Straight to Heaven

      В к-поп множество стратегий возвращения, в этой сфере конкуренция своего рода присутствует даже в том, как вкидывать в сеть спойлеры, подогревая интерес к грядущему камбэку.              Помимо классических расписаний, тизеров, фотосессий, коротких бэкстейджей и буквальных объявлений, можно действовать креативнее: оставлять намёки в подписях к фотографиям в инстаграм, позволить мемберам игриво комментировать посты друг друга, используя отсылки на грядущий камбэк, намекнуть во время трансляции, используя двусмысленные фразочки, хитро улыбаясь и всем своим видом давая понять, что что-то грядёт, аккуратно «спалить» кусочек песни, мелодию или хореографию, а когда и в качестве фишки, на одном из последних выступлений со старой хореографией чуть изменить её часть, делая отсылку и заставляя фанатов гадать, что же всё это значит. Это весёлая игра: фанатам нравится поломать голову, с замиранием сердца собирать всё новые и новые факты, искрясь нетерпением, а компания в очередной раз привлекает аудиторию небольшими приятными моментами, вызывая больший интерес.             Феликсу нравится наблюдать за этим с позиции айдола, когда он знает, что всё это — не более чем странные медиаигры, к которым подтолкнули «сверху», а фанаты пищат в комментариях, отшучиваются, мол, Сынмин напел странный мотив и тут же спохватился, а Чонин-а, милый и неаккуратный, случайно сунулся в эфир, светанув из-под капюшона двухцветными волосами. Последняя трансляция, проведённая в промежутке между опубликованными тизер-фотографиями и буквально за пару дней до выпуска официального трейлера к музыкальному видео, стала финальным шагом, вызвала всплеск эмоций. Феликс и сам, сменой волос, возвращением в чёрный, что любовно прозвали «BackInVogue», мол, чёрный всегда в моде и к лицу всем, а Феликсу в особенности, вызвал особый интерес и максимальные подозрения в камбэке.              Потому что цвет волос — самый очевидный признак возвращения или то, как айдол их старательно прячет, за исключением выстрелов в пустоту — когда в долгих перерывах некоторые айдолы, числящиеся на достаточно свободных условиях в своих компаниях, периодически любят освежить образ сменой цвета. Правда, на это указывают и многие другие моменты, например, те же самые стратегии продвижения, включающие в себя внезапный поток постов в социальных сетях, поскольку компания хочет, чтобы фанаты помнили, что группа жива, частое появление в здании компании, работа в ней до поздних суток, но смена цвета волос всё же специфический маркер, присущий миру к-поп.              Зная, что происходит, зная, что получается, читать фанатские догадки и теории не менее приятно, чем работать над долгожданным возвращением. Иногда Феликс действительно боялся, что о них, несмотря на сомнительное продвижение от компании, забудут, но теперь это в прошлом — сейчас за их продвижение взялись по-настоящему. Это приятно. Приятно и то, какой ощутимый результат это даёт, восторженные фанатские отзывы, пожелания и нетерпение, потому что брошенные в голодную толпу тизеры были с аппетитом жадно проглочены, откровенные намёки о усердной работе неизменно распаляли.              Феликс чувствует, что он сделал достаточно, сделал слишком много и хочет поскорее появиться на сцене в новом образе, с новой хореографией и действительно шикарной песней; плотное расписание забито и не терпится выступить в рамках многообещающего камбэка. Музыкальные шоу, фестивали, серия концертов по Азии и Европе. Планы построены амбициозные: первый зарубежный тур с момента дебюта, с апреля по август группа будет останавливаться в таких городах, как Токио, Тайбэй, Сингапур, Лондон, Париж, Амстердам, Берлин…              Феликс не сконцентрирован на получении наград, он лишь хочет сделать то, к чему так усиленно и долго готовился, обнажить весь этот отработанный и усовершенствованный набор нового себя, что он иной раз сравнивает с острым желанием закрыть зияющий гештальт; он хочет получить поток искреннего восхищения, восхваления, потому что чувствует — достаточно настрадался, достаточно работал и заслуживает любви, внимания от… Он не будет врать себе, не после того, как пришлось спутаться с директором компании, что делает это всё ради фанатов.              Для себя.              Он захотел, честно, не покладая рук, работал и хочет получить соответствующий отклик, плату. Но если его работа кого-то вдохновит, даст какие-то надежды на свет в жизни, да, пожалуй, он будет весьма счастлив. Чонин хочет нести в массы хорошее настроение, Джисон и Сынмин — вдохновлять, Феликс — внимания, а все вместе — зарабатывать и быть известными. Каждый, несомненно, преследует свою цель или несколько целей, о которых совсем уж откровенно, как на духу, не рассказывает другим, даже тем, с кем делит все тяготы и вовлечён в общее дело.              Феликс смотрит на своё прозрачное отражение в стекле и собирается с мыслями, рука непроизвольно тянется вверх, чтобы провести пальцами по покрашенным в чёрный волосам. Непривычно видеть себя с родным цветом. Дожил.              «Ещё раз».              Феликс кивает и втягивает носом воздух. Это «ещё раз» неизменно отсылает к годам стажировки, когда, будучи трейни, требование повторить звучало не менее страшным, чем услышать, что ты вылетаешь. «Ещё раз» — это усталость, это изнеможение, ты готов свалиться или сорвать голос, ты абсолютно замучился, но не имеешь права просить о передышке, пока тебе её не предложат, но и там следовало бы отказаться, показав, как ты вынослив, о самовольной остановке и речи не идёт.              Парень взглядом пробегается по тексту, напечатанному на бумаге, чуть сминает лист, хмурясь, и подходит ближе к поп-фильтру, поправляя наушники. Начиналось всё гораздо увереннее, но понемногу уверенность, как плохо завязанный шарик, начала сдуваться с каждой новой попыткой, потому что с предыдущей что-то было не так. Что-то вполне понятное: недостаточно тянет гласную, не там расставляет акценты и следует сместить, где-то добавить агрессии в голос, а где-то зачитать выразительнее — следить за дикцией во время рэпа непросто. Ещё и взгляд по ту сторону стекла выглядит изрядно утомлённым этими попытками добиться лучшего.              Феликс немного съеживается и чувствует себя неудачником.              