Straight to Heaven

      — Подумай об этом с другой стороны.              В руки Феликсу прилетает небольшое полотенце, вынуждая обратить внимание на подошедшего Сынмина.              — О чём ты?              На несколько секунд Феликс подумал, а не стало ли уже всем известно о том, что он пойдёт на сомнительного характера встречу с директором. Вроде и ничего, так посмотреть, не самый херовый вариант, да и интим в этой сфере — не редкость; Феликс и правда старался выбирать менее скандальную компанию, держащую приличную нескандальную марку и без странных слухов, но чтобы пройти прослушивание было реально, хотя вполне можно было испытать удачу, силу собственной привлекательности, подавшись в одно из тех печально известных агентств, и дебютировать с меньшими заморочками, всего лишь регулярно продавая своё тело. Но Феликс, веря в лучшее и уповая на своё трудолюбие, не делая ставку исключительно на внешние данные, пошёл тернистым и высокоморальным путём.              Вот только каким-то там жалким принципам долго продержаться не светило: всё к тому и шло, что минимум разок придётся прогнуться душой и телом, или, опять же, испытать удачу и узнать, что будет, если отказать тому, кто легко может тобой вертеть в рамках «рабского» контракта. Рабский на то и рабский, кабальный сам по себе, но, что хуже, с лёгкой руки способный превратить в реального сексуального раба, о чём Феликс узнал позже, чем хотел бы, после подписания бумажек. Причём не сразу.              Большинство айдолов подписывают свои контракты, будучи несовершеннолетними, так что едва ли подросток задумывается о чём-то большем, чем о своих мечтах и страхе, что потраченное время пройдёт зря. Желание стать популярным, известным, зарабатывать огромные деньги и наслаждаться этой шикарной увлекательной жизнью, которую раньше доводилось лицезреть лишь с экрана, весьма ослепляет, предаёт уверенность: непременно справишься со всем, что бы там в контракте ни было прописано, пройдёшь через всё, что бы ни вынудили пройти. По условиям контракта почти оставить семью и привычную размеренную жизнь, проживать в общежитии при компании, которое можно было покидать, только чтобы сходить в школу, и посветить себя всего тренировкам. Школа начиналась рано, а вставать трейни приходилось ещё раньше — часов в пять для занятий танцами. И это не простая зарядка, которую раньше, если не было желания и настроения, можно было проигнорировать и сладко отоспаться до следующего будильника, это утомительно и обязательно, что бы ни происходило и как бы ты себя ни чувствовал; после школы тренировки в компании продолжались под строгим надзором инструкторов и публичным укором за малейшую ошибку: не то движение или нота.              Тотальный контроль за всем и обезличивание — каждому был выдан номер, и на тренировках обращались не иначе как по нему. Но что было хуже всего, что сводило Феликса с ума, это коллектив.              Убойная конкуренция среди трейни и лишь единичные приязненные связи, которые тут же становились главной слабостью в глазах окружающих. Обстановка и без того была тяжёлой, невыносимое напряжение и агрессия витали в воздухе, искры метались, а «настучать на ближнего» было нормой и даже поощрялось, как и лёгкие поддразнивания за вес, ошибки во время выступлений или внешность — эдакий лёгкий, косвенно одобренный, но ломающий психологически «буллинг», усугубляющий и без того пограничное надломанное равновесие.              Феликс по натуре был человеком мягким и податливым, если его кто-то «случайно» толкал, наступал на ногу или «задевал» рукой, он просто молчал, даже иной раз по привычке первый извинялся и внутри умирал от реакции выраженной неприязни и осуждающих взглядов, наблюдавших за ситуацией других трейни. У него, благо, никто вещи не крал и не портил, какому-то из ряда вон выходящему физическому и психологическому насилию не подвергали — не так интересен был, не выделялся, а вот тех, кто ощутимо нравился компании больше, кого хвалили инструкторы и, не дай бог, в пример ставили, им прилетало. Коллективно. Что может быть хуже?              Публичные смотры навыков трейни ежемесячно усугубляли отношения внутри коллектива и нагнетали стресс: каждый выступал не только перед инструктором, но и перед всеми трейни, получал комментарии и оценки, яркие и неприятные замечания, потому что никто не пытался сглаживать их, готовя ко взрослой жизни и агрессивной конкуренции, и тихие смешки, осуждающие взгляды и гаденькие ухмылочки, перешёптывания в толпе… Подростки. Подростки ужасны. И те, кто вылетали раньше остальных, были, если так посмотреть, даже счастливчиками, но их места почти моментально заполнялись новой массой, обречённой на «бессмысленное уничтожение».              Ещё будучи трейни, только войдя в этот жуткий, изнурительный темп жизни, некоторые не справлялись и позорно «сбегали», решив, что не выгнали — уже хорошо справился, хватит, молодец. А вот те, кто прошли слишком долгий и тернистый путь длиной в несколько лет, хоть и не заключили контракты, но уже немало вложили всего себя, не могли взять и уйти. Не могли, потому что потом бы сами себе не простили: вот он — контракт, та самая награда, порог, за который перешагнуть — окажешься в раскрашенной собственными руками мечте.              И подписываешь, ослеплённый, благоговейно выдыхаешь. Всё, пережил, выстоял и заслужил.              А на деле отдал себя в добровольное рабство, хотя ничего откровенно бесчеловечного не прописано. Все же читать умеют, так что знают на что идут. Понимают. Слепо надеются, что их мечта того стоит, а усилия не пройдут даром.              Сейчас Феликсу не на что жаловаться: дебютировал, получил какую-никакую популярность и фанатов, даже время свободное появилось. Вот только все эти бесполезные тренировки, салонный уход и всё остальное — пустая трата времени, потому что будущее туманнее осеннего утра после тоскливой дождливой ночи. Камбэком не светит, какими-то мероприятиями тоже, не считая тех, которые всё настоятельнее просят посещать, чтобы получить некоторую «благосклонность» сверху и спонсорство.              Видимо, устали ждать, устали терпеть, что деньги компании растрачиваются зря.              Но Феликс всё ещё не хочет никуда ехать и что-то делать сверх меры. Разве он уже не сделал достаточно? Но его всё равно отправляют на «убой». Феликс не хочет, чтобы другие мемберы знали, куда и зачем он сегодня вечером поедет. Это унизительно.              Стыдно. Позорно. Словно сам, но с чужой подачки, собирается плюнуть в лицо своим стараниям и невыносимым годам стажировки, которые он, на минуточку, чудом снёс. Не иначе как чудом, периодически подумывая уйти.              — Ты всё ещё можешь нормально ходить по улице, а не бегать от толп фанатов.              — Ты отстойно поддерживаешь, — подошедший Джисон пихнул Сынмина в плечо.              — Как могу, — морщит нос парень, присаживаясь рядом на лавку, — он совсем грустный сегодня. Хотите выпить?              — Сынмин! — Феликс напряжённо толкает колено Сынмина своим коленом. — Говори тише, а то услышат, и потом проблемы будут.              — В зале никого, — обиженно отзывается парень.              — Я упустил момент, когда тебе исполнилось девятнадцать, — скрещивает руки Джисон, недоверчиво окидывая взглядом.              — У меня есть совершеннолетний друг. Он может купить.              — Серьёзно?              Сынмин кривит лицо в немом «в чём твоя проблема?».              — Над нами давно не сидят, как раньше, Крис с нами теперь не живёт, так что в принципе, если не собираетесь творить чего-то из ряда вон, мы можем и выпить, а, — он пихает Феликса локтем пару раз, — Ёнбок-а станет чуть повеселее.              — Не сегодня, — криво улыбаясь, откидывая голову, упираясь затылком в стену, отвечает Феликс. — У меня планы.              — Сейчас семь вечера, куда собрался? — в удивлении дёргает бровями Сынмин. — Я думал, это Джисон любитель под покровом ночи улизнуть из общежития.              — Ага, а потом получить, — Феликс переводит взгляд на друга, — храни Бог отсутствие коммунистических ноток в компании, я бы не пережил коллективной ответственности за каждую твою лажу.              — Стоило пару раз свалить прошвырнуться, теперь травить меня будете всю жизнь? — бойко вздёргивает голову Джисон.              — Почитай в словаре значение слова «травля», если тебя четыре года стажёрства не просветили, — поднимаясь, устало опираясь о колено, отвечает Сынмин и потягивается. — Скоро Крис подъедет? Я хочу есть и спать.              Танцевальная подготовка в годы стажёрства была крайне разнообразна и интенсивна, изучались всевозможные стили, но большее внимание уделялось, разумеется, наиболее популярным, тем, какие в основном используются для составления типичных к-поп хореографий.              Сынмин надеялся расслабиться, став айдолом, но танцы наседали на него и после. Казалось бы, прочный фундамент уже был создан, всё, что только можно было, развилось, но неизменно приходилось, мало того, что повторять собственную хореографию с дебюта, не ограничиваясь ею, добавлялись новые, изобретательный тренер, любитель строгой дисциплины, заставлял тренировать силу и гибкость, прокачивать навыки снова и снова, выдавая интенсивные длинные связки под новенькие хиты зарубежных певцов. Уже мечтал, чтобы американский хип-хоп умер, но исполнители неизбежно выкидывали новинки треки, под которые двигаться приходилось исключительно активно.              — Минут десять, — отвечает Джисон, занимая освободившееся место на лавке, — иди найди Чонина, а то он опять потеряется.              — А где он?              — Пошёл искать кулер, потому что допил свою воду.              А ещё этот строгий тренер не даёт больше одной передышки во время тренировки, и, если возникает желание попить, приходится терпеть жажду, а потом сломя голову нестись в раздевалку. Или в туалет: из крана попить быстрее и проще, чем найти и добежать до кулера.              Сегодня Чонин совсем уж замучился, поэтому сразу же, как мужчина покинул тренировочную комнату, бросив, что на сегодня закончили, сиганул в раздевалку. За пару мгновений осушил остатки воды и, решив, что не настолько опустился, чтобы хлебать из-под крана, двинулся на поиски кулера с водой, который в здании как оазис в пустыне — редок, а пока ищешь, и вовсе подумаешь, а не мираж ли.              От предложений хлебнуть из чужой бутылки Чонин неизменно кривился, утверждая, что за пару-то лет несомненно выучил, что и где в здании находится.              — Брюзга, блять, — полушёпотом выругался Сынмин, уже подозревая, что этого пацана придётся именно искать.              — Ну что, — издалека начинает Джисон, смотря, как фигура парня удаляется в сторону двери, которая неожиданно тихо и плавно, а не с нервным импульсивным хлопком прикрывается за ним, — серьёзно поедешь?              — А есть варианты? — на выдохе отвечает Феликс, упираясь взглядом в логотип компании на потолке.       У любой крупной компании, уважающего себя агентства есть гигантская штаб-квартира, в которой полно просторных помещений для тренировок, полно залов, включая наполненные современными тренажёрами, и других комнат для занятий, открывающих широкие возможности практиковаться, если не в обязательном порядке, то лишний раз — отточить навыки, полноценно поддерживать себя в форме. И в тренировочных залах на потолках неизменно красуется пара заглавных английских букв — «HH», современно выглядящий минималистичный логотип, который, со слов старших сотрудников, должен повышать уверенность в себе путём напоминания о причастности к «великому и именитому».              