Straight to Heaven

      День начался бодро и нервно, после наполненных волнением тренировок, прогонов хореографии наступило привычное для любого айдола, вызывающее ощущение некоторой стабильности, посещение салона: волосы были тщательно вымыты ароматным шампунем, высушены, обработаны муссом и снова подсушены, а после того, как база подготовлена, ловкими опытными руками, а оттого и за короткий срок, была сделана укладка с использованием фена, утюжка, а после закреплена воском, чтобы волосы не пострадали ни от порывов ветра на улице, ни от тряски головой во время выступления.              Феликс в который раз завидует тому, как Джисон на пару с Сынмином отсыпались, пока над ними кружили парикмахеры, проделывая все эти замысловатые махинации, сам он глаза сомкнуть только на пару часов ночью смог. С Хёнджином нормально не отоспаться, мужчину ведь абсолютно не волнует, на носу выступление, и следовало бы оставить айдола в покое, чтобы тот смог выполнить свою работу в полной мере.              Феликс сгорает от злости на Хёнджина, на ситуацию и на самого себя. Потому что злиться — не отчаиваться, всё равно праведный гнев долго поддерживать ему не удаётся, но хотя бы оттянет момент, когда снова всё вокруг начнёт казаться тяжёлым унизительным бременем.              Он снова загнал себя в то невыгодное положение, из которого почти сбежал.              Почему бы не плюнуть? Хёнджин всеми силами показывает, что не держится за него, так что можно же эгоистично махнуть и пусть кто угодно другой разбирается? Хоть тот же Чонин…              Вообще, стоит ли жертвовать собой ради кого-то? И речь не о вопросах «жизни и смерти», тут бы Феликс уверенно выбрал себя, вероятно, выбрал себя. Коленки бы подогнулись, чтобы пожертвовать собой и лишиться жизни — с кем не бывает? На словах все герои, а на деле? Но вот жертвовать собственным благополучием или комфортом, чтобы другие чувствовали себя лучше, чтобы кому-то не пришлось проходить то, через что пришлось или всё ещё приходится тебе, имеет ли это бесполезное благородство смысл?              Есть люди-альтруисты — странные безумно, но удобные, они уверены, что обязаны стараться ради кого-то, хотят видеть людей вокруг себя настолько счастливыми, насколько это возможно, а ведь немногие ради этого готовы пренебрегать собой и собственными интересами. Может, от природы они такие или пришли к этому, есть у них что терять и чем дорожить или нет — чёрт его знает, но такие люди существуют. И Феликс точно не из их числа.              Он отчётливо чувствует, что больше склонен к эгоизму, к личному интересу, чем к состраданию и глобальному самопожертвованию, предпочитает не работать, не делать ничего себе в ущерб. Однако реальность иная. Он всё ещё продолжает топить себя в ситуации, явно наносящей и физический, и психологический дискомфорт, если не сразу урон. Зачем? Феликс и сам не понимает, просто делает это, потому что выгораживает не всех и каждого, а только тех, с кем достаточно близок.              Синдром «белого рыцаря»? «Спасателя»?       Нет.       Не испытывает он безудержного желания спасать окружающих, навязывать свою заботу, помощь или опеку, как и гипертрофированное желание чувствовать себя нужным не проявляется. Просто… Феликс уверен, что ему, по меньшей мере, гордо вздёрнув голову и расправив плечи для уверенности, — нормально, а вот малышу Чонину как будет — он не знает. Догадывается, опасения берут не самые хорошие. Феликс знает Хёнджина, теперь уже знает, но всё равно этот мужчина каждый раз умудряется удивить, чаще, разумеется, неприятно, так что толкать к этому ублюдку того, за кого чувствует ответственность, к кому испытывает ситуацию сродни родственной — как к младшему брату, Феликс не собирается. Выбирая между собой и парнями, всё же он приходит к выводу, что он с Хваном «сработался», в принципе терпимо.              