Сейчас шла шестая попытка простой строчки. Чертовски простой английской строчки, но она звучала неидеально — несколько раз сам просил перезаписать и получал согласие — значит, и правда хуёво. Феликс не хочет задерживать звукорежиссёра и продюсера, несмотря на то, что последний и сам неплохо задержался: в Штатах не то работал, не то отдыхал, но сам факт — ради записи с человеком, под чьим началом вышло немало хитов последних лет, способным поделиться богатым опытом, под его опытным руководством, запись последнего бисайда, неожиданно добавленного к альбому, как оказалось, не одну неделю откладывалась.              И всё же Феликс чувствует за собой вину перед всеми: ребята в студии ждут своей очереди, этот немолодой продюсер, отчаянно пытавшийся поделиться своим тем самым опытом, не может достучаться, то и дело щуря свои раскосые глаза и хмуря густые брови, придающие весьма приятному в общении мужчине достаточно строгий вид.              Феликс старается. Честно. Всегда старается.              А как иначе?              Лампочка на панели над дверью загорается зелёным.              «Расслабься, выдохни и расслабь горло, станет проще».              Феликс снова кивает и сглатывает.              «Перестань так напряжённо думать, я слышу это даже за стеклом».              Феликс прочищает горло — голос немного хрипит, приближает лицо к поп-фильтру, намереваясь закончить то, с чем минут десять борется. Терпение — то, что так необходимо всем людям. Феликс надеется, что к нему относятся с пониманием, по крайней мере, ребята уже — за спиной звукорежиссёра подбадривают без слов, губами проговаривают, мол, всё в порядке, всё получится, пальцами сердечки показывают, а продюсер вновь сидит расслабленно, но наготове ловить мелочи и править, перезаписывать, надеется только, что не ещё десяток.              Эту злосчастную строчку они должны пройти, записать ещё несколько и закончить. По крайней мере, Феликс будет свободен, если ничего не изменится.              Рука звукорежиссёра лежит на кнопке.              В студии тепло и тихо, светло. Воздух кажется слишком сухим. Чёрные рельефные стены кажутся особенно тесными и немного душными. Феликс хочет выйти из вокальной комнаты, ощутить дуновение кондиционера и простор. Поэтому он должен справиться. Не отчаянно хочет падать перед известным продюсером, получившим «Грэмми», с радостью согласившимся поработать в очередной раз с группой от крупного «НН Entertainment» после нескольких недель обмена электронными письмами и сэмплами.              Профессионализм… Работу следует выполнять быстро, эффективно и качественно.              С губ срываются слова, сердце почти успокоилось — сейчас пульс и на шее почти не отличить от обычного; достаточно быстро, достаточно чётко чеканится слово за словом, эмоционально и ярко. Феликс как в исступлении замирает — последние несколько секунд записи неожиданно словно из памяти вылетели. Но тот самый тактично-придирчивый продюсер одобрительно показал большой палец и сказал, что в этот раз вышло идеально. Звукорежиссёр, изъявивший желание поприсутствовать, заинтересованный в общении с приглашённым знаменитым продюсером, тоже одобрительно помахал рукой. Феликс не знает, что там и как вышло, но, если ему говорят, что можно снимать наушники, выдыхать и вообще выйти из тесной комнатки — он чертовски рад. Кожу благоговейно обдувает прохладой.              — Выпей воды и отдохни, — не отрываясь от экрана монитора, советует продюсер, — вас никто никуда не торопит, и облажаться — не страшно, мы будем продолжать запись, пока вы не сделаете всё как надо. Кто дальше?              Феликс на всё кивает, благодарно-вежливо кивает, слова, призванные помочь расслабиться, не дают должного эффекта, даже наоборот. С небольшого дивана поднимается Сынмин, подбадривающе вскользь коснувшись плеча Феликса, который тут же занимает его место. Мягкий, держащий строгую прямоугольную форму диван с чёрной кожаной обивкой — сейчас для Феликса это самая любимая вещь во всём здании компании.              — Обычно ты не нервничаешь так сильно, — вполголоса подмечает Джисон, методично подталкивая коленом колено друга, — не выспался?              — Скорее, устал, — с сомнением поправляет Чонин, — мы здесь с обеда, а уже вечер.              — Работа такая, — выдыхает Феликс, — вы, ребят, прям молодцы, быстро и чисто.              — Ага, я в бит начал попадать только с седьмого раза, — с самокритичной усмешкой, вспоминая, как начинал запись, говорит Джисон. Лучше первому поиронизировать над собой, чем это сделает кто-то другой, помогает понизить значимость волнующего проёба. — У тебя там хоть быстрая партия, оправдано не вылезал из тон-студии, а я что-то растерялся.              — Ну всё, новое лицо завидел и посыпался, — подтрунивает Феликс, — давно решил к боязни людей вернуться? Даже макнэ нормально с господином Паком сотрудничает, а у тебя паника на лице написана.              Джисон смущённо толкает друга, шипя: «Он же всё слышит». Феликс шутливо извиняется и заваливается на подлокотник, доставая телефон из кармана штанов. Он чувствовал вибрации, поначалу списывал на всевозможные скаченные приложения и соцсети, но в череде пуш-уведомлений внимание привлёк мессенджер. Феликс переменился в лице. От Хёнджина никогда ничего хорошего не сулило: ни слово, ни действие, ни чёртов подарок.              Находясь в здании компании, парень чувствовал себя неплохо, несмотря на то, что неоднократно приходилось сталкиваться с директором в длинных коридорах, но в залитом светом вестибюле, у кулеров, в офисах и студиях… Случайно или нет — чёрт его знает, но вот касания к его различным частям тела — цепкие и обжигающие — весьма намеренные. Но сейчас, когда Хёнджин просит подняться к нему как можно скорее, Феликс чувствует отчётливый дискомфорт. Но не подняться и не покинуть комнату, соврав, что пойдёт выпить воды, он не может.              Феликс нехотя плетётся сначала к кулеру, доставая себе один из последних беленьких пластиковых стаканчиков — пить и правда хотелось, а свой лимонад, заботливо купленный менеджером, он допил, оставшаяся на дне почти бесцветная водичка — безвкусный лёд по большей части.              Смяв стаканчик и выкинув в стоящую рядом небольшую урну, Феликс вспоминает о главном и лезет в карман за кольцом. Если он не на шоу, не ведёт никакой трансляции или не делает фото — можно же не носить? Как будто все те, кто рекламируют самсунги, не используют айфоны, так что Феликс не носит это кольцо регулярно. Принципиально. Его подарил Хёнджин — это ощущалось странно; стоило вспомнить ту ситуацию, когда Хван вынудил согласиться и принять ситуацию, металл словно жечь начинал. Это было слишком неприятное ощущение, раздражающее и смущающее, дорогое ювелирное изделие не только напоминало, но и словно подтверждало, что ситуация завела в безвыходный тупик.       