Straight to Heaven

      Люди нуждаются в ком-то, кто станет для них тем самым светом, вдохновит, придаст жизни смысл, поможет собрать силы двигаться дальше, поддержит и осветит мрак серых будней. Люди нуждаются в идолах. В айдолах.              Ими восхищаются, их любят и уважают, они — объект чрезвычайной преданности, на который стараются равняться. Они — светлый образ, которому поклоняются, который утопает в благоговейном внимании и любви своих фанатов.              Если ты подавлен заботами и повседневной рутиной, то непременно нуждаешься в том, что поможет расслабиться и заставит лицо, на котором улыбка давно не появлялась, вновь озариться счастьем; если ты понимаешь, что не справляешься с гнетущей реальностью, собой и своими мыслями, проблемами всевозможных масштабов, вероятно, считаешь, что тебя никто не понимает и ты невыносимо одинок, то непременно нуждаешься в отдушине, способной показать, что положение не так беспросветно, каким кажется. Необходимо нечто, способное вновь вдохнуть в тебя жизнь, даже если всё вокруг бьёт под дых, выбивая остатки кислорода.              Они выглядят счастливыми и бодрыми, старательными, сами того не подозревая, делятся этой энергией и поднимают настроение.              Они сияют непозволительно ярким, ослепляющим образом, их одежда, отблёскивающая в свете софитов и вспышек фотоаппаратов, вынуждает приоткрыть рот в удивлении, их движения вынуждают застыть в восхищении, а красивые лица, на которых обязательно зафиксирована улыбка, в искренность которой так отчаянно веришь, вызывают трепет. Они идеальны во всём: от внешнего вида с иголочки, безупречного и восхитительного, до навыков. Их слова и речи вдохновляют, поддерживают и заставляют жить, их голоса вызывают тепло по венам.              Они незаменимы в современном обществе, где каждый день вгоняет всё глубже в депрессию: знатно отягощающий существование тех, кто от роду не идеален, лукизм, ожидания окружающих — семьи, преподавателей, коллег, работодателей и самих себя, лежащих тяжёлым грузом, а вокруг ничего, кроме людских пороков во всевозможных проявлениях: от преступлений, расизма, неполиткорректности и оскорблений до беспричинной ненависти. Бежишь со всех ног, спотыкаясь, от долгов, ссор и непонимания, агрессии и оценивающих, пытливых людей, любящих плюнуть в душу, от серых будней и болотистой рутины, пока не осознаёшь в конечном счёте, что жизнь — это не что иное, как все эти ненавистные вещи, понемногу заставляющие почувствовать себя похороненным.              Открыть дверь в мир корейской медиакультуры, беззаботной и весёлой, подобную вратам самого Рая, обнаруживаешь, что жизнь не так плоха. Вдыхаешь полной грудью и улыбаешься, находишь силы для следующего дня.       Айдолы ведут за собой, показывая, что жизнь бывает прекрасной, они дают смысл. Они становятся смыслом. Смыслом чьей-то жизни.              И Феликс мечтал стать частью чего-то великого, стать тем самым светлым и дающим надежду кумиром, приносить радость людям. Чувствовал, что это его «святой долг», который он непременно должен исполнить. По крайней мере, именно так он отвечал, когда его спрашивали. И он старался, прилагал все усилия, уверенно шёл вперёд.              Он пережил, ему казалось, всё, что только можно было. Три года невыносимо тяжёлой и утомительной жизни в качестве трейни — и Феликс там, где он всегда мечтал оказаться. Бессонные ночи, плодотворные интенсивные тренировки по десять часов в день как минимум, занимающие основную массу плотного графика, изнурительные диеты, доходящие порой до голода, пренебрежение со всех сторон и отношение как к ничтожеству, потому что «пока не айдол, ты ничего из себя не представляешь», и безумная конкуренция с другими трейни — поле битвы, с которого если не выходили, то выползали, сдаваясь и решая, что стать айдолом оказалось как-то слишком непросто. Но Феликс до последнего не собирался отказываться от своих целей. От своей мечты — единственной и застилающей глаза, открывавшей второе, третье и ещё бесчисленное количество дыханий, стоило вспомнить, ради чего он всё ещё терпит происходящее.              