Один из нас / One of us

Очередной мелкий камешек впивается в босую стопу и, стиснув зубы, он, прихрамывая, устремляется вперёд. Плеск попадающихся под ногами луж, мелькающие то там, то здесь, стены узкого тоннеля. Пространство вокруг – изумрудно-неоновое, будто бы окутанное туманом и в то же время поразительно чёткое, кажущееся до оторопи реальным. Он – в Аду. У Эдвина Пейна нет ни капли сомнений, ведь подобное в его  жизни происходит с пугающим постоянством. Сейчас – меньше, но, всё же, происходит, повторяясь, время от времени. Некоторые дни хороши, некоторые – ужасны, простая арифметика черно-белых полос. Подсознание играется, словно кровожадный хищник, не желающий отпускать добычу, упивающийся её эмоциями, страхом, угнетённостью, виной и отчаяньем. И он, раз за разом срывающийся на бег, падающий и сбивающий до крови колени, следует правилам, прилежно выполняя то, что от него требуют. Бежит, петляя по гнетущим коридорам, прекрасно сознавая бессмысленность и нереальность всего, что происходит. Умирает от бесконечных рук кукольного монстра, глядя в сотни крохотных цепких глаз жутких кукол, цепенея от того, что ему никогда не сбежать самому. Не сбежать никогда. И просыпается, смущенно смаргивая слёзы, загнанно дыша и чувствуя лишь крепкие руки, мягко убаюкивающие и сжимающие, словно он – лучшее, что есть в этом мире. Какое чрезмерное преувеличение, откровенная лесть и… противоположность имеющимся фактам. Эдвин, вновь оказываясь в собственном кошмаре, коротко, поверхностно вздыхает, хоть и знает, что во сне необходимость в этом отсутствует. Он возвращается сюда снова и снова и это вполне заслужено. Он не раз прокручивал в мыслях тот самый момент, когда мог все изменить, обдумывал его, затем выступая сам для себя и обвинителем, и судом присяжных и судьей. Если бы обратил в школе чуть больше внимания на того, кто считал его своим другом. Если бы заметил прежде. Если бы он, заподозрив, попытался разобраться в странном поведении Саймона. Сообщил кому-нибудь. Если бы не оборвал, испугавшись, любое общение в более зрелом возрасте... Тогда бы двенадцать невинных детей не были бы обречены на жестокую гибель, а их родителям не пришлось стоять у двенадцати крошечных гробов. Кровавая река захлестывает коридор, ревёт и рокочет, ускользая далеко вперёд, кровь течёт с его дрожащих пальцев, стальным привкусом ощущается во рту. Эдвин Пейн находится здесь совершенно заслужено. Нет никакой канцелярской ошибки, ложного обвинения или чего-либо ещё. Он заслужил это, заслужил каждое мгновение кошмара, каждый вырывающийся из груди вскрик и каждую медленную, мучительную свою смерть. Терпкий, знакомый одеколон окутывает, забивает рецепторы носа, мускусный и лимонно-мятный, он чувствуется будто бы повсюду. Под ногами настороженно шипят кошки, сцепившись, они, умудряясь почти не оцарапывать, скользят по его ногам. Вздрогнув, он опускает глаза. - Эдвин! Эдвин, прощу… Чего Эдвин Пейн не заслужил, так это подобного теплого, восторженного и всеобъемлющего отношения к себе. Восхищения и любви, которые чувствуются в каждом жесте, взгляде и жарком поцелуе. - Эдвин!.. Он просыпается. Тут же видит глаза встревоженного Томаса. Светло-карие, так напоминающие его поэтичной душе расплавленное золото и с мягким упрёком глядящие на него сейчас. - Сегодня гораздо хуже, - тихо произносит Томас. Привычный, бархатный шелест. Близкий запах и сильные пальцы, бережно сжимающие его хрупкое запястье. – Ты не выпил таблетки?.. Он смущенно отводит глаза. Пытается вывернуться, избежать прикосновения, но любовник слишком хорошо его знает, слишком хорошо успел изучить повадки и слабые точки. Дыхание опаляет челюсть. Томас мажет кончиком холодного носа по его скуле, прижимает к кровати и окутывает теплом своих объятий. Целует, едва уловимо, в уголок губ, но Эдвин теряется в этих интимных прикосновениях сильнее, чем при куда более откровенной близости между ними. - Они… рассеивают внимание, - всё же решается ответить он. Честно и откровенно, как они однажды условились поступать всегда. - Мне это не нравится. - Мне не нравится, что ты страдаешь. Совсем не нравится, - звучит безапелляционно и удивительно серьёзно как для того, кто жарко шепчет эти слова в его ключицу, перемежая их собственническими поцелуями, от которых точно останутся следы. – Ты этого не заслуживаешь, мой дорогой. - Это спорно, - отстранённо произносит Эдвин. – Ты чрезвычайно заинтересованная сторона. Он больше не пытается высвободиться, наслаждается каждой даруемой ему лаской и, протянув руку, вслушивается в мерные удары сердца любовника за гладкой грудью. - Плевать я хотел на ваши протоколы. Не заслуживаешь. Ты заслуживаешь всего мира, который я, без колебаний, брошу к твоим ногам. Разумеется, если ты только того пожелаешь. Это признание сбивает с ног. В очередной, Эдвин сбился со счета, какой раз, Томасу удаётся совершенно лишить его дара речи. Иногда ему всё ещё кажется, что это очередная изощрённая пытка, выдуманная его подсознанием в наказание. Они столкнулись в зале суда. Томаса Муркота, на крайней, нижней грани закона, управляющего всеми портами Нью-Йорка, пытался подставить его бизнес-партнёр и довольно небезуспешно. Если бы не любовь Эдвина к деталям, граничащая, как ему не раз говорили, с маниакальной дотошностью, всё могло бы закончиться совершенно иначе и, вместо роскошного халата, Томас расхаживал бы в оранжевой робе. Непозволительная безвкусица для такого красавчика, как он, сообщил тогда доверительно судье Томас под присягой. Эдвин, подавившись воздухом, закашлялся, а Нико, ведущая записи, утвердительно покивала. Посадили действительно виновного. Муркоту всё обошлось несколькими сожженными складскими помещениями и необходимостью смены принципов ведения своих дел на более легальные.   Эдвину же обошлось концом свободной от Томаса жизни. Он просто преследовал его, смущающее ухаживая и шепча о том, насколько он восхитителен и как сильно его причаровал, до тех пор, пока Эдвин не согласился оставить его себе. Чуть позже вслушиваясь в мерное сопение перекинувшего через его бедро ногу Томаса, Эдвин думает о том, что нисколько не жалеет о своей судьбе и своеобразном заточении. И, откровенно говоря, не может представить теперь для них другого. ***