Лифт быстро пролетает этаж за этажом, редкие попутчики, которым Феликс без разбора приветственно кланяется, заходят и выходят, а вот до офисов начальства на верхних этажах он доехал в одиночестве.              Медленные шаги по коридору кажутся особенно громкими, в некоторых офисах тихо шелестят бумаги, стучат каблуки и слышатся расслабленные негромкие голоса, разбирающие то, до чего обычному айдолу дела нет и не должно быть. С каждым шагом, минуя знакомые закрытые двери, за которыми проводились собрания, заключались договоры и обсуждались рабочие моменты, Феликс всё сильнее замедляется, пока в груди тянет нехорошее предчувствие.              Короткий стук в дверь костяшками по деревянной лакированной поверхности, сухое официальное «войдите», позволяющее Феликсу повернуть холодную металлическую ручку.              — Добрый вечер, Вы, кажется, хотели меня видеть? — стараясь выглядеть расслабленным, не выдавать проснувшееся волнение, Феликс проходит между парой вытянутых диванов в центре комнаты прямо к массивному письменному столу, на котором с одной стороны располагается компьютерный монитор, а с другой — стопки бумаг, цветные прозрачные папки и какие-то мелкие заметки на матовых квадратных стикерах.              — Если не уверен, можешь проверить телефон ещё раз, — натянуто улыбается Хёнджин, откидываясь на спинку офисного кресла. — Почему так долго? Время на визит к начальнику выкроить не мог?              Сообщения были отправлены минут двадцать назад, но Феликс провёл в вокальной комнате добрые полчаса, спотыкаясь о слова и перезаписывая простые партии по несколько раз. Не до телефона было, не до Хёнджина.              — Я был в студии звукозаписи, — честно отвечает парень, сцепляя руки в замок за спиной. — Пришёл сразу, как прочитал Ваши сообщения. Извините.              — Мм, — задумчиво тянет Хёнджин, бросая взгляд на время в углу монитора, — включай уведомления и почаще проверяй телефон. Я могу написать. И, когда я пишу, отвечай что-нибудь, чтобы я видел, что пишу не в никуда.              — Понял.              — Руки вытяни.              Как хорошо выдрессированный, Феликс послушно протягивает руки по команде, демонстрируя кольцо на правой. Хёнджин внимательно смотрит на подаренный им аксессуар, в который раз отмечая, как этому парню идут дорогие украшения, и переводит взгляд на лицо Феликса, легко считывая нотки паники. Нервничает, потому что знает — поводы беспокоиться есть.              — Вовремя сориентировался, но, если бы ты принципиально отказался носить — это можно было бы посчитать небольшим бунтом, проявлением характера, — медленно начинает мужчина, и Феликс опускает руки, но, не зная, куда их деть, сцепляет обратно за спиной, нервно царапает ногтями ладонь, — но ты думаешь, что умнее, не носишь, пока не приходится видеться со мной, что уже полноценный обман. Как, думаешь, я себя чувствую?              — Я ношу, — отведя взгляд, неуверенно настаивает Феликс.              — Исключая наличие камер, — флегматично начинает перечислять Хёнджин, понемногу становясь всё серьёзнее, — исключая других людей и наличие у них глаз, почему-то я самолично видел тебя без колечка не раз. Даже сегодня, когда ты обедал в ресторане на втором этаже. Или мне показалось?              Кольцо моментально нагрелось, фантомно прижгло основание пальца, вынуждая покрутить на самом деле холодный металл, развеивая иллюзию. Красивое, но вызывающее смутную неприязнь при взгляде, украшение, навевающее чувство беспомощности.              Феликс закусывает губу. В такой ситуации, когда буквально пойман на обмане, стоит ли во всём признаться, построить невинные глазки жертвы, полные раскаяния, и извиниться или следует стоять на своём до последнего? Вдруг пронесёт, вдруг поверит.              — Так мне показалось или нет, Ёнбок? — серьёзным тоном, не оставляющим желания увиливать, переспрашивает Хёнджин.              — Я забыл его надеть, — выдавливает из себя парень, под этим строгим взглядом чувствуя себя ребёнком, несмотря на восемнадцатилетний возраст. И оправдания у него тоже детские — это понимают оба, но Феликс уверен, что он нервничает и ему можно сделать скидку на этот счёт.              — Скажи на милость, — устало вздыхая, начинает Хёнджин и упирается локтями в стол, — какого чёрта ты его вообще снимал?              — Мне кажется, оно большевато, — врёт первое, что приходит в голову, — боялся потерять нечто настолько дорогое.              — Что-то при взгляде незаметно, — растягивает губы Хёнджин в той самой фальшивой улыбке, призванной располагать к себе, — может, протянешь ручку, чтобы я посмотрел поближе?              — Мне неловко его носить, Хёнджин.              — Пытаешься сгладить ситуацию, назвав меня по имени, — ухмыляется мужчина, удивлённо приподняв брови, — неплохо, почти манипуляция. Это даже мило. Ещё раз попробуешь провернуть штучки с ношением, и мы будем разговаривать иначе. Серьёзно, я всё вижу и знаю больше, чем ты думаешь, прекрати испытывать моё терпение. Понял?              — Понял, — соглашается Феликс. — Могу я вернуться в студию?              — Сколько вам там ещё торчать?              — Сейчас ушёл записываться Сынмин, остальные закончили, так что, думаю, где-то полчаса, — Феликс начинает наспех прикидывать в уме, — а, извините, ещё один участник потом перезапишет некоторые свои партии, так что чуть дольше.              — Но ты закончил?              — Да, жду остальных и когда господин Пак скажет, что всё в порядке, тогда можно будет возвращаться в общежитие.              — Тогда, думаю, времени нам хватит, — вслух заключает мужчина, откатывая лёгким движением кресло, и выходит из-за стола, — ты не ответил, понравился ли тебе подарок.              Потому что это та ситуация, когда ответить честно не можешь. Даже в самой облегчённой, цензурной и тактичной формулировке.              — Он… необычный, — неуверенно подобрав нечто, что бы сошло за приемлемый ответ, Феликс решает добавить: — У Вас интересный вкус!              — Записку, надеюсь, читал?              — Записку? — Феликс нарочито удивлённо хлопает ресницами. — Что за записка?              — Ваш менеджер должен был передать тебе пакетик, — снисходительным тоном решает, так и быть, напомнить Хёнджин, — в нём коробочка и записочка. Хочешь сказать, чего-то недополучил?              Как раз получил всё адресованное ему, не сразу поняв, что это за хуйня вообще.              