И тем, кто дебютирует всего лишь за год или, того лучше, за пару месяцев, завидовали поголовно все. И Феликс — не исключение, до сих пор завидует Чонину, которого за красивые глазки в прямом и переносном смысле добавили всего лишь за полгода стажёрства. Но Феликс отодвинул зависть на затворки, решив, что нет смысла думать о том, что уже прошло, решив, что всё пережитое — опыт, жестокая и беспощадная атмосфера среди трейни — тот ещё опыт, конечно, но чему-то научил. Например тому, что, если ты не приносишь деньги — ты никто и не заслуживаешь ничего, включая хорошее отношение, или что на диете из огурцов и кубиков льда можно за пару недель резко скинуть килограмм пять в совокупности с тренировками.              Но амбициозные мечты превращали Ад в Рай.              В день дебюта Феликс чувствовал себя невероятно хорошо — тело болело, дыхание сбивалось, а голос дрожал, глаза слезились, и сердце бешено колотилось в груди, так и норовя вырваться из тесной клетки.              Он сделал то, к чему так усердно шёл, пробрался через колючие тернии, не раз царапая и раздирая кожу об их острые шипы. Он осуществил свою мечту. И первое время всё было идеально.              Было.              Сколько продлился интерес к очередной мальчиковой группе, коих в месяц штампуется десятками? Феликс ощутил воодушевление, тёплые чувства, узнал, каково это, когда на тебя смотрят снизу вверх, веселятся и радуются, надеясь докричаться до выступающих на сцене… И, разумеется, внимание непостоянной толпы с каждым месяцем всё сильнее шло на спад. И тут уже Феликс понял, что, несмотря на, казалось бы, осуществившуюся мечту, что-то было не так.              Что-то определённо шло не так.              Наивные детские ожидания не сошлись с реальностью? Как жаль.              Но Феликс в замешательстве понимает, что его не предупреждали о том, что придётся посещать всякие мутные мероприятия и развлекать чёрт знает кого. Это даже звучит незаконно и аморально! Он был без понятия, что происходит, куда и зачем его засунули, пока в открытую не был выдвинут ультиматум: либо отдаёшь всего себя карьере, либо довольствуешься тем, как скудно идут дела.              Никто из участников «Miracle», как бы ни хотелось подняться в рейтинге, быть на слуху и получать более достойное продвижение, не хотел торговать собой. Это было слишком, как бы мягко это ни преподносили, как бы мягко ни намекали. Вот только… что-то совсем никуда не шло — никакого продвижения не было вообще, разве что самое минимальное и плоское, чтобы поговаривать не начал, мол, только дебют, а группу уже посадили в подвал.              Нигде не появляясь толком, не выпуская ничего и не мелькая на экранах и концертах — ничем не привлекая людей, слишком оказаться забытыми. А где забыты, там и расформированы — очень даже близко. Ведь зачем держать тех, кто за год своего существования сами по себе не смогли ничем зацепить? Значит, брак вышел, значит, недостаточно хороши собой: лицом, харизмой или ещё чем не вывезли, ведь другие группы, даже из крохотных агентств, смогли и вызвали интерес, чудом закрепились, так что оставшиеся четыре года, не сулившие ничего хорошего, будут, очевидно, последними. Феликс до последнего отказывался признавать, что восемь в совокупности лет его жизни пролетят, со скоростью скользя в пропасть. Отучился, школу закончил и сдал экзамены, но никуда не поступил, уповая на мечту и не только видя — слыша от вышестоящих о грядущем успехе, что обнадёживало, учиться дальше никуда не поступил.              Зачем молодому айдолу образование? На него даже время будет непросто выкроить. Позже, конечно, можно будет и задуматься, на что-то из этой сферы, но Феликс верил в успех, который ему пророчили со всех сторон. Верил в себя, в тех, с кем дебютировал, видел, что выходит. Но что-то в итоге пошло не так.              Компания была болезненно сосредоточена на уже популярных, окупившихся и приносящих немалую прибыль артистах, чуть ли не игнорируя тех, кто не так давно выпорхнул на сцену. Почти со скалы сбросили, сказав, чтобы летели сами как хотят или ждали своего часа, если вариант получения «спонсорства», ускоривший бы дела, не устраивает. А Феликс, как и другие мемберы, как-то не рассчитывали, что, помимо адских лет в качестве трейни, изнурительной работы айдола, им придётся самим заботиться о себе.              