В конце концов, самопожертвование можно воспринимать как прекрасный поступок, акт мужества, всеобъемлющей доброты или любви, оно иной раз может принести ощущение, будто хорошее дело делаешь. Но после, если пелена этого надуманного смысла и целей, оправдывавших жертвенность, рассеется, останется лишь чувство потери и сожаления, которые Феликс не хочет переживать. Он ненавидит сожалеть о потраченном времени, усилиях, вспоминать то, через что приходилось проходить. Поэтому он неизменно задаётся вопросом: а не послать ли всё? Пусть разбирается кто-то другой, он сделал всё, что мог. И следом порочный круг замыкается — как он толкнёт на это Джисона, Сынмина и, тем более, Чонина? Последний даже не понимает, когда его лапают!              Глупо, очень глупо. Но Феликс после примерки гардероба снова уехал с Хёнджином, никому из ребят ничего не объясняя, хотя все же всё, кажется, знают. Вообще все. Феликсу кажется, кто бы на него ни посмотрел — каждый знает всё и даже больше, самые грязные подробности.              После ночного секс-марафона, еле волоча тело и бренное существование, следующим днём Феликс поехал на тренировку, последнюю репетицию перед живым выступлением в рамках нового камбэка, а после изнурительных прогонов менеджер снова отвёз его к тому, из-за кого сил даже на улыбку не оставалось.              Неудивительно, что сегодня все нервничали: визажисты подмечали бледность и нездоровый цвет лица, стилисты — лёгкий тремор, любой встречающийся стафф — панические дёрганья от каждого звука — упали на пол плечики или дверь громко захлопнулась, а участники, напряжённо поправлявшие аппаратуру, которая словно покоя не давала, плотно сидя к телу, — вовсе не были уверены, может ли Феликс выступать.              Визажисты привели в порядок — ни следа утомления, парикмахеры стильно уложили волосы, стилисты приодели, и вот он — айдол, готовый покорять сцену и сердца фанатов, а как улыбнётся, всё, считай, успех обеспечен.              Полетела первая неделя промоушена.              За кулисами сцены Inkigayo было оживлённо. Красивые люди в красивой одежде то и дело попадались на глаза, но ещё больше — рабочего стаффа, сновавшего по коридорам, заглядывающего в комнаты ожидания; и всем группа кланялась иной без разбору — элементарная вежливость и нервозность.              С пользой тратя время до начала предзаписи, было снято несколько видеороликов, бесчисленное количество селфи теми, кто хотел, а это Джисон и Чонин, потому что остальные двое парней поставили в приоритет сон. Повезло, что предзапись была назначена не в самое паршивое время, всего лишь двенадцать вечера — даже не два часа ночи, как было в самое первое появление на шоу, но утомительный день, позднее время всё равно брали своё.              Разумеется, в обязательном порядке была сделана серия фотографий на культовой лестнице во всевозможных позах, несмотря на то, что в соцсети выйдет всего пара наиболее удачных снимков, а остальное останется на память, пока не подвинули следующие желающие устроить фотосессию на легендарном фоне. Казалось бы, обычная лестница, посредственнее снимков и не придумать, но айдолы, позировавшие на ней, неизменно вывозили на себе, ведь… правильно ли ты выбрал профессию всей жизни, если не сможешь своей персоной сделать примечательные снимки на невыразительном фоне? Феликс знал эту группу, занявшую их место на ступенях, — «Twenty», уверенно державшиеся на сцене пять девушек, собственно, в двадцать и дебютировавшие; и шутки про то, что за три года название уже потеряло актуальность, и чем дальше — тем ещё её меньше, были безобидной классикой, на которую каждая в своей манере, не теряя энтузиазма, отвечала, что «двадцать — это внутреннее состояние» и в сорок будут «силы и рвение молодой двадцатилетней девушки».              Постепенно обычная лестница стала легендой, потому что к ней прикоснулись легенды, да и продолжают прикасаться, поэтому все четверо под руководством менеджера решили вернуться в комнату ожидания и не толпиться в коридоре, куда подошла ещё одна группа, своей численностью ну точно способная занять от первой до последней ступеньки; большие группы в принципе головная боль — каждому надо поклониться, а сонбэ, так уж получается, в них подавляющее количество.              Или, вернее, боль в напряжённой спине, а у Феликса ещё и в пояснице.              — Кому-нибудь нужно выйти? — Бан Чан погромче спросил, чтобы каждый оторвался от своего телефона. — У вас скоро выход, решите, кому что надо, запишетесь, выступите на ура и потом перекусите.              — А если будет не на ура? — непозитивно интересуется Джисон и тут же получает толчок от Сынмина. — Я чувствую высоту этой планки. А высоты я боюсь. Большой высоты, а…              — Кончай нервничать, всего лишь предзапись, — цокает языком Сынмин. — Лучше сходи со мной в кафетерий.              — Ты пытался отжиматься пару минут назад, а говоришь мне про какие-то нервы, — фыркает Джисон. — Кафетерий для меня умер, когда из ассортимента вышли те самые сэндвичи.              — Я поддерживаю тело в тонусе, — настаивает Сынмин и закидывает ногу на ногу, скрещивает руки на груди. — И что-то не помню, когда ты успел стать таким большим фанатом этих сэндвичей, они где-то года два уже встречаются.              — Видимо, кто-то всё-таки отравился, — весело предполагает Чонин, — я знал, что комбинация ингредиентов однажды доведёт.              — Я слышал, некоторые стремились на Inkigayo только из-за них, — стонет Джисон, вытягивая ноги и чуть съезжая со стула.              — Я бы подколол, типа, хочешь какой-нибудь симпатяжке сунуть номерок под плёнку, но ты явно из тех, кто ради еды, а не флирта, — теперь уже ответный толчок прилетает Сынмину.              Inkigayo-сэндвич…              Некоторые считают, что этот сэндвич — это эквивалент признания в любви, безусловно, специфическое удовольствие на любителя: клубничный джем, яично-картофельный салат, капуста и хлеб — странное сочетание, но, тем не менее, большинство отзывались положительно, а кто-то и вовсе всю жизнь бы сидел на этих сэндвичах и не жаловался, так что Джисона до сих пор не отпускает исчезновение легендарной закуски. Канул сэндвич в прошлое и, сколько ни посещай здание радиовещательной компании, всё не спешит возвращаться.              Ещё в дебют, когда в самый первый раз Джисон оказался на этом музыкальном шоу, похода в кафетерий ждал больше, чем выхода на сцену. Но разочарование настигло жёстко и резко, а теплящаяся надежда, что однажды сэндвичи вернутся, не покидает до сих пор.              — Если мне интересно познакомиться с кем-то, то я просто подойду, — настаивает Джисон, — не зря практиковался в общении.              — Так понимаю, все остаются в комнате, — подытоживает менеджер, оглядывая парней и доставая из кармана вибрирующий телефон. — Никуда не разбегаемся.              — Ещё б я забегал, — ухмыляется Джисон, смотря в спину покидающего комнату мужчины, — не планирую тратить силы на что-то кроме выступления.              — Вы же понимаете, что капуста, яйца, картофель и сладкий джем несовместимы? — после неотрывного взгляда, направленного в стену продолжительное время, оживает Феликс. — Мы это поняли, когда Джисон в тот четверг пытался приготовить ужин. Это почти два одинаковых гастрономических преступления.              — Или катастрофы… Тут как с нашим концептом, — хмыкает Чонин, — либо любят, либо ненавидят. Специфическая штука, до сих пор покоя не даёт… не понимаю.              — Ты про сэндвич или наш камбэк?              — Про оба.              — Да и больше этот перекус не такой эксклюзивный, — вздыхает Джисон, начиная пересматривать приоритеты, игнорируя недовольство своими кулинарными навыками — первыми шажками по кухне, за которые следовало бы похвалить, — когда все, кому не лень, могут сделать себе дома самопальный вариант.              — Я больше скажу, — решает надавить на больное Феликс, — он теперь никакой — несуществующий, остаётся только пойти и приобрести рисовое буррито или юбучобап.              — Я уже хочу отсняться и поесть, — вздыхает Джисон, скрещивая руки на груди.              — Куда в тебя вмещается, хён? — с искренним интересом спрашивает Чонин, которого всегда интересовал этот вопрос.              — В щёки, — беззлобно отшучивается Сынмин.              — Я только с диеты, — закатывает глаза Джисон, решая в ближайшие несколько минут игнорировать существование Сынмина как таковое, — мне нужно что-то есть, чтобы функционировать, читмил, блин. Ликс-а, — тянет Джисон, и не ожидавший, что его окликнут, Феликс вздрагивает, поворачиваясь на голос, — тебе бы тоже не помешало поесть нормально.              — Я в порядке, — хмурится Феликс, стараясь звучать твёрдо, — в любом случае, мне нужно держать себя в форме.              — Тебе кто-то что-то сказал? — издалека начинает Джисон, ловя короткое удивление на лице парня. — Не слушай никого, ты прекрасно выглядишь.              — Поддерживаю, — оживляется Чонин.              — Редкий случай, когда согласен с Джисоном, — приподняв руку, чтобы обратить на себя внимание, сказал Сынмин.              Феликс от такой поддержки даже расплакаться готов, были бы силы и не было бы сценического макияжа — не стоит портить чужие усилия, тем более, что на сцену скоро. Всё уже началось, осталось дождаться своей очереди и это так волнительно, словно в первый раз выступают, а не в н-ный.              — Меня зеркальные поверхности не забанили, — издаёт сдавленный смешок Феликс, — и диетолог, к слову, тоже. Единственный чёрный список, в который я мечтаю попасть.              — Будь я юристом, засудил бы зеркала за буллинг, — мечтательным тоном заверяет Чонин. — И диетолога тоже, она сказала, что у меня лицо слишком круглое. А я читал, что это какая-то типа естественная детская припухлость!              — Ну, мои щёки тоже её не устроили, — пожимает плечами Джисон. — Никогда не устраивали и не устроят…              Тогда это казалось чем-то ужасно обидным — ну есть и есть, у всех щёки есть, и кто-то даже считает это милым, а ему то в компании, то по науськиванию той же компании диетолог: «Убери».              Куда? Втянуть? Комки Биша вырезать? И так на мелкую пластику намекали, подорвав самооценку. Ненавязчиво, тихонько и мягко, сглаживая и подбирая слова, но всё же!              — Она сказала, что мне надо скинуть три килограмма, — поддерживает общее негодование Сынмин, кривясь. До сих пор на эту женщину бальзаковского возраста, не отличающуюся чувством такта, обиду таит за резкие выражения.              — Тогда давайте хорошо постараемся на шоу, а потом, как будет свободное время, начеркаем коллективный иск, — шутливо предлагает Феликс, явно приободряя парней.              Даже атмосфера стала легче.              Но Феликс нервничал. Джисон, Сынмин и Чонин — нервничали. Просто по-разному, и каждый как мог справлялся со стрессом: телефоны, бесполезные разговорчики друг с другом, с менеджером, с работниками и, конечно, небольшая физическая активность. Обычно они были довольно расслабленными перед выступлениями, предзаписями тем более — могут достигать до пяти раз, уж что-то да выйдет нормальное, но сегодня всё было по-другому.              Это не их дебют в индустрии, не первое музыкальное шоу; они привыкли находиться под объективами камер, привыкли к съёмкам и изобилию стаффа, к выступлениям перед людьми, к встречам с другими артистами большей или меньшей популярности, они уже попали в число достаточно популярных и пользующихся успехом айдолов, осталось закрепиться на этой позиции.              Но выступать на музыкальном шоу — это большое дело, как и концерты, происходит перед живыми людьми. Каждое выступление — это маленький шаг вперёд, каждая толпа немного больше и громче предыдущей, каждое место и шоу популярнее, декорации и эффекты дороже, каждый раз платят немного больше. Но когда сам не до конца уверен в том, что делаешь, под прицелом камер, в окружении суетящихся и поправляющих макияж, одежду, оборудование сотрудников, перед публикой, которая увидит каждый неверный шаг, каждую ошибку и мелочь, всё немного сложнее.              Новая волна напряжения не заставила себя ждать — пора выходить, пора покидать стены тесной комнаты ожидания.              Откуда такое волнение, если это не первое их выступление на сцене, не первый опыт, а в шкуре айдола каждый провёл минимум год? Концепт. Сомнительный, интригующий возможной реакцией, потому что реакция на выпущенный клип уже была неоднозначная: пошло по нарастающей, начиная с концепт-фото градус провокационных, свежих, но спорных моментов начал подниматься. Действительно, как с сэндвичем вышло, Чонин ловко подметил.              