Рождение и смерть Ницраила

г. Горький, 5 сентября 2019 г., Дегтярёв

            Мы продолжили разговор на магические темы уже около общежития. — Хорошо? О чём мы там? Пирокинез? — спросил Валера. — Было такое, да. А способ попросче есть? — Есть, но у тебя это не получится. И у меня тоже. — Это почему? — Ты знаешь имя дерева? Вон того, например. — Осина обыкновенная, — уверенно сказал я. — Да хоть тополь! Дело не в ботанике. Как дерево называет себя само? На других языках у него будет другое название, важно имя, которым осознаёт себя дерево, а не название. — Чего-чего? Осознание дерева? — Да. Вот есть дерево Иггдрасиль, например. И это не порода дерева, а его имя, понимаешь? Ну вот. Не получится, и точка. — Ну ладно. — И ещё, вот я тебе один фокус и рассказал, остался всего один, — Валера усмехнулся. — Ага-ага. Ничего ты не рассказал. — Шучу я. Так чего хочешь? — Ну… Вечная жизнь? — Только после смерти. — Телекинез? — Та же ботва, что и с пирокинезом, но хоть перемещать предметы в ноосфере можно, и они будут синхронизироваться с положением в физическом мире. Просто это тяжело. — Выходит, хрень твоя магия? — в глазах Валеры появилось недовольство. — Что она вообще может? — Она способна на всё. Просто нужно соответствующее мастерство. Как и технологии — нужен лишь механизм. — Ну, например? — усмехнулся я.             Валера нахмурился. — Не искушай искусителя. Я тебе не царь из мультика «В синем море, в белой пене», чтоб в бутылку лезть, доказывая. Я ничего доказывать не буду. Хочешь стать добычей — иди за кромку, раз уж мне не веришь. Может, не совсем овощем вернёшься. — Как у тебя бомбит-то, — рассмеялся я. — Да как тут не забомбит? За твою головушку ведь волнуюсь. Давай к простому перейдём. Всё, что ты говорил, — просто-напросто искусное мастерство. Без должного мастерства рекомендую попробовать руны, они тоже способны на немалые вещи. — Но в пирокинез не могут. — Огонь — физическая стихия. В руническом искусстве — это уничтожитель мыслей, символический, по крайней мере, но, если ты не избавишься от любопытства, ты узнаешь, что символизм важнее всего в мастерстве. Руны же тоже символ, так сказать. — Вот оно как, а я думал, символизм — для эстетов. — Конечно, — улыбнулся Валера. — Но ведь все эстеты… — Это люди, желающие жить в красоте. И точка. Как маэстро. — Ну, если маэстро!.. А расскажи, как ты убеждаешь других магией? Это же достаточно просто для такого неуча, как я?             Я решил вернуть его в русло познавательного диалога, хотя и понимал, что магия для меня, неуча, будет недолгой игрушкой, в том плане, что быстро надоест развиваться, но это как умение щёлкать пальцами — неизвестно, когда может пригодиться.             Если верить его, прямо скажем, конспирологическим теориям, выходило, что память находится в ноосфере, более того, для комфортного, фешенебельного пребывания в ней я получил редкий предмет от Сказочника, причём оружие, пускай и древнее. Если уж плод моего воображения говорит мне о «забывании» чего-то и даёт то, что он «любит считать клубками», а затем и мой знакомый говорит тоже самое о забывании, а затем о «веретене», а, как говорится, всё переплетено, значит ли это, что всё сказанное правда?             Единственное рациональное объяснение — меня пытается обмануть какой-то гипнотизёр. Именно этим можно объяснить сработавшую «Уруз». Это как фильм «Олдбой», только я не из мести, а по приколу буду убивать или вовсе по чьей-то указке, а про силы свои верить стану, и реально буду сильнее, как в фильме «Сплит» этот многоликий Джеймс Макэвой… Что-то я чересчур много фильмов вспоминаю. — Ну это действительно несложно. Есть руна «Гьефу» — это крестик. Смотри, — он достал тетрадь и нарисовал в центре листа этот крестик. — Она означает дар. А тому, кто дарит подарки, доверяют, верно? Мысль, вложенная тобой, будет подарочком. А теперь ещё одна руна… — Это ворота. — Ага, ворота в хрупкую психику. И последнее. Руна «Гар». Это копьё, что ты бросишь в ворота. Смотри.             