Немного самоуверенно, немного намекает на высокое эго директора, решившего, что быть частью его компании, обливаться с утра до ночи в её подвальном зале кровью и потом — видная честь. Но Феликс чувствует лишь усталость, смотря на эту пару белых букв. И плюнуть хочется, представив, что логотип «детища» директора — само лицо директорское, но плевок-то неизменно упадёт на собственное лицо. Вот так и приходится жить.              Умираешь от желания плюнуть в надменность и высокомерие, но власть имущих всегда сопровождает ветер, против которого плеваться — дело сомнительное, пострадаешь только ты сам.              — Не пойти, — всё ещё придерживаясь ни то по-детски наивной, ни то бунтарски-безрассудной позиции, предполагает Джисон. — Не убьют же тебя за это.              — Ага, но ускорить давно начавшееся моральное разложение — это за милую душу, — отстранённо отвечает Феликс, переводя взгляд с логотипа на друга. — Я просто схожу и, надеюсь, беседой ограничимся.              — Ну да, Ликси, тебя же этот мужик к себе домой «побеседовать» зовёт, — Джисон кивает головой, состроив понимающее лицо.              — Вот когда тебе «свыше» постучатся, я посмотрю на тебя, — закатывает глаза Феликс, поднимаясь и собираясь прекратить этот вызывающий раздражение и ощущение бессилия разговор. — Сынмин не вернулся, пойдём лучше поищем этих двоих.              — И пяти минут не прошло. Что с ними будет, — отмахивается Джисон, вытягивая ноги и прилегая спиной к стене. Живительная прохлада… — Не Икея, найдутся.              — А я поищу.              Феликс успевает сделать несколько шагов в сторону двери, прежде чем замирает после неожиданной реплики Джисона:              — Помнишь, как мы познакомились?              Феликс на пятках оборачивается, хмурясь.              — Тебя этот зал на ностальгию пробил?              — Нет, но если ты подойдёшь во-он к тому зеркалу, — Джисон указывает пальцем на стык зеркал в углу, — то непременно пробьёт.              Не сдержавшись, он рассмеялся. А вот Феликс помрачнел. Это было… такое себе начало. Откровенно, не самый приятный эпизод из прошлого.       Всё тот же зал, всё те же стены и обилие зеркал на всех четырёх, отражавших одетую в чёрно-белую спортивную одежду толпу, рассевшуюся на полу. А в середине, прямёхонько под тем самым «великим» логотипом, Феликс и ещё несколько человек. Они снова и снова отрабатывали простенькую на вид, пока не займёшь место одного из танцующих, связку. Снова и снова, всё те же движения.              Резкий прыжок, твёрдая стойка а-ля ноги чуть шире плеч, провести руками по телу, податься вперёд и закончить «ломающим» спину хрустом.              «Снова!» — кричала женщина, недовольная выполнением. Феликс как сейчас слышит это эхо, разносящееся в невозможно просторном зале. Каждый, кто тогда пытался совладать с чудовищной жаждой и отдышкой, уверен — не профпригодна, гнать бы такую мадам. На неделе нескольких на скорой увозили с переутомлением, причём с другими тренерами таких проблем не было, а от этой — пачками.              Все снова, собрав силы в кулак, делали то, что уже повторили по меньшей мере пятнадцать раз. И повторят ещё десять, потому что:              «Ещё раз! Юна, следи за бёдрами и кистями рук!»              И голос чертовски громкий, чертовски противный, слабо резонирующий от стен в отсутствии всякой музыки, лишь грубый счёт и тихие смешки.              Смешно.              Конечно, смешно! Потому что видеть, как знатно проёбывается твой конкурент, — это приятно, а когда их несколько — на позлорадствовать силы мигом находятся. Смешно, пока не подойдёт очередь смеющихся танцевать. А ещё Феликс ненавидит проёбывать из-за других. Когда его определили танцевать туда, где есть эта миниатюрная брюнетка, всем печально известная скудными навыками и чудом избежавшая отчисления, он понял, что всё — пропало настроение на ближайшие лет пять. Феликс танцевал и в этой идеальной тишине, разбавляемой счётом и скрипом кроссовок, слышал, как она чертыхалась, громче всех тяжело дышала и в коротких парусекундных перерывах извинительно кланялась собратьям по несчастью. По несчастью, которое она же и организовала.              «Синхронней!»              И ведь ничего не ответить, ничего не сказать, хотя так хочется прокричать о несправедливости! Ну очевиднейшей! Умолять, чтобы этот балласт поскорее погнали взашей, а не пытали всех. Какую синхронность из них пытались выбить? Тут ещё не все с движениями не разобрались, а с них хотят какой-то «синхрон». Тогда хотелось взмолиться, чтобы исключили это слабое звено. Но сил с дыханием разбираться не было, какое там — слово сказать?              Дошли до момента, когда никто не понимал, что от них хотят. Уже те, кто делали всё, если не идеально, то как минимум по строгим критериям госпожи Нам «нормально», начинали искать проблему в себе. Слишком много повторений, слишком много пустых слов, направленных в никуда, и выбивающий силы счёт «раз, два, три, четыре!». Этой женщине бы больше пошло грубое «eins, zwei, drei, vier!», потому что хрипловатый голос, когда начинает выходить из себя, ну точно как у Гитлера во время речи, лицо и испускаемая аура — тоже.              Это всё сводило с ума, добивая усталостью — только, казалось бы, закончили тренировку, что за внеплановые проверки?              Раз! Голова не соображала почти, но тело делало — тело помнило движения, и, пока не справлялся с обработкой поступающей информации мозг, мышечная память спасала безусловно.              Два! Ужасная тяжесть во всём теле, боль в мышцах, которую просто нельзя показывать, нельзя, чтобы на лице было что-то, кроме спокойного выражения лица, в идеале — лёгкой улыбке, даже если обливаешься потом, а чёлка неприятно липнет к лицу, лезет в глаза.              Три! Слова просто проходили мимо, мысли вылетали из головы с каждым новым её взмахом — было абсолютно непонятно, что ты делал, но, уповая на правильность, что-то делал. Быстро и чётко, отточено.              Четыре!              «Хватит, следующая шестёрка!»              Феликс, как сейчас помнит, упасть хотел и отсидеться прямо в середине, но был вынужден освободить место другим, не пылающим желанием, но настроенным по-боевому, трейни. Каждый раз подобные преподавательский закидон — головная боль и проклятие, к которому, даже когда кажется, что готов, не готов на деле. Готов только первые пару минут.              Но Феликс совершил свою главную ошибку: уходя, он бросил тихое, совсем скромное и еле различимое «блять». Тогда все что-то бормотали, все что-то негромко шептали и монотонно причитали, радуясь возможности передохнуть, так что он был уверен, что никто и не заметит. Без умысла! Само вырвалось. Но у госпожи Нам слух оказался таким же острым, как и зрение: не только замечает, что нога на сантиметр отставлена дальше, чем следует, но и различить способна произнесённое не громче взмаха крыла бабочки слово.              Упираться было бесполезно…              — Кончай ржать! — обиженно прикрикивает Феликс на Джисона, который так разошёлся, что по ноге себя бить начал.              — Там такая немая сцена была, а твоё лицо — ну такой гротескный ужас, а у Нам было ещё хуже, прости, — Джисон, понемногу успокаиваясь, со свистом втягивает воздух и смахивает выступившую слезу, — тебя потом ещё ребята уважать начали. И я прождал тебя полчаса, — переходит на мечтательный тон, окончательно успокаиваясь, — прежде чем ты отмотаешь наказание, чтобы сказать, что это был…              — «Сказочный проёб», — натянуто улыбаясь, в унисон с другом договаривает Феликс. — Тебе смешно, а я тогда шестьдесят раз приседал под её пристальным взглядом, на каждый раз приговаривая «извините».              — Повезло, что на больше её не хватило, — поддерживает Джисон. — Она начинала с двух сотен…              — А потом наобещала всем в назидание сотню точно.              — Знатно планочку понизила, ты явно ей нравился.              — Она смотрела на меня как на ничтожество, пока я там умирал, — кривится Феликс от неприятных воспоминаний. — На кой вспомнил?              — Ну, — Джисон обратно упирается спиной в стену, — просто помни, что ты выносил всё это дерьмо не для того, чтобы после дебюта тебя трахал какой-то старый мужик.              Джисон пытается помочь так, как может. Тем способом, какой приходит на ум.              — Он не старый. И спасибо, теперь унижаться мне будет ещё более грустно, — поджимает губы Феликс, смотря на своё отражение в зеркале. Этот зал он видел невероятное количество раз, своё отражение в этих, словно делающих чуть стройнее и симпатичнее, зеркалах он уже терпеть не может.              — Ты его защищаешь? — Джисон вскидывает бровь. — Ему под сорокет.              — Ему тридцать один. Или тридцать два, — запинается Феликс, пытаясь припомнить, как там на самом деле, и одновременно себя утешить, потому что это «старый мужик» от Джисона делало ситуацию ещё более отвратительной, — не помню, что там сказал Крис. Поисковик открой, блин.              — Ладно, допустим, тридцатка, — сдаётся Джисон, упираясь взглядом в побелевшие от пыли на полу колени своих чёрных спортивных штанов, — но он старше тебя, подожди…              — Не утруждайся загибать пальцы, — пропускает смешок Феликс, — их не хватит. Но он на лицо ничего такой.              Джисон кривится, будто Феликс сказал нечто невероятно страшное и омерзительное одновременно.              А что кривится? Феликс же должен был себя хоть как-то успокоить! Бан Чан, ясное дело, о начальнике ничего плохого не скажет, всё только хорошее и самое хорошее, словно рекламируя и соблазняя согласиться, а Феликсу нужно было сразу прикинуть, с чем иметь дело. Да, возраст смущал, сейчас ещё и число это страшное вспомнилось — тридцать восемь, как и тот факт, что этот мужчина не гнушается заниматься сексом с несовершеннолетним, пускай уже и не школьником. Но а что? Что? Феликсу нужно было хоть что-то, чтобы, даже если сравнивать нет желания, было хоть что-то из аргументов «за». Вернее, не «за», а, скорее, «не так уж плохо».              — Наверное, ничего. Морщин пока нет, но, отвечаю, седину он закрашивает, — хохотнул Джисон. — Смотри, может, и в постели хорош. На опыте явно. Расскажешь, короче.              — Отвечаю, до сих пор живёшь только потому, что камеры не записывают звук, — Феликс бросает косой взгляд на камеру в углу, прямо над головой Джисона, который следом оборачивается, чтобы пошире улыбнуться и помахать, словно по ту сторону кто-то наблюдает в реальном времени. — И я не собираюсь ничего никому рассказывать. Всё, что произойдёт в той квартире, останется в её пределах и, надеюсь, скоро забудется. Или соглашусь на предложение Сынмина и буду собственноручно стирать алкоголем…              — Не рассказывай, — легко соглашает Джисон, продолжая кривляться, позируя под камерой, — у тебя личико разговорчивое, я и сам всё прочту по нему. Почти физиогномик.              — Скорее, фантазия у тебя богатая, не более, — Феликс снова бросает взгляд на камеру, чтобы проверить, не утомил ли её Джисон своим напором. — Всё, стал айдолом и за год звезду словил? Или это профдеформация? Кончай вертеться.              — Твоё плохое настроение скоро начнёт передаваться по всей группе, как простуда, — Джисон отстаёт от устройства слежения и поднимается с лавки, потягиваясь в спине. — Простуда… Хочешь поцеловаться?              — Это ещё что за хуйня? — кривясь, вырывается у Феликса, и он делает на всякий случай шаг назад.              — Поднимем интерес сами, если агентство клало на раскрутку, — пожимает плечами Джисон, но его понемногу рвущийся наружу смех вызывает у Феликса облегчение — не серьёзно. — Людям нравится скиншип, а когда это делают двое парней — эффект бомбезный!              — Ага, я заметил, поэтому больше не позволяю ребятам обжимать меня слишком долго, — воротит нос Феликс и не успевает увернуться, когда Джисон наваливается на него с объятиями. — А поцелуй создаст буквально эффект разорвавшейся бомбы, не хочу закрепиться в качестве главной гей-персоны пятого поколения. Отцепись.              — Да брось! — весело настаивает Джисон, в шутку норовя поцеловать друга куда-нибудь в лицо, но Феликс успевает защититься, прикрывшись ладонью. — Всего один чмок! Или плотно потренимся перед тем, как ты пойдёшь применять знания на практике сегодня вечером!              — Даже не думай! — Феликс усиленно зажимает Джисону рот, второй рукой пытаясь освободиться от обвивающих выше талии рук. — Иди Сынмина целуй! Он как раз не против скиншипа!              — А почему не Чонина? — оторвав от лица ладонь друга, тут же интересуется Джисон. — Он милее!              — Он несовершеннолетний.              — Ему скоро семнадцать! Но даже так… Он целовался явно чаще тебя, Ликс.              — Когда исполнится, хоть съешь его!              — Мы не вовремя?              В зале повисает тишина. Джисон с более подобной позиции сразу замечает вошедших и отлипает от Феликса, чтобы побежать в сторону парней и повиснуть на новой жертве его тактильности.              — Вы реально там потерялись, что ли?              — Мы в туалет зашли, а потом немного заболтались, — влезает Чонин, делая шаг в сторону, на выход из зала, чтобы Джисон и на него следом не уцепился.              — Прям стоя рядом, с членами в руках заболтались? — пошутил Джисон и тут же был моментально сброшен Сынмином с себя. — Тогда уж «засмотрелись».              — Ты иногда бываешь озабоченным, — вздыхает Феликс, подхватывая полотенце, и направляется к парням на выход. — Выключать свет?              — Не, — отзывается Сынмин, — там кто-то подойти должен был, тренер же говорил, не слушал?              — А, вылетело, — повёл плечом Феликс. Голова сейчас забита другим, гораздо более крупной проблемой, нет места для мелочи вроде «выключать ли свет» и кто должен занять зал после.              — И каждый же свой держал, — вставляет короткую реплику Чонин, приковывая к себе взгляды. — Что? Ну, типа же…              — Ладно, идём уже, — торопливо перебивает Феликс и в спину подталкивает стоявших в дверном проёме, чтобы поскорее покидали помещение сами и не мешали это делать другим. — Крис, наверное, подъехал?              — Ага.              Феликс не слушает обсуждения ребят о том, что бы такого приготовить, как и о том, чья вообще очередь торчать на кухне, не участвует в этой беседе, ничего не предлагает, только кивает на всё, бросая, что не голоден. Вяло отвечая на общее удивление, поддерживаемый Джисоном, Феликс умудряется убедить всех, словно решил немного похудеть и теперь не ест вечерами.              С сегодняшнего дня. Никто поддержать в этом деле, разумеется, не захотел, только побеспокоились и пожелали успехов.       

• • • • •

      Улизнуть из общежития поздно вечером было не так сложно — парни рассосались по комнатам, а Джисон (Феликс, так посмотреть, ещё из практических целей ему рассказал, не только ради поддержки и взгляда со стороны) затолкал одно одеяло под другое и сказал, что «Феликс» неважно себя чувствует.              Вот для этого и нужны друзья.              Феликс давно понял, что в их группе ещё хорошие взаимоотношения у мемберов — дружеские.              Как ни крути, а в коллективе, искусственно созданном из разных, вероятно, ранее не знакомых и не общавшихся достаточно близко людей, постоянно конфликтовавших друг с другом и миром подростков, взаимопонимание и идиллия — единичный случай, невиданное счастье и успех; когда находишься в группе людей, которых почти не знаешь и, следовательно, не так хорошо знаком с их личностями, взглядами и характерами, но вынужден проживать в непосредственной близости и постоянно быть вместе, конфликты неизбежны. Большие, маленькие — неважно, главное, выработать стратегию по их разрешению, а ещё лучше не доводить перепалки и ссоры до максимально возможного масштаба.              Фанатам, особенно популярных групп, нравится верить, убеждать себя, что все мемберы между собой безусловно ладят, но на самом деле Феликс знает, что «семейные» взаимоотношения, даже если о них так уверенно вещают сами группы, — редкий случай, красивый обман для зрителя, в лучшем случае — дружеские, но чаще приязненные и стабильные рабочие, как-никак, а все, сколько бы мемберов ни было, они находятся «в одной лодке» и понимают это, преследуют одну и ту же цель. В некоторых группах участники на самом деле явно недолюбливают друг друга, что не стесняются обсуждать и демонстрировать, разумеется, не на камеру. В женских и травля процветает, мелкие пакости, тихий буллинг ака «холодная война», в то время как мужские в основном предпочитают открытые конфронтации.              И, раз уж довелось пробраться к «закулисью» ближе, Феликс теперь может отметить и то, что популярность группы прямо пропорциональна накалу страстей внутри неё: чем выше группа поднимается и становится известней, тем больше трений и столкновений будет у мемберов, потому что эго понемногу раздувается, каждый осознаёт свою значимость и популярность и начинает задумываться над собственным благом, влиянием и успехом в той или иной степени. Группа уже добилась успеха, пора бы побороться и за себя, за своё будущее и личные перспективы, а не тянуть лямку общего блага.              И, как ни печально признавать, у некоторых особенно популярных групп, которым фэндомы чуть ли не как божествам поклоняются, есть действительно конченые, эгоистичные и высокомерные участники, которые лишь притворяются хорошими и милыми, имитируют уважение и приязнь, в то время как уверены, что им должны в ноги падать. Феликс был на этих закрытых вечеринках, видел, как ведут себя всеобщие любимцы, когда на них не направлены объективы камер, видел, в кого превращаются популярные айдолы, модели и актёры, когда расслабленно позволяют себе уйти от сложившегося образа. Не скажет, что разочарован, но ожидал большего. Ожидал… что-то хорошее. Безусловно, может, в тех людях и было нечто неплохое, не убили в себе человечность совсем уж, но Феликс и не думал, что некоторые агентства, подобно сутенёрам, предоставляют своих трейни и айдолов для получения спонсорства.              Теперь он не уверен ни в чём.              Может, однажды он и сам станет тем самым плохим человеком, тоже достаточно сгниёт внутри, но сейчас, к сожалению, он в самом начале этого великого пути и ему не доступна циничная возможность «покупать». Он заключён в унизительной роли того, кого покупают.              Он ловит себя на мысли, что ему остаётся только наслаждаться тем, что в его группе не всё так плохо, как в некоторых: хорошие отношения друг с другом с разной степенью близости. Да и, так посмотреть, свою роль в комфортной микросреде сыграл тот факт, что изначально собрались не самые агрессивные трейни. К Сынмину были вопросы — уж больно серьёзным и важным казался, но то была лишь маска и желание не уступать, сквозь внешнюю серьёзность он добивался внутренней, да и уважали за это тоже: слабых и напуганных не любили, они вызывали неприязнь и жалость, раздражение и общее недовольство, а уверенных в себе, идущих прямо к цели, — ненавидели, но уже уважали, молча, но по отношению порой было заметно. Джисон всегда пытался быть душой компании, разряжал напряжённую атмосферу, а Чонин был… милым и маленьким, не отсвечивал, но и держался весьма конкурентоспособно, порой высокомерно поглядывал, но на деле тоже оказался вполне простым и лёгким в общении, более раскрепощённым и весёлым, что стало приятной неожиданностью.       А Феликс… Он был тихим. И непримечательным, в какой-то момент даже перестал выкладываться, как раньше, чтобы на глазах у всех не хвалили лишний раз, вызывая зависть, так и клубящуюся среди наполненных гормонами и нервами подростков, но на проверках и оценивании был одним из лучших.              Были и полные ублюдки: пару раз тех, кто был слишком хорош в чём-то, выделялся навыками или внешними данными, случайно толкали с лестниц или подставляли, вынуждая сносить несправедливые наказания или вовсе доводили до исключения. Так что их четвёрка — объективное облегчение для каждого из них, потому что заиметь откровенного агрессора и провокатора в непосредственной близости, который, если не его будут ставить в центр или выделять чем-то, ещё придушит подушкой, стало бы ощутимой нервотрёпкой.              Ладно, может, до убийства в самом начале и не дошло бы, но Феликс уверен, что некоторые из тех трейни были вполне способны сделать великую подлость в духе «подлить крем для депиляции или краску в шампунь» или какое-нибудь средство в крем для лица намешать, чтобы испортить кожу соперника. Хотя, казалось бы, в одной группе, а значит, должны быть заодно, а не против друг друга.              Живёт в этой тёплой, не семейной, но вполне дружеской атмосфере и наслаждается отсутствием необходимости постоянно быть настороже. Правда, недостаточно дружеской, чтобы встать и открыто сказать: «Меня, возможно, сегодня выебут за наше участие в каком-нибудь шоу».              Всё же Феликс до последнего предпочитает верить, что они ограничатся разговором. Слышал слухи, что гендиректор частенько принимает милых мальчиков у себя, но… А что мешает в этот раз просто поговорить? Может, и с теми они просто разговаривали? Искал себе «братьев по разуму», мало ли что в голове, какие проблемы…              Проблемы! Они ну точно есть в голове генерального директора, это безусловно! Поэтому и страшно.              Феликс сидит на заднем сиденье, нервно царапая ладонь ногтями.              Вот такой человек интересный этот директор! Может, и правда ему нравится вести ночные задушевные беседы с людьми помладше. Так-то и до совершеннолетия люди — всё те же люди, с ними есть о чём поговорить, а «дети» порой поумнее и начитаннее некоторых взрослых бывают! Да… Да и слухи — это же слухи. А что такое «слухи»? Это непроверенная информация, которую люди распространяют, чтобы просто посплетничать в своё удовольствие, копаясь в чужом грязном белье и накидывая от себя за милую душу, лишний раз припугнуть и одарить сомнительного качества славой; люди тешат свой актуальный интерес, фантазируют вовсю — развлекаются и не спешат подтверждать, так что кто знает, насколько настоящая личная жизнь гендиректора соответствует тому, что о ней поговаривают? Феликс так-то тоже не гей, по крайней мере, не планировал им становиться и не интересовался отношениями в целом, жаль, окончательно в асексуальность уйти не дали, как и не сосал никому, чтобы дебютировать. Не делал ничего из того, какие слухи о нём витали как среди трейни, так и в сети.              