Рождение и смерть Ницраила

г. Горький, 8 сентября 2019 г., Дегтярёв-Ницраил

— Иди отсюда, я сказал! — меня разбудил выкрик Санька. По головной боли я понял, что наконец-таки выспался. — Чё орёшь? — выдавил я тусклым голосом. Хотелось пить и жрать. — Дим, это я. — Привет, — сквозь пелену я видел поворачивающийся профиль Насти.             Я несколько раз моргнул, прогоняя слизь с глаз, и зажал утренний стояк между бёдер. Хорошо, что одеяло его прикрывало. — Привет, Дим. Ты не знаешь, где Валера?             Меня передёрнуло, и это не ускользнуло от внимания Насти. — Я спал. Санёк, ты в теме? — Нет. Его весь день нету, — покачал головой он и, видимо, приняв своё бессилие, укутался одеялом и продолжил залипать в ноутбук. — То есть, он не вернулся и вечером? — спросила Настя, но божок отвечать не стал.             Стояк немного успокоился, но член симпатично обтягивался трусами, что не ускользнуло от внимания Насти, когда я стал спускаться с койки. — Отвернулась бы… — Ещё чего! Пошли курить, — подмигнула мне Настя. — Ку-урить… Это неплохо. А ты меня накормишь? — Если купишь продукты, накормлю, — ответила она, а я задумался.             Это чем-то было похоже на отношения, на те, что были у нас в прошлом году. Жрать мне хотелось сильнее, чем думать о гордости, поэтому я просто кивнул. — Мне в душ надо, — с горечью в голосе признал я. — Иди. Потом выходи на улицу, новости есть. — Угу… Санёк, можно твой сок? — Это не мой, это кохая. Но сейчас это мой сок. Однако, я думаю… — Так можно? — Тогда я ему скажу, что весь сок пил ты.             На столе стоял двухлитровый тетрапак с мультифруктовым соком. Кохаем он, по всей видимости, называл Женька. — Приходи в порядок, — пробормотала Настя и вышла из комнаты. — Ага, — кивнул я. — Санёк, так ты и так скажешь, что это я выпил всё. — Ну да, Дима-кун. Я уже полмесяца так делаю.             Я поперхнулся чужим соком. — И он ничего не говорит? — Говорит, что осквернит тебя во сне, — Санёк хрустнул суставами рук. — И ничего более.             Я кивнул. Сок был дерьмом, но всё же сладким, а в последнее время я был неравнодушен к сладкому. Чтобы помыться, следовало идти на первый этаж к душевым, либо в секцию с душевой. Такими секциями были секции студотряда, и та — на девятом. Понятное дело, между восьмью этажами вниз и одним вверх я выберу короткий путь. К тому же я уже ходил на девятый, с Никитой договорился, он всем глаза отводил, говорил, что это сосед их моется, тот, что дрочит в комнате. Хотя…             На первый спускаться несложно да и подниматься тоже. Мне ведь теперь восемь этажей — что четыре, не выдохнусь. Тут больше дело в комфорте — на первом этаже казарма, все смотрят, а на девятом ты наедине с собой и мыслями. — А ничего у Ефанова не подъедаешь? — спросил я Санька. — То есть? — Ну, не ешь, а потом не говоришь, что это я съел? — Если еда, то я говорю, что это Валера-сан обедал. — Ага, и чего ты взял у него? — Посмотри сало в морозилке, его лежит. Теперь и я захотел перекусить, — Санёк зашуршал пакетом луковых чипсов. — Итадакимас! — Итадакимас, — проговорил я устало и отрезал шмат сала. За Валеру, так сказать. Будет чему повариться в желудке пока Настя не приготовит.             Кулинарными талантами её, честно говоря, природа не одарила, но готовила она всё равно неплохо. Не так, чтоб пальцы облизывать или восхищаться, но хоть съедобно. Особенно неплохо у неё получался борщ, но его я ел вчера, хоть и плохо помню, что вообще что-то вчера ел. Желудок усиленно пытается убедить меня, что я вчера голодал.             Сегодня я кормился с чужих рук… Н-да-а… — А что он с Валерой обещал сделать? — Подсыпать слабительного в еду. Но ты не беспокойся. Я знаю, что такое честь, поэтому не стал бы советовать отравленной еды. Я стал свидетелем того, как сыр «омичка», сладкий вкусный сыр, который я почти доел, перемешался со слабиленом… — Не поскупился, — уважительно хмыкнул я. — Кохаю ещё столькому учиться… ведь он слаб. Но он научится. Я знаю. Он узнает, что мстить нужно сразу, что самурай должен действовать, а не думать, между смертью и другим делом выбрать смерть…             Санёк пошёл пересказывать кодекс чести самурая, а я посмотрел на него и не смог сдержать смеха. Такой светлокожий, широкоглазый, смешной, эдакий «пёс-призрак», только не мешало бы ему ещё и книжку мне подарить про Японию, как это было в фильме…             Я взял полотенце, шампунь, гель для душа, бритву, и снова понял, что мне нужна сумка. Если подниматься наверх с полотенцем наголо, все поймут, что ты пришёл мыться, а в рюкзаке это можно утаить. — Санёк, у тебя рюкзак пустой? — Ну да, Дима-кун, а зачем он тебе нужен? — Чтобы сходить к душевой. — Бери. Никаких лишних слов, — он сложил руки.             