Словно это письмо японца, в вертикальную линию были выстроены «Ворота», «Дар» и «Копьё». Руна «Гар» была похожа на крючок. Такой маленький символ копья, на который насажен в виде руны «Гьефу», как назвал её Валера. — Видишь. Всё очень просто. Теперь начинается самое сложное — положить в дар мысль, потому что саму эту картинку ты нарисуешь… обычно, её изображают на руке, но некоторые куноичи, которых так обожает Санёк, изображали внутри вагины, непонятно как, но сказка есть такая. И всё это чтобы лечь на одну постель с сёгуном и склонить его к харакири. — В вагине? — Главное — контакт. Чем теснее контакт — тем сильнее убеждение, что ты вложишь. Видишь ли, человек хочет жить, и чтобы его склонить к самоубийству таким образом, нужен как можно более долгий и тесный контакт. Либо очень сильная воля. Мне порою непросто с одного короткого прикосновения заставить поставить «хорошо» в зачётку. Если человек идёт к тебе навстречу, например, хочешь влюбить, а он не против, то магия может случиться на расстоянии даже, правда, близком. — Вот тебе и привороты. Всё «менструальная кровь» говорят, а оно вон как. — Вот тебе гипноз древнего мира, — усмехнулся Валера. — В общем, сосредотачиваясь, не опустошай разум, но наполняй мыслью, что хочешь вложить, причём, в форме короткого приказа. Чем сильнее это делаешь и без помех, тем лучше. Если лишние мысли — они и у человека могут появиться. — А человеку от этого беда никакая не приключится? — Ну что ты! Нет, конечно. Некоторых… чистых людей вообще очень сложно извратить. А другие — и без тебя бы ко всему этому пришли, не волнуйся. С возрастом или ещё как. — То есть, если я скажу кому сделать мне минет… — Во-первых, не скажешь, а прикажешь мысленно, а во-вторых, если она не хочет, то одного прикосновения будет мало. Если ей безразлично или когда-то мечтала сделать его, то сделает, только создай условия, а то мысль ей в голову придёт, а она застесняется на лекции у Ваншенкина его делать. — Понятно. — И ещё. С первого раза может не получиться, но ты же талантливый, верно? — Вундеркинд. — Во-во. И ещё одно но! Не проделывай этого с колдунами, особенно практикующими. — А как я пойму, кто, бл-лин, колдун? — Хм… Методом диагностического тыка? А-ха! — Валера рассмеялся. — Был у меня случай. Помнишь Носову на дифзачёте по анатомии? — Помню. — А как она… — Это когда она заорала на весь зал: «Не смейте прикасаться ко мне!»? — Ага.             Я невольно издал смешок. — Так вот, — пояснил Валера. — Мы обо всём потом поговорили, но ты уже понял, кого я коснулся невзначай? — Да понял. Вот тебе и колдуны среди нас. — Ага. Не смейте, значит! — пародировал он её истерическую манеру, задирая голову и поднимая руки. — Я бы её вообще не трогал. Холодная как мертвец. Ещё бы твёрдая была, и точно мертвец. У неё, наверное, и в… в общем, не завидую её мужу. — А ты щупал, блин? — посмеялся я. — Нет. Мне к Маре пора. Ты всё понял? Держи рисунок, и не показывай никому, чтоб шпион не увидел. Тренируйся! До скорого! — До скорого!             На этой весёлой ноте я попрощался с Валерой и увидел бодро шагающую Настю. С трудом сдерживая улыбку предвкушения, я закурил и спрятал листок в карман. Как там руны? Ага. Надо бы нацарапать на предплечье, пока она не видит…             «Минет Диме, минет Диме, минет Диме, минет Диме» — стал думать я. Как мантра. Наконец, это стало похоже на песню. Я протянул руку «поздороваться». Руны тускло светились на моем предплечье. «МИНЕТ ДИМЕ! МИНЕТ ДИМЕ! МИНЕТ ДИМЕ!» — Привет, бродяга! — воскликнула она и пожала протянутую руку. — Ой…             Она одёрнула руку. Моё же предплечье… это похоже на распухшую Манту, странный зуд, лёгкое покалывание. Сейчас посмотрим на результат, у-а-ха-ха-ха! — Ты током бьёшься. — Привет! — я улыбнулся, а она смутилась и покраснела. — Как дела? — У… — она посмотрела по сторонам. — Что такое? — Да такое в голову придёт просто… Кхм.             Работает! — Что в голову придёт? — Да так, ничего. — Говорила «а», скажи и «б», — настаивал я. — Это тебе не алфавит! — она чихнула и посмотрела вниз. — Ой-ой. У тебя сигарета есть?             Её руки слегка тряслись. Мне казалось, что глупая магия Валеры сработала, но нужно было уточнить. — Точно всё хорошо? — переспросил я, протягивая сигарету. — «Red Globe»… А может, и хорошо, что они. Всё хорошо. — Не верю. — Да вот с подружками посралась, — Настя смотрела в землю. — Из-за чего? — М-м-м… Это девичье. — Точно? — Да бл-лин! Мы посрались, потому что для меня Корнелия из «Чародеек» лучше, чем Ирма! Доволен? — она встала, бросила на землю остаток сигареты и быстрым шагом пошла в общагу.             