Одежда пускай и была чем-то, в чём определённо можно было танцевать, комфортно двигаться — вот те извращённые мини для девушек-айдолов, где под мини идут мини-защитные шорты, требующие ещё одной защиты, — это некомфортно, а кожаная обтягивающая одежда — это сексуальная к-поп классика.              — По головке не погладит никто за проё… — Джисон ловит нахмуренный персонально для него взгляд менеджера, ловко вычленившего из речи подопечного ругательство — на опыте. — За… Чем вообще заменить? Такое исчерпывающее слово!              Когда материшься, порой само выскальзывает, контролировать себя проблемно, но необходимо — айдол же, медийная персона, кучи камер направлены и ловят каждый этот самый не озвученный «проёб», а у стен появляются уши.              — За неудачу? — поправляя наушник, предлагает Сынмин, ободряюще хлопая Феликса по спине. — Не дави морально, сейчас разок отрепетировали, нормально же было.              — Не передаёт эмоций, — фыркает Джисон. — Почему выглядит так, словно только мы с Феликсом волнуемся?              Джисон начинает обмахивать лицо ладонями, поглядывая на каких-то подозрительно спокойных Сынмина и Чонина. Феликс, к слову, тоже был спокойным, на вид — невозмутимый, но больше как от усталости, потому что, смой всю косметику и убери рабочее выражение лица — под ним скрывается амбассадор вселенской усталости, лишь изредка волнение выдавали нервные попытки зацепиться за одежду, что-то поправить, хотя всё было поправлено уже десятки раз и доведено до максимального удобства.              — Потому что я в себе уверен, — заявляет Сынмин, направляя большой палец в свою грудь. — А вы берите пример. Мы все надрывались, так что всё будет отлично, всего лишь запись. Камон, вдохнули-выдохнули, как вас господин Ким учил?              — Кроме тебя, кажется, сеансы психолога никто не посещает, — с сомнением отвечает Чонин, решая умолчать о том, как сосед, с которым приходилось делить комнату, весь мозг за утро вынес своими «а что, если…» и «а вдруг…», хотя сейчас так громко заливает о какой-то «уверенности». Ну актёрище.              — И вы видите, что упускаете.              Всё затихает, но зал моментально, стоило появиться группе на сцене, наполняется восторженными криками. Прожекторы и софиты заливают сцену бело-фиолетовым светом, за спиной гигантский абстрактный цифровой фон в постоянном движении и гигантская надпись «Temptation» в честь названия альбома.              Дыхание выравнивается, и раздаётся музыка, утягивая за собой в танец; под размеренный метроном в наушниках каждый мембер, включив в себе уверенного артиста, делают первые вступительные движения хореографии; Феликс произносит первую фразу из текста заглавной песни.              Тело наполняет трепет, точно как зал — крики и визг.              Сменились выражения на лицах, движения приобрели достаточную уверенность, изменилась и сама атмосфера — словно врождённая способность привлекать внимание заставляет зрителей заворожённо приковаться взглядами к происходящему на освещённой сцене.              Пока всё идёт нормально, начали лучше, чем ожидалось.              Феликсу чертовски интересно посмотреть, как там ребята, хоть одним глазком глянуть, повернуться, чтобы удостовериться, но он не может позволить себе сфокусироваться даже на том, чтобы различать голоса и то, насколько стабильно идёт вокал, потому что должен следить за собой. Он должен всё сделать идеально, в лучшем виде, чтобы никого не подвести, и что-то ему подсказывает, что так думает не он один, значит, и причин для беспокойства нет.              Да, каждый сейчас сосредоточен на выступлении, на том, чтобы преподнести себя в лучшем виде, достойно исполнить свои партии и станцевать, сыграть эмоциями так, чтобы личный фанкам набрал как можно больше просмотров. Ответственный, привычный подход.              Феликсу нравится кроп-топ, который сейчас на нём: рукава и немного горловины — вроде мелкой тёмной терракотовой сетки, а грудь до половины живота, чуть выше пупка, прикрывает тёмная, уже больше серого оттенка джинса с лёгкими потёртостями; вот только то, как сетка елозит по рукам, а этот самый топ постоянно приподнимается, вызывает слабое раздражение, отвлекает.              