Но беспокоился об их содержании и существовании в принципе.              Джисон и Сынмин любили пообсуждать, что там о них болтают, почитать и посмеяться, жаль, не в лица тех ублюдков с длинными языками и недостатком во всём, помешавшим тоже совершить рывок к мечте. Чонин подключался изредка, пока слухи не были слишком жёсткими, слишком мерзкими. С мелочей ему было смешно, но всё ещё неокрепшая психика давала о себе знать, так что хёны заботливо отвлекали и перекрывали доступ к тому, что считали способным побеспокоить младшенького.              Вот Феликс не сосал никому за дебют, но, возможно, сделает это после. Или что посерьёзнее, похуже… Насколько это, чёрт возьми, законно?              Парень успокаивает себя как может, но Бан Чан всё равно замечает это волнение через зеркало заднего вида:              — Ну, убивать он тебя точно не станет, не волнуйся так.              Пальцы прокручивают регулятор громкости, делая играющую песню тише.              — Спасибо, отлегло, — Феликс старается не язвить, но немного всё же проскальзывает. Разве может быть иначе?              — Но ты это, — не зная, как подойти, но чувствуя, что надо озвучить, начинает менеджер, упираясь взглядом в дорогу перед собой; ночами ездить непросто, пора бы навестить офтальмолога и, возможно, получить рецепт на новые линзы, — не дерись с ним, хорошо?              — В смысле? — переспрашивает Феликс, чуть сведя брови на переносице, и встречается взглядом с мужчиной через вытянутое зеркало.              Он изначально не планировал доводить до крайности, тем более… Как это вообще должно выглядеть? Полезть с кулаками на человека, которому буквально принадлежит компания, причём одна из самых крупных и влиятельных в сфере развлечений Южной Кореи, в которой ты работаешь, самостоятельно подписав контракт… Там же явно будет сто и один изощрённый способ отомстить за потраченные нервы и свести с ума обнаглевшего сотрудника, который, как за глаза поговаривают про не слишком популярных айдолов, расходный материал.              Феликс определённо не хочет платить эти гигантские неустойки по контракту, влезать в долги, потому что не смог вывезти то, что глубоко оскорблённый неподобающим поведением директор навесит. Поговаривали сомнительные вещи о руководстве не только «HH Entertainment», но и других развлекательных компаниях, где либо окончательно и принудительно превращали в дорогой, но унизительный эскорт и отправляли по богатым спонсорам, либо доводили тренировками, словно в сутках было на несколько часов больше, и паршивым отношением до расторжения контракта, потому что понимали — оставшиеся годы не вынесут, а что-то изменить возможности нет.              Понятно же, где неустойки, там и долги, потому что такое количество вон, вложенных в не оправдавший ожиданий (или эгоистичных желаний?) проект, выплатить почти нереально, а за раз и со спокойной душой — тем более.              Вся эта жизнь айдола — многогранная ловушка, где давление и опасность идёт со всевозможных сторон. И коллеги по «несчастью» как один советуют смириться и жить в своё удовольствие, да, иногда и в чужое, потому что выиграть суд, тем более с крупной именитой компанией, которая обладает большими деньгами, — дело сказочное, лишь самые уверенные в себе, прочной доказательной базе и высокооплачиваемых нанятых юристах способны одержать верх и освободиться, а когда и отсудить себе кусочек. Феликс вообще к этому типу людей не относится, он белым флагом помахать хочет, возвещая о капитуляции, безоговорочной сдаче на чужую милость. Надеется спокойно жить и работать на свою мечту, отношение к которой и значимость уже несколько раз пересмотрел.              — Если поймёшь, что вообще никак не можешь, прям совсем не выходит зажать эмоции, наружу их не выпускай, — настоятельно рекомендует Бан Чан, немного пугая Феликса своим серьёзным тоном и совсем слабой полуулыбкой — жалостливой, — не пытайся ему врезать, тем более завалить. Разбивать или ломать о него тоже ничего не стоит, вообще слишком резко не дёргайся и не кричи громко. Господина Хвана раздражают громкие визгливые звуки, как и получать по лицу.              — Да я и не собирался как-то…              Феликс тушуется. Перспектива выглядит совсем безрадостной, и понемногу стучится самая настоящая безысходность.              — Это хорошо, — Бан Чан поправляет зеркало, через него снова бросив взгляд на совсем поникшего подопечного, — у него, сам понимаешь, сил побольше будет. Рука тяжёлая, если видел бывшую визажистку… Сохи, кажется, так вот, вылетела она тихо и с опухшим лицом.              — То есть, — припоминая разбитую губу и гигантское опухшее пятно на лице девушки, которое с трудом брал тональный крем, Феликс начинает медленно понимать, что к чему, — это её…              — Да, совсем за слушками не следишь? — вскидывает бровь Бан Чан, несмотря на то, что собеседник сидит позади. — Она не учла заметки, оставленные Соён, та ушла в декрет, подробно всё расписав, а новенькая что-то напутала и мазнула личико Джуна помадой, на которую у парня аллергия, и немножко раздуло. Если помнишь, это который из «GOATs», вы частенько встречаетесь с этими ребятами в зале, когда, разумеется, не отлыниваете. Ага, я всё знаю, — заметив активное шуршание на задних креслах, Бан Чан пропускает смешок, — но сейчас не об этом. Он, конечно, из «козликов», но парнишка приятный, пытался выгородить неумёху, но «на ковёр» её всё равно дёрнули.              — А её там, случаем, не пару раз о стол приложили? — с опаской переспрашивает Феликс, надеясь, что хотя бы вторая часть слуха, заигравшего в новом свете, не окажется правдой.              — Она что-то сказанула, начала на повышенных тонах требовать «подобающего отношения» и разбила вазу, — медленно начинает Бан Чан, припоминая детали, которые уже успели позабыться — всякое бывает, не первый раз и не последний, незачем всё в голове держать. — В общем, отношения выяснять начала. Господин Хван немного психанул, ответил и, когда дамочка попыталась поднять на него руку, опередил парой пощёчин. А куда там дальше она и на что полетела — тайна, покрытая мраком.              — А тебя не уволят за то, что рассказываешь всё это? — Феликс сглатывает, косясь на мигающее устройство, снимающее происходящее на дороге и, по совместительству, в салоне.              — Уволят вряд ли, хороших сотрудников в штате ценят, — с толиками гордости отвечает мужчина, — а звук эта штучка не записывает давно, если намекаешь на видеорегистратор. Да и всё знают, прямым текстом не говорят только и облепляют личными реалистичными и не слишком догадками.              — Понял, — без энтузиазма отвечает Феликс, наваливаясь на машинную дверь.              Теперь цитрусовый запах в салоне, исходящий от висящей на зеркале деревяшки в форме вытянутого прямоугольника с иероглифами, казался неприятно резким, а вибрации автомобиля угнетали — каждый мелкий камушек под колёсами, каждая ямка приближали к тому самому моменту, который начал Феликсу казаться ещё ужаснее.              Теперь и отхватить страшно. Изнасилуют, так ещё и побьют, если что не так — просто прекрасно! Но чисто гипотетически… если не мыться после, побои снять… можно же будет накатать заявление в полицию? Или следует поверить на слово и слухам, в который раз и смириться с тем, что, вероятно, всё куплено — «схвачено».              — Не думай, что я пытаюсь тебя напугать или говорю, что тебе обязательно причинят вред, — заметив отчаяние в лице Феликса, решает попытаться немного улучшить ситуацию Бан Чан, — просто не делай того, что, как тебе покажется, может оказаться потенциально опасным. Обычно все возвращаются целыми. Веди себя хорошо, по возможности тихо и вежливо. Господин Хван, так-то, человек хороший, — мужчина не удерживается от смешка, — прости, не веришь? Зря я, наверное, рассказал тебе всё это, думал, как лучше сделаю, но вышло наоборот.              — Благими намереньями выстлана дорога в ад, — вздыхает Феликс и прикусывает нижнюю губу, которую скоро никакая дорогая гигиеническая помада с маслами не спасёт, — но спасибо. Всяко лучше, когда идёт хоть какая-то поддержка. Думаю, я бы с ума сошёл, если бы меня просто сунули в машину и потом в самое пекло высадили.              — О да, я же говорил, что Вам повезло с компанией? Здесь царит почти демократическое отношение касаемо айдолов и трейни, по крайней мере, некоторое снисхождение даже к тем, кто, по сути, бесполезен, — легко бросает Бан Чан и спешит поправить себя: — Ну ты понял, не в плане, что вы, ребята, ничего не стоите, я вас люблю, вы знаете, я к тому, что, как бы выразиться корректнее… сам понимаешь, те, кто приносит больше денег, тех считают полезнее, приоритетнее и перспективнее.              — Как будто мы деньги не приносим по своему желанию, — Феликс прикрывает глаза, стараясь расслабить лицо.              Так много хмурился в последнее время, что, кажется, от косметолога понадобятся и инъекции, а не только уходовые процедуры — уколы в лоб, чтобы разгладить морщины, которые однажды непременно явят себя.              — Если это тебе поднимет настроение, — стараясь держаться веселее, несколько заговорщически начинает мужчина, — от директора все возвращались в приподнятом настроении, а после ситуация, как у артистов, улучшалась. Ладно, вижу, не помогло, да?              Бан Чан не может не волноваться за тех, над кем трясётся почти год, с кем почти породнился, защищая от нападок со всех сторон и ухаживая, словно парням было не по пятнадцать и выше, а поголовно по пять. Но от неизбежного не убежать, логично же? Поэтому старается искать плюсы, тем более, что все должны были знать, на что идут, и как эта индустрия бывает жестока.              Но Феликс так и хочет спросить, как долго и в каких позах вертели этих самых артистов, чтобы ситуация улучшилась.              — Не бесплатно и хорошо, — смазано отвечает парень. — Долго ещё?              — Минут десять.              — Разбудишь же, если засну?              — Конечно.              — Тогда верни громкость обратно, а я вздремну.              Пальцы чуть прокручивают округлый регулятор громкости, позволяя позитивной популярной песне заполнить салон автомобиля.              Едва ли Феликс сумеет провалиться и в короткий неспокойный сон, но за годы изматывающей жизни понял, что, казалось бы, бесполезное лежание с закрытыми глазами способно позволить немного отдохнуть. Движение машины по дороге, лёгкие вибрации и тихие, но отчётливые звуки езды, постукивания менеджера по кожаной обивке руля в такт играющей песне, сливаясь в единую монотонность, почти убаюкивают. Не раз приходилось спать в кошмарных условиях, странных позах, а как часто в машине — Феликс уже и привык даже. Когда иными вариантами не располагаешь, свыкаешься и радуешься, что хотя бы на отдых время есть, на спокойное лежание с прикрытыми веками.              С одной стороны, да, это мерзко. Секс не по любви, а ради… карьеры? Феликс даже не знает, как себя чувствовать, словно вот-вот попадёт в одну из тех историй, где секретарша трахается со своим боссом ради удобного положения и кругленькой суммы. Чем это плохо? Для тех двоих участников сомнительно звучащей ситуации, вероятно, ничего, но вот в глазах Феликса это не более чем проституция. Заниматься сексом не от большой и крепкой любви, а ради выгоды, которую тебя вынуждают получить… Разве это не та же торговля телом? Принудительная только. И это аморально. Но все так делают. Ладно, да, не все, но много кто, достаточное количество людей продолжительное время предлагает подобные услуги и пользуется ими для того, чтобы эта деятельность стала чем-то вроде чёрной тайной нормой, о которой не спешат рассказывать и массово освещать, рискуя испортить репутацию не только компаниям, агентствам, но и айдолам в них.              