Доволен, конечно. Если это не магия, то тоже что-то из ряда вон выходящее. До рукопожатия Настя была как обычно жизнерадостна. Конечно, это маска, это роль — она всегда играет роли. Тут она сучка, тут Мэрилин Монро, потому, может, её любая хрень из себя выводит, особенно в «эти дни», но обычно она чертовски хорошо себя контролирует. — Ну, ладно, — пробормотал я и поднялся в комнату.             В комнате не хватало до полного состава только Валеры. Санёк тихонько учил японский, а Ефанов мешал ему, слушая какую-то хрень из репертуара Крида. — Конбанва, Домитори-кун! — Привет, якудза! — отшутился я. Нужно ему тоже какую гадость внушить! Я пожал ему руку, а Ефанова презрительно проигнорировал. — Я уже подхожу к завершению первой книги «Японского языка», — Санёк сложил руки в жесте самурая. Дальше пошла непонятная японская речь. Я сделал вид, что он безусловный знаток, прямо-таки ас «японского говора» и практически бог в этом.             О! Сейчас его трону и внушу: «Ты Бог». А после этого, пожалуй, следует убедить Ефанова не включать Крида по утрам.             Я за «обеденным» столом в общежитии поправил рисунок рун на предплечье. Стоящая вещь, если работает. Меня пробивало на злодейский смех. Что я смогу делать! Единственное, Орден какой-то, но где он? Надо выяснить у Валеры будет.             Второй раз должно быть проще, это как велосипед. Всё в нашей жизни как велосипед: второй раз, третий — проще, хоть лгать, хоть ставиться по вене. Я начал начитывать мантру «ты Бог», и руку обожгло сиянием рун.             Стало особенно неприятно, когда я прикоснулся к плечу Санька. — Как ты смеешь меня трогать, смертный?! — его глаза загорелись странной силой.             Блин, больновато руке… Словно маленький порез, который полили перекисью. В голове помутилось… Бр-р. — Смертный? А ты не смертный? — Я бессмертный Бог, кретин! — Санёк слез с кровати.             Он, конечно, говорил, что станет богом, но никогда не заявлял, что им стал. Видимо, само стремление его стать таким сыграло мне на руку, и приказ вышел отменного действия. Чем ещё объяснить боль в руке? Самовнушением?             Я коротко посмотрел на предплечье — с ним всё было в порядке, не считая того, что рисунок едва проступал на коже, словно я попытался смыть его. — Бог чего? — Санёк встал напротив меня, и присущая ему сутулость пропала. Он вздёрнул подбородок. — Искусства, Домитори. Великой силы, что толкает народы в пропасть безумия!             Ну и «бога» я сотворил… — И какой у тебя арсенал? — начал я стебаться над ним. Ефанов выключил музыку и стал с интересом смотреть за нашим драматическим диалогом. — Голос, образ и свет, — чеканил новоиспечённый бог. — И что ты ими делаешь? — ухмылялся я. В арсенале любого проповедника должны лежать пулемёты и гранаты, а не «слова» и «образы». — Зажигаю факела умов и меняю направление мыслей! — Ну и чего? — Ты испытываешь меня? Хочешь ощутить на себе мою силу? Ищешь благословения и света на тёмном пути? — Э-э-э…             Это всё, конечно, очень весело и смешно, но немного похоже на заведённого попугая, что говорит, сам не зная о чём. — Вероятно, мне следует быть мягче, — «Бог» сложил руки на груди. — Не каждый человек был одарён духом, чтобы созерцать мою мудрость. — Са-а-анёк, у тебя крыша протекла? — прокомментировал ситуацию Ефанов. Смешно ли, но это был первый раз, когда я безоговорочно согласился с ним.             Он развернулся резким движением, продолжая сохранять осанку. Удивительно ли, как может измениться человек, если он поверит в себя. И куда ушли сутулость и сколиоз? — Великое в малом, — сказал он. — К твоему уровню развития это не относится, следовательно, мой долг, как Бога, — возвысить тебя хотя бы до уровня вот этого человека, — он показал большим пальцем через плечо на меня. Как не смеяться? — И чё ты сделаешь? — Открывай сайт аниме-триста-шестьдесят-пять точка «ру». — Ага-ага. Я даже открою, — Ефанов открыл сайт. Я присел на койку Валеры, наблюдая за этой шизой. — Ну открыл. И чё дальше? — Открывай… Для твоего непритязательного разума сойдёт, да.             Ефанов копался на сайте. — А теперь смотри. Я благословляю тебя, — Санёк прикоснулся ко лбу Ефанова, и тот широко открыл глаза то ли в недоумении, то ли в удивлении. — Гы! А это прикольно.             Ещё одним анимешником больше. Хотя… если он начнёт включать опенинги по утрам вместо Егора Крида, считай, двух дураков одним заклинанием убедил.             Смешно и грустно получилось.