В обычный день, не предвещавший ничего плохого, после обычной тренировки Феликс вышел из душа и решил проверить, всё ли собрал, застёгивая сумку, обнаружил в ней странного вида маленький чёрный, как подарочный, пакет. Снаружи как на похороны, внутри — действительно то, что призвано убить морально и похоронить самооценку. Феликс бы брезгливо выкинул, сочтя за шутку, но вот едва ли кто-то в его окружении решил бы пошутить подобным образом, а пара сообщений от Криса, в которых менеджер доходчиво объяснил, что к чему, остановили окончательно, к сожалению. Феликс отчасти был зол и яро негодовал — в сумку к нему влезли по-тихому и вложили какую-то мерзость, но после быстро решил, что менеджер и правда поступил от сердца: не стал позорить перед мемберами, открыто объявлять или выдавать в руки, чтобы потом, несомненно, последовали вопросы, а неплохо сориентировался и аккуратно припрятал.              Вот только, если с беспроблемным получением разобрались, Феликсу сам «подарок» покоя не давал: красивые такие чёрные чулки в мелкую сеточку и записка, судя по всему, от руки с коротким требованием «Завтра надень». Почерк у Хёнджина красивый, аккуратный и изящный — высоких кругов человек, а способ излагать мысли донельзя лаконичен — директорский. Феликс так эту бумажку с симпатичными почеркушками и смял, в упор смотря на красиво упакованные чулки. Писать Хёнджину, что-то уточнять не хотел — лишний раз контактировать с этим мужчиной, а надевать чулки — тем более. Не было конкретной даты, какого-то адреса, куда бы в них надо было подъехать… Не весь же день, проведённый в здании компании, ходить надо было? Нет? Феликс очень хотел в это верить, потому что натягивать нечто подобное и до самого вечера разгуливать на людях — у него, между прочим, достоинство осталось, и хотелось бы сохранить эти крупицы. И плевать, что никто не видит, что там под штанами. Феликс бы это знал, он бы чувствовал… А если поправлять? Хотя у чулок были предусмотрительно добавленные силиконовые полосы под кружевом, чтобы, по всей видимости, не сползали…              — Я вспомнил, да, — выпаливает Феликс, нервно царапая ногтями уже другую, — была записка. Маленькая. И не очень понятная, если честно.              — Так понимаю, если ты сейчас снимешь штаны, сетки на твоих аккуратных ножках я не увижу? — риторически спрашивает мужчина, вплотную подходя к парню. — Или ты всё же обрадуешь меня?              Феликс прикусывает губу, отрицательно мотая головой. Находиться так близко к Хёнджину пугало, тем более, когда у того вскрылось ещё больше сомнительных фетишей.              — Мне кажется, — игриво тянет Хёнджин, кладя тяжёлые руки на талию Феликса, — ты до сих пор не до конца понимаешь своё положение, — мужчина опаляет ухо горячим дыханием: — Мне добавить наглядности? — тон голоса становится всё ниже: — Привнести красок? Раздевайся.              Феликс замер.              Вероятно, каждый в своей жизни хоть раз сталкивался с реакцией организма: «бей или убегай» — это естественная реакция организма на стрессовые, пугающие или опасные события. Феликс не раз с этим сталкивался: тёмная подворотня, позднее возвращение домой, сборища людей сомнительной наружности и социальной ответственности, попытки устроить драку или откровенные угрозы. И он выбирал «бежать». От любой проблемы проще сбежать, чем дать отпор. Бежать безопаснее, так ты хотя бы чувствуешь, что шансы есть.              Но сейчас шансов нет. Иногда Феликс замирает.              Сейчас он цепенеет, как добыча перед хищником, с наполненным тревогой сердцем и тяжестью в груди, осевшим на коже холодом. Словно грядёт нечто, способное поставить под угрозу его жизнь.              Разум приказывает ему избегать развития этой ситуации, предостерегает и откровенно давит морально — сопротивление шансов на победу не даёт. Раздеваться нельзя. Феликс всем естеством это понимает.              — Предпочитаю по обоюдному, — с нотками раздражения ставит в известность Хёнджин, уходя в сторону одного из белых кожаных диванчиков. — Поэтому собирайся с мыслями, силами, не знаю, в чём твоя проблема, с духом? И снимай одежду.              Мужчина присаживается на диван, поправляя строгий костюм, закидывает ногу на ногу, выжидающе смотря в сторону парня, который понемногу начинает отмирать. Феликс не может понять: разве для «обоюдного» не важно взаимное согласие и желание обоих? Неужели он похож на того, кто хочет?              — Тебе сколько лет, чтобы я так с тобой носился? — кривится Хёнджин, устало запуская руку в светлые волосы. — Я тебе предельно доступно говорю, что сделать. Понимаешь же, что айдол не может быть глухонемым или слепым, давай, кончай делать вид, словно у тебя какие-то отклонения. Живо подошёл.              Феликс сглатывает, но спешно подходит, паникуя глубоко внутри и чуть не запинаясь о собственные ноги. Под строгим, особенно холодным взглядом выразительных карих глаз он снимает с себя свитшот, но по лицу мужчины понимает, что обнажённого торса недостаточно. Совсем подавленно Феликс принимается за штаны, пуговица на которых не с первого раза поддаётся мелко подрагивающим пальцам.              Стоя в одних лишь чёрных боксерах под изучающим каждый сантиметр тела взглядом, Феликсу кажется, он слышит треск, с которым понемногу ломается изнутри. Кажется, с последней их встречи у Хёнджина выросли требования, значительно подскочили.              — Ты повыше, покрупнее вашего… Как его зовут? Без разницы, ты меня понял, — Хёнджин присаживается ближе к краю, проводя по напряжённым мышцам обнажённых бёдер парня, — у тебя симпатичный рельеф тела. Ты худой, но давай лучше называть это «стройностью», — пальцы сжимают, поглаживают почти идеально гладкую кожу — лишь тонкие светлые волоски на бёдрах, — у тебя есть что-то, что однажды можно будет назвать «мышцами». Твоя кожа мягкая, на ощупь как бархат, приятно касаться. Разве из вашей группы ты не лучший выбор? Не разочаровывай меня и не вынуждай сравнивать, — губы растягиваются в хищной ухмылке, — сам понимаешь, для сравнения одного взгляда будет недостаточно. А теперь иди, — руки больше не сжимают ноги, — у меня в нижнем выдвижном ящике стола кое-что есть. Принеси.              Феликс кивает и послушно направляется в сторону директорского стола, стена за которым — панорамное окно от пола до потолка, он вновь замирает. Боясь двинуться ближе к этому огромному незашторенному окну, парень сглатывает. Хёнджин быстро ориентируется, что именно смутило, поэтому обещает, что никто его не увидит с такой высоты и причин опасаться нет. Эти слова не приносят Феликсу облегчения, тревога и напряжение не покидают его тело, но он собирается с силами, чтобы пройти за стол, присесть и выдвинуть ящик.              