Однако это ситуация, когда Феликс не горит желанием следовать общему примеру, не хочет со всеми «с крыши прыгать» просто потому, что так «делают все».              А с другой стороны, это же какой карьерный рост может быть! Иной раз посмотришь на бездарных, но симпатичных, а с каждой новой пластической операцией куколка становится лишь краше, певичек и ума не приложишь: как? Как такое неумелое, откровенно бездарное, ленивое нечто выбралось на сцену и в своё удовольствие милашничает с фанатами, не утруждаясь попадать в такт играющей на фоне выкрутасов фанере? Не иначе как кто-то помог. Кто-то помог, дал нужный старт и всё устроил, поддерживает, а люди этим наслаждаются, игнорируя реальность: лицо красивое, поведение цепляет, автотюн и всевозможные программы подправят слабые вокальные навыки, а танцевальные — простенькая хореография, словно созданная для коротеньких трендов тик-тока, похожая на расслабленную ходьбу и модельное позирование, заигрывание со зрителем. Чем Феликс хуже? Выдался такой шанс, причём из его группы именно ему. Так что это значит? Очевидный, по идее призванный греть самооценку и эго, вывод.              Но Феликс не хуже, он лучше, поэтому подобные способы он бы оставил для штамповки низкосортных продюсерских хэнд-мейд звёздочек, а свои усилия умаливать и оскорблять он не собирается. Столько работал, потратил годы, вложил немыслимый труд, чтобы вот так предать всё, включая себя?              Именно из-за этих усилий он едет в этой машине, а не по совету Джисона послал всех и вся нахуй. Всё предельно просто: Феликс не хочет, чтобы из-за его ошибки и гордости, каких-то там моральных принципов, о которые в шоу-бизнесе принято ноги вытирать, все его усилия были похоронены. А то и он вместе с ними, кто знает, как события развернутся.              Голос внутри, мягко и умоляюще хнычущий «а может просто на поболтать едем», становится всё тише. Феликс всегда считал себя достаточно взрослым, достаточно умным и понимал, как устроена жизнь. Сейчас с ужасом смотрит не на реальность, в которую окунулся, а на себя — откуда в нём эти наивные надежды на лучшее?              — Приехали.              Феликс не спал. Он зашевелился, потягиваясь в ограниченном пространстве салона, и принялся, смотря в тёмное окно, поправлять волосы.              — Я нормально выгляжу? — в чёрном отражении макияж был не так отчётливо виден, поэтому Феликс перегибается через подлокотник, поворачиваясь к менеджеру. — Макияж, волосы?              — Отлично, — Бан Чан треплет парня по светлым волосам, — просто сногсшибательно. Вперёд, боец, я буду ждать на парковке.              Феликс поджимает губы, поправляя полосы, в которые зачем-то мужчина руку запустил, и возвращается на задние сиденья.              — Ты говорил, что он меня убивать не будет, — вспоминает Феликс, берясь за ручку, намереваясь открыть дверь, — и драться с ним нельзя, что ещё за «боец»?              — Ээ, чемпион? — неловко предлагает мужчина, снимая блокировку с дверей. — Так лучше?              — Тебе и правда не за сорок и у тебя нет двойни? — отшучивается Феликс, открывая дверь и выходя из салона.              В лицо бьёт свежим прохладным воздухом. Как чертовски жутко, несмотря на залитые холодным светом высоких фонарей улицы жилого комплекса.              — У меня четверняшки, — Бан Чан опускает стекло, немного высовываясь в окно. — Понимаешь, куда дальше?              Один из самых дорогих районов Сеула, престижный жилой комплекс, шикарный дом в пять этажей и квартирками с ценником явно от трёх миллионов долларов.              — Второй, так понимаю, вон тот, посерёдке, — Феликс указывает пальцем куда-то в ночь, — квартира шестая.              — Прекрасная память, не зря тебя Чон нахваливал, говорил, схватываешь налету, — с гордостью комментирует Бан Чан. Быть менеджером способных айдолов всяко приятнее, чем если бы те были объективно невзрачными и мало мотивированными людьми.              — Он меня хвалил? — искренне удивляется Феликс, не ожидавший от тренера и слова хорошего, поворачивая голову в сторону менеджера.              — И не только он, всё, давай, файтинг, — мужчина сжимает руку в кулак и приободряюще встряхивает им, — и помни, что драться и орать не надо.              — Да помню я, — недовольно отмахивается Феликс, начиная шагать в сторону здания. Если первая фраза вызвала улыбку, продолжение добило и снова окрасило беспросветную ситуацию в жуткие оттенки. Словно войдёт в директорскую квартиру и не выйдет больше… разве что вынесут вперёд ногами.              — Если что, — Бан Чан ухватывает внимание парня, — сначала пробуй нормально поговорить, если тебя что-то не устраивает, с «крыши» закапает, то просто попробуй сначала словами это объяснить, без, прости, выебонов и агрессии. И не реви.              — Ты уже каждой фразой нагнетаешь, — настороженно говорит Феликс, чувствуя, как обдавшим потоком ветра холод проник под одежду, — сложно поверить, что не специально. Я пойду уже, а? Раньше закончу, раньше вернусь.              Ко всему следует относиться как к работе, не придавать большого значения, не окрашивать эмоциями, не оценивать и не обдумывать. Какой смысл рассасывать неизбежность? Только горечь на языке задержится дольше, останется вяжущее послевкусие.              «Поговорить», ага, как же. Говорить с ним будут — Феликсу даже смешно, он пропускает смешок, но это нервное — стоит перед массивной железной дверью, не решаясь нажать роковую шестёрку на панели домофона.              Есть же всё: деньги, приёмы пищи в шикарных ресторанах, высокий уровень жизни и первоклассная квартира, а в жилом комплексе вся инфраструктура для более чем комфортного существования, есть внешность и куча желающих, готовых явно добровольно совокупиться и исполнить любые извращённые желания. Зачем здесь Феликс?              В чём смысл? Суть?              Кончики пальцев покалывает. Странное, непонятное ощущение внутри. Металл плоской домофонной панели ледяной.              Дверь открывается, даже без вопроса о том, кто пришёл. Конечно, кто бы мог прийти? И этот дом гендиректор для себя явно не просто так выбрал — без надоедливого консьержа и лишних глаз, с интересом поглядывающих, как маленькие мальчики и девочки в квартиру поднимаются.              Лифт за считанные секунды взмывает на этаж с единственной дверью. Феликс чувствует, что его больше не тошнит. Но это ощущение неминуемой опасности, чуть ли не хтонического ужаса, пробирается в самые кости, вынуждая с каждым шагом замедляться — конечности тяжелеют, будто свинцом наливаются, а дыхание спирает.              Рано потеть, рано паниковать.              Но Феликс сглатывает и паникует. Стоит перед этой дверью, не решаясь дёрнуть за ручку и открыть — почему-то уверен, что та не заперта.              Быть взрослым работающим человеком всегда так страшно? Феликс сам себя не понимает, но всеми силами старается убедить, что всё в порядке, что всё нормально и будет даже лучше. Даже если это, вероятно, ложь. Не загонять же себя глубже под землю объективным трезвым взглядом на реальность. И так чувствует, что вот-вот шести футов достигнет.              Может, убежать? Развернуться и сорваться даже не к лифту — лестнице, чтобы сразу исчезнуть, не дожидаясь, пока двери непозволительно медленно откроются и закроются…              — Это непунктуально.              Феликс успевает отшагнуть, чтобы не задело распахнувшейся дверью, и, в панике смотря то на мужчину в тёмно-синем халате, то на раскрывшуюся дверь, окончательно теряется и сгибается в глубоком поклоне, не в силах… разогнуться. Так и стоит согнутый в поясе на девяносто градусов, уткнувшись взглядом в светлую мраморную плитку.              Ужасное чувство неловкости, хотя ничего толком не началось. Скоро подобное непременно перетечёт в социальную тревожность, мысль о которой заставляет Феликса поджать губы.              Как вообще встречать генерального директора, самого владельца компании? Феликсу доводилось пару раз видеть этого мужчину, он, как и все, просто делал поклон и приветствовал, но сейчас… Что ему делать? Как себя вести? Что сказать и как поздороваться? А мысль о том, что прямо сейчас, продолжая стоять в этой неловкой позе, он производит не лучшее впечатление о себе в их, по сути, первую встречу один на один, угнетает.              — Уважил уже достаточно, проходи.              Феликс слышит этот смешок. Низкую, приятную слуху, но всё ещё высокомерную насмешку в голосе. И поднимается, ещё раз виновато чуть поклонившись, проходит в квартиру.              Дверь закрывается, дыхание спирает, сердце останавливается.              Феликс уверен, что его можно понять. Кто, блять, встречает гостей в халате? Ведь под халатом ничего нет… Феликс видит блеск воды на обнажённом участке груди мужчины, сглатывает, моментально отводя взгляд в сторону шкафа в прихожей. Невероятно просторной прихожей.              — Это из-за халата, да? — без особого интереса предполагает мужчина. — Обычно никто на этом так не заострял внимание. Халаты — это удобно, особенно после душа, да и просто так. А ты в чём дома ходишь?              Феликс неловко принимается снимать кроссовки.              Его не только как какую-то проститутку подвезли к богатому клиенту на ночь, вынудив принять соответствующий случаю вид, но и ткнули в то, что он не один такой. Не «единственный и неповторимый», «особенный», хотя на подобное Феликс даже не рассчитывал, а отчётливо «очередной». Тривиальный на потоке, каких сотни тысяч. Но сейчас так буднично пытаются завести разговор.              — Ты меня игнорируешь?              Как электричеством пробивает, неприятные разряды паники и беспокойства расходятся от сердца по телу.              — Нет, извините, — Феликс снимает куртку и после кивка вешает на крючок, — я… задумался. В чём я хожу? А в чём я хожу… — он откровенно теряется, — ну, в штанах и футболке, я же, по сути, в общежитии живу, квартиру делим на четырёх человек.              Иногда даже такой, казалось бы, незамысловатый вопрос способен поставить в тупик и ускорить сердцебиение. Феликс не знает, куда деть свой взгляд, свои руки и себя в целом. Неуютно чертовски, несмотря на то, что квартира неоспоримо великолепная, сам бы не отказался в такой жить.              — Не было желания походить обнажённым? — всё тем же будничным тоном задаётся вопрос, словно и нет в нём ничего странного, никакого подтекста. — В белье, может.              К Феликсу пару раз подкатывали. Много раз. Очень. Поэтому он всеми силами избегал всех тех праздников, встреч, тусовок и вечеров — как бы ни называли происходящее за закрытыми дверями. Делали это устно, касаниями и действиями, но ни один намёк не кажется таким топорным, как тот, что он слышит сейчас.              Поговорить пришёл, ну да. С ним же говорят сейчас, значит, пока почти то, что ожидалось. Но вот о чём речь идёт, конечно, вызывает смутную тревогу.              — Не знаю, — скомкано отвечает Феликс. Что на это ответить? Он уже пойман в ситуацию, когда ответ на вопрос может быть неправильным и повлечь за собой негативные последствия? А как узнать, какой ответ окажется верным?              — Просто вопрос. Я не намекаю, чтобы ты раздевался, — ставит в известность мужчина, полагая, что отлично сгладил ситуацию, но от усмешки не удерживается: — Можешь, конечно, если хочешь, останавливать не стану.              — Да нет, спасибо, я… я люблю одежду. Люблю, когда она на мне. Мне так комфортнее. А то прохладно тут у Вас, — Феликс от бьющего градуса смеси из неловкости и нервозности не сдерживает кривой смешок.              У него паника, он себя понимает и не осуждает, а Хван почему смеётся? Феликс сглатывает, продолжая безропотно следовать за мужчиной.              — Могу набрать тебе горячую ванну, согреешься, — откровенно издеваясь и получая удовольствие от паники в глазах Феликса, предлагает мужчина. — На диван сядь. Что хочешь выпить? У меня есть всё, просто скажи, что бы ты хотел.              — А… А я… Это… Да не надо, спасибо, — голос почти не дрожит, но вот запаздывающая реакция, нервные хватания за край атласной рубашки и неспособность нормально выговаривать слова, формулировать мысли выдают волнение. — И про ванну, и про алкоголь. Я же несовершеннолетний. А Вы пейте! Вам можно.              — Спасибо, что разрешил, — вновь тихо смеётся Хван, скользя глазами по фигуре парня. — Опуская формальности, просто выбери, что ты хочешь.              — Правда, спасибо, господин Хван, за… за заботу, но я не буду пить, — сглотнув, пытается неуверенно настоять Феликс, мысленно сокрушаясь: неужели те слова и правда прозвучали так? Можно ли считать подобное «разрешение» дерзостью? За это последует какое-то наказание, ничего не предъявят же?              — Опуская все формальности, — директор намеренно выделяет «все», скрещивая руки на груди, что придаёт ему несколько угрожающий вид. — Просто Хёнджин, думаю, понимаешь, что ситуация не располагает к официозу? Не люблю нарочито официальный тон разговора, когда в нём нет необходимости, не позволяет расслабиться и развить доверие. У меня нет такого рода фетишей, так что на «ты», но с уважением, я его хорошо считываю. Кивни хоть, если понял, неприятно разговаривать со стеной, — Феликс спешно кивает несколько раз. — И вопрос не в том, будешь ты пить или нет. Что именно я у тебя спросил? Повтори, если слушал.              — Вы спросили, что именно я буду пить? — неуверенно повторяет парень.              — Умница, — слащаво тянет мужчина, растягивая губы в улыбке, — память в порядке. Можно ли на этот вопрос ответить «я не буду пить»?              Феликс запинается. Что за ёбаный экзамен? На что его тестируют? Стрессоустойчивость? Он не справляется! Он хочет всплеснуть руками и выбежать из этих просторных, но в то же время чертовски тесных стен, скрыться от пытливого строгого взгляда.              — Нет, наверное?              — Увереннее, — жёстко требует мужчина.              Этот властный тон голоса кажется Феликсу жутким.              — Нет.              — Да ты начинаешь соображать, малыш, как мило, — с издёвкой хвалит Хёнджин. — Тогда выбери.              — Я не знаю, — выпаливает Феликс и сглатывает, но тут же решает подстраховаться: — Что угодно? Любое? Технически, так можно ответить. Это же можно засчитать?              — А ты, я так посмотрю, напрягать свою очаровательную головку, куколка, не хочешь совсем, — мужчина упирается рукой в бок. — Так понимаю, на мой вкус? Хорошо, иногда я иду на уступки.              Хёнджин неспешно уходит, разминая шею.              Бывали и похуже, бывали откровенно тупые, не смыслящие ни черта и не улавливающие и толики сути, бывали чрезмерно закрытые и скованные: таких раскрепостить — сложнее только аккуратно устрицу открыть без острого французского ножа. Но и излишне навязчивые, ведущие себя слишком развратно, откровенно пошло, тоже привлекали мало. Необходима золотая середина.              Феликс выдыхает, оставшись в комнате в одиночестве. Квартира — мечта, о которой мечтать-то — уже нечто запредельное. Фантазии бы не хватило, как и смелости. Но и в этом обжитом высококлассном уюте Феликс сидит, сжимаясь, будто стремясь уподобиться песчаной крупинке, и подумывает, а не разовьётся ли у него к концу этой встречи агорафобия.              Без умысла не спаивают — дураку понятно. Самой тупой голове с прожжённым краской и осветляющими составами мозгом это ясно. Так что Феликсу страшно. Тогда было, оказывается, ещё терпимо. А сейчас он хочет выпрыгнуть в окно и скрыться в темноте от этих изучающих глаз, нагло прогуливавшихся по обтянутому вычурной одеждой телу. Феликс всё отчётливо видел, а Хёнджин и не пытался скрывать. Разве что прямым текстом не говорил о своих планах на это тело.              — Этот виски старше тебя почти в три раза, — на стеклянную поверхность небольшого столика опускается высокая изящная бутылка с привлекательной тёмно-янтарной жидкостью и пара широких стаканов с толстым дном, — прямиком из штатов от друга. Бывал за границей?              — Нет, — честно выпаливает парень, с опаской смотря на жидкость, цвет которой и правда выглядит драгоценным, — а можно…              — Нельзя, — приподнимает уголок губ мужчина, разливая алкоголь по бокалам, — у тебя была возможность выбирать. И как же ты ею воспользовался?              Феликс покусывает щёки изнутри, вжимаясь спиной в диванную подушку. Мягкую, чертовски мягкую, но не способную поглотить и спрятать от жестокого несправедливого мира.              — Не кривись, лучше попробуй.              Бокал всучается Феликсу в руки — в нос моментально бьёт резкий алкогольный запах. Тошнотворный, едкий и совершенно не вызывающий желание пробовать.              — Ну же, понюхай, он приятно пахнет цитрусовыми и немного тёмным шоколадом, — Феликс через силу подносит бокал к носу, стараясь в этот момент не дышать — «омерзительно», и, недолго подержав, убирает подальше, ставит на бедро, держа обеими руками, — а на вкус ещё лучше. Не смотри, что бутылка только сейчас открыта, уже доводилось пробовать, мне вся их «красная» серия нравится. Имбирь, мускатный орех и коричные нотки. Не сделаешь глоток? — настаивает мужчина, замечая эту раздражающую нерешительность. — Даже если попрошу?              — Простите, — парень опускает голову.              — Тогда, — начинает Хёнджин после нескольких секунд коротких, но плодотворных раздумий, — можем заключить пари. Хочешь? — Феликс заинтересованно смотрит в сторону мужчины, но, поймав взгляд, смущённо переводит свой на бокал в руках. — Ты у нас догадливый, сам понимаешь, что не в гости заехал. Понимаешь же?              А сейчас сказали прямым текстом, поставив заключительную гигантскую точку, сродни безобразной, распластавшейся по белому листу бумаги капле чернил.              — Да, — тихо отвечает Феликс.              — Не буду ходить вокруг да около: если ты выпьешь этот стакан, то секса не будет. Как тебе?              Феликс крупно вздрагивает, не понимая, что пугает его больше: упоминание секса от этого полуобнажённого мужчины рядом или перспектива выпить то, что на половину заполняет стакан и вызывает одним лишь запахом тошноту.              — Да разве…              На языке вертится «возможно ли это вообще?».              — Не за раз, — решает пояснить Хёнджин, — минутка у тебя будет. Делай что там тебе надо: нос затыкай или жмурься, маленькими глотками, наслаждаясь изысканными нотками дорогого удовольствия, или за пару крупных без остановки осушай. Лёд, так и быть, можешь не грызть.              Последнее — шутка, у Хёнджина сегодня явно хорошее настроение, это заметно по его выражению лица, тону и общей расслабленности, но от этого не легче. Раньше, когда Феликсу доводилось встречать этого мужчину, тот был всегда в строгих костюмах с укладкой, от него тянуло тяжёлым парфюмом и властным тоталитаризмом, знатно пугающим, а на лице в лучшем случае была кривая надменная усмешка; и из слухов характер был гораздо более паршивым, чем тот, с каким пришлось столкнуться сейчас, хотя и умело прикрывался за маской доброго и учтивого работодателя, приятного человека на людях.              Словно и не с тем самым пугающим генеральным директором сидит рядом. Но вот властный тон, уверенность в своих словах и действиях, которой так и веяло, а также, несмотря на халат и влажные волосы, внушительный вид — менее солидный, но явно влиятельного человека. Натуру не скрыть ничем, Хёнджин так и сочится своим статусом. От него, даже после душа, пахнет деньгами — Феликс не объяснит, но словно слабый шлейф манящего парфюма.              — А если я откажусь? — аккуратно спрашивает Феликс, стуча округлым шариком льда о стенки стакана.              — Я разложу тебя прямо на этом диване, — с полуулыбкой заявляет Хёнджин, подпирая голову рукой, упёршись в диванную подушку.              Феликс рад, что пока не хлебнул — непременно бы поперхнулся. А может и жаль: так бы и умер почти с честью. По крайней мере, не лишённый её внаглую самым грубым и беспардонным образом, подавившись дорогим виски.              — А если не смогу?              На это Хёнджин лишь пожимает плечами.              — Так пьёшь или мне сходить за смазкой и презервативами? — очевидно подначивает мужчина, придавая Феликсу уверенности.              Такой лёгкий путь: всего лишь хлебнуть виски. Выхлебать, точнее. Но всего лишь половина стаканчика — шарик льда крупненький! Это реально? Это вполне реально. Феликс, правда, пил последний раз пару месяцев назад и то лёгкие коктейли, а сейчас высокоградусный алкоголь. Но он же не может не попробовать, верно? Хотя бы попробовать. Он должен это сделать. Должен хотя бы попытаться.              Он с шумом втягивает воздух, пытаясь отключить голову, затаивает дыхание и припадает губами к бокалу. Крупный смелый глоток и… передёрнуло знатно, даже Хёнджин вздрогнул, но Феликс сумел проглотить. Чудом сумел. Глаза намокли, но сделал пару глотков… И всё. Не идёт.              Не идёт, блять!              Не идёт.              Оно стоит во рту.              Феликс отчётливо ощущает едкий, концентрированный и грубый вкус, запах бьёт в нос, вызывая рвотные позывы, горло жжёт, а проглотить не получается. Жидкость плещется, каждой клеточкой языка, каждым вкусовым рецептором Феликс чувствует невыносимый, горький, горячий, несмотря на лёд, пряный вкус. И выплюнуть не может, понимает, что не может, и лишь делает себе хуже, позволяя жидкости разгуливать по языку.              Не иначе как очередным чудом проглатывает, панически вытирая влажные губы, и заходится в приступе тошноты. Чуть не умер.              — Это была хорошая попытка, — Хёнджин приободряюще хлопает Феликса по обтянутому кожаными штанами бедру, — а теперь выбери, с каким запахом хочешь лубрикант. Тут проще, их всего два: вишня или клубника.              Эти слова открыли в Феликсе второе желание и убили здравый смысл — в исступлении он сжимает стакан крепче, словно хотел пустить по нему трещины, и поспешил сделать ещё несколько глотков… Глоток.              Второй всё так же не пошёл.              Нет. Даже не так: пошёл, но не в ту сторону. Обратно на свободу.              В глазах Хёнджина мелькнул явный ужас, но Феликс вовремя зажал ладонью рот, дёрнулся, чуть не расплескав остатки напитка. Сжимает лицо до боли, моргает, сгоняя бусины слёз, которые тут же бегут вниз, оставляя пару влажных дорожек.              