г. Горький, 6 сентября 2019 г., Дегтярёв

            Я поправил влажный тюрбан. Неприветливая пустыня свистела, стремясь забрать мою жизнь. Сколько я иду по ней? Годы… годы… Тюрбан хотелось выжать и получить хотя бы крохи, пусть и солёной, воды.             Фляжка оставалась пуста. Я знал, что некоторые кактусы могут спасти путника от обезвоживания, но здесь росла только верблюжья колючка, корнями уходящая в саму твердь этого мира. Так хотелось пить…             Редкий человек знает тяжесть, наливающуюся в теле от обезвоживания; горячую голову, путающиеся мысли и склеенные губы; эту сухость во рту, от которой уже давно не спасал тёплый камешек, который я сосал; и распухший язык; этот безумный бой сердца, эти громкие удары его; и страх смерти.             И редкий человек знает радость найти воду, как пробегает она по усохшему мозгу, словно оживляя его дремоту. И вот, я лежал около небольшой лужи, я припал к ней, разрывая губы, их плёнку, и пил… пил…             Я пил вонючую воду со сладким привкусом, гадкую и гнилую, по непонятной причине собравшуюся здесь. Подступила тошнота. Я задержал дыхание. Не потерять ни капли! Ни капли! Я стиснул зубы изо всех сил, в глазах потемнело.             Я часто задышал, но рефлексы одержали верх — гнилая вода вырвалась изо рта, в голове подурнело ещё сильнее, она кружилась, жуткий гул нарастал в ушах… — Ницраил? — среди этого гула я услышал нежный голос.             Я поднял невидящие глаза. — Вотфыы… — сипло прозвучал мой голос, заглушённый ветром. — Воды? Здесь её нет, здесь только смерть. И ты это знаешь, бедный пёсик. Ты пошёл за хозяином, и вот куда он тебя привёл, — девушка злобно улыбалась. — Я подожду, — сказала она и села на горячий песок. — Подойдфи ближфе… — она наклонилась ко мне. Это был мой единственный шанс выжить.             Запах жизни, что я ощущал, убирал гул посторонних мыслей, бессвязных чужих голосов. — Что же ты хочешь перед смертью? — усмехнулась Мара. — Убитфь! — закричал я, раздирая сухое горло потоком горячего воздуха, мои руки из последних сил схватили её горло.             «В человеке от трёх до пяти литров крови…»             Я… но вот они ослабли, и я лёг на песок, смотря в ослепительное небо. Её глаза смеялись. — Как ты будешь жить с этим, Ницраил? — она взяла мою высохшую руку и погладила. — Как ты будешь жить, зная, что лишь человеческая кровь была твоим спасением? Ты будешь спокоен, зная, что забираешь другие жизни, потому что не можешь быть живым иначе? Умирай, Ницраил, умирай, пока не поймёшь. Ты столького ещё не понял.             И вот темнота укрыла собой всё небо. — Чёрт побери! — я очнулся ото сна. Всё, что кипело в моей душе, — это злоба. Теперь эта сука полощет мне мозги ещё и во снах? Ладно один раз — теперь второй. Да и как осточертело умирать во сне! Для меня это хренова реальность, пока не проснусь! — Домитори, — окликнул меня «бог», — ты снова беспокойно спал. Сейчас три тридцать. — Замечательно. Три тридцать! — Не сердись на время, оно лишь наш поводырь. — Не легче, — сказал я, особо не понимая, что там лепечет этот божок. Замечательно — в три тридцать приходит во сне! — Всему своё время, и всякой вещи. Время войне и время миру, время убивать и быть убитым, время рождаться и время умирать, — пояснил Санёк.             Да, была бы здесь Мара — пришло бы её время умирать, ей-богу, и плевать на свидетелей. Уж если не умирать, то пару рёбер я бы ей сломал. Я спустился со своей койки. Валеры в комнате снова не было. У этой суки ночует. Бывает, здесь в это время, бывает, там.             В холодильнике стояла бутылка водки. Именно под такое настроение, злое и недосыпное, как говорится, приходит «Время N» — по-простому, время на… набухаться. Первую стопку я даже не заметил, так, слегка потеплело в горле. Ещё парочку выпью и пойду покурить. Влажный свежий воздух за окном способствовал размышлениям.             