, а немного заплетающийся язык очевидно выдаёт — убедительно не соврать, — небольшой ужин… Мы…              — Мне похуй, что там было, — уверенно лжёт Хёнджин, скрещивая руки на груди, потому что слишком хотелось кому-нибудь разукрасить лицо, так что пальцы, чтобы не сжиматься в кулаки, стискивают грубую ткань пиджака. — Живо поднимайся и поехали.              — Куда? — удивлённо хлопая ресницами, снова принимается подниматься Феликс, проклиная аутентичность и отсутствие стульев. — Я не могу, я должен предупредить…              — Не бесследно пропадаешь, — кривится Хёнджин, берясь за дверную ручку и сжимая до побелевших костяшек, — быстро на улицу, не заставляй себя ждать.              Феликс смотрит на закрывшуюся дверь, растерянно моргая. Хёнджин появился и исчез совершенно неожиданно и резко. Словно привиделся.              Всё это кажется явными шутками помутнённого от алкоголя сознанием. Но если это и привиделось, всегда можно вернуться, но если нет… Хёнджина нельзя заставлять ждать.              Подхватив телефон, Феликс спешит к гардеробу. Если задержаться, то придётся объясняться с Чанбином, а Чанбин… Он явно не отпустит так просто, он начнёт расспрашивать, начнёт настаивать… За этот вечер он не раз показал свою особую симпатию, не дружескую. Феликс собирается написать несколько сообщений сразу же, как заберёт свою куртку. Извинится, поблагодарит и… ещё раз извинится! Этот беспардонный уход просто невозможно загладить одним единственным извинением. И Феликс отчасти надеется, что Хёнджин, как любит делать, когда разозлится, покричит, замахнётся, припугнув, оскорбит немного и уедет.              — Ещё минута, и я бы вернулся, чтобы тебе помочь, — натянуто сообщает мужчина и, не туша, бросает окурок сигареты в металлическую урну. — В машину.              Как будто были другие варианты. Феликс послушно кивает, не понимая, почему чувствует себя виноватым, садится на переднее пассажирское.              В салоне приятно тепло, машина явно была прогрета, витает слабый приятный запах…              Феликс достаёт телефон, быстро, стараясь попадать по правильным буквам, печатает, что вечер был хорошим, благодарит за него, понимая, что обратно он уже точно не вернётся. Хёнджин не позволит.              Как часто Феликс был в этом автомобиле? Как часто садился в него? Горячие кресла с подогревом кажутся невероятно удобными и знакомыми, сейчас, после контраста с вечерним холодом улицы, захлёстывает желание слиться с ними, раствориться в их тепле. Феликс только прикрывает глаза, прерывисто, медленно втягивая воздух, чувствуя, как машина двинулась, давая понять, что прогулка с Чанбином и правда на этом закончена, как резко распахивает, когда голос Хёнджина, тихий и вкрадчивый, низкий… Феликс сглатывает, когда этот голос прорезает мягкую тишину.              — Тебе и правда недостаточно моего члена?              От этих слов что-то внутри резко опускается в желудок. Падает, оседая тяжестью в области живота.              — Что?              — Не притворяйся, — едко бросает Хёнджин. — Твой выходной, а ты радостный ускакал на встречу с каким-то актёришкой.              Феликс про себя отмечает, что не слишком по-дружески Хёнджин отзывается о своём давнем приятеле.              — Это мой знакомый, — тоном, каким обычно люди оправдываются, тут же начинает пояснять парень, отрывая спину от согревающего кресла и выпрямляя, натягивая по струнке, — мы просто… Я хотел поблагодарить его за цве… цветы…              Феликс замечает, как пальцы мужчины стискивают руль всё сильнее, на последней фразе, на чёртовых цветах, о которых следовало умолчать, напряжение становится отчётливо заметным. Но на лице Хёнджина не дрогнул ни один мускул — пугающее спокойствие.              — И часто твой знакомый тебе цветы дарит? — скептическим тоном, не жалея ядовитых ноток, интересуется Хёнджин, стараясь взять себя в руки. — Фанат твой, что ли? Удобно, наверное, хорошо устроился.              — Нет, просто, когда я попал в больницу, помните? — мозг просит замолчать, мозг кричит «заткнись!», но рот продолжает: — Те белые орхидеи, оказывается, они были от Чанбина, а не от ребят. Я подумал, следует поблагодарить, так что мы увиделись…              — Мои розы тебе не понравились, значит, ни слова не сказал, а за тот веник ты и выпить согласен, — с нарочитым пониманием подытоживает Хёнджин. — Я вкладываю в тебя и твою группу миллионы вон, а тебя, оказывается, можно купить одним лишь дешёвым букетом?              — Они были красивыми тоже, господин Хван, — нервно выпаливает Феликс, поворачиваясь в сторону мужчины, рукой хватаясь за подлокотник, — просто…              Феликс терпеть не мог, когда Хёнджин обнажал свой главный аргумент. Да, он тратил большие деньги, но это было… Когда Хёнджин говорил о группе, о работе, Феликс был уверен, что это не что-то, за что его можно попрекать, — это непосредственная часть, закреплённая в договоре за компанией, промоушен и камбэки, всевозможные проекты, направленные на продвижение, были обязательными, не зависящими от того, был секс с гендиректором или нет!              Но когда Хёнджин начинал говорить о своих дорогих подарках, об одежде, косметике и персональных контрактах, направленных на продвижение не всей группы, а исключительно одного конкретного мембера, Феликс понимал, что возразить что-то ему становится ощутимо сложнее — ком в горле поднимается, не давая говорить, а на плечи наваливается чувство вины, чувство долга.              Он ненавидит быть кому-то обязанным, но Хёнджин мало того, что не позволяет отказаться, он наваливает сверху ещё больше того, чем в будущем сможет успешно попрекнуть, на что сможет надавить, однажды нащупав удобную слабость.              — Лучшая одежда, лучший персонал, — настаивает Хёнджин, не отрывая взгляда от дороги; жёлтый свет фар разрезал темнеющую трассу впереди, — если тебе что-то нравится — ты это получаешь, я тебя кормлю и одеваю, разве тебе чего-то не хватало? Почему ты постоянно ищешь себе кого-то?              — Господин Хван, я не ищу, я…              — Так сложно уяснить простую вещь — сейчас у тебя есть я и только, — раздражённо постукивая в разрез с тихо играющей из магнитолы песней, настаивает Хёнджин, не собираясь слушать оправдания. — Ты не можешь вертеть задницей перед всеми мужчинами вокруг, не можешь флиртовать с женщинами. Пока я хочу тебя, ты должен быть благодарным и принадлежать только мне, других людей для тебя не должно существовать.              — Мне кажется, — с опаской поглядывая на мужчину, начинает Феликс, в руке сжимая полосу ремня безопасности, — Вы переходите черту… Ау!              Неожиданное торможение на красный свет встряхнуло. Феликс зажмурился, приводя себя в чувства, стараясь совладеть с градусом, бегущим по венам, но протрезветь не выходит. Словно решая помочь прийти в чувства, Хёнджин поворачивается, резко хватая за челюсть и поворачивая голову напуганного парня в свою сторону, молча смотря в глаза с ощутимым осуждением, неприязнью.              — Пока нет, — натянуто улыбается мужчина, сглатывая вязкую слюну, наслаждаясь этим беспокойством в распахнутых карих глазах, ищущих снисхождения, — но ты меня вынуждаешь это сделать.              Феликс касается щеки тут же, как только рука отпускает лицо. Это было жутко, это было не столько физически больно, даже несмотря на хруст в шее от резкого поворота головы, это было чертовски страшно. Холодный взгляд, твёрдые слова, произнесённые низким рокочущим тоном… Всё это вынуждало в голове Феликса затрепыхаться мысль: «Чем я это заслужил?».              — Вы не можете меня ругать за то, чего я не делал, — отворачиваясь в сторону окна для большего спокойствия, скрещивая руки для уверенности, настаивает Феликс.              — О, конечно, куколка, поучай меня, — язвительно отвечает Хёнджин, продолжая движение, но явно на большей скорости. — Из нас двоих это же ты имеешь право, возможность устанавливать правила.              — Господин Хван, думаю, я устал, — хмурясь, смотря на отражение мужчины в своём окне, быстро выпаливает Феликс. — Можете остановить машину, пожалуйста? Я не могу больше играть в Ваши игры.              — То есть, предлагаешь мне найти себе другую игрушку? — с фальшивой беззаботностью в голосе спрашивает Хёнджин.              — Да, будьте добры.              — И тебя не волнует, если ею станет ваш… как его… Чонин?              — Как угодно, — коротко бросает Феликс, крепче стискивая пальцами пластиковую дверную ручку, намереваясь выскочить хоть на оживлённую трассу.              Слабое отражение не прибавляет решимости: мужчина меняется в лице, и это вновь беспокоит Феликса. Спасибо Чанбину, на трезвую голову он бы закончить сам не смог. Но закончить было необходимо: Феликс уже не может этого выносить, он не такой человек, для него то, что кто-то сочтёт честью и великим удовольствием, своеобразной победой, лишь отягощает и беспокоит. Терпеть выходки Хёнджина, его собственническое поведение и необоснованные обвинения слишком сложно. Почему Феликс вообще должен это делать? Ну откажется он сейчас от этого спонсорства, что произойдёт? Неожиданно отменятся все шоу, все концерты, на которые начали продаваться билеты? Что генеральный директор сделает? Хёнджин не из тех, кто будет играть себе во вред, кто будет наносить урон собственному бизнесу. Побесится, попсихует и успокоится. Наверное…              — Если алкоголь придаёт тебе такую уверенность, — задумчиво начинает мужчина, косясь в сторону по-детски обидевшегося и отвернувшегося парня, — то пей почаще.              — Значит, Вы…              — Но со мной, — перебивает Хёнджин, не оставляя надежд. — Думаешь, ты можешь порвать со мной? Отказаться от моей помощи, покровительства? Мы будем продолжать эти отношения, дальше видеться, пока я сам не решу с тобой разойтись.              — Разве у меня нет моего естественного человеческого права отказаться от подобного? — бурчит Феликс, вновь прикрывая веки и хмурясь. — Чего-то вроде…              — Ты и правда забавный, когда выпьешь, — устало вздыхает Хёнджин. — Даже разочаровывать не хочется.              — Тогда не разочаровывайте. Остановите машину, пожалуйста.              — Я делаю исключения, отношусь к тебе уважительно, — флегматично начинает перечислять мужчина, — ухаживаю за тобой, забочусь, поддерживаю финансово… Ты и правда в ответ на всё, что я для тебя сделал, собираешься так нагло уйти?              — С Вами слишком сложно, господин Хван, пожалуйста, — Феликсу даже интересно, сколько раз он произнёс это «волшебное слово» за время общения с Хёнджином, — найдите себе кого-нибудь другого. Полно желающих, вам остаётся только выбрать…              — Там, где ты сейчас сидишь, или на задних сиденьях? — перебивает мужчина.              — Вы о чём?              — Выбирай, пока у тебя есть такая возможность.              — Я не понимаю… О чём Вы?              — Хорошо, — Хёнджин щёлкает ремнём безопасности, и Феликс понимает, что они никуда не едут.              Феликс упустил момент, когда Хёнджин припарковался, так что сейчас, когда автомобиль осуществил желаемую остановку, Феликс оживляется, следом щёлкает ремнём и, сам не понимая зачем, дёргает ручку двери, но та не открывается. Окончательно скидывая с себя ремень безопасности, Феликс поворачивается в сторону двери, вновь пытается её открыть, дёргает её, чувствуя подступающую панику, но та не поддаётся.              Теперь это не удаётся списать на ошибку, на шутки затуманенного вином сознания. Это начинает напрягать.              — Если ты ещё десять раз дёрнешь ручку, дверь волшебным образом не распахнётся, — настаивает Хёнджин, выкручивая магнитолу, погружая салон в полную тишину.              — Откройте дверь, господин Хван, — нервно просит Феликс, не оборачиваясь на мужчину, продолжая безуспешно пытаться открыть заблокированную дверь. — Серьёзно, пожалуйста, откройте дверь!              — Может, если ты попросишь как следует, я её открою, — мужчина дёргает Феликса за плечо, вынуждая повернуться в свою сторону.              — Что вы имеете в виду? — откровенно начиная паниковать, словно не был десятки раз в до боли похожих ситуациях, спрашивает Феликс, но хватка на плече сжимается. — Я… Можно, я просто вернусь в общежитие?              — Я хочу тебе вставить, — выбивает землю из-под ног откровенной прямолинейностью мужчина. — Поэтому снимай штаны.              — Я хочу уйти, — настаивает Феликс, — пожалуйста, откройте дверь.              — Подумаем над твоими желаниями сразу, как разберёмся с моим, — раздражённо обещает Хёнджин и отпускает плечо парня, чтобы начать расстёгивать ремень на собственных брюках. — Не вынуждай меня заставлять тебя.              — Вы уже это делаете, — обиженно отзывается Феликс, зажимаясь в угол, пытаясь отдалиться от мужчины настолько, насколько это возможно. — Я не буду больше выпивать, не буду ни с кем ходить на встречи, этого достаточно?              — Думаешь, меня это волнует? — звеня пряжкой в последний раз, надменно спрашивает Хёнджин. — Думаешь, проблема в алкоголе? В каких-то прогулках? Смешно.              — Господин Хван, Вы сами сказали, что меня легко заменить, — проглатывая обиду, сам озвучивает ненавистные слова Феликс. — Замените. Докажите, что это так.              — Меня начинает выводить то, как, распив с Со бутылочку вина, ты решил, что сделал достаточно, уже представляешь из себя что-то, чтобы учить меня, что и как мне делать. Не думаешь, что сегодня ты слишком разговорчив?              — Почему Вы просто не можете заменить меня? — повышает голос Феликс, прекращая беспокоиться о том, что на этой парковке их могут услышать. — Вы столько раз угрожали это сделать! Мне теперь без разницы, не обидно даже!              — И я заменю, — Хёнджин хватает раскричавшегося Феликса за лицо, перегибаясь через подлокотник, раздражённо выплёвывает слова: — Непременно сделаю это, когда придёт время, но сначала накажу за дерзость.              Феликс быстро моргает, чтобы с глаз не побежали предательские слёзы.              В чём тогда был смысл? Зачем было столько раз повторять, что в группе его место может занять любой другой трейни, что любой другой айдол с радостью прыгнет в постель, если Хёнджин в итоге отказывается подтверждать свои слова действиями? Почему просто не осуществить угрозы? Феликса не перестало волновать это, он не перестал бояться того, что осуществление не заставит себя ждать, лишь надеялся, что так просто это не оставят: негодование фанатов, какие-то юридические лазейки, подмеченные хорошим адвокатом… И ведь в реальность возвращали все те ситуации с ложно обвинёнными айдолами, которые даже не после того, как оказывалось, что обвинения всего лишь слухи и ложь от начала и до конца, а когда абсурдность ситуации зашкаливала ещё в самом начале, когда не было ни грамма доказательств и оснований, лишались своей карьеры.              Посмотрит другое агентство, попробует свернуть в модельный бизнес или актёрский, что угодно — сейчас Феликс востребован, и о том, что это всё из-за одного конкретного человека, способного устроить на лучшее место в звёздной жизни, он просто отказывается думать.              — Можно тогда, — Феликс нервно сглатывает, подбирая слова, чувствуя себя как никогда униженным, — можно мы… пересядем назад?              — Ты — одно большое недоразумение, — выдыхает Хёнджин, отпуская лицо, тыльной стороной ладони проведя по веснушчатой щеке, — но ты мне по-своему нравишься. В твоих же интересах научиться ценить уступки, на которые я постоянно иду, как бы ты себя ни вёл, каким бы непослушным мальчиком ты ни был.              Феликс слышит, как двери разблокировались, тут же хватается за ручку двери, почувствовав этот шанс, эту неожиданно захлестнувшую свободу, но замирает от низкого угрожающего голоса:              — Даже не думай сбежать, — без эмоций на лице и холодом в голосе предупреждает Хёнджин; этот тон отчётливо кричит о том, что следует прислушаться. — Я не буду под твои прихоти подстраиваться вечно.              — Я понял.              Бросив смазанный ответ, Феликс распахивает дверь и быстро выходит на тёмную парковку. Это лишённое света место идеально подходит для ограбления или убийства — ну просто самое оно для криминала. Он втягивает холодный воздух, напряжённо вытирая влагу с ладоней об обтянутые джинсами бёдра, решаясь, стоит ли прислушиваться. Или можно испытать «снисходительность» Хёнджина до конца, можно сорваться на бег и попробовать сбежать…              — Не разочаровывай, — коротко сказал Хёнджин, прежде чем хлопнуть дверь, залезая на заднее сиденье.              Хёнджин ненавидит разочаровываться, ненавидит неповиновение и неоправданную, не забавляющую дерзость в свой адрес. Он прощает Феликсу некоторые моменты за очаровательную мордашку, из личной симпатии придерживается за хрупкие рамки, не позволяя себе в полной мере осуществлять то, что врезается в голову, но и у его терпения есть предел.              Терпение Хёнджина — нечто удивительное, его словно и нет, потому что он с детства предпочитал получать всё, что хочет, по первому зову, получать людей по первому мановению руки и жить свободно. Закрывать глаза на эти выпады в свою сторону он согласен только потому, что Феликс ему нравится, откровенно в его вкусе и пока симпатичен. Но иногда этот парень выводит, сдерживаться слишком сложно. Сдерживаться нет желания.              — Только… аккуратно, пожалуйста, — смущённо присаживаясь, просит Феликс, неловко теребя край футболки под незастёгнутой курткой, — не грубо.              — Ты слишком много хочешь, — отмахивается Хёнджин, наспех стягивая брюки вместе с бельём. — Оближи, — он надавливает парой пальцев Феликсу на губы, вынуждая приоткрыть рот, — моё настроение в твоей власти, малыш, подними его, если не хочешь, чтобы я был груб.              Феликс послушно впускает в рот пару пальцев, игнорируя, насколько это негигиенично, сконцентрировавшись лишь на том, чтобы сделать всё возможное и не испытать лишней боли этой ночью.              Хёнджин удерживает одним лишь тяжёлым взглядом, скользит пальцами по горячему шершавому языку, наслаждаясь мягкостью. Феликс шире приоткрывает рот, позволяя паре пальцев спокойно скользить внутри, без слов понимая намёк, активнее двигает головой, посасывая пальцы.              — У тебя очаровательный ротик, когда не несёт всякую хуйню, — довольно отмечает Хёнджин, наслаждаясь слабой инициативой, скользя по влажной поверхности, пропуская язык между пальцев, прихватывая и сжимая.              После того, как пальцы покидают рот, от них к губам остаётся тянуться привлекательная тоненькая паутинка слюны, которую Феликс тут же стремится стереть с губ, как и остальную размазанную по лицу влагу.              — Давай, снимай штаны и залезай, — Хёнджин смазывает, начиная медленно надрачивать ставший твёрдым член. Он искренне не понимает, как тут не получить каменный стояк, когда очаровательный мальчик так сексуально работал язычком.              