На каждом этаже свой особенный воздух. На девятом, к примеру, запах иностранной кухни сильнее, в воздухе витает тмин и карри.             Я постучал в комнату. — Здарова! — сказал я, но дверь открыл не кто-то из жильцов комнаты Никиты, а Лёша, староста нашего этажа, студотрядовец.             Он был крепкий парень с очень милым лицом, настолько милым, что я бы назвал его елейным. — Привет, — он протянул мне руку. Рукопожатие вышло какое-то вялое. Парень он крепкий, но руку жмёт вяло. Это нечестность. — Я знаю, что вы не виноваты в том, что случилось с Борзым. — В чём-чём? — переспросил я. — Ну, чё Борзого избили, — Лёша смотрел мягко, но явно пытался что-то во мне уследить. — Можешь рассказать, чё случилось-то? — А где Никита? — попытался сменить тему. — В комнате. Никит, это к тебе. Пошли на кухню, — пригласил нас Лёшка, но настроен он был поговорить именно о никудышном падении Борзого на кулак Коня и ногу Ильи. — Я ж терь староста восьмого, это и моя проблема, ваш конфликт. Я хочу, чтоб спокойно было, — пояснил он, но я не поверил его сочувствующему голосу. Слишком уж много в нём показного тепла.             Отмалчиваться не стоило, лучше было всё действительно рассказать, по-умному рассказать, мол, мы не при делах, это какие-то другие парни Борзого тронули. Тем более, что это было правдой. — Здаров, Димас, — Никита махнул рукой и пошёл с нами на кухню. — Я хочу узнать, чё случилось с Борзым, чё он такой с катушек съехавший. — Ты видео видел? — Ну, видел, — подтвердил староста. — Но там не понятно, чё он взорвался-то. Можешь рассказать? — В деталях? Ты ж студотрядовец, всё знаешь. — Я в первую очередь староста этажа, а вы — ты, Валера, Настя, Женя… кто там ещё был? — вы на нём живёте. А потом я уже студотрядовец. — Мы культурно отдыхали, — начал я. Можно было про это не говорить, но пиво всё равно попало в кадр. — К Валере подошли ребята, не из политеха. Я их не знаю. — А Валера знает? — Не знаю. Может, и знает. Ну, и они попросили Валеру спеть песню, именно эту. — Какую? — Ну, что на записи. Борзому это очень не понравилось, он начал выяснять отношения, эти, не из политеха, ему по роже дали. Вот и всё. — Ясно. И чего именно к вам Борзой прицепился, непонятно? — Настя же снимала. — Так к Насте бы и приставал, чего к вам? — Гражданин начальник… — прогнусавил я. — Вы бы сами у него узнали, мне-то чего знать. Я вам белый?             Парни захохотали. — Да всё-всё. Я просто сам не понимаю, чё этому Борзому так от вас надо. А теперь он ещё и соседа вашего помял… — Борзой какой-то он, — выдал ёмкий каламбур Никита. Лёша улыбнулся. — У нас тоже многие так думают. Зоя только за Борзого стоит. — Зоя? — не понял я. — Да Ульянова.             Лёшка мог бы и удивить меня этими откровениями, если бы это не было очевидным и не было бы похоже на втирание в доверие. Я видел его совсем другим на обходах, без этой елейности, и это милое детское личико превращалось в лицо штурбаннфюрера. Что из этого было маской, ответить я сразу не мог, да и лень было это выяснять. Мне со студотрядом контактировать особо не хотелось, я тут помыться и всё — и меня никогда здесь не было. — Дим, — окликнул меня Лёшка. — Ещё Борзой вас в душевой поджидает, а Настю Ульянова. Я не знаю, чё они там делать будут, но я лучше предупрежу, чтоб совесть не мучала. — Спасибо, бл-лин. А где ж нам мыться? — Дилемма. Ну, можешь тут помыться. Мне-то не жалко. Или в раковине у себя, — Лёшка потёр подбородок, намекая. — Побриться надо… — А чего ты предупреждаешь-то? — Да просто недолго Борзову главным быть, вот и всё. Доброе дело. Почешешь мне пятки, так сказать, потом. — Спасибо, — повторил я, а Лёшка бросил «будь здоров» и ушёл в комнату. — Помоюсь как-нибудь.             