После первой не закусывают. Хотя… у меня просто нет закуски для второй и остальных. Трёх не хватит. Я начал одеваться, пока не дало сильно в голову.             Четыре. Пять. Нужна ли шестая? Тошнит, если честно. Пожалуй, пяти не… пяти хватит. Я вышел на улицу. Сентябрьский ветер швырял во все стороны пыль, мелкие камешки, желтоватые листья, в лужах скопилась грязь. Воздух холодил, и это было приятно.             В голову вернулись неприятные мысли. Не думай! Просто выброси, это сон. — Кровь, не стоящая и обола? — повторил я сказанную Сказочником фразу для поисковика. Гугл выдал, что обол — это такая древняя монета. Вот оно как…             Я затянулся. Буду ли я спокоен, убив? Ты, сука драная, за моё спокойствие не переживай! Я сам о себе побеспокоюсь. Почему я разжал тогда руки? Почему у меня не хватило сил убить её? Я был так обезвожен во сне, наверное, поэтому. Признать душевную слабость для меня недопустимо.             После всех чудес, даже если все увещевания Сказочника окажутся ложью, убить эту тварь надо. Почему-то мне казалось, что именно она является источником кошмаров. Хотя бы чтобы спалось крепче. С этими мыслями я потушил бычок и пошёл навстречу ночи.             В городе не может быть тише, чем ночью. Сами светофоры уже не имеют власти, ведь на дорогах так мало машин — к чему обращать на них внимание. Я перешёл дорогу наудачу, достал сигарету и отправился вверх по Лазурной, куда обычно и ходил Валера к Маре. И исчез до утра.             Сегодня нас ждала анатомия. Были ещё какие-то пары и лекции, но я дурак что ли, чтобы на лекции ходить? А те пары, сказал Валера, можно смело не посещать, тем более зная фокус с убеждением. — Поднимайся, Валера, — сказал я своему «наставнику». — Чего? — Валера приоткрыл один глаз. — На анатомию пора. — Да нахрен её… Наколдуем свои оценки, лежи пластом и не буди. — А если Носова? — М-м-м-м… — он потянулся. — А Носова мне вряд ли оценки поставит нормальные, она ж не маразматичка, чтобы забыть. — Пошли, авось, за хорошее поведение замнётся всё, — сказал я ему. — Ну, пошли, но я потом сразу к Маре. Никаких уроков.             Это даже хорошо. Сегодня я совершу судьбоносный шаг. Единственное, с чем я не разобрался, это чтобы замок был закрыт после совершения убийства изнутри.             Я видел несколько решений — если это невысоко, я спрыгну из окна или слезу по какой-нибудь верёвке. Решать всё нужно быстро. Узел следует сделать таким, чтобы верёвку можно было легко снять снизу.             Я подумывал спросить у Валеры, как можно открывать замки или закрывать их магически — наверняка, решение находилось под носом, и он мог сказать, — но я вовремя понял, что это наводит подозрение на меня.             Я ещё ночью подготовил некоторые вещи, купив в круглосуточном магазине «Хорошее настроение». Не знаю как настроение, но «времяпрепровождение» они могли дать хорошее. Аккуратный небольшой нож с пластиковой ручкой сиял заводской остротой, в рюкзаке лежали простые рабочие перчатки — «аристократические», как сказал бы популярный в интернетах алкаш Дэн Дыркин. В снаряжение пошла и медицинская маска, новая тряпка для мытья окон — она прекрасно убирает разводы, — несколько пакетов и моток паракорда. — Пошли, юноша бледный со взором горящим, — окончил поток моих мыслей Валера. — Пошли курить.             