У Джисона это простое чёрное боди на высокой посадке, открывающее бока и уходящее вниз, под свободные оверсайз, искусственно потрёпанные джинсы с изобилием дыр и разноразмерных люверсов, так что все единогласно, ещё как только увидели эту штуку на парне, уверились, что им ещё повезло, но вот Джисон не понял всеобщего негодования и заявил, что ему вполне удобно в боди, никуда не впивается, ничего не натирает.              У Сынмина более комфортный верх — подобие свободной водолазки без рукавов, прилегающей к телу в местах, где по ней пущены ленты чёрной портупеи, но менее удобные кожаные штаны.              Чонину же все единодушно решили, не то на правах младшего, не то на правах обладателя крашеных в два контрастных цвета, уже выделяющихся ярким акцентом, волос, выдали полноценную водолазку, джинсовую жилетку и шорты под стать, открывающие гладкие икры и колени парня. Правда, Чонин бы поспорил — жилетка хоть и выглядела чертовски стильно, у него к ней та же любовь, что и у Сынмина к берету, но вот развевалась от активных движений и норовила сползти то с одного плеча, то с другого, а поправлять было запрещено — непрофессионально.              В целом общая цветовая гамма из серого, коричневых оттенков хаки и вечно актуального чёрного была выдержана, а костюмы определённо сочетались, дополняя единую картинку, выделяясь на фоне одетых в однотонные чёрные костюмы бэк-танцоров, и создавали стильную симфонию. Общей бедой мелкого калибра были цепляющиеся за волосы браслеты и разлетающиеся, закреплённые на разных частях тела, в том числе ногах, украшения. Концепт бросал вызов гендерным стереотипам и скромностью, минимализмом не славился.              Феликс ловит себя на мысли, что сейчас, в очередной раз активно подняв руки, этот топ вновь подскочил и простора фантазии не оставил окончательно, а вот люди почему-то оглушительно оживились. Он отчасти замечает всё: и блестящие капли пота на шеях мемберов, выкладывавшихся по привычке на всю, и тёмные родимые пятнышки на непредназначенных для всеобщего обозрения участках кожи, которые милосердно сотрутся с экранной записи ярким студийным освещением. Ему следует сосредоточиться на себе, но мысли ускользают, а во время чужой партии немного переключить внимание на что-то бесполезное — спасение, короткая передышка, как в моменты медленных движений вдохнуть воздуха и чуть отдохнуть.              Феликс вновь следит за выражением лица, за партиями. Нужно то, нужно это, а всё вокруг сияет — свет действительно яркий, порой мигает, порой по сцене бегут цветные лучи и крупные круги от прожекторов, добавляя эффектности. Неудивительно, что среди айдолов нет эпилептиков — их бы убили эти вспышки.              Под кожей гудят и оживляют биты, а атмосфера отвязанной лёгкости в энергичные моменты хореографии — адреналиново-эндорфиновый коктейль, которым несёт от каждого из четверых парней на сцене — ощутимо почти на физическом уровне.              И люди это чувствуют. Находясь в зале, так далеко, они определённо впечатлены. Это добивает.              Это всё кажется волшебным. Сама атмосфера чего-то столь волнующего пронизывает насквозь, вызывая непроизвольную улыбку; тело движется на автопилоте, выдавая лучшую версию бесконечно отрабатываемых движений.              Феликс замирает на несколько секунд в ожидании следующего этапа хореографии, выдыхает так тихо и незаметно, как только может, оставаясь с лёгкой улыбкой на лице. Ритм замедляется, движения становятся тягучими, чёртовы плавные, изящные покачивания бёдрами, касания к себе и стоящим рядом участникам группы, и при этом спокойным и низким голосом чеканятся заученные и репетируемые до сумерек строчки с явным подтекстом.              Когда в тексте поётся про адреналин и катания — явно не про поездку на машине речь, а угрозам «свести с ума кончиком языка» красноречия не занимать; «обними моё тело» — самая безобидная строчка на фоне остальных. Послание в песне громкое и ясное: между строчками о самовосхвалении явно проскальзывают фантазии о пылающей ночи. Конечно, фанаты с крайним восторгом и одобрением это восприняли, отчасти сыграл фактор, что исполняет подобное мужская группа, а не женская, но всё же в воздухе повис оставляющий двоякое послевкусие факт — негатива выплеснулось неожиданно мало.              