С предыдущего полноценного камбэка, дебютного полноформатного альбома, прошёл год, и со скромного цифрового сингла, почти не давшего ничего, кроме ощущения плевка в творчески настроенную душу, — шесть месяцев.              Почему компания не даёт камбэков? Мемберы без понятия, но ни менеджер, ни кто-либо ещё не спешили объясняться. Это подрывало уверенность в себе, своём выборе и правильности принятых решений. Разве они с этим не справятся? Что-то не так с компанией? Хорошая, одна из большой пятёрки, а ситуация внутри весьма стабильная… Так в чём дело? Никто этого не понимал, и Феликс, в отличие от остальных мемберов, спокойно живших и дожидавшихся хоть каких-то действий, спать ночами не мог. Он действительно не понимает. Не понимает и начинает винить себя.              У некоторых перерывов могут быть вполне понятные причины, но в ситуации, в которой пришлось застрять, Феликс так и не смог разобраться. Разве что музыкальные агентства, звукозаписывающие компании и все, кто есть в этой чёртовой южнокорейской сфере развлечений, всегда ставят выгоду на первое место и предпочитает тратиться на подготовку промоушенов и камбэков для более популярных и прибыльных групп. И вопрос был даже не в несправедливости.       Феликс, вынужденно плюя в потолок днями, посещая тренировки и уроки, просто не понимал смысла того, чем он продолжает заниматься, усилия словно шли впустую.              — Ты выглядишь мрачным, — Джисон тыкает тупой стороной вилки Феликсу в щёку, и парень, ощутив холод, отмирает, — это из-за того, что тот продюсер всё не оставляет попыток?              — Джисона-а, — кривясь, стонет Феликс и агрессивно нанизывает на вилку токпокки, — мы договорились не обсуждать эту дрянь во время еды.              — Хочешь, я поговорю с Крисом? Попробую постучаться к начальству, чтобы как-то пошевелили эту херню?              — А ничего, что начальство само к нам стучится? — Сынмин вскидывает бровь. — Куда пойдёшь? К гендиректору сразу? Я уже представляю, как ты поднимаешься на лифте и заваливаешься к нему в офис со своим: «Простите, помогите, тут такое дело». Серьёзно, что с твоей речью, когда на горизонте не ровесники?              — Мне Крис сказал, что надо терпеть, потому что контракт, — влезает в разговор Чонин, невесело возя вилкой по контейнеру, — типа всего четыре года осталось, и можно будет свалить.              — Серьёзно? Ты собираешься так легко сдаться? — оживляется Джисон, игнорируя камень в свою сторону от Сынмина и поворачиваясь на табурете в сторону макнэ. — Быстро сдулся, мелкий.              — Его несколько раз за ноги хватали женщины старше раза в два, если не в три, — вступается Сынмин, — а ему шестнадцать. Что ты от него хочешь?              Джисон закусывает нижнюю губу, понимая, что ответить на это нечего.              — Это же можно игнорировать? — дожевав и проглотив, подаёт голос Феликс.       — Ты постарше годика на три будешь, у тебя психика крепче, и тебя закалили годы стажировки, — вновь защищает младшего Сынмин. — Ты умеешь отшивать, а Чонин ни разу не целовался даже. У него из тех реакций на стресс «бей или беги» третья, о которой все забывают, — «замри».              — Хён! — отзывается Чонин, под столом слабо пиная в ногу обидчика. — Ты говоришь так, словно я маленький ребёнок. Брось это. Да, помладше чутка буду, но уверен, что сейчас, что через десять лет, если мне будут предлагать переспать за карьеру, я выберу личное достоинство. Просто… неловко это озвучивать, когда тебя настойчиво лапают.              — Как ты, зажатый девственник, вообще пережил свои полгода стажёрства, — вздыхает Джисон, — и на кой попёрся тогда в шоубиз?              — Следовал за мечтой и надеждами! — возмущается Чонин, резко выпрямляя спину. — Кто же знал, что там, помимо тренировок в зале, потеть придётся ещё и под кем-то! — Излюбленная тема группы поднялась, неудивительно, что голос привычно приобрёл возмущённые нотки: — А сам что? Знал, что ли, что непопулярные группы превращают в проституток?              — Что сразу так, — кривится Джисон, упираясь руками в край столешницы и откидываясь на спинку стула, — никто насильно трахаться не заставляет. И да, догадывался. Это было очевидно, типа? Он оглядывает сидящих за столом парней и ловит взгляды — один красноречивее другого. — Серьёзно, это же было ожидаемо?              — Ага, но лично я не ожидал, что тут каждый второй живёт по принципу «отсоси потом проси», — морщится Сынмин, — я рассчитывал на добросовестность. Знал бы, что в популярной компании такая хуйня плетётся, то пошёл бы во что помельче, какое-нибудь местечковое агентство, дочерку, и было бы проще, сэкономил бы силы, нервы и здоровье, — гневная тирада сопровождается складыванием салфетки пополам, пока не остаётся несгибаемый квадратик, который сминается в кулаке. — Менталочку мне знатно посыпали и продолжают крошить.              — Ага, и потом в этих шарашкиных конторках сидел бы и думал: «Грустно и невкусно», — хохотнул Джисон и сделал глоток освежающей газировки из банки, от этой темы всегда оставался неприятный фантомный привкус, — потому что тут хоть выглядят так, словно за отсос организуют что-нибудь, а там, думаешь, оправдался бы твой горловой?              — На меня за горловой, Хани, компанию перепишут, — фыркает Сынмин, но по смешкам, прокатившимся за столом, быстро понимает — сомнительное достоинство отстаивать поспешил.              — Ну так блесни, фея минета, — язвительно предлагает Джисон, с вызовом глянув в глаза поумерившего пыл парня, — наколдуй нам камбэк, думаю, с твоей-то мордашкой не откажет какой-нибудь неприхотливый продюсер.              — Прям заявиться, раскинуть руки в холле и прокричать, что отсосу за продвижение? — скептическим тоном размышляет Сынмин. — Меня не зовут, что я вам наколдую хоть? А на те «вечера горячих встреч» я ходить не собираюсь, себе дороже. Ещё накачают чем-нибудь. Гаыль знаешь?              — Которая сходила в клуб, потому что пыталась подцепить богатенького спонсора? — встревает Чонин, с интересом слушавший короткую и бытовую, не единичную и даже приятно-дружескую перепалку.              — Ага, — соглашается Сынмин, — она на радостях всего нахапала, для смелости, может, но вместо продюсера пошла по рукам каких-то вообще левых парней.              — Кажется, Кан любил рыженьких, — задумчиво наклонив голову, пытается припомнить слушок Джисон. — Но что может быть хуже, чем переспать и не получить вообще ни черта? Смешно до слёз.              — Потому что не надо быть идиоткой, пытающейся вырваться впереди планеты всей, с нихуя и кривым носом пытаться стать «лицом» группы, — кривится Сынмин. — Сама виновата. Надо брать, когда предлагают, а не в пекло лезть, да ещё и не понимая нихуя.              Все оборачиваются, когда Феликс скрипит стулом по линолеуму, поднимаясь из-за стола.              — Хён, мы испортили тебе аппетит? — с сомнением, виновато хлопая глазками, спрашивает Чонин.              — Нет, я просто что-то неважно себя чувствую, — отмахивается Феликс, — думаю, пораньше лягу спать.              — Мне надо смснуть Крису? — отзывается Джисон, придвигая к себе палочками почти полную тарелку токпокки друга: Феликс же явно больше не будет, чего еде пропадать.              — Всё нормально, не беспокой его по мелочам.              — Серьёзно, Ликс, — Сынмин оборачивается в сторону Феликса, перекидывая руку через спинку стула, — точно порядок? Ты выглядишь каким-то совсем уставшим.              — Ребят, правда, — Феликс в последний раз оборачивается лицом к парням, — всё круто, я просто устал на тренировке.              И все принимают такой ответ, потому что знают, каково это — впахивать на тренировке, а Феликс ещё и делает это на полном серьёзе, словно видит смысл.              Нет, вообще ничего не «круто». Не «хорошо» и даже не «нормально».              Сынмин правильно сказал: «Надо брать, когда предлагают». Когда предлагают, надо брать, тем более что нечасто прилетают предложения от самой верхушки.              