Straight to Heaven

      Феликс проснулся в мягкой постели. Что может быть лучше? Разве что болят мышцы во всём теле и немного голова, но он ищет неоспоримые плюсы — отоспался, отлежался.              Что случилось? Который час?       Везде есть свой запах, у всех вещей и мест, и сейчас Феликс отчётливо вдыхает не привычный запах их квартиры-общежития, в которой постоянно пахнет чем-то тёплым, какой-нибудь едой и немного электронными сигаретами, а в его комнате — ещё и чем-то странным, потому что Джисон любит перекусить, а потом забыть, что что-то не доел и сунул куда-нибудь в укромный уголок. Понемногу парень начинает осознавать, что его окружает, и приходит к неутешительному выводу — он в окружении белых стен залитой солнечным светом палаты, а глянув на рукава, на одежду под тонким одеялом — типичная сине-белая, больничная.              Достаточно неприятное открытие, а предательское солнце светит прямо в лицо. У мира никакого сострадания.              Феликс уже сбит с толку и резко спохватывается: что произошло? Он помнит, как выступал, как запись закончилась, они сошли со сцены и… Он и не подозревал, что снова так скоро побывает в больнице: будучи трейни, несколько раз залетал с переутомлениями, лёгкими растяжениями и прочими мелкими травмами от усиленных тренировок, неопасными для жизни, и то потому, что другие заставляли, сам он предпочитал игнорировать всё, что не смертельно и не вынуждает истекать кровью. И вот он снова здесь. Теперь рекорд списывается, как только выпустят, вновь придётся отсчитывать дни без врачебного вмешательства.              Частная палата. Всё вокруг замечательно тихо. Невероятно тихо… Только негромкие шорохи и голоса за дверью, тем не менее не мешающие появиться ощущению, словно слышен звук, с которым оседает микроскопическая пыль на поверхности.              Парень чуть сползает с подушки, чтобы избежать встречи своего лица и солнечных лучей, запрокидывает голову, упираясь взглядом из-под полуприкрытых век в белоснежный потолок, наслаждаясь тем, какое всё кажется безмятежным.              Даже капельница, воткнутая в руку, не волнует.              Феликс переводит взгляд на прозрачную трубочку, по которой двигался раствор, взглядом провёл вплоть до мешочка, закреплённого на треноге. Это законно — колоть что-то человеку в отключке? В больнице же…              — Ой, Вы очнулись! Как себя чувствуете? — чувствовал себя он как уставший человек, а тихо радовался, как получивший лишний выходной, но эта молодая медсестра была настолько солнечной и искренне обеспокоенной, что Феликс не смог позволить себе ответить небрежно или колкостью.              — Добрый день, стабильно.              — Ой, знаете, стабильность — это очень хорошо! Когда Вы к нам только поступили, на самом деле, очень быстро вернулись в стабильное состояние, жизни ничего не угрожало, это было лишь переутомление, — девушка поправила белый халат и прошла к тумбочке рядом с больничной койкой, чтобы торжественно водрузить на белую деревянную поверхность вазу с букетом. — Знаете… А я Вас знаю…              — А я Вас нет, — с кривой улыбкой покачал головой Феликс, ни то смущённо, ни то непонимающе поглядывая, как девушка воровато оглядывается — ну словно за холодным оружием полезла, но вынимает из кармана квадратик клейких бумажных стикеров и ручку из другого.              — У Вас же… вторая рука в порядке? — наивно хлопая ресницами, ну абсолютно без задней мысли спрашивает она. — Ма-ахонький автограф? — она поджимает губы, пока Феликс медленно, но без видимых усилий принимает сидячее положение на койке. — Малюську. Совсем маленький черкните?              Это кажется нелепым, Феликс не сдерживает улыбку. Нервную.              — Понимаете, — неловко начинает девушка, протягивая принадлежности, — Вы очень нравитесь моей младшей сестре…              — Только если сюда не завалится ещё с десяток старших сестричек, — пытается отшутиться Феликс, всё же оставляя автограф на белом полупрозрачном матовом листике, после протягивая обратно.              Даже если и правда для младшей сестры… Насколько младшей? Возможно, у Феликса есть вопросы к семье этой медсестры.              — Огромное спасибо, — по взгляду понятно, что выхватить и ближе разглядеть хочет, но, держа в голове то, что она — медсестра на рабочем месте, бережно забирает из рук. — Несколько людей снаружи очень хотят с Вами увидеться, если Вы чувствуете себя достаточно хорошо, господин Ли, мне их пригласить?              — Кто?              — Коллеги, — ёмко отвечает медсестра и после кивка удаляется в коридор.              Тут же в палату влетают обеспокоенные трое парней, а за ними неспешно заходит Бан Чан с пакетом в руке.              — Как самочувствие? — первым за несколько широких шагов добирается Джисон, упирается в край кровати, продавливая матрас всем весом. — Тут же примчались, как только узнали, что ты зашевелился!              — Сейчас я, пожалуй, чувствую себя гораздо лучше, — немного опешив от такого напора, отвечает Феликс. — А что… Что с предзаписью? Я не помню, чем там всё закончилось… Я же не поднял шумиху или вроде того? Чёрт, мы же вообще закончили выступление? Не помню, хоть убей…              — Ты буквально свалился в обморок и сейчас спрашиваешь это? — скептическим тоном произносит Сынмин, подходя к кровати, на что Феликс лишь пожимает плечами. Он выкидывает руку в сторону и размашистым движением намекает, чтобы ему вложили что-то в ладонь. — Ты действительно беспокоишься о чём угодно, кроме себя.              Чонин шуршит пакетом, который Бан Чан для удобства придерживает за ручки, достаёт небольшую пластиковую упаковку с трайфлом и замотанную в салфетку вилку, воодушевлённо подбегает к кровати, но не вкладывает десерт в протянутую руку Сынмина, а всучает напрямую Феликсу.              — Пришлось пронести тайком, — откуда-то из-за спин парней доносится голос менеджера, пока Феликс удивлённо смотрит на слоистый десерт, — Сынмин настоял, что это поднимет тебе настроение.              — Крис! — смущённо шипит Сынмин, которому пообещали, что на именах акцентировать не будут. — Я просто был уверен, что ты начнёшь паниковать и нервничать из-за того, что на людях вырубился, вот и решил, что тебе не помешает отвлечься. Вроде тебе такое нравится, — стараясь звучать не слишком заинтересованно, дополняет парень.              — Спасибо, — с полуулыбкой отвечает Феликс, чувствуя, как внутри действительно теплеет от подобной заботы.              Мелочь, а приятно. Всё же так хорошо, когда тем, с кем приходится жить бок о бок и проводить большую часть своего времени, на тебя не плевать на самом деле. Не ожидал, конечно, что это Сынмин инициативу проявит, больше шло Чонину или Джисону, но это определённо радует.              Но чего он ещё больше не ожидал, так это фееричного падения, буквально спустившись со сцены и пройдя несколько шагов, которое начало неделю промоушена. Это заставляет беспокоиться о том, как он и его группа выглядит в глазах общественности, если всё же кто-то это заметил… Мало ли что себе на придумывают, в какую сторону раскрутят и как раздуют, а Феликс не хочет получать ни хейта — что естественно, ни жалости.              — Та-ак, — он медленно начинает собираться с мыслями, вновь внутри зарождаются волнение и интерес, — что там с записью? Мы вообще выглядели конкурентоспособными? Мы буквально записались только один раз… Что сказали зрители? Или насколько лучше были другие группы? Чёрт, там первыми были «S-lay», даже они сделали две предзаписи…              Феликсу действительно нужны считанные секунды, малейший повод, чтобы на фоне расшатанных нервишек загнаться, а учитывая известный факт, что айдолам приходится перезаписываться по несколько раз, чтобы получить идеальную запись, поводов для беспокойства всё больше — он точно уверен, что они выступили всего один раз… Он понимает, что подобными размышлениями ничего не изменит и лучше не сделает, старается сопротивляться разгорающемуся внутри аутоагрессивному желанию, но оно пересиливает.              — Ещё какими конкурентоспособными, — тут же подбадривает менеджер, убирая в тумбу протянутый, не заинтересовавший десерт; Феликс и так не был голоден, но теперь, начав волноваться, кусок в горло не пойдёт, даже кусок сладкого и вкусного шоколадного трайфла.              — Со стороны, кажется, там все такие… мощные, — неуверенно начинает Чонин, подрастеряв воодушевление. — Ну, кроме «Salute», их вокалистка переволновалась и запнулась. Запиналась все четыре записи. Но и без того выступление было скучноватым, рэп-партии просто никакущие.              — Да, мне тоже не понравилось, — подключается Джисон, потому что присоединиться и поплеваться в чью-то сторону, даже беззлобно, это поднимает настроение, — им не хватало какой-нибудь искры… Сыроват и перформанс, и заглавка.              — А что ты хотел? — подключается Сынмин. — Они из небольшого агентства, чудом на шоу попали и явно переволновались.              — Разве айдол не должен быть в первую очередь айдолом и проявлять каждое выступление профессионализм? — возмущается Чонин, которому, вообще-то, тоже страшно выступать перед кучей народа, тем более осознавая, что соревнуешься с действительно сильными исполнителями. — Выдохнули и пошли, тоже мне, им всем больше двадцати вообще-то, детский сад.              — Тогда акцентируем на том, что маленькое агентство не может организовать им достойную песню и подготовку, — пожимает плечами Сынмин. — В любом случае, несмотря на инцидент после выступления, мы явно впечатлили всех.              — Не мелочишься, — довольно ухмыляется Джисон. — Думаю, в тройку мы точно попадём. Людям очень уж полюбилась наша самоотдача.              Феликс уже не так хорошо помнит выступление, поэтому издаёт вопросительное мычание и получает в ответ совсем не то, что он ожидал.              — Ты грохнулся… Сам потом увидишь. Все успели наохаться и наахаться, наснимать кадров втихушку.              — В смысле? — непонимающе, всё ещё с играющей на губах полуулыбкой, спрашивает Феликс, поворачиваясь в сторону менеджера. — Джисон же меня словил.              Сынмин не сдерживает рвущийся наружу смех и спешит перекинуть руку через шею упомянутого парня:              — Ты реально думал, что он тебя удержит? Да он чудом не полетел следом.              — В своё оправдание скажу, — тут же встрепенулся парень, в чьих физических способностях неожиданно и нагло решили усомниться, — я был уставшим! Все мы были уставшими!              — Но, хён, — Чонин упирается руками в койку и наваливается на них, не теряя восторга, обращается к выглядящему потерянно Феликсу, — ты очень красиво упал! Как спящая красавица или что-то в духе античных картин. Люди жалеют, что не успели загадать желание!              — В смысле? — Феликс теперь ещё больше ничего не понимает.              — «Красиво» — очень красноречиво, — Бан Чан поправляет замявшиеся бутоны, распушает лепестки белоснежных орхидей. — Ты, правда, немного приложился затылком, но очень фотогенично, сам полюбуешься потом.              — Ладно, — Феликс втягивает носом воздух и зарывается рукой в волосы, — Крис, — мужчина отвлекается от расправления фиолетовой, в цвет пятнышкам на серединках цветов, обёртки букета, — как дозваться до лечащего врача? Я хочу узнать, как долго мне тут отлёживаться.              — До завтра точно, — уверенно отвечает менеджер, — ты у нас, так-то, хрупкий цветочек, сказали, надо понаблюдать за состоянием, так что отдыхай, формальности я уже уладил.              — Я так долго спал? — Феликс переводит взгляд на окно за спиной Бан Чана.              — Просто я на опыте и хорошо исполняю свою работу, — гордо заявляет мужчина.              — Вот только за здоровьем и состоянием айдола не уследил, — дверь снова беспардонно распахивается, а на пороге появляется Хёнджин. — Кристофер Бан, всего четыре парня — не неуправляемые подростки и не взрослые своенравные мужчины, всего четыре послушных мальчика, — вздёрнув голову, уверенно, не обязанный, а подначиваемый служебным положением, продолжает публично порицать генеральный директор.              Одет в привычный строгий костюм, от официальности которых Феликса уже тошнит, и выглядит как никогда серьёзным. В одной руке у него была корзинка с фруктами, а в другой — букет цветов. Кавалер, блять.              — Господин Хван, — тут же спохватывается Бан Чан и делает символический поклон, пока один за другим, как домино, оборачиваются парни и тоже кланяются, — не буду отрицать, — в голосе мужчины всё же проскакивает неуверенность, — моя ошибка. В последнее время всё такое суматошное…              — Может, если так сложно, пора задуматься над личным менеджером каждому из мемберов? — Хёнджин, медленно подходя к больничной койке, выразительно смотрит на провинившегося менеджера. — Дальше индивидуальное расписание каждого станет только плотнее, почти таким же, как групповое, не думаете, что стоит подняться по «пищевой» цепи и осесть в офисе? Разжаловать Вас никто не собирается, — от этих слов Бан Чан опускает напряжённые плечи, — наоборот, поднимитесь до менеджера старшего звена, делегируете большую часть полномочий другим подневольным.              — Пока не думаю, что в этом есть необходимость, — с дежурным спокойным выражением лица отвечает Бан Чан, уверенный, что он достаточно хорошо справляется и оставлять своих «детишек» не пока не намерен.              Хёнджин многозначительно хмыкает.              Атмосфера с приходом гендиректора ощутимо испортилась — повисло почти физически ощутимое напряжение, приправленное волнением по разным причинам, причём, в основном, исходящие от Феликса.              Неужели сейчас и правда обвинили Криса? Лучшего в мире менеджера? Самого доброго, ответственного и учтивого? Разве виноват не тот, кто до переутомления затрахал? Феликс уверен в причине своего самочувствия — помимо физических тренировок, периодического ограничения в питании, Хёнджин поставлял ещё более изнурительные секс-марафоны и трепал нервы.              — Вам не пора? — Хёнджин окидывает взглядом сначала замявшихся парней, а следом и их менеджера. — Кажется, на сегодня было запланировано небольшое интервью-подкаст. Поправьте, — он растягивает губы в снисходительной улыбке — знает, что, даже если не прав, никто никогда не поправит, — если ошибаюсь.              А также знает, что не ошибается. Никогда.              — Пожалуй, визит и правда затянулся, нам следует вернуться к подготовке, — соглашается Бан Чан, ловя эти тонкие намёки, угрожающие карьере, — Ёнбок, надеюсь, ты скоро поправишься окончательно.              — Спасибо, я тоже на это надеюсь, — неловко благодарит парень, — постарайтесь хорошо.              — Мы будем работать, выкладываясь ещё и за тебя, — с широкой улыбкой обещает Чонин и, махнув на прощание, спешит за менеджером на выход из палаты. Хёнджин выглядит слишком серьёзным, задерживаться рядом с ним никакого желания нет.              — Да, — Джисон на мгновение бросил косой взгляд на гендиректора, напряжённо ожидавшего, когда, наконец, палата избавится от лишних гостей — глаз и ушей, — поправляйся, Ёнбок-и.              — Я буду их муштровать, — шутливо тряхнув кулаком, обнадёжил Сынмин и поспешил за Джисоном на выход, — если что, — он останавливается в дверях, бросая неприязненный взгляд на широкую спину мужчины, — звони, пиши. Давай знать, как ты.              Дверь с тихим стуком закрывается. Теперь два разного рода напряжения спокойно сплетаются.              На кровать небрежно падает букет, а на бёдра Феликсу ставится корзинка с фруктами.              Как только парень открывает рот, чтобы выразить негодование, в палату, извиняясь и говоря, что сделает всё тихо и незаметно, возвращается медсестра.              — Что это? — спрашивает Хёнджин, когда девушка отклеивает белый лейкопластырь, фиксировавший иглу, и быстрым движением извлекает её из руки — Феликс и поморщиться не успевает.              — Панацея от хронической усталости и стресса, — налегке выпаливает девушка, но, поймав строгий взгляд, теряет позитивный настрой и спешит исправиться, зажимая начавшую кровоточить точку на руке пациента: — Извините. Внутривенная инфузионная терапия, витаминный комплекс, — она косится на выглядящего донельзя статно и серьёзно мужчину, будто ожидавшего больше сказанного, неуверенно решается уточнить: — Вам компоненты перечислить?              — Спасибо, не нужно.              Хёнджин подтаскивает к койке стул, усаживаясь и деловито наблюдая, как девушка бинтует руку Феликса, прибирает оборудование и, откланявшись, укатывает капельницу.              — Итак, — медленно начинает мужчина, смотря куда-то за Феликса, который всё же нашёл в себе силы и желание глянуть на незваного посетителя, — откуда цветы?              Серьёзно?              Феликса это пиздец как задевает. Чем он заслужил такое отношение? Или, наоборот, как заслужить к себе нормальное?              Он вырубился, впахивал как не в себя сверхурочно, страдал, а ему за какой-то веник выговаривают? При этом притащив ещё один? Жаль, нет аллергии на цветочную пыльцу.              А ведь и правда, откуда…              — Ребята принесли, — неуверенно отвечает Феликс, вновь обернувшись в сторону букета, подмечая то, насколько орхидеи красивы, и получает безразличное и явно недоверчивое «допустим», — а Вы зачем?              — Захотел, — коротко и ясно отвечает Хёнджин, но Феликсу, в какой раз, легче и понятнее не становится. — Для настроения. И фрукты для него же, — опережает мужчина, когда Феликс, переведя взгляд с цветов на корзинку на своих бёдрах, приоткрывает рот.              