Это вполне логично, ожидать, что Борзому уже недолго осталось быть козлом в отаре баранов. Ежели председателю общежития можно кого тут поколотить, то точно без свидетелей, а у нас этих самых свидетелей всё общежитие. Неужто Лёшка сам метит из крысы в ангелы? Он ещё старостой этажа не побыл, чтоб в старосты старост метить. — Дим, — тихонько сказал Никита. — Не мойся в душевой тут. Тут засаду на вас сделали. Вот тебе реальная инсайдерская инфа. Эта крыса чего ко мне и пришёл, чтоб я ему стуканул, как мыться ты пойдёшь. — Во как, — удивился я. Очередной шпиёнский заговор. — Да тише ты! И вообще, дальше ВК. Снимите третью серию, блин. Огонь было, ваще зашло. А тут Борзой нарушает личное пространство, нахрен, студентов и вламывается в душевые. — А какое правило в душевой запрещает чужой мыться? — Да то же, что и переселяться. Мы тут побольше платим, типа за лучшие условия. Вот и всё. Бывай. Пиши мне, как заваруха будет. Я Лёхе стукану, тот Борзому, тыры-пыры, — Никита заговорщически улыбнулся и подмигнул мне. — И слушай… помнишь, ты говорил, у тебя есть. У тебя не осталось? — Может. Ну, спасибо, давай, бывай, заглядывай, — ответил я и побрёл вниз.             Вот и доверяй после этого елейным лицам, вот и верь в добрых людей. В голове созревал план очередного издевательства над Борзым. Но сперва грязный ли, чистый, надо было переговорить об этом плане с Настей. — На-а-асть! А, На-а-асть! — Чего? — она прикурила сигарету и посмотрела на меня. — Чего готовить будешь? — Пюрешку, наверное. Не с котлеткой! — Да я и не собирался спрашивать. Уже лет десять как неактуально. Так с чем? — С фаршем в томатной пасте. — И чего надо купить? — Надоел! Ничего.             Настя шикнула на меня и указала на место рядом. — У меня есть забавная новость. — И какая?             Я пересказал вкратце задумку Борзого, а затем описал свою. Моя задумка состояла в том, чтобы наш оператор сама зашла в душевую кабину, а Никита прилежно стуканул Алексею, что я в душе. А затем… ну, собственно, понятно, что будет затем.             Но Настя смотрела на меня как на идиота. — Во-первых, я промокну, а во-вторых, я тут же получу рапорт за то же, за что получил бы его ты, — она покачала головой. — Умник. — Ну, можем посадить Никиту, если он согласится. — Я бы на его месте не соглашалась, но, как говорится, свои мозги не вставишь. В общем-то отличный план, надёжный, как швейцарские часы. Пошли готовить.             Мой живот тихонько урчал, и я чувствовал странное волнение и голод. Да, сейчас было бы неплохо даже голой пюрешкой потрапезничать, а уж задавить аппетит пюрешкой с фаршем — это будет отлично.             Мы без происшествий поднялись на кухню, и Настя выдала мне овощечистку. Я посмотрел на инструмент, на неё, снова на инструмент… — Ты умеешь пользоваться? — спросила она. — Разберусь, — неуверенно ответил я.             На стол она положила мытую картошку, а сама принялась чистить морковь. Мерно и чинно гудела микроволновка, размораживая фарш, а мой живот принялся требовать еды с новой силой.             Я… вообще, я бы накинулся и на сырой фарш, и на сырую картошку. — Ой, ты ж мой котик! — сказала она грудным тоном. — Смотри как нужно, дурик!             Я смотрел за тонкими руками, и моё тело невольно пробирал лёгкий озноб. У Насти очень аккуратные руки, правильные, только кожу её пальцев немного размочило. Она положила лишённую кожуры картофелину и стряхнула с рук мелкий дождь. — Ты понял? — улыбнулась она. — Ага, — ответил я, не в силах избавиться от озноба и ощущения скелета внутри.             В работе сосредоточение… В моих руках овощечистка как будто была тупее, а в картофелине торчало больше глазков. — Мне твои руки взять, чтоб показать? — спросила она, и я почувствовал тонкие нити, обтягивающие скелет.             Это были не горячие мышцы безумия, а так — тонкие ниточки, но сердце стало биться сильнее. Решиться она не успела, и я с облегчением выдохнул: дзынькнула микроволновка и кухню наполнил запах говяжьего фарша.             Во рту скопились горячие слюни, и перед глазами стали возникать картины.             Да, я стоял на коленях там, в комнате художницы, и, слизывая капли крови из разрезов, чувствовал этот же озноб, этот же голод. Сердце билось так же. Среди дерьма и крови я чувствовал и запах девушки, или её духов, чёрт знает, но этот запах по-особому щипал ноздри, где-то в перегородке, и я не мог не почувствовать того же запаха от Насти.             