Не сказать, что Феликс ожидал чего-то иного, но презервативы и флакон смазки всё равно кажутся чем-то неправильным.              Чем, чёрт возьми, гендиректор занимается в свободное от работы время? Какой нормальный человек будет хранить смазку и контрацепцию на рабочем месте? Компания, конечно, принадлежит ему, но есть что-то до мозга костей неправильное — в пачке осталось всего пара презервативов. Феликс смотрит на это яркое и весёлое число «15», а следом на, странно, что не бросившееся в глаза первым, «EXTRA LARGE» — броское, отчётливое и на самом видном месте пачки. Рот непроизвольно приоткрывается — Феликс на это не подписывался, блять.              Но, с другой стороны, может, никакого «XL» там нет, так, для устрашения лежат? А разве для устрашения или похвастаться не лучше пуститься во все тяжкие и оставить упаковку «XXL»?              Поняв, что как-то слишком засмотрелся на упаковку контрацептивов, Феликс хватает фиолетовый блестящий квадрат, лубрикант и поднимается, спешно возвращаясь обратно к вальяжно рассевшемуся мужчине.              Принести то, что потребовали, он принёс, протягивает Хёнджину, но тот берёт только презерватив, а до Феликса доходит болезненное осознание происходящего: это сейчас ему… это сейчас его будут… В этот момент он даже подумал, а не нахер ли карьеру айдола? Как-то пока не так всё идёт, совсем не в ту сторону. Пиздец сложно, неоправданные трудности встали на пути!              — А теперь ты идёшь вон туда, — мужчина кивает на противоположный диван, вертя в руках запечатанный презерватив, — и устраиваешь шоу.              — Какое «шоу»? — с нотками отчётливой паники в голосе, округляя глаза, спрашивает Феликс, не сдвигаясь ни на миллиметр с места.              — Кто из нас айдол? — вскидывает бровь Хёнджин, а в голосе слышна откровенная насмешка. — Поиграй с собой сзади, растяни себя — заставь мой член встать, а меня — захотеть в тебя войти.              Феликс возмущён тем, как к сложившейся ситуации относится Хёнджин: говорит таким тоном, так формулирует, словно это всё надо не ему, а жертве его навязчивого интереса, что чертовски задевает. Щёки предательски закололо смущением от одной лишь мысли устроить нечто подобное перед директором, так ещё и в его офисе! В здании компании средь бела дня…              — А может, — вырывается у Феликса, но он тут же смущённо поджимает губы, — я Вам, может…              — Достаточно инициативно, чтобы я это отметил и похвалил тебя, но ты провинился, — настаивает мужчина, продолжая тихо шелестеть зажатым между средним и указательным пальцами презервативом, — но, несмотря на это, я, ставя свой авторитет под угрозу, всё же позволяю тебе подготовить себя, вместо того чтобы на сухую поглубже натянуть без прелюдии. Разве ты не должен быть благодарен?              Вместо ответа Феликс поворачивается в сторону дивана, до побелевших костяшек сжимая флакон в своей руке. Он идёт как на плаху, медленно и тяжело, каждым своим шагом, каждым вздохом показывая, что он не согласен с происходящим, что всё, к чему его подталкивает этот мужчина — того самого дорогого виски для полноты картины не хватает, — его не прельщает.              Феликс не знает, куда себя деть, особенно когда собственноручно лишает себя последнего элемента одежды. Быть обнажённым перед Хёнджином, несомненно внимательно следящим за каждым движением, разглядывающим то, что Феликс не собирался показывать никому ближайшие лет пять точно, невероятно тяжело.              — С коленями залезай, обопрись на подушки, — командует мужчина, наслаждаясь безукоризненным выполнением своих указаний. — Выдави немного геля на пальцы и смажь себя хорошенько. Не бойся испачкать мебель.              Феликсу чертовски неприятно — горячим стыдом пропитывается каждый сантиметр его кожи. Но он выдавливает немного пахнущего чем-то сладким геля на руку, пальцами растирает густую, гелеобразную бесцветную субстанцию и нерешительно заводит руку за спину.              Неужели он на полном серьёзе должен этим заниматься? Такого не было ни в контракте, ни в его планах.              — Задницу оттопырь, грудью навались на подушку, — всё тем же невозмутимым тоном раздаёт указания Хёнджин, чувствуя, как от открывшейся персонально для него картины внизу живота слабо тянет, — ты должен открыть лучший обзор своему единственному зрителю.              Феликс прикусывает щёку изнутри, опираясь грудью на холодную кожаную подушку, которая тут же прилипает к коже, и прогибается в спине. Он чувствует себя слишком открытым перед этим мужчиной, слишком уязвимым… Феликс морщится, когда прохладная смазка касается анального отверстия.              Непривычно, чертовски непривычно. Даже страшно.              — Смажь хорошо и вводи палец.              Парень даже не знает, что было бы хуже: делать всё это в абсолютном молчании, мёртвой тишине или терпеть эти, несомненно бесценные, команды от Хёнджина, произнесённые тоном, не терпящим отказа или промедления. Феликс несколько раз средним пальцем проходится по сжавшемуся кольцу мышц и, пытаясь расслабиться, медленно вводит внутрь.              Девственный проход отзывается дискомфортом, а по ляжкам бежит пара капелек смазки. Феликс начинает медленно двигать рукой, убеждая себя, что дверь в кабинет чудом закрылась, а из окна его и правда невозможно разглядеть, медленно скользя пальцем, вводя и вытаскивая.              — Активнее, добавь второй палец.              Поджав живот, Феликс сглатывает и надавливает на проход указательным пальцем, с большим дискомфортом проталкивая внутрь. Пальцы, благодаря смазке, легко скользят, Феликс, пытаясь растянуть себя, двигает ими, проталкивая глубже, раздвигая внутри на манер ножниц, под одобрительные короткие комментарии Хёнджина.              Феликс рвано дышит, решая, что лучше бы директор заткнулся, но, задев простату, издаёт тихий стон, сам напугавшись от этого странного ощущения, от которого дёрнулся член и заныло в животе. Все мысли моментально вытесняет это ранее неиспытываемое удовольствие, Феликс сильнее надавливает пальцами, игнорируя хлюпающие звуки, понемногу привыкая к этому непривычному ощущению, свыкаясь с приносимым собственными пальцами дискомфортом.              — Старайся стимулировать простату, — советует Хёнджин.              