Феликс слишком медлит, слишком неловко мнётся, терпение Хёнджина трещит, его хватает только, чтобы парень расстегнул и снял джинсы. Не дожидаясь, когда боксеры снимутся со второй ноги, мужчина на себя рывком тянет за руку. Чуть не потеряв равновесие, Феликс сжимает плечи Хёнджина, в очередной раз подмечая, какие те крепкие, придерживается, пока сильные руки помогают устроиться на бёдрах.              Влажная головка члена скользит между ягодиц, дразняще трётся о сжатое кольцо мышц, но не спешит входить. Хёнджин довольно наблюдал за тем, как Феликс закусывал нижнюю губу, смущённо отводил взгляд и вздыхал, когда головка направлялась внутрь, медленно проскальзывала, но тут же играючи выходила. Этот парень выглядит невинно, несмотря на его возраст, и очаровательно. Хочется дразнить его до последнего, но болезненно напряжённая эрекция не позволяет и дальше продолжать это делать.              Феликс хватает ртом воздух, глубоко вдыхает, когда член полноценно входит и продвигается до половины, старается расслабиться, окончательно готовя себя морально. Тело само оказало некоторое сопротивление, но Хёнджин настойчиво, устроив свои широкие ладони на боках парня, помог себе и насадил глубже, до основания. Феликс издал приглушённый хрип, а когда член внутри начал двигаться, несдержанно несколько раз простонал, позволяя себе навалиться Хёнджину на грудь и прижаться. Несмотря на то, что последний секс был не так давно, не успел отвыкнуть, принимать Хёнджина, весь его немаленький размер без подготовки непросто, приятного мало.              — Мне нравится, когда ты так отчаянно жмёшься, — шепчет Хёнджин, не останавливаясь, продолжая ритмично двигать бёдрами, обвивая руками Феликса, который только недовольно многозначительно бурчит, сжимая жёсткую ткань пиджака, — и то, какой ты узкий.              После этих отвратительных слов у Феликса внизу тянет от возбуждения, что-то тёплое растекается по телу вопреки здравому смыслу и собственным ожиданиям. Феликс просто не может с этим бороться, и, когда Хёнджин прекращает двигаться внутри, ему кажется, что вот-вот сойдёт с ума.              — Давай, куколка, поработай своей очаровательной попкой, — подкрепляя слова действиями, Хёнджин окончательно прекращает двигаться, только руками скользит по телу Феликса, грубо сжимает ягодицы. — Что, не будешь?              Феликс не хочет проявлять инициативу, не хочет позволять ситуации выглядеть так, словно он не просто не против происходящего, а даже «за», но не может проигнорировать. Хёнджин непременно разозлится, и будет только хуже, Феликс уже знает, что испытывать этого мужчину — не лучшая затея, но и чувствует, что, когда член Хёнджина прокатился несколько раз по простате, а собственный начал наливаться кровью, ему необходимо продолжить.              С губ Феликса срывается недовольный стон. Сдаваясь, в очередной раз сдаваясь, наступая гордости на горло, парень начинает понемногу двигаться, самостоятельно насаживаясь на член. На большой, твёрдый, пульсирующий член, приносящий слишком странные, неоднозначные ощущения, ощутимый дискомфорт.              Хёнджин позволил Феликсу двигаться в собственном темпе, наслаждаясь ощущением мягких узких стенок, плотно обхватывающих член, словно отказывались отпускать. Феликс медленно, понемногу наращивая темп, опускался и вновь поднимался, снова и снова плавно прокатывался по члену, локтями упираясь в плечи мужчины.              — Ты чертовски сексуальный, — рычит Хёнджин, запуская руку в волосы на затылке Феликса, притягивая для поцелуя, жарко шепчет в самые губы, чуть влажные от слюны: — Будь таким прекрасным только для меня.              Их лица оказываются почти вплотную друг к другу. Хёнджин выдыхает в губы Феликса, а следом языком проводит по ним, вгоняя парня в краску, вынуждая протестующе замычать, но, игнорируя, притягивает для полноценного жаркого поцелуя. Невозможно удержаться, чтобы не начать двигаться бёдрами навстречу, перехватить инициативу грубыми толчками, приносящими очевидное удовольствие обоим.              — Большой, — сглотнув, невнятно прошептал Феликс. — Помедленнее, гос… господин Хван.              Хёнджин действует исключительно наперекор, ускоряется, вновь возвращая руки на ягодицы Феликса, помогая глубже насаживаться на член, потому что теперь не было нужды удерживать за волосы: парень и сам отчаянно искал губы, чтобы продолжить поцелуй.              Феликс чувствует себя как никогда уязвимым, в такие моменты он хочет почувствовать безопасность, ощутить что-то знакомое, какую-то любовь, даже если та и не любовь вовсе, плевать, что вкладывает Хёнджин в свои действия и в эти горячие, наполненные желанием и страстью поцелуи, Феликс, отчаянно отвечая, позволяя языку проникать в свой рот, чувствует себя лучше, немного спокойнее…              Самообман — очень действенная вещь, помогает справиться почти с чем угодно, пережить любой паршивый эпизод в жизни.              Хёнджину действительно нравятся эти стоны, варьирующиеся от низковатых и рваных до плаксивых и высоких, нравится, как Феликс невероятно красив, пока его ресницы влажные и тёмные от слёз, а губы приоткрыты и издают звуки, которые не должен услышать никто, кроме него.              — У тебя такая тонкая талия, — откинув голову на спинку сидения, низким голосом отмечает Хёнджин, сильнее стискивая руки, пробравшиеся под футболку и покоившиеся теперь на талии, — пальцы рук почти касаются, ты и правда кукольный.              Феликс не знает, что отвечать на эти непрошеные и неуместные комплименты, как и не знает, стоит ли на это отвечать вообще. Это всё невероятно смущает, вынуждает отвлекаться и загонять себя в мысли, совершенно не подходящие к ситуации, так что с усилием он игнорирует каждое слово мужчины, который так отчаянно загоняет свой член и до боли, словно до синяков, сжимает бока.              Это приятно. Феликс не знает, почему ему приносит удовольствие то, чего он не хотел, то, от чего готов был убежать чёрт знает куда и толкнуть к краю даже тех, ради кого терпел последние месяцы неугомонный аппетит гендиректора. Может, потому что Хёнджин выглядит идеальным — определённо во вкусе Феликса, горячий, зрелый и чертовски сексуальный, от одного лишь его голоса, когда в нём проявляются властные, требовательные нотки, встаёт член, а может, это всего лишь природа, естественная реакция, и нет места никакой глупой симпатии.              Ощущение пульсирующего, обжигающего члена внутри больше не пугает, не вызывает желание биться в панике, разве что в экстазе, потому что Хёнджин удивительно хорош даже без особых усилий, даже когда не выкладывается на максимум. Характер, слова и поступки этого мужчины ужасны, от них передёргивает, а порой и тошнота подкатывает, но вот внешность, голос и член — Феликс готов сдаться.              Вспомнил о том, что и сам мужчина, вспомнил, что взрослый человек, но эти жалкие попытки бунтовать были так легко подавлены… Феликс чувствует себя одновременно и прекрасно, словно каждую клеточку тела пронизывает удовольствием, и отвратительно — он вновь не смог за себя постоять.              И иногда хочется просто отбросить все эти медленно убивающие изнутри мысли и получать удовольствие, наслаждаться моментом: Хёнджин отлично целуется, поцелуи с ним — лучшие, касания его рук — расслабляют и соблазняют продолжать, не останавливаться ни на секунду, а низкие стоны — будоражат и возбуждают.              Феликс не заметил, как позорно кончил, даже не касаясь себя, только от одного лишь ощущения члена Хёнджина внутри и слабых касаний эрекцией к животу мужчины сквозь все слои одежды…              — Это за то, что испачкал мою одежду, — обжигая горчим дыханием, шепчет Хёнджин, прижимая Феликса к себе и кончая глубоко внутри, — ты был плохим, но старательным мальчиком. Как думаешь, стоит наказать тебя ещё раз, когда вернёмся домой?