Она стояла, тыкая фарш ложкой, а я сдерживался, чтобы не впасть в безумие. Нет, это был не запах девушки, в нём не было смысла, он есть у каждой — это был запах добычи.             Но сейчас же я мог сдерживаться, потому что не хватало одного важного ингредиента — страха. Именно страх возбуждал меня, он заставлял впиваться в плоть и не жалеть труп девушки, грызть, похрустывая связками, отрывать клочьями скользкое солоноватое мясо.             «Стоило ли это того?», — можно спросить себя сейчас.             Стоило. Даже предчувствие добычи, эта близость, возбуждающая сильнее любой дырки и изгиба…             С каких пор человече стал для тебя добычей, а?! С тех самых… моя одноклассница таковой и была, я и хотел, чтобы она испытала смертный страх, я хотел испытать власть. И Настя… Нас связывали дни и ночи, всё, что было вместе, девятнадцатое лето, вино в угашенных пакетах, отличное лето, когда я тушил о её сердце сигареты. Тогда, кажется, я и увидел впервые Валеру вместе с Марой, да? Да-да, так и было, но я и не думал, что они вместе.             Но ты знал, что это твоя добыча уже тогда? Может быть, и знал… Может быть. Как сейчас понять? Когда нечто уже происходит, непременно видишь в этом свою судьбу, находишь доводы, будто в самом твоём рождении было предопределено встретиться с этой Марой, Валерой… Будто это, чёрт побери, сказка, написанная чьей-то рукой — жестокая сказка. И ты ведь даже знаешь, когда она началась! Этот чёрт даже называет себя «сказочником», этот чёрт сделал то столкновение с Ксюшей! Не я!!!             Сколько всего я помню настоящих воспоминаний, а не вложенных? Тонкая грань между сказкой и реальностью, вот что находится здесь, и грань эта имеется лишь потому, что есть нечто гипертрофированное во мне, нечто огромное и внутри, и вовне, нечто, чего нет в сводке новостей и расписании матча между командами случайных людей в борьбе за норму жизни.             И вот она перемешивает фарш ложкой. Ровное сильное сердцебиение сопровождает каждый удар ложки о тарелку. С каждым куском плоти Мары целый пучок огненных нитей обшивал этот инородный скелет внутри меня. Инородный? Может быть, его и поместил в меня Сказочник, этот скелет?             Но ты знаешь, что это часть тебя. Наверное, у каждого есть такой скелет в шкафу. — Дима?! — прикрикнула она испуганно. — У тебя кровь носом идёт!             Ис. — Правда? — я потёр ладонью лицо и посмотрел на руку, всю в кровавых разводьях. Наверное, то же у меня творилось и на лице. — Как ты не заметил?! Ты весь стол угадил! Вон, умойся и сядь на стул. Что с тобой творится? — Не знаю… — Не знаешь или не хочешь сказать?             Я открыл кран и задумался. Знаю ли я? — Не знаю, — ответил я увереннее. Проще говорить это, не смотря Насте в лицо.             Она была на волосок от смерти, и я уверен, что даже успей она схватить нож и всадить его в меня, ничего бы не изменилось. Я прошептал бы ей на ухо: «Я демон Ницраил» и стал бы такими же стальными клыками разгрызать одну из сонных артерий на уровне третьего-четвертого шейного позвонка. — Ты стал каким-то… Может, тебе стоит обратиться к психологу? — Психологи, — усмехнулся я. Кровь так и не останавливалась, капая в раковину. — Да я их тоже ненавижу не меньше твоего, но у нас в общаге неплохой. Я ходила. И у меня бывают проблемы. — В самом деле? — в моём голосе засквозил яд. — Ты меня пугаешь. — В самом деле у тебя, моя дорогая Настя Абрамова, могут быть проблемы? Ты, что с такой умиротворённой улыбкой сносит любые напасти, хоть бэд трип… — Дима… — дескать, «не начинай». — Что? Я помню, как нас всех проняло на измену по кислоте, а ты как? Лежишь и улыбаешься. — Да?! Ты хоть представляешь, что творилось у меня в душе?!             Я обернулся. В тёплых глазах Насти стояли слёзы. — Если бы я была хотя бы на долю такой, как ты себе представляешь! — закричала она.             И теперь то, что было моей добычей, превратилось в открытую рану. — Ты… — она подошла. Эти чужие мышцы… они снова стянули скелет, но лишь затем, чтобы увернуться.             Я не стал сопротивляться. Она била, что было сил, но едва ли хоть один удар был больнее шлепка. — Настя. — Что? — спросила она, словно пародируя меня. И упала мне на руки. На этот раз не манипуляция, истинная боль.             Ис.