И мы пошли. — Сегодня я проснулся под опенинг «Ванпанчмена». Твоя работа? — спросил Валера. — Не! — отмахнулся я и засмеялся. — Выходит, вот так человек за пять минут поменялся? В шесть утра аниме, а не Тимати? — Ну, это следствие моих действий. К тебе Санёк не приставал? — О! Приставал. «Ты падший, рок меняющий, и зло в твоих речах! Искусство смерти станет пусть искусством жизни!», — такое Санёк мне кричал. Как ещё тебя не разбудил. — Он ночь не спал? — я удивился. Как я вернулся в половине шестого, позу он не менял. Сейчас уже сколько? Минимум час дня. — Да он уже несколько ночей не спит. Так ты его убедил в чём-то? Что я «демон»? — Да не! Я ему внушил, что он бог. — Что ты сделал?! — взвизгнул Валера. — А чего? — я недоумевал. Смешная же шутка. — Ты не понимаешь? Как вы лодку назовёте… — Ну дык, это только в мультиках работает. Победа — беда. Все дела. — И в жизни, — Валера остановил меня. — Ты просто не понимаешь. Ты не видишь, чем занимается Санёк? — Чем же? — Он смотрит а-ни-ме! — завершил Валера, как будто этим сказал всё.             Было похоже на очередную Валерину чушь. — Ты серьёзно? — Да. И вот почему! Он смотрел аниме знаешь, сколько? Семнадцать часов в сутки! Семнадцать! Он почти не спит, ничего не ест и не пьёт! Подумай, на что это похоже? — А… — я начал догадываться. — Он живёт как древний мудрец, чёрт побери! Как Иисус в пустыне, мать твою! Семнадцать часов! А иногда и восемнадцать! И девятнадцать! Каждый день, уже по меньшей мере год! Думаешь, как появились древние колдуны? Вот из таких сверхразумов! А ты подтолкнул его к тому, чтобы он так считал, и это хорошо, что он не в боевых искусствах так погряз! — Вот как. Если ты серьёзно, я не знал. — Я серьёзно. Он же все архетипы выучил из аниме, причём даже те, которых в природе не существует. Даже если он ошибается в своих выводах, то не слишком сильно. И он будет так же легко убеждать, как и аниме. И не только дурачков. — Вот уж своими руками сотворил бога. — Ну, deus ex homo, но не волнуйся. Он, вроде бы, за бобро и справедливость, так что много жести не натворит, и Орден за ним не придёт. Думай о символах! Делая каждое дело, думай о том, что оно значит символически! Любой труд приносит награду! Великое делание даёт великую награду!             Значит ли, что мне следует применить символизм в отношении этой Мары? — А что такое — это великое «делание»? — Да дзэн-буддисткая хрень, практика монотонного действия, типа смотреть в стену год, не мигая, или сосать камень годами — и дескать, всё это приводит к просветлению. Любое действие приводит к просветлению, чем больше мы делаем.             Анатомия проходила в большом корпусе, под которым находился морг с анатомическими препаратами — разбухшими и поменявшими цвет органами, разными частями кишечника, потерявшими красоту женскими головами, наполовину оскальпированными — и всё прочее, вызывающее несварение и тошноту. Шагал всегда шутил, что, видя костлявую ногу с натянутыми серыми связками, чувствует прилив особенного аппетита, так сказать, животного.             Это такая глупость, опровергать которую вовсе не стоило — кислый запах растворов отбивал всякое желание даже энергетики пить на перерывах, не то что покупать в автомате с едой шоколадки. — Здравствуйте, дорогие коллеги! — к нам вышла немолодая женщина с крашенным в чёрный цвет каре. Она носила прямоугольные очки в тонкой металлической оправе и высоко задирала подбородок. — Да ты экстрасенс, — ткнул меня в бок Валера. Это была Носова. — Меня зовут Носова Татьяна Сергеевна. И я ваш преподаватель по анатомии, вероятнее всего, до конца этого курса анатомии. Давайте начнём знакомство. С некоторыми из вас я знакома заочно, кого-то знаю лично, — сказала она и открыла журнал.             Удивительно ли, но она была одним из немногих преподавателей, что прочитали полное имя Шагала без запинок и вопросов, он даже руку к груди приложил и лёгкий поклон сделал за столом, дескать, ваш покорный слуга. — Кто пойдёт за препаратами? Кто дежурный?             