Отправить корзину с фруктами угодившему в больницу — одно из проявлений симпатии, жест доброй воли. Помимо витаминов, содержащихся в подарке, ничто так не украшает пребывание в больнице, как возможность разнообразить не самый богатый больничный рацион свежими фруктами. Показать лишний раз приязнь и благосклонность, сгладить ситуацию.              Но Хёнджин-то зачем их приволок? Феликс не понимает, что за «настроение» ему пытается создать мужчина.              — Спасибо.              — Как долго ещё отлёживаться будешь?              — Вашу кровать греть некому? — язвит Феликс и тут же осекается. Само вырвалось, непроизвольно.              — Айдол из моей компании загремел в больницу в разгар камбэка, чёртова первая неделя промоушена, пять музыкальных шоу впереди, — с полуулыбкой, испытав лёгкий прилив морального удовлетворения от походящих на ревность слов, поправляет Хёнджин.              Феликс стискивает тонкое больничное одеяло. И снова он проёбывается. В который раз уже? Он всё хуже отделяет личное от рабочего. Но… А как это отделять? Хёнджин, вон, тоже не слишком старается: не скрывается, бесстыдно имеет и в офисах, студиях компании, в уборных и даже во время фотосессий, мешая выполнять, блять, работу, ради которой Феликс на всё это идёт.              — Но да, одному на двуспальной кровати не так весело.              — Так позвали бы кого-нибудь, — Феликс, отказываясь смотреть на Хёнджина, убирает корзинку с ног на пол рядом с койкой, перекладывает букет с кровати на край тумбы, отодвинув вазу.              — Например?              — Не знаю.              — Если начал, то договаривай до конца, куколка. К кому в этот раз приревновал?              — К другой куколке, — язвит Феликс, сдержав желание передразнить с этим «куколка», залезая под одеяло и ложась на бок, отвернувшись от Хёнджина окончательно, но быстро спохватывается: — И не ревновал я. Ни разу.              Отвратительно. Осадок от того, как Хван легко заменил его другой, более милой и популярной певичкой, зиял и бесил. Всё ещё. Они друг другу никто, за исключением рабочих отношений, ничем не обязаны, и вообще Хёнджин — мудак, но всё равно осадок остался.              Сколько раз он трахал Им Миён? И ведь она явно была не против, делала то, что хотела, то, к чему, вероятно, даже стремилась. А скольких после, когда дал эту «великодушную» подачку в виде перерыва? И скольких до. А сколькими ещё пополнит этот бесконечный список после? Быть очередным, ничего не значащей игрушкой, той самой красивой «куколкой» в чьих-то руках — унизительно. Отзывается тупой болью в груди вопреки здравому смыслу.              Феликс привык, что айдолы, тем более начинающие, — далеко не тот неприкосновенный идол, как любят фанаты возводить в ранг чего-то чуть ли не божественного, а обычные сотрудники: к кумирам высоко относятся только фанаты, для их компании, агентства или стаффа они не больше рядового сотрудника, и никто в индустрии не будет смотреть на них как на чудо-диву или звезду, максимум иной раз должное с уважением отдать могут, но никакого особого отношения. Да, быть кумиром — это работа: публика — потребители, айдолы — товар, который легко штампуется крупными и не очень компаниями. Иной раз они за живых людей не считаются: работать двадцать четыре на семь без продыху, без сна или еды; жизненно важная необходимость поддерживать идеальный внешний вид, даже если это ставит под угрозу здоровье; запрет на личные отношения, порой даже дружеские, никакой возможности заниматься чем-то кроме работы и исполнения хотелок начальства, фантазий фанатов.              Это зачастую тяжёлая, наносящая вред психологическому или физическому здоровью, неблагодарная работа. Феликс всё понимает. Он хочет зарабатывать, он хочет денег, потому что безработица среди молодёжи — явление стойкое, а обеспечить себе безбедную старость, как и своей семье, желание припекает, он хочет внимания и безусловной любви — просто быть счастливым. Он согласен находиться под объективами, на виду, жить не как он хочет, а как того требуют рамки индустрии и публика, потому что уверен, что, если перетерпеть, дальше станет лучше, жизнь действительно превратится в мечту, когда, устоявшись, можно будет позволить себе именно жить.              Но то, что кто-то усложняет каждый чёртов, уже непростой, день, сводит с ума.              