Никогда. Ни-ког-да.              Он никогда больше не будет пить виски. Ни за что. Даже если на кону будет его собственная жизнь. Плевать на всё — ни капли. Ни ёбаной капли!              Феликс чувствует, что его вот-вот вырвет, по обожжённому алкоголем горлу поднимается, а теперь совершенно не казавшаяся привлекательной жидкость плещется на языке. Это ужасно. От этого бросает в дрожь. Это невыносимо.              Неужели секс был бы хуже? Быть не может.              Феликс рвано дышит, вздрагивая и давясь, всхлипывает и втягивает носом воздух. Запрокидывает голову, пытаясь себя вынудить проглотить.              Невероятная дрянь. Но глотается, проходит по горлу, оставляя всё больше едкого вкуса. Живот предательски крутит, сердце бешено бьётся в груди. Тошнит.              Феликс закашливается. Умереть, подавившись виски, пускай и дорогим, пускай и с охуенной выдержкой и из штатов — хуёвейшая смерть.              — Отчаянный ты, — Хёнджин опускает руку на плечо парня, пару раз слабо похлопав, но Феликс даже внимания не обратил, сконцентрировавшись на побеге от мерзкого вкуса и позорных, тошнотворных ощущений.              С негромким «давай-ка сюда» мужчина забирает из руки Феликса стакан и убирает на журнальный столик.              — Нормально всё?              Нет.              Всё хуёво.              Вообще хуёво. Совсем-совсем. Феликс плакать хочет. Уже плачет, только к выступившим непроизвольно слезам он хочет добавить те самые, от глубоко раненых чувств и отчаяния.              Но он кивает. Потому что… А что он скажет? Это он проебался. Второй раз за этот вечер.              — Если не можешь, чувствуешь, что не можешь, зачем делаешь?              — Думал, — Феликс запинается и снова пару раз кашляет, прикрывая рот, — думал, смогу.              Он всхлипывает. Во рту отвратительное послевкусие.              — Не впечатлялся тридцатью миллионами вон? — с нотками грусти в голосе интересуется Хёнджин, намеренно называя стоимость виски в понятной валюте. — А жаль.              — Я не смог, — подытоживает Феликс, отстранённо смотря на остатки жидкости в стакане, принёсшие немало бед.              — Не смог, — соглашается Хёнджин.              — И теперь мы… Это…              — Я войду в твоё положение, — услужливо говорит Хёнджин, погладив парня по бедру, не спеша убирать руку. — Усилия ведь должны вознаграждаться, не так ли? Тебе, наверное, так обидно, смотри, — он кивает в сторону недопитого виски, — совсем немножко осталось, пара капель, — преувеличенно и с показной жалостью. — Так что я войду в твоё положение и не войду в тебя.              Хёнджин пил мало, но был очевидно веселее Феликса. Феликсу эта фраза почти не помогла. От вкуса виски на языке не избавиться, ему кажется, перебить его уже будет невозможно, до самой глубокой старости преследовать будет.              — Спасибо, — отстранённо благодарит парень, прожигая взглядом злосчастный почти полный бутыль первоклассного виски.              Какой всё-таки стойкий вкус и гаденькое непонятное послевкусие.              — Но ты мне отсосёшь.              Феликс уверен, что всё — напился. Хёнджин умеет обескураживать короткими, но такими ёмкими фразами.              — Что-то не так? — вскидывает бровь мужчина, когда Феликс с отчётливой паникой на лице резко поворачивает в его сторону голову.              — Но Вы… ты…              — Не думаешь, что я не хочу упускать выгоду окончательно? По-твоему, просто выпить с тобой, понянчиться — это честно? Радуйся, сегодня без анального секса.              — Но…              — Давай начистоту, — мужчина тяжело вздыхает, откидывая голову на подушку, — у меня не так много времени возиться с тобой, ты мне быстренько отсосёшь и можешь быть свободным. Менеджер же тебя ждёт? Кристофер Бан, кажется, — вертя в руке стакан, вынуждая янтарную жидкость пускаться по кругу, Хёнджин поворачивается лицом в сторону сжавшегося, как было в начале, Феликса, — на лица у меня память лучше, чем на имена. Или могу вызвать такси, мне без разницы.              «То есть так ты со мной, — с приоткрытым ртом и закипающим возмущением думает Феликс, бегая глазами по очевидно незаинтересованному лицу мужчины, — даже на ночь не предложишь остаться?»              Не то чтобы он хотел… Но это же совсем жестоко! Каждое слово Хёнджина вынуждает разочаровываться всё больше, всё сильнее понижает ценность Феликса.              — Давай побыстрее на пол и поудобнее устраивайся, — требует мужчина, выпрямляя спину, — корректируй, как удобнее будет, могу ещё чуть к краю придвинуться.              — М-можно отказаться?              Наивно, совсем нелепо и отчаянно приходит к последнему плану Феликс. В ответ Хёнджин смеётся. Весело, заливисто и искренне, не скрывая своего пренебрежения.              — Не заставляй тебя за волосы на пол стаскивать.              — Подождите, это…              — Ты слишком много болтаешь, — кривится Хёнджин, зарываясь рукой в тёмные блестящие волосы, успевшие подсохнуть. — Терпение испытываешь? Поиграть хочешь? На колени, живо.              Феликс хочет упираться, хочет упрямиться, хочет отказаться. Он хочет подняться и уйти, громко хлопнув дверью, сохранить достоинство. Но серьёзное выражение лица, тон голоса с железными нотками, не оставляющий и шанса на несерьёзность произнесённых слов, вынуждают нелепо сползти с дивана.              Сидеть между чьих-то раздвинутых ног — отвратительное чувство. Хёнджин допивает остатки виски и протягивает опустевший бокал Феликсу:              — Налей до половины.              Это он может, это не так страшно. Феликс принимает стакан и, немного выдохнув, поднимается и отворачивается от мужчины, наливая дурманящей разум жидкости в бокал. Всё так же с особым жалким уважением двумя руками протягивает стакан, а когда грубо требуют опуститься на колени, опускается.              Вот такой он. Жалкий.              — А ведь на сцене ты раскрепощённее.              — Отвык уже, давненько это было, — вырывается у Феликса в сопровождении натянутой улыбки, но колкий язык тут же прикусывается. Буквально. — Я, простите, я имел в виду…              Громкий смех даёт облегчение и вновь сбивает с толку. Феликс хочет провалиться под землю, провалиться сквозь пол на тот нулевой нецокольный этаж, а там и под землю — вплоть до самого ядра и исчезнуть в кипящей магме. Лицо сейчас не хуже этого раскалённого сплава пылает. Алкоголь… Он уверен, что выпил не так много, чтобы расслабиться, чтобы позволить себе лишнего. Но ему тепло внутри. Или это стыд начинает прожигать изнутри?              — У меня почти встал, давай, потрогай его, — Хёнджин, убедившись, что инициативы не дождётся, убирает грубую ткань халата, обнажая свой член. — Поводи руками, оближи, поцелуй, в общем, заставь меня захотеть засадить тебе поглубже.              Феликс сгорает со стыда: ребята, наверное, спят уже, каждый в своей кроватке, мягко и сладко, а он, мало того, что унижался и продолжает это делать, хлебнул и чуть не умер от вискаря, так ещё и над членом директорским чахнет. Где, блядюга такая, справедливость? Или что, ему это как милость свыше воспринимать? Да ебал он такую помощь небес!              — Думаю, я не могу, — Феликсу слова даются непросто, но он выдавливает из себя короткую реплику, пытается подняться, но его резко хватают за волосы, выбивая вскрик от боли и неожиданности.              — Ты был милым, поэтому я немного поиграл, позволил поиграть со мной, но сейчас я тебе говорю, что делать, и ты делаешь, — Хёнджин сильнее стискивает волосы, оттягивая голову парня назад. — Или я зря позволил тебе лишнего? Мне с самого начала следовало использовать тебя, как я делаю обычно, выебать без всей этой хуйни? Не разочаровывай.              небрежным толчком Хёнджин отпускает, разжимает хватку. Феликс понимает, что в жизни слишком много всего, с чем он не в силах совладать. Буквально — он не мог разжать пальцы Хёнджина, каждая секунда отдавалась ускоренным гулким ритмом сердца. Это было… Это была чистейшая беспомощность. Ощущение, словно ты ничто, не способное принимать решения, говорить или что-либо делать самостоятельно, по своей воле. Не имеющее воли.              Отрезвляет.              Феликс послушно обхватывает член мужчины рукой. Большой — пальцы не смыкаются… горячий, пульсирующий… и, блять, недостаточно твёрдый. Феликс мысленно ищет проблему в себе: недостаточно красивый, недостаточно сексуальный, хотя вижуал, хотя в соответствующей одежде. Унизительное занятие — водить по чужому члену, пытаясь вызвать полноценную эрекцию, и при этом перечислять собственные недостатки.              Дрочить себе и кому-то — два разных мира, в одном отплавал, в другой насильно окунают. Как котёнка в ведре с водой — топят. Феликс не знает, что с этим делать: с бушующими внутри противоречивыми эмоциями, явным недовольством на лице Хёнджина и его членом в руке. Быстрее? Медленнее? Сильнее сжать или, наоборот, расслабить руку? Что, блять, следует делать?              — Жалко смотреть, как ты над ним издеваешься, — выдыхает Хёнджин, делая глоток виски. — Обхватил губами и вперёд.              Феликс честно старается. Но не может. Вот отталкивает его и всё!              У всего в мире же есть свои поля: его губы и член Хвана — как два однополярных магнита, не сходятся, как бы Феликс ни старался. Не выходит. Ну не идёт! Феликс чувствует, что вот-вот заплачет: не может, но должен. Когда-то в детстве суп за обедом впихивали насильно, один в один: верил, что не сможет, но всегда доедал, блять, из раза в раз получалось. А у Хёнджина и методы жёстче — кричат об отсутствии всякого выбора и вынуждают.              — Ты издеваешься? — скептически спрашивает мужчина, плавно запуская пальцы в волосы Феликса и резко сжимая, показывая, что следует бросить все эти нелепые игры. — Что не так?              Феликс хочет разреветься и прокричать исчерпывающее: «Всё!». Бан Чан сказал не реветь… А слёзы позорно бегут, унижая, бегут, но вот слова из глотки не выходят. С трудом удаётся выдавить короткое:              — Не могу.              Не получается. Не чувствует. Неприятно. Мерзко.              — Кто-то мне говорил, что Ли был одним из самых старательных трейни, выкладывался на полную и так мечтал стать айдолом, — язвительно и на повышенных тонах, эмоционально начинает Хёнджин, склоняясь над парнем и вынуждая смотреть себе в лицо, — это твоя благодарность? Где твоё хвалёное старание? Осуществил мечту и на всё забил? Или что, популярность словил, кто-то там тобой повосхищался в толпе, покричали, какой ты классный, и всё, теперь мы «выше этого»? Не рановато самооценка подскочила, куколка?              — Не самооценка, — всхлипнув, морщась от боли — несколько волосин ну точно были вырваны от этих рывков и натяжения, выдавливает Феликс, — я не могу.              — Что тебе мешает? — наседает Хёнджин. — У тебя кто-то есть? Нет. Не хочешь сосать бесплатно? Поверь, твои усилия не пройдут даром, я люблю поощрять тех, кто старается для меня.              — Я не умею, господин Хван, — дрожащим голосом, отрицательно мотая головой, отвечает парень и чувствует, что хватка почему-то ослабевает.              — Если бы я хотел высококлассный профессиональный минет, то заказал бы дорогую опытную проститутку. Думаешь, я жду, что ты выше головы прыгнешь? Не-ет, — с кривой улыбкой тянет мужчина, снова дёргая голову парня, когда тот немного расслабляется, — я хочу от тебя отдачи. Хочу самозабвенной самоотдачи, хочу видеть, как ты стараешься, ни черта не умея, как ты пытаешься выдать лучшее. Понимаешь меня? — Хёнджин, не получив никакой реакции, дёргает парня за волосы. — Понимаешь? Я ненавижу, когда меня пытаются игнорировать или пропускают мои слова мимо ушей. Ты должен слушать и реагировать на каждый мой вопрос, на каждый вздох, блять. Услышал?              Феликс активно закивал, не вынеся из опыта ничего, лишь пытаясь убрать с волос мёртвую хватку.              — Я даю тебе очередной шанс за этот вечер. Зажмурься.              Феликс мешкает, но жмурится и тут же благодарит себя за слабую волю — в лицо прилетает холодной жидкостью. Этот отвратительный запах теперь, он уверен, узнает из тысячи, как и тошнотворный вкус, который, пока жидкость стекала вниз, прошёлся по губам, щипля мелкие раны: пока нервничал и изводил себя, посрывал лоскуты кожи.              Осознав произошедшее, Феликс тут же принимается тереть лицо предплечьями, молясь, как бы алкоголь не попал в глаза. Атлас впитывает неплохо, но мало, а внутри заседает банальный страх перестать кривиться, жмуриться, вновь распахнуть глаза — чёрт знает, что произойдёт, какие будут последствия.              Знакомый запах, от которого к горлу вновь подступает ком, поднимается по горлу; внутри, вместе с выпитым алкоголем, соседствуя, теплится страх. Такого человека, как Хёнджин, ударить страшно, о чём была речь? Феликс расплачется, несмотря на годы, на то, что уже парень взрослый, разрыдается и в угол забьётся, а не руку поднимет на этого неуравновешенного мужчину. Себе дороже. Да и сила воли не железная в такие моменты от слова совсем.              — Рот надо было открывать, глупый, — отшутился Хёнджин, помогая рукавом стереть виски с лица. — Ощутил прилив бодрости и уверенности?              — Зачем? — дрожащим голосом, всё жмурясь, спрашивает Феликс.              Это вгоняет в отчаяние. Это унижает.              — Думаешь, — медленно, задумчиво говорит Хёнджин, — мне нужны причины? Ты меня взбесил, и я показал, что всё, я уже устал. Но знаешь что? — губы шире растягиваются в улыбке. — Малыш, я придержал лёд, чтобы он не прилетел тебе в лоб. Ты должен мне сказать спасибо, — слишком сладкий, насмешливо-вкрадчивый тон. — Ну же, поблагодари меня.              — Спа… спасибо, — стыдясь себя, тихо выдавливает Феликс.              — Я не слышу.              — Спасибо.              — Громче.              — Спасибо!              Феликс стискивает зубы и напрягается, когда по лицу скользит тёплая рука.              — Глаза открой, от этого ещё никто не умирал, Ёнбок.              И Феликс открывает глаза. Потому что осознал, что он не может не сделать того, что просит Хёнджин. Пока ещё его тон напоминает просьбу.              — Ты меня знатно утомил, — выдыхает мужчина, откидываясь на диванную подушку, — давай, отсоси мне, прелюдия затянулась. Не пытайся дрочить, сразу в рот.              Феликс сдаётся окончательно. Его глаза смотрели прямо на розоватую влажную головку приближающегося члена, и, когда орган оказался в сантиметрах от его лица, зажмурился. Он поудобнее взял член у основания и, превозмогая себя, обхватил головку губами.              К этому странному ощущению, к слабому непонятному вкусу надо привыкнуть. Возможно, этому едкому виски ещё стоит сказать «спасибо». Феликс ловит себя на мысли, что всё происходящее — как-то неправильно, но двигает головой, вбирая больше. Странные эмоции внутри, смешанные и не такие отвратительные, как он думал изначально будут. Возможно, не зря выпил. Если говорят пить — надо пить, лишним не будет, на подкорке вырежет этот урок: меньше думаешь, меньше боишься и почти не чувствуешь происходящего. Сколько же там было градусов?              «Ты же мороженое ел, включай голову и подключай язычок», — негромко наставляет Хёнджин.              Страх и смущение. Голос мужчины был мягким и сладким, эхом отдавался в голове.              Феликс слышал, как другие не раз обсуждали своих партнёров, отношения и, разумеется, секс, что было особенно странно во времена трейни, которые мало того, что были малы, а болтали о твёрдых стояках и том, на чей бы знаменитый они хотели присесть, так ещё и был прописан запрет на отношения. Слышал, но сам никогда раньше так близко не подходил к этому. Кажется… это заводит? У Хёнджина определённо красивый член, как у какого-нибудь популярного порноактёра, да и сам мужчина впечатлял — накачанный, ухоженный и красивый, сейчас распоясанный халат позволял украдкой взглянуть на обнажённые выраженные мышцы. Феликс себя поругает завтра за эти пьяные бредни, но сейчас он будет переводить внимание на что-то кажущееся не таким плохим, хоть на те же глухие редкие стоны.              Тяжело дышать, сердце снова стучится гулко, бьёт в грудь, словно каждый удар — последний. Рука Хёнджина вновь зарывается в светлые пряди, но не сжимает, лишь поудобнее устраивается, иногда ускоряя темп.              «Можешь же, когда захочешь, — хрипит мужчина, его голос наполнен нескрываемым вожделением, нетерпением, — давай, малыш, зубами не касайся и поглубже».              Феликс, боясь, что происходящее выглядит так, словно ему нравится то, чем он занимается, скользит вверх и вниз по твёрдому члену, послушно пытаясь толкнуться глубже, но до основания дойти не светило — уже и без того на пределе возможностей. Губы болят, щёки болят, а во рту непривычное ощущение кожи и еле различимый солоноватый вкус, который всё же перекрывает виски. Феликс двигался медленно, так что его язык чувствовал каждый сантиметр пульсировавшего члена, прокатывающегося по языку, направляясь глубже в горло, толстую вену на его нижней стороне, но рука Хёнджина на затылке наставляла брать глубже и ускоряться.              Феликс заглатывал так глубоко, как мог, насколько позволял понемногу приспосабливающийся к ощущению члена внутри рта. Снова и снова опускаясь на возбуждённый твёрдый орган, Феликс чувствовал, как длинный член входит в его горло, вот-вот грозя потревожить рвотный рефлекс. Но Хёнджин стонет. Он определённо стонет, и это своего рода победа. Мужчина подаётся бёдрами вперёд, не сдержав инициативы, толкается в тесный влажный рот, запрокинув голову на подушку. Это не так плохо, как ожидалось. Это по-своему приятно, его даже возбуждает — все такие умелые, старательные, а тут этот рыдающий парнишка, у которого самостоятельно ни черта не получается толком, как бы ни пытался.              Чувство ритма есть — хорошо, рвотного рефлекса, кажется, нет, потому что Хёнджин толкается почти по самое основание, — вообще прекрасно. Хёнджин знатно испугался, когда это нечто чуть не проблевалось тридцатью миллионами на его новый диван, но сейчас этот парень подаёт надежды. Справляется плохо, неумело, но этот жалкий видок и пошлые хлюпающие звуки возбуждают, попытки в самоотдачу — бесценны.              Хёнджин слабо тянет за волосы, оттягивая голову Феликса от своего члена, второй рукой медленно двигаясь по стволу:              — Посмотри на меня и приоткрой ротик, — сладко просит Хёнджин, наполненным концентрированной похотью голосом, и не сдерживает ухмылки: — Я собираюсь кончить на твоё очаровательное лицо.              Феликс делает то, что от него требуется. Потому что, когда просят — это терпимо, это даёт ощущение, словно ты всё ещё хозяин своего тела, иллюзию, будто имеешь выбор и соглашаешься, а не унижаешься, ломаешься под давлением.              Член, по которому Хёнджин ещё несколько раз провёл рукой, дёрнулся и выпустил горячую сперму. Мужчина слабо вздрогнул всем телом и издал гортанный стон. Феликс рефлекторно зажмурился, чувствуя, как по щеке и губам, попадая в рот, стекает густая жидкость. Глаза открыть он не решался до последнего, до того, как сперма не начала пальцем размазываться по нижней губе.              Никогда раньше Феликс не пробовал сперму и был рад, почти гордился этим, но сейчас, стараясь не кривиться, — ощущение её на лице, губах и языке просто омерзительно, хотя не так уж и плохо, как ожидалось.              Как только рука отпускает, Феликс тут же, не раздумывая, начинает вытирать губы, а потом и остальное лицо от спермы. На чёрных атласных рукавах, блестящих в холодном свете, теперь красуются безобразные потемневшие пятна от пропитавшего ткань виски и светлые следы полупрозрачной жидкости.              Феликс не знает, как описать это чувство. Он чувствует себя распутным и грязным, словно чего-то добился, но в то же время потерял самое дорогое, ему это чувство одновременно и нравилось, и не нравилось. Сводило с ума. Больше не будет пить — алкоголь всё усугубляет, подменяет мысли и ощущения, но слишком хочется напиться до беспамятства.              — А ведь я хотел фото на память сделать, — вздыхает Хёнджин и ловит наполненный тихим ужасом взгляд: — Шутка. Я пошутил.              Или нет.              Это был опыт, который они оба никогда не забудут. По разным причинам. И Хёнджин был бы не против запечатлеть этот момент без какого-либо умысла, чтобы потом, при взгляде на фотографию, во рту появлялся вкус элитного виски, изысканные нотки которого эти мягкие губы, скользящие по члену, сделали слаще. От одной лишь мысли ощущается приятная корица и ваниль, несмотря на то, что сейчас на языке исключительно послевкусие древесного дыма.              — Я свободен? — поднимаясь, пошатываясь, спрашивает Феликс.              — Говоришь так, словно тебя кто-то удерживал, — хмыкнув, отвечает мужчина. — Сначала иди умойся и рукава сполосни. Нормально себя чувствуешь? Тебя проводить?              — Нет, всё в порядке, спасибо.              Феликс не знает, за что благодарит этого человека. Проклинать его должен. И хочет это делать, но, боясь вновь сделать что-то не так и получить сполна, глупо благодарит.              — Тогда по коридору прямо и налево, дверь не закрывал. Подожди, — когда парень отвернулся, Хёнджин окликнул его, вынудив вздрогнуть, — сюда иди. Не буду ничего делать, просто подойди.              Короткий выдох. Феликс собирается с силами и подходит. Всё худшее, если верить словам Хёнджина, позади, значит, бояться на самом деле нечего.              — Пригнись, — не желая приподниматься, Хёнджин просит Феликса склониться поближе, и, когда парень это делает, протягивает руку, проводит по мягкой, чуть влажной и липкой щеке, — хотел сказать, что ты хорошо постарался для первого раза, умница.              И эти слова теплом отзываются внутри, что раздражает Феликса. Кого он обманывает вообще? Сколько ни говори, как ни скрывай, а он чертовски падок на внимание. Внимание, похожее на то самое отношение, дающее почувствовать себя особенным. Даже если это не так, даже если он на самом деле никто. Именно поэтому он и захотел стать айдолом. Быть особенным для кого-то, получать внимание и деньги — вот настоящая причина.              Низкая и приземлённая. Возможно, он заслужил происходящее.              — Спасибо.              — Не так, — Хёнджин скользит большим пальцем по нижней губе Феликса, чуть оттягивая, — я хочу слышать, как с этих губ срывается моё имя. Исправься.              — Спасибо, Хёнджин.              — Видишь, как хорошо мы можем ладить? Если ты не будешь плохо себя вести и дальше будешь таким милым послушным мальчиком, у меня не будет причин ругаться или наказывать тебя, а у тебя будет всё, о чём ты попросишь. Понимаешь? Всё зависит лишь от тебя.