Феликс по голосу слышит, что мужчина сейчас улыбается. И от этого воротит. Неужели и правда кому-то может понравиться смотреть на подобное? Феликс без понятия. Как и без понятия, каким образом попадать по простате — он слишком нервничает, чтобы сфокусироваться и действовать правильно, тем более что соответствующего опыта у него не имелось и близко. Это всё оглушающе новое, вынуждающее испытывать волну противоречивых эмоций, и внутренние противоречия только сильнее усугубляют удовольствие, когда пальцы внутри касаются этого важного, чувствительного выступа.              — Теперь можешь погладить свой член, — снисходительно разрешает Хёнджин, подаваясь вперёд и подпирая подбородок рукой, продолжая увлечённо наблюдать за парнем, понемногу начинавшим действовать всё развратнее. — Я же вижу, как он этого хочет, удели ему внимание.              Хёнджин, игнорируя собственное возбуждение, внимательно следя за тем, как Феликс, превозмогая себя, свой стыд и смущение, неуверенность, левой рукой обхватывает начавший наливаться кровью член и принимается медленно водить по нему рукой. Теперь Феликс плотнее прижимается грудью к подушке, двигаясь всем телом, изредка подрагивая, пытаясь привыкнуть к ощущениям сзади и наслаждаясь такими неуместными, приятными ощущениями спереди. Он ускоряет движения руки на члене, быстрее приходясь по стволу и пытаясь протолкнуть в свою задницу пару пальцев глубже, дыша громче и тяжелее. Ему кажется, понемногу он начинает втягиваться, понемногу получается игнорировать присутствие мужчины за спиной, тем более, когда тот, наконец, замолк.              — А теперь сожми свои ягодицы, — командует Хёнджин, сжимая собственную эрекцию сквозь ткань брюк, — отпусти член и сожми ягодицы, Ёнбок.              Феликс не сразу слышит замечание и, даже когда слышит, всё равно не хочет останавливаться, но с усилием отпускает член, прижимающийся к животу. Невыносимо больно. Член вдруг начинает особенно пульсировать, мошонка поджимается, а низ живота скручивает спазмом. Требование Хёнджина кажется невыносимым.              — Поводи руками по своей заднице, проведи по бёдрам, — сладко тянет мужчина, с похотью смотря, как напряжённо скользят руки Феликса, оставляя следы смазки, как дёргается его член в надежде получить разрядку, — касайся так, чтобы появилось желание подойти и засадить тебе, постарайся, малыш.              Это отдельное удовольствие: смотреть на то, как Феликс скромно и неумело, откровенно не зная, что и как ему делать, оглаживает свои ягодицы, сминает и массирует, чуть раздвигая, открывая тот самый лучший вид, поглаживает себя по пояснице. Член начинает ощутимо ныть, натягивая брюки.              — Повернись лицом, Ёнбок, повернись ко мне лицом, — низким голосом требует Хёнджин, — погладь себя по груди, поиграй с сосками, но не смей касаться своего члена.              Феликс послушно меняет положение, поворачиваясь лицом к мужчине и садясь на диван, пачкая смазкой, а после очередного требования жёстким приказным тоном смущённо раздвигает ноги шире. Он искренне старается не концентрироваться на собственном возбуждении и покачивающемся члене, прижимающемся к животу. Он чувствовал, что вот-вот кончит, так что резкое прекращение стимуляции пульсирующей эрекции отозвалось дискомфортной волной, тянущей внизу живота, вынуждающей начать ёрзать, напрягая бёдра.              Если несколькими мгновеньями раньше Феликс мог притвориться, словно Хёнджина в комнате нет, словно его никто жадно не пожирает глазами, без стеснения касаясь себя сквозь одежду, сейчас, когда этот мужчина прямо напротив и запрещает жмуриться, грубо требует смотреть ему в глаза, Феликс чувствует себя на грани отчаяния. Член болезненно ноет, подрагивая, головка сочится, но приходится скользить руками по телу, чтобы получить одобрение Хёнджина, приходится поглаживать грудь и перекатывать между пальцами бусины сосков, а когда поступает очередной комментарий — ущипнуть себя за моментально затвердевшие чувствительные соски.              Хёнджину нравится это зрелище, словно он на приватной трансляции и не просто имеет возможность влиять на происходящее, он имеет абсолютную власть, может подойти и сделать с этим изнемогающим от возбуждения телом что угодно, надругаться безнаказанно самым грязным и жестоким образом. И то, как этот парень старается, дрожащим голосом выдавливает из себя короткие «так?» и «я правильно делаю?», затуманенным взглядом ищет одобрения своих действий, вызывает некое умиление, что-то тёплое и не бодрящее, но забавляющее.              — Можно я, — хрипит Феликс, вздрагивая всем телом, ощущая, как диван неприятно липнет к телу, — могу я себя…              — Нет, — моментально отрезает Хёнджин, и бровью не поведя, продолжая поглаживать свой член, наблюдая за Феликсом, за каждой сменяющейся эмоцией на его лице, словно смотря на эстетичный артхаус.              — Пожалуйста.              — Нет.              — Пожалуйста, господин Хван, — уже хнычет Феликс, чувствуя, что набухший член больше не может без разрядки, — я уже… не могу.              — Пока у меня стояк не каменный, — замечает Хёнджин, откидываясь спиной на подушку и сквозь брюки сжимая, вопреки собственным словам, твёрдый член. — Разве то, что ты не смог возбудить и одного человека, не делает тебя профнепригодным? Продолжай ласкать свою грудь, Ёнбок-а. Думаешь, если ты, даже будучи обнажённым, не можешь вызвать желание выебать тебя, у тебя есть будущее в шоу-бизнесе?              — Я же… — Феликс вновь теряется, не находя, что ответить, лишь закусывает нижнюю губу, сглатывая вязкую слюну. — Всего год, господин Хван, совсем мало прошло с дебюта, — с губ срывается очередной сдавленный вдох, когда чувствительный сосок сжимается пальцами. — И не думаю, что это, — Феликс вновь сглатывает, намекая на сложившуюся ситуацию, — всё ещё часть моей работы. Я не думаю…              — Нет, — перебивает мужчина, поднимаясь с дивана и медленно, вальяжно направляясь в сторону растёкшегося по дивану парня, — ты думаешь и делаешь это слишком много. Я же уже говорил? В этой ситуации тебе думать не положено, не понимаешь? — он берёт Феликса за лицо, вынуждая смотреть себе в глаза. — А если так хочешь, то должен думать исключительно о том, чтобы угодить мне, должен делать только то, что говорю я. Беспрекословно, без исключений. Слышишь? Кивни.              И Феликс кивает. До него долетают слова, фразы, которые отчётливо чеканит низким голосом мужчина, но не их смысл. Ситуация вновь кажется сюрреалистичной, несмотря на то, что во рту Феликса не было и капли алкоголя.              — Больше отдачи, больше инициативы, — требует Хёнджин, отпуская лицо парня и принимаясь за собственные брюки. — Я хочу, чтобы ты умел впечатлять разными способами, давай, будь хорошим мальчиком, отработай мою благосклонность, — мужчина приспускает брюки, выпуская набухший член, оправдывавший размер презерватива, оставленного валяться на диване, — сползай на пол, на колени и обопрись о диван.              В глазах Феликса мелькает беспокойство. Разум тут же трезвеет.              Феликс отчаянно хочет сорваться на попятную.              — Извините, — с опаской, прокашлявшись, прочистив горло, начинает парень и спиной вжимается в диванную подушку, — я… не знаю, я… я не могу. Кажется, я…              — Серьёзно? — Хёнджин смеряет Феликса насмешливым взглядом, в котором отчётливо проскальзывают нотки презрения. — Ты сейчас, когда у меня уже стояк, говоришь это? Поворачивайся.              — Подождите, — Феликс в панике хватается за руку мужчины, но мышцы, перекатывающиеся под пальцами, ломают моральный дух, как и то, начинают рывками стаскивать на пол, — господин Хван! Пожалуйста, я… я не могу!              Феликс думал, что готов. Думал, что может. Но сейчас он отчётливо понимает, что не оправдал собственных ожиданий. Уверенно шёл, пока не дошёл до точки невозврата.              — Ты меня пиздецки бесишь, — устало выдыхает Хёнджин, приседая на корточки рядом с сидящим на полу, жмущимся к дивану, парнем, — я хочу вставить. Сейчас ты уже не можешь мне отказать, как ещё тебе объяснить? Ты должен был подумать раньше, но сейчас поздно, повернись.              — Я не могу, господин Хван, — Феликс поджимает губы и проводит по ним языком, понимая, как позорно звучит с этой дрожью в голосе. — Пожалуйста, мы можем это обсудить и…              — При желании, — Хёнджин хватает парня за волосы, дёргая его голову, — легко найти не представляющего из себя ничего симпатяжку и превратить в очаровательную куколку, запечатать в дорогую блестящую одежду и отправить торговать кукольным личиком. Ты не первый и не последний, а в условиях чудовищной конкуренции разве ты не должен отчаянно хвататься за меня, как за спасательную соломинку? — настаивает Хёнджин, потеряв силы и дальше притворяться спокойным и понимающим; спрашивает, но явно подразумевая, что это аксиома, очевидное и непоколебимое утверждение. — Некоторые куски от себя отрывать начнут за такую возможность, а тебе она досталась легко, так что приложи усилия, чтобы я и дальше хотел продолжать наши отношения.              — Зачем Вы это делаете? — жмурясь от ставшей особенно болезненной хватки, выдавливает из себя Феликс.              — Потому что хочу, — коротко отвечает Хёнджин, — потому что могу, — эти слова сочатся самодовольством, — а ты позволил. Я мог давно уже выебать того парня, но ты настоял оставить всё как есть. Думаю, он же помладше, с ним было бы проще. Не скажу, что заломать тебя мне стоит хотя бы минимальных усилий, но, согласись, с ребёнком бы вышло легче и быстрее, так?              — Вы звучите ужасно, — не сдерживается Феликс, — это всё… это неправильно! Это жестоко!              — Мир жесток, блять, — Хёнджин обхватывает щёки Феликса ладонями, приближаясь своим лицом к его так близко, что они почти касаются кончиками носов, — понимаешь? Нет, я уже понял, что ты ни хуя не понимаешь. Я позволил тебе и твоей группе не ходить на все те вечеринки просто потому, что был уверен, что сам смогу тебя использовать. Тебя всё ещё не трахнул какой-нибудь бизнесмен с пивным животиком или престарелый чинуша с залысиной только из-за того, что я решил проявить жалость и оставить тебя себе. Понимаешь? Ты мне понравился. Я хочу тебя, я хочу, чтобы ты был моей маленькой милой куколкой. Но ты, блять, не идёшь навстречу!              Хёнджин стискивает зубы, за плечо разворачивая Феликса спиной к себе и толкая животом на диван.              — Я был добрым, я был хорошим, вежливым и дарил подарки, занялся ёбаным продвижением, а ты своим паршивым отношением решил мне отплатить? — слова мужчины наполнены концентрированным гневом и недоумением. Он рукой упирается в спину Феликса, вжимая в диван, чтобы тот не мешал своим сопротивлением, а второй рукой обхватывает собственный член, который только твёрже от этой жаркой перепалки стал. — Каким мне быть, Ёнбок? — Хёнджин нетерпеливо водит членом между ягодиц парня, немного смазывая оставшейся смазкой, и приставляет ко входу. — Каким ты хочешь, чтобы я был?              Хёнджин хотел быть хорошим. Пытался.              Людей, говорят, располагает хорошее отношение к ним — доброта, щедрость, лёгкость в общении… Хёнджин не раз дарил Феликсу подарки, но те возвращались, постоянно приглашал поужинать, но удалось всего пару раз, когда уже надавил и вынудил согласиться, прикрываясь работой, позволял неформально обращаться и вести себя свободно, но Феликс всё не мог запомнить такую незамысловатую вещь и называть просто «Хёнджин»! Ни намёка на ответную симпатию, на интерес — это злит. Это раздражает, а когда и вовсе заставляет кровь кипеть: словно с ним что-то не так, словно проблема в нём, а не в этом не понявшим обстоятельств, не прочувствовавшем жизни парнишке.              Это безумно злило Хёнджина. Почему он должен так обхаживать какую-то малолетку, решившую, что петь попсовые песенки, улыбаться — лучший способ поднять деньжат?              Он.              Он — Хван Хёнджин, владелец «НН Entertainment», обладатель чёрной карты, шикарной квартиры на три сотни квадратных метров в лучшем районе Сеула и в целом взрослый состоявшийся мужчина! Он не потерпит такого отношения. Нет, самооценка у него не болезненно завышена в связи с вышеперечисленным, он уверен, что вполне адекватен, тем более, что способен признавать свои ошибки. Просто обычно он не ошибается.              Окружающие ошибаются, но не он.              Послушать близких и сменить тактику — тот ещё проёб, который он феерично допустил. Это да, это признаёт. Понимал, что что-то идёт не так, видел это и чувствовал, раздражался и нервничал, хрустел пальцами и хлестал кофе с ликёром — неужто хватку теряет? А как иначе назвать то, что какой-то никому неизвестный толком айдол, уже находящаяся в его власти, почему-то не оправдывает ожиданий.              Нечто новое, нечто свежее — интересно, но первое время, после сопротивление, отсутствие ожидаемых реакций начинают выводить из себя.              — Пожалуйста, — дрожащим голосом просит Феликс, руками упираясь в мягкую поверхность дивана, — можно же…              — У тебя было право выбора, — перебивает Хёнджин, входя в Феликса и выбивая болезненный стон, — но ты его проебал. Ты отказывался ценить то, что было до, теперь будешь вынужден мириться с тем, что будет после.              