Феликс как никогда рад, что живёт в комнате с Джисоном, который любитель допоздна проторчать в любой точке общежития, кроме как в своей комнате, даже выбраться за пределы квартиры и поболтать с кем-нибудь из живущих по соседству айдолов. Можно со спокойной душой завалиться на свою кровать и построить недовольные гримасы, листая сообщения в телефоне. Есть хочется, но после всех этих мерзких разговорчиков, которые нет-нет, да возникали порой, Феликсу кусок в горло не полезет.              «Если мне будут предлагать переспать за карьеру, я выберу личное достоинство».              Что это вообще за фраза такая! Что, если чуть-чуть переспать с кем-то, чтобы сдвинуться с мёртвой точки, это автоматически лишает достоинства? Почему тогда так много людей пользуются этой возможностью, ищут её? А это лишает достоинства только в случае, если кто-то об этом узнает, или это что-то более глубокое? Если Феликс не относится к этому так же категорично, как минимум позволяет себе расчётливо рассматривать такой вариант, что теперь, себя не уважает, получается?              Бан Чан, который с самых первых дней позволил говорить с ним неформально и называть просто «Крис», и правда хороший человек, а как менеджер — невероятный. Феликс открывает диалог с ним, бесцельно листая вверх, потом вниз, вверх и снова вниз… До того самого сообщения.              Слова поддержки — это, конечно, всегда хорошо, но не когда ставят перед фактом. Брать, когда предлагают, — предполагает под собой право выбора. У Феликса такой возможности не было, его поставили перед фактом — сухо и по делу, поэтому он нервничает хлеще обычного.              Освободили от некоторых тренировок, разгрузили расписание, чтобы не утомлять — замечательно, подставлять своё тело кому-то — ужасно; генеральному директору — весьма достойно, но в восприятии Феликса — хуже быть и не может.              Он не выбирает, не решает, свободно развалившись, ручкой в воздухе помахивая, мол, пойду — не пойду, хочу — не хочу, нет, он молча дожидается пятницы. Судного дня, который рано или поздно, узнав, как всё устроено изнутри, Феликс был уверен, настанет непременно. Вопрос времени. Продержался неплохо, три года до и годик в качестве айдола. И ведь едва ли на это можно пожаловаться, кому ни скажи — это же та ещё честь! Такой человек глаз положил, благосклонное предложение от сердца оторвал, да ещё и явно «озолотит». А Феликсу нужно это спонсорство? Это «особое внимание»? На самом деле, да, как минимум, чтобы из метафорического, но сырого и тёмного подвала вытащить свою группу. Но в голове всё равно не укладывалось это предложение.              Не сумев решить, как к этому относиться и что делать, он никому ничего не рассказал.              Почти.              — Я тут подумал, ты захочешь пожаловаться наедине, — дверь скрипнула, обратно закрываясь и вновь погружая комнату в полумрак.              Никому, кроме Джисона.              А что? Как будто были варианты: Феликсу просто необходимо поделиться чем-то подобным, узнать мнение со стороны, понять, насколько ситуация плачевна или наоборот — с привкусом успеха, пожаловаться и сугубо по-мужски поныть. Джисона Феликс знает дольше остальных, все три года, будучи трейни, общались, вместе по туалетам прятались, поедая запрещённый фаст-фуд, а потом вместе получали, когда дело касалось взвешивания, ну и на куриной грудке и траве тоже сидели вместе. С остальными познакомился гораздо позже, с Чонином, который через раз ночевал в общежитии, и вовсе совсем перед дебютом.              — Я уже отжаловался, — бурчит Феликс, поворачиваясь на бок в сторону окна. — Доел за мной, наверное, уже? Быстро ты в этот раз.              — Не, — отмахивается Джисон, присаживаясь на край кровати рядом, — на меня так лупился Сынмин, я решил оказать гуманитарную помощь.              Феликс чувствует, как ощутимо продавливается кровать под весом присевшего рядом парня. Джисон и правда большой любитель поесть, странно, что так просто, без боя и выяснений отношений отдал целый контейнер токпокки.              — Сама добродетель, — на выдохе комментирует парень. — Если тоже решил лечь пораньше, то вали на свою койку. Тут для двоих тесно.              — Ты всё ещё не обязан делать то, что не хочешь.              Повисает короткая, почти не напряжённая пауза.              — Как будто так просто отказаться и не явиться к генеральному, когда тот требует, — Феликс заваливается на спину, пытаясь разглядеть лицо друга в слишком слабом, пробивающимся сквозь неплотные чёрные шторы, лунном свете. — Как ты себе это представляешь?              — Если честно, в душе не ебу, — сдаётся Джисон, откидываясь на руки за спиной. — Скажи, что у тебя СПИД, если попытается залезть в штаны.              — Тогда сифак сразу, чего мелочиться. Он не говорил, что собирается со мной трахаться, — вздыхает Феликс и прикусывает губу. Вроде всё предельно очевидно: зачем бы ещё позвал? Но вера в лучшее, даже самая хлипкая и фальшивая, умирает последней. — Просто… вообще ничего толком не сказал, ладно. Но, надеюсь, он хочет поговорить. Сказать, какие мы молодцы, старательные, или бросить что-нибудь касаемо работы.              Феликсу самому смешно от собственных слов.              Для чего ещё его в вечер пятницы зовут к себе домой? Не чай пить, не рамён есть. Феликс не хочет никуда идти. Не хочет. Морально не готов ещё унижаться. Хотя приходилось сто и один раз: постоянно извиняться перед всеми ни за что, просто потому что у большинства в этой сфере непомерно раздуто самомнение, несмотря на то, что они даже не айдолы, а лишь персонал, постоянно мириться со всевозможными ограничениями и запретами, порой доходящими до нелепого, и отношение как к вещи — тоже весьма унижало.              — Не буду рушить твои надежды, — отшучивается Джисон. — Но если встанет вопрос о выборе, не пытайся заниматься драматичным самопожертвованием ради общего блага.              — С чего ты взял, что я этой хуйнёй страдать буду? — фыркает Феликс. — За кого меня принимаешь?              — Потому что ты, идиота кусок, постоянно малолеткам шоколадки отдавал, пока стажировался, — Джисон тычет пальцем Феликсу в лоб, вдавливая голову в подушку, — и сейчас регулярно прикрываешь Чонина, который всё не может научиться пользоваться будильником.              — Подумаешь, — Феликс звонко цокает языком, — пару раз перед менеджером безобидно прикрыл ребёнка.              — Ага, и также пару раз, — Джисон делает пальцами знак кавычек, хотя понимает, что едва ли Феликс разглядит, — взрослому лбу отдавал куртку холодными вечерами, морозясь в толстовке. Типа не холодно! Ну да, тебе-то, тому, кто спит в обнимку с обогревателем и под тремя одеялами, если на месяц раньше вырубят отопление.              — Ты и сам ему ужин пожертвовал, что за вопросы ко мне?              — Раз в пятилетку расщедрился, а не регулярно. Ты — наш очаровательный вижуал, центр группы, лицо или какие там у тебя ещё титулы? Не лидер, у нас, так сказать, демократическая четвёрка, так что не думай, словно из-за возраста кому-то что-то должен, — Джисон, наконец, поднимается с кровати, направляясь на выход из комнаты, — я вижу каждую мелочь, которую ты выкидываешь, и большая их часть не несёт смысла. Я пойду хлебну водички, а ты пока переосмысли свои приоритеты. Ты никому ничего не должен, запомнил? Это компания тебе должна по контракту.              Феликс заранее жмурится, чтобы ярким светом из коридора не ослепило привыкшие к темноте глаза, и, когда дверь тихо закрывается, прикрывает лицо руками, погружаясь в более глубокую темноту. Он чувствует, что, даже если на пару месяцев старше, на нём лежит определённая ответственность, тем более что эти ребята, с которыми его свела судьба, порой излишне беззаботны — до ветра в голове. А Феликс всё понимает и, если понимает, значит, должен донести остальным, а если не доносится — просто молча сделать.              Он зевает, вновь встречаясь с мыслью: пятница совсем близко, вот она — в затылок дышит.              Собой жертвовать он не собирается. Но и едва ли у него будет право выбора — он морально готовит себя к худшему. Уже неделю этим занимается, но сейчас слишком устал, а следующий день обещает быть тяжёлым. Чувствуя, как ноют мышцы в теле и клонит в сон — неизменно происходит, стоит телу коснуться кровати, поворачивается на живот, утыкаясь лицом в подушку.