Феликс сидит в соцсетях и на видеохостингах — он читает комментарии, видит реакцию людей и хейт, а иногда ненавистники так помоями поливают за каждый шаг, вдох, будто это их единственная работа; короткие, но меткие комментарии — оскорбления или проклятия из нескольких слов, могут быть написаны всего за несколько секунд, но остаются в мыслях часами, если не днями или того дольше — особо едкая желчь въедается в подкорку на месяцы. Обязанность айдола — предстать перед публикой счастливым и безупречным, поддерживать образ и имидж независимо от того, что на самом деле происходит в его жизни.              Это нелёгкий путь. Нередко появляются проблемы с психическим здоровьем, потому что морально выносить происходящее ещё сложнее, чем физически. Так почему, если человеку что-то не нравится, когда ему не суют в лицо и не принуждают смотреть, так сложно хотя бы не вредить? Феликс ждёт, когда его перемкнёт — это неизбежно наступит.              Ему кажется, словно он начинает понимать, снова и снова ему кажется, что он всё понимает, а потом спотыкается, разбивая нос о бетонную жестокость реального мира, или валится с переутомлением — вот и госпитализировать пришлось. Феликс хочет простого человеческого: немного понимания и чтобы сложную жизнь не усложняли.              Но Хёнджин этого не понимает.              — Могу только согласиться с тем, что Миён-и и правда выглядит кукольно, — удовлетворённо выдыхает мужчина, вспоминая внешность очаровательной девчушки. — Или ты не про неё говорил?              Лукавый прищур, ехидная ухмылка. Феликс не видит, но слышит, чувствует естеством — научился уже и не понимает: такой ли Хёнджин испорченный до мозга костей или издевается. Не близки ли оба эти варианта друг к другу?              — У Вас великолепный вкус! — едким тоном отзывается Феликс, понимая, что при всём желании не может, не знает, как уколоть побольнее этого мужчину.              — Благодарю, — с толиками сарказма говорит Хёнджин, скрипнув стулом, пока закидывал ногу на ногу, — считай, ты сам себе комплимент сделал.              — Если Вам так нравится Миён, почему не остановитесь на ней?              «Почему не отъебетесь от меня?» — именно так оно должно звучать, но духу не хватит произнести.              — Мм, — мычит Хёнджин, покачивая головой в стороны, словно и правда призадумался, а не оставить ли этого заёбанного, искалеченного душой и телом парня, — мы — свидетели её чарующей красоты, — довольным тоном, с наслаждением выразительно начинает Хёнджин, отчего Феликс лишь кривится, чувствуя, как фантомная тошнота подступает, — но она — не больше, чем высококлассный товар.              — Как цинично, — выплёвывает слова Феликс, — она выглядит так, словно нашла в Вас большую и светлую любовь, а Вы о ней даже не как о человеке. Заслуживает ли она такого отношения?              — Ёнбок-а, эта индустрия похожа на фабрику, штампующую талантливых артистов до истечения срока годности, а потерявшие актуальность, свежесть или того хуже — бракованные товары списываются, их место с лёгкой руки занимает многообещающая «свежая кровь», — знающим тоном, будто лекцию о жизни читает, в очередной раз объясняет правила игры Хёнджин, — и Им Миён — лишь винтик в гигантском безжалостном механизме. Ей априори изначально повезло больше остальных — семья при деньгах, явно слышал, что её помогли протолкнуть, симпатичная мордашка и исполнительность как ведущая черта. Вопрос не в том, заслуживает ли она обезличивания или объективации, а в том, заслуживает ли она вообще того, где сейчас находится — пригретого родительскими деньгами и спонсорским участием местечка. Почему не спрашиваешь об этом, зная, что единственное её достоинство — красивое лицо?              — Не хочу ворошить чужое грязное бельё и лезть в дебри личной жизни, — отрезает Феликс.              Казалось бы, простое правило: «Не плюй в чужую душу и не вытирай о неё ноги, если хочешь сохранить чистоту и целостность своей».              — Как странно, — фальшиво удивляется мужчина, — обычно люди ещё как любят порезвиться в смущающих и тёмных подробностях чужих жизней, по-своему усмотрению всё перевернуть и посплетничать вдоволь.              — Вы не ответили, — пихая руки под подушку, наслаждаясь прохладой, напоминает Феликс, чувствуя, что мужчина уходит всё дальше от темы и ответа. — Не думаете, что такому мужчине, как Вы, следует держать подле себя нечто стоящее?              Лесть — лучший способ добиться расположения человека. Она никогда не утратит своей актуальности в мире шоу-бизнеса, незаменима и в повседневности.              — Я слышу нотки самокритики, — не сдерживает смешка и приподнявшегося уголка губ Хёнджин, поудобнее откидываясь на спинку стула. — Начнём с того, что она мне не «нравится». Возможно, в какой-то степени мне нравится её тело, оно мягкое, нежное и гладкое с почти идеальными модельными параметрами. Но этого недостаточно, чтобы сделать для неё какое-то персональное исключение. Если я захочу увидеть её милую мордашку — я увижу, я если захочу, чтобы пухлые губки сомкнулись вокруг моего члена — они сомкнутся.              — Я Вас не понимаю, — с досадой вздыхает Феликс, всё-таки поворачиваясь в сторону Хёнджина, чтобы хотя бы на лицо попытаться сориентироваться в его намерениях, но чуть не вскрикивает, когда тот неожиданно оказывается так близко, нависая сверху.              — Пока твоё лицо мне кажется милее, — Хёнджин сжимает Феликса за щёки, вынуждая выпятить губы. Без силы или намерения припугнуть, хотя Феликс в тот же момент, стоило руке коснуться его лица, счёл ситуацию некомфортной и несущей откровенную угрозу. — Так понятнее?              И парень быстро отрицательно мотает головой, растерявшись, что вызывает у Хёнджина смех. Короткий, но искренний; мужчина поворачивает голову, облизывая губы, но решает больше не пытаться распинаться в объяснениях — накрывает губы Феликса своими. Вовлекает в требовательный, горячий поцелуй, не углубляет, но кусает за нижнюю губу и чуть оттягивает её.              — Возможно, я… — Хёнджин как ни в чём не бывало возвращается на свой стул, оставляя Феликса в смятении с покрасневшим лицом и влажными припухшими губами. Хёнджин не скажет «виноват», потому что не чувствует вины, не считает, что сделал что-то, за что бы пришлось испытывать подобное жалкое низкое чувство. — Чувствую определённую ответственность.              Смотреть в глаза, в зрачках которых чуть ли не сердечки блещут, чертовски приятно и не от больших высоких чувств — это очередной человек, который не устоял и поддался чарам, который купился на улыбку, игнорируя честное «это не больше, чем секс». Это забавно. Веселит. Хёнджин бы и список вести начал, вписывая тех многочисленных людей, решивших, что они — по-настоящему особенные и достойны большего, надеятся на большее, но он же не до конца аморален. Нет. А ещё рука устаёт вести список тех, с кем переспал за долгие-то годы жизни; и «переспал» подходит тоже, потому что Хёнджин уже убедился: после настолько близкого знакомства с ним не влюбиться невозможно, и кого-то эта любовь отпускает быстрее, кого-то, кажется, не отпускает вовсе.              Всё та же Миён — сколько девочке ни говори, что серьёзного на её счёт не планируешь и планировать не собираешься, в глупой очаровательной головушке ничего надолго не задерживается — у Хёнджина уже язык устал, всё ведётся на свои наивные чувства, готовая прыгнуть в кровать в любой момент, только бы её пальцем поманил.              Хёнджин не блуждает — важно и расслабленно прогуливается в лабиринте любви, оставляя за собой след из разбитых сердец и надежд. Известный своим учтивым поведением и пленительным шармом, он искусно создаёт романтические чары, даже не стараясь — всё, под влиянием его очарования, люди делают сами.              Тем не менее, даже самый опытный, прожжённый, непостоянный многолюб не застрахован от преобразующей силы любви. Хёнджин уверенно скрывал признание потенциалов подлинной привязанности и эмоциональной глубины, предпочитая задвигать их как можно дальше за отсутствием необходимости, практической пользы.              — Потому что пытались затрахать меня до смерти? — встряхнув головой и состроив невинный взгляд, нарочито простодушно уточняет Феликс.              — Не думал, что ты настолько слабенький, — цокает мужчина.              Феликс был бы не против извинений — любых, даже самых скромных и коротких, просто чтобы почувствовать, что имеет значение и с ним считаются, что он не какая-то вещь, которую можно повредить и не проявить к этому малейшего внимания, не говоря уже о сожалении. Но Хёнджин никогда не скажет, что сделал что-то не так. Даже если закрадываются сомнения в собственных действиях, в их правильности. В любом случае правильно то, что он считает правильным — разве не лучший девиз, чтобы идти с высоко поднятой головой и гордым взглядом по жизни? У Хёнджина высокий статус, он среди тех, кто находится в верху социально-экономической иерархии, и чувствует себя отлично. У него есть все присущие человеку высокого влияния качества: те же самодостаточность, гордость и здоровый эгоизм. Он чувствует себя обязанным быть главным и возвышаться над теми, кто ниже статусом, потому что это жизнь и он заслуживает, как-никак, а под его началом полноценная крупная компания, исходящие от неё дочерние и под сотню артистов — он должен выглядеть и быть, верить, что бесконечно могуществен и уважаем. Начнёт делать всем и каждому исключения, без какой-то масштабной обоснованной причины извиняться — оглянуться не успеет, как полетит непоколебимый безупречный образ.              — А я изначально не давал намёков, что какой-то особо выносливый, — парирует Феликс. — Я буквально говорил, что больше не могу.              — Я прочитал в твоих глазах обратное твоим словам, — уверенно заявляет объективно абсурдную вещь мужчина, но с таким лицом и соответствующим тоном, что, скажи он, мол, земля плоская, сразу же начнёшь искать аргументы в духе «да, что-то мы стоим и не падаем с шара». — Каждый раз.              Но Феликс одаривает мужчину скептическим, отчасти наполненным глубокой обидой взглядом.              — Мне кажется, Вам пора носить очки не только, когда разбираетесь вечерами с документами.              — Я всё это время делаю тебе поблажку, учитывая, что ты упал и ударился головой, — услужливо поясняет Хёнджин, отчасти уколовшись упоминанием очков — не сказать, что возраст даёт о себе знать, но некоторые вещи, раньше казавшиеся нелепыми, понемногу обретают смысл. — И я же смог без диоптрий разглядеть, скажем, к примеру, то, что ты выступил отлично и выглядел великолепно.              — А я-то думал, Вы меня линчуете за испорченный перформанс, — дёргает бровями Феликс, решая брать от этого снисхождения всё, что оно пока предлагает.              Он не ожидал, что Хёнджин видел это выступление, он не видел мужчину в зале среди зрителей или где-то за кулисами, возможно, это и стало залогом именно хорошего исполнения, ведь знай он, что находится под чуткой слежкой холодной пары глаз, едва ли смог раскрыться так же, как сделал это, работая на запись и аудиторию.              У Феликса мурашки пробежались от мысли, что за ним действительно наблюдал Хёнджин, а он сам ни слухом ни духом.              Мужчина красноречиво тяжело вздыхает, поджимает губы и прокашливается.              — Ты меня совсем извергом считаешь? — после небольшой паузы с нотками драмы изрекает Хёнджин.              Не то, чтобы его это задевало — как-то жил, плюя на чужое мнение, и прекращать не собирался, но оставалось стойкое ощущение в голове — непорядок. Что-то идёт не так.              — Конечно нет! — нарочито эмоционально отрицает Феликс, вновь включая этот наивно-глуповатый образ. — Всего лишь тридцать кругов по стадиону или недельку поголодал бы.              — Да когда такое было? — недовольно возмущается мужчина, уверенный, что конкретно его совесть чиста кристально.              — Айдолы из одной компании друг от друга не изолированы наглухо, — настаивает Феликс, скрещивая руки на груди и забираясь повыше на подушку.              — Вопросы к продюсерам и менеджерам, — отмахивается Хёнджин, поскольку не его же руками приговоры осуществлялись, не им зачастую назначались, — и к тем, кто злонамеренно нарушает правила подписанных договоров.              — То есть, стоило сходить парню один раз на свидание, и он две недели вынужден питаться исключительно брокколи, которую ненавидит? — Феликс вскидывает бровь. — Или когда…              — Почувствовал момент и силу, решил мне показывать, что в моей компании не так? — с заметным раздражением в голосе задаёт риторический вопрос мужчина. — В следующий раз принимаю в формате текстового документа на электронную почту и расписано по пунктам, с приписками-предложениями, как, на твой нескромный взгляд, усовершенствовать систему.              — Мне кажется, господин Хван, я своей компанией отвлекаю вас от важных директорских дел.              — Учись принимать комплименты и быть благодарным за хорошее отношение, — поднимаясь, советует, но приказным тоном, Хёнджин. — У меня нервы не стальные.              — Учту.              Мужчина окидывает лежащего на кровати парня взглядом, поправляя пиджак, и переводит его на чужие цветы в вазе.              — Не дай розам завянуть, — последнее, что говорит Хёнджин, прежде чем покинуть палату.              Феликс вздыхает: никакой вежливости, никакого видимого и ощутимого сочувствия.