Песни, наполненные сексуальными намёками, не являются чем-то новым для индустрии, главное — не смешивать их с чрезмерно откровенными нарядами и развратной хореографией. Хореография относительно мягкая, а костюмы всё же держат марку причастности к приличному обществу, так что сексуальная объективация шла не полным ходом, позволяя участникам немного выдохнуть.              Выступление проходило гладко и близилось к завершению. Феликс до последнего выкладывался на максимум, надеясь, что всё действительно так хорошо, каким кажется, и наслаждался выкриками толпы, попытками подпевать, которые утомлённый мозг не улавливал до конца. Он позволил песне и хореографии завладеть им, его тело чувственно двигалось в такт музыке, а дыхание чудом держалось стабильно, чтобы вставлять свои непродолжительные реплики. Хореография была определённо сложнее, но не энергичнее тех, с которыми доводилось выступать, поэтому у Феликса было время немного подумать о выражении лица во время выступления. Он заставляет выглядеть себя легко, ненавязчиво играть эмоциями, несмотря на то, что голова уже кружится от резких движений, от громкой музыки или духоты — он без понятия, но понимает, что всё, что бы ни последовало, оно после, сейчас главное — достойно завершить выступление.              И когда всё в один момент, показавшийся Феликсу слишком резким — оборванным, затихает: музыка прекратилась, а финал хореографии был завершён статичными позами, выступление явно не оставило зал равнодушным. И эти крики поддержки, с какими одинаково начала и закончила группа, удивительно громкие. Кто-то в толпе, несомненно, орал во всё горло, что уже на записи будет не так заметно и впечатляюще, но душу греет.              Феликс, наконец, оглядывает мемберов, понимая, что не один он заканчивал с трудом, не у одного него выступила испарина и чуть покраснело лицо.              В короткое общение с фанатами, пару комментариев, а после, спускаясь со сцены, возвращаясь за кулисы, умирая от желания присесть и выхлебать целую бутылку воды за раз и на одном дыхании, Феликсу кажется, что окружающие звуки доносятся как сквозь толщу воды.              — Думаю, мы были шикарны, — благоговейно выпаливает Джисон, цепляясь за Феликса, устало наваливаясь.              И каждый из парней не может не согласиться, тем более, когда так восхищённо хвалят работники, видевшие выступление, и, как главный фанат, менеджер, кажется, кричавший чуть ли не громче девушек в толпе.              Феликс хочет согласиться, но чувствует волну тошноты, неприятную и заставляющую закрыть рот и стиснуть губы. Потом выскажется.              Все что-то оживлённо, насколько хватает сбитого дыхания, восстанавливавшегося крайне медленно, обсуждают, но Феликс словно не слышит — голоса громкие, взбудораженные и отчётливые, но ни слова разобрать не может, как на каком-то новом языке говорят, непонятной помеси всех возможных, да ещё и слух, как ни напрягает, не удаётся сфокусироваться.              Феликс чувствует, что теперь присесть — действительно необходимо.              — Всё в порядке?              Это всё? Ненадолго хватило.              Парень не понимает, кто к нему обращается, упёршись взглядом в пол, продолжая идти и тяжело дышать. Его настигло истощение? Переутомился? Он потерял счёт времени, а также ощущение пространства вокруг, но в голове противно щёлкает тихий метроном, хотя наушники давно сняты, а песня закончена.              Это даже хорошо, что Джисон навалился, сейчас Феликс чувствует не как влажная от пота одежда мерзко липнет к телу, а как идти становится тяжелее — словно ноги вот-вот норовят подкоситься, так что парень, липнувший не хуже топа, очень кстати: Джисон не позволяет свалиться на пол, неуклюже в панике подхватывая начавшего оседать Феликса.              Хватит. Этого было достаточно. Наконец-то он отдохнёт.