- Нико?

Выйдя из кабинета в приемную, Эдвин затворяет дверь. Поправляет лацкан запахнутого на все пуговицы пальто и поворачивается, почти сталкиваясь лицом к лицу с оказавшейся непозволительно близко помощницей. Нико, излучая все эмоции одновременно, берёт его под руку, нисколько не смущенная его судорожным вздохом и улыбается. Знает, что ей позволено многое, как глубоко под кожу забралась, и без какой либо корысти отвечает приязнью на приязнь. Эдвину, которому любые коммуникации с живыми людьми, а не книгами и бумагами, всегда давались тяжело, редко с кем находится рядом настолько комфортно. Тем более, настолько экстравертным и, порой, чрезмерно громким. - Они замечательные, правда? – почти щебечет Нико, уводя его к своему столу. Мельком замечая свое отражение в одном из зеркал, Эдвин видит выбившуюся из прически тонкую прядь, что возмутительно, но ему не дают ничего исправить, продолжая наседать: - Детективы. - Роуленд и Пэлас? – спрашивает он, наконец, высвободившись. Нико мгновенно оказывается рядом, вновь беря его под локоть свободной руки и глядя на него сквозь отражение в зеркале. Следит за каждой эмоцией на его лице, Эдвин может поклясться в этом: - Не знаю. Дженни Гринн хорошо отзывалась о них, но на данный момент я мало что могу о них сказать. Нико коротко и задумчиво кивает, её пепельные длинные волосы волнами скользят по атласной ткани блузы. - И ты не можешь, Нико, - мягко улыбнувшись, Эдвин берёт её руки в свои. – Ведь ты видела их буквально несколько минут. Замечательные? Хм. Нико Сасаки улыбается ему и Эдвин, качает головой. Она слишком хороша и доверчива для этого мира, слишком солнечна и прекрасна. - Думаю, они очень стараются и пылко хотят разыскать девушку, - он находит нужным сказать ей это: - Правда, в процессе детективы забыли о том, что для ордера и обвинения необходимы хоть какие-то улики. - Но мы ведь им поможем? – тут же произносит Нико, глядя на него. – Ты им поможешь, верно? - У нас несколько иные задачи, Нико, - Эдвин Пейн бросает взгляд на настенные часы. – Мы – представляем дело в суде. Полицейские – занимаются составом дела, поиском преступника, орудия убийства мотива, улик… Нико пытливо смотрит на него. - И, я считаю, что уже немного им помог. Она пищит, бросаясь ему на шею и стискивая в объятиях, из-за чего ему приходится склониться к ней. - Ого, - будто бы по волшебству оказавшийся рядом с ними Томас, насмешливо изгибает светлую бровь. – Мне стоить начинать ревновать?.. Эдвин отступает на шаг от Нико, наблюдая за тем, как девушка, смеясь, обнимает и Муркота. - Кто ты, и что сделал с моим Эдвином?.. – продолжает Томас, усмехаясь и Эдвин, смотрящий на лучики-морщинки, возникающие вокруг его глаз, не сразу сознает смысл его слов: - Позволяешь так просто нарушать твое драгоценное личное пространство, солнце?.. - Это Нико, - просто отвечает Пейн, словно иного пояснения и не нужно. – А что ты здесь делаешь? У меня нет времени. Я прямо посреди дела и, более того, собираюсь на встречу к Найт. Всё это выглядит чертовски подозрительным. Нико, удивительно для неё притихшая и вернувшаяся к своему столу, Томас, в самом скучном и приличном из своих официальных костюмов и… И снова Нико, ссыпающая вырезанные сердечки в папку с одного из прошлых дел, и нелепо протягивающая их ему. - Возможно, пригодиться, - добавляет она, втискивая папку ему под мышку и, мгновением позже выставляя его с Томасом в коридор. – Господи, надеюсь, меня не убьют.