Хёнджин двигается медленно: последний акт милосердия — позволить привыкнуть к размеру. Девственные стенки тесно обхватывают член, сжимая, и эта теснота сводит с ума. Иметь дело с девственниками приятно, помимо того, что ты у них первый, входишь в чистое и ранее никем не использованное тело, так ещё и радуют неподдельными эмоциями — слезами, вздохами и громкими стонами, очаровательно сжимают внутри.              Смазки недостаточно, чтобы в полной мере наслаждаться, но хватает, чтобы не порвать девственный проход и почти спокойно двигаться внутри. Хотя кровь — тоже своего рода смазка, был у Хёнджина специфический опыт, после которого на него целый месяц глазами преданного и глубоко раненого щенка бывший партнёр смотрел, шарахаясь от касаний. Если Феликс тоже будет таким жалким, если будет ныть, страдать и причитать, покажет себя как убогую тряпку — Хёнджин с радостью подошву дорогих ботинок вытрет, но не больше: продолжительное время развлекаться с тем, что не приносит удовольствия, а только раздражает и досаждает одним лишь своим присутствием, не выйдет. Хёнджин это знает и хочет, чтобы этот парень увенчал его коллекцию — красивый, ну просто очаровательный, уверенный, что понимает, как работает жизнь, но на деле не знающий ни черта, добросердечно страдающий за других… Интересный. С таким приятно иметь дело.              Такого приятно иметь.              — Тебе нравится?              Феликс молчит, морщась и впиваясь пальцами в диван, оставляя следы от ногтей на белой, несомненно дорогой коже. Колени болят, а холодная кафельная плитка кажется слишком твёрдой, явно оставит синяки.              — Я спросил, нравится ли тебе, как мой член грубо трахает твою узкую дырку? — Хёнджин хватает Феликса за волосы, оттягивая голову. — Не молчи, блять!              — Да, — неразборчиво отвечает Феликс сквозь рваное дыхание и тихие стоны.              — Я не слышу.              — Да, мне нравится, — чуть громче, чуть увереннее повторяет Феликс, чувствуя, как толчки становятся жёстче и грубее.              По-настоящему грубыми, до боли вдавливая тазобедренными костяшками в твёрдое основание дивана.              — Ты же благодарен за то, что я помогаю тебе кончить? — не унимается Хёнджин, впиваясь свободной рукой в бок парня. — Хочешь, чтобы я заставил тебя кончить?              — Да, господин… господин Хван, — задыхаясь в стонах, пытается отвечать Феликс, понимая, что молчание лишь усугубляет ситуацию. — Помогите мне… кончить… пожалуйста.              — Ты пиздецки сексуальный, когда искренний, — низким от возбуждения голосом довольно отмечает Хёнджин, постепенно замедляясь, — продолжай и дальше быть таким послушным, не сдерживай стоны.              У Феликса вдоль по позвоночнику пробежали мурашки из-за того, с какой интонацией были сказаны эти слова глубоким бархатным голосом… Но разве Хёнджин не понимает, что стоны далеко не от удовольствия? По крайней мере, не каждый.              Хёнджин медленно отвёл бёдра, выходя, но не позволяя головке выскользнуть, и Феликс почти счёл это облегчением, но громкий шлепок, когда бёдра мужчины ударились о ягодицы, резко вогнав член по самое основание, вернул из мечтаний на землю. И этот звук повторился, повторялся снова и снова, пока Хёнджин одной рукой упирался в край дивана, другой до боли сжимал плечо Феликса, который уже не мог и дальше сдерживать стоны. Грубо, больно, но по-своему приятно; Феликсу необходимо уцепиться за что-то, кажущееся не таким плохим, лишь бы не думать об опасениях, что очередной толчок вот-вот порвёт.              По ногам стекала смазка, Феликс не знает, что хуже: фиксировать мысли на том, что сейчас делает Хёнджин, хвататься за слабое удовольствие или думать о медленно неприятно бегущих по бёдрам каплях… Всё было слишком липким, слишком влажным, и неизбежно доносились характерные звуки — Феликс молился, лишь бы не было слышно снаружи, за пределами кабинета. Было по-прежнему чертовски дискомфортно, но эти быстрые скольжения через раз касались простаты, вызывая волнообразные приятные ощущения внутри…              Феликс любил комплименты — кто же нет? Но не когда они звучали во время нежеланного грубого секса, да ещё и были… Крайне сомнительными. Хёнджин, когда замедлялся, тяжело дыша, вставлял короткие фразы, которые Феликс бы и за комплименты не счёл, потому что «это молодое, спортивное тело так падко на пожёстче» или «тебе только кончать от члена в заднице, но не удовлетворять женщин» больше звучали как оскорбления. До Хёнджина Феликс был девственником, каким он и надеялся оставаться, до последнего надеялся не оказаться запятнанным чьей-то грязью, сколько раз норовили, и эти слова мужчины заставили задуматься — сможет ли он теперь и правда спать с женщинами?              Сбегая от душащих мыслей, Феликс позволяет потоку вульгарных, унизительных комментариев и жаркому сексу захлестнуть его.              Когда Хёнджин изменил угол наклона бедер, Феликс прикусил нижнюю губу, заглушая вырвавшийся стон, и выгнул спину, понимая, что ни дискомфорт, ни боль теперь не имеют значения. Жалкое удовольствие пробивало тело, заставляло пульсировать собственный член и, что хуже, — и правда кончить от одного лишь члена внутри. Ярко и интенсивно.              — Вижу, теперь ты не попросишь меня остановиться, — развратным голосом подметил мужчина и наклонился, чтобы оставить короткий поцелуй на плече Феликса. — Твоя дырочка так мило сжимается вокруг моего члена… Ты словно создан для меня.              Феликс чувствует, как и без того слабые ноги начинают подрагивать. Искры проносятся перед глазами, ресницы трепещут, когда член внутри касается простаты, а собственный болезненно подрагивает, истекая спермой. По телу пробегают мурашки, возникает желание двигаться навстречу, насаживаясь в ответ.              Хёнджин тяжело дышит, с усилием вбиваясь в переставшего сопротивляться, только постанывавшего от удовольствия Феликса, жёсткими, ритмичными толчками; почти полностью выходя и снова вгоняя член до основания, звонко ударяя мошонкой по мошонке парня.              Последние толчки, и Хёнджин кончает глубоко внутри, окончательно показывая, что больше его не волнует ничего, кроме его собственного удовольствия.              Соответствующая обстановка? Хёнджин обманул.              — Неужели это и есть то, как я заслужил провести мой первый раз? — сглотнув и опустив лицо в сложенные на краю дивана руки, тихо задаёт вопрос в никуда Феликс.