***

Ему стоило задуматься ещё в тот момент, когда Нико сказала, что Шарлотта ждёт его в своем кабинете после двух. Просто потому, что Шарлотта Найт никогда и никого не ждёт. Скорее, она возникает из-под земли, чтобы миг спустя уже цепко схватить под локоть подчиненного и задать интересующий её вопрос или дать очередное поручение. Тем более, когда дело касалось него. Эдвин упустил момент, когда его, рано лишившегося родителей и упорно трудящегося сначала в колледже, а затем, стажером, в здании суда, взяла под крыло госпожа Найт. И, уж тем более, упустил момент, когда все поголовно стали считать её его тётушкой. Судя по её тяжелому взгляду на Томаса, включая её саму. Откидываясь на спинку глубокого кресла, Эдвин старается перевести дух. Потому что, только что, кажется, Томас Муркот попросил её благословения на… что? - Я понимаю, - Томас, сидящий в соседнем кресле, почтительно склоняет голову и держит руку у сердца. – Что я, возможно, несколько не тот, кого вы могли бы ожидать рядом с Эдвином… Шарлотта отвечает без слов, лишь приподняв тонкие изящные брови и пригвоздив к креслу взглядом. - Но всё же, я хочу сказать, что собираюсь быть рядом с ним вечно. Чего бы мне это не стоило. Эдвин, протянув руку, сжимает пальцы Томаса в столь безмолвной же поддержке. - Представляю заголовки газет, - фыркнув, Шарлотта поднимается со своего кресла. Обходит стол, нависая над ними двумя и, опираясь затянутым в клетчатую юбку бедром об него, мелодично щелкает языком. – Кошачий король и протеже окружного прокурора, какая пара. - Я изменился. Ради него, - Томас, выпрямляясь, пытается высвободить пальцы, но Эдвин удерживает их. – Ради нас. Сосредоточился на приютах для животных, до основания изменил принципы работы на некоторых из… отдаленных от города портах и… - Только поэтому я с тобой все ещё разговариваю, - перебивает его Шарлотта. – И ещё потому, что вы, кажется, действительно любите друг друга. Она бросает короткий взгляд на стол с лежащим на нём браслетом. Изящный и узкий, явно сделанный по его руке, Эдвин рассматривает его так же. Кольцо – слишком скучно для Томаса, поэтому он принёс в качестве клятвы вот это. - Я переживала в своей карьере штормы и круче этого, - произносит Шарлотта, склоняясь к ним ближе. Опирается рукой о его плечо, чуть сжимая и, положив свободную, левую руку поверх её пальцев, Эдвин замирает. – Меня волнует не это, Кошачий король. - Томас, - тот, чуть улыбнувшись, смело и почти с вызовом смотрит прямо ей в глаза. - Томас, - легко, с тонкой улыбкой на губах соглашается она. – Если ты разобьешь ему сердце, я тебя выпотрошу. Эдвин не верит своим ушам – слышать подобное от всегда и во всём тактичной и профессиональной дамы совсем непривычно. - И, перед этим, сделаю тебя домашним, добропорядочным котом. Стерилизованным, Томас. И, поверь мне, я абсолютно серьёзна сейчас.