Итак, окончилась для нас единственная, а для Шагала уже третья пара. Любая пара анатомии включает пересказ темы от преподавателя — она берёт препарат и всё про него рассказывает сама. И как бы преподаватель ни применяла техники ораторского мастерства, ни шутила — всё это вызывает только зевоту и сонливость, причём, порою очень сложно не просто терпеть это — очень сложно не спать. После рассказа идёт опрос, но сегодня первое занятие в семестре, потому как-то без него. — Носова такая безжизненная, но просто «моё уважение» как она имя моё назвала. — А как преподаёт? — спросил я. — Да никак. Я что, слушаю её? Мне вообще какое дело до предмета? — Справедливо, — кивнул Валера. — Знаешь, — сказал я, — если бы они знали, как тебя зовём мы, с произношением «Шагал» проблем бы не было. — Может, поменять имя? — Не слушай. «Шагабутдин» — имя древнее, со смыслом и традицией, — Валера показал указательный палец, а затем метнул бычок в пластиковое ведёрце. — Да хрена ли мне с его древности, если мне самому её нет, — Шагал усмехнулся. — Ну, как знаешь.             Мы попрощались и пошли с Валерой в общежитие. Я решил вызнать, где живёт Мара, потому… — Валер, мне в «Апрель» надо, куда дойдём по пути, туда и дойдём, там разойдёмся, ладно? — Да без вопросов. — А пока, мож, мне чего расскажешь? — я решил убедить его, что причина идти, если и в нём, то в интересе к магии. — Про это самое?             Мы поднимались по Лазурной улице. Чёрт, мне сейчас поворачивать, а он идёт прямо. — Ну да. Про что ещё? — делал я вид, что не заметил. — Ну, вообще, мы уже пришли практически, мне осталось немного, а ты… ты же уже поворот пропустил, верно? — Ты мне скажешь, может, в чём ещё убеждать нельзя? Это важнее, чем поворот, вернусь, — спрашивал я и шёл дальше, не обращая внимания на его реплику. — Да во всём можно, просто мозги включай, — Валера насторожился и остановился у высокого панельного дома, белого с оранжевыми балконами. — В каком смысле, мозги включай? — Ну типа… — Давай остановимся покурим. Раз уж я не по пути иду себе, а нас раньше с пары отпустили, — предложил я. — Я не могу. Ты кури, я не могу, я пойду. Если от меня вонять будет, будет нехорошо, — пояснил Валера. — Так какой вопрос? — Ладно, ты иди. Я потом сформулирую… — сказал я, представляя, что догоню его уже в подъезде с каким-нибудь глупым вопросом. Вряд ли у меня будет много попыток повторить всё это, не вызывая ничьих подозрений.             И Валера, махнув рукой, пошёл к подъезду двухцветного дома. Бегу за ним! Он звонит в домофон… ура, я вижу номер! Квартира «29», второй подъезд! — Валер! — окликнул я его. Он не успел нажать на вызов. — Чего? — Я сформулировал! А если убедить человека, что всё это сон? Ну, или фантазия, то что? — отвлекал я внимание и старался не показать охватившей меня безумной радости. — Часами можно об этом говорить, думай сам, но скажу тебе, что очень много карт должно сойтись, чтоб человек в итоге поверил. Делай выводы сам, — он нажал на кнопку вызова. — Спасибо. Я пойду, — я приложил два пальца, копируя жест Насти, и развернулся.             Чтобы не вызывать подозрений и потерять время, я действительно пойду в «Апрель». Меня слегка потряхивало от охватившего возбуждения. Нужно взять себя в руки, и ничего лучше прогулки для этого нет. Я начал неспешный спуск по Лазурной и свернул налево. Именно эта странная улица, на которой стояли вперемешку огромные многоэтажки и частные избы, вела к большому торговому центру. Это беда любой провинции — многоэтажки побеждают частные домики и поедают участки земли один за другим, но пока победа не будет окончательной, не случится полная урбанизация, любой будет наблюдать смешную картину этой борьбы, когда старые и новые дома перемешаны.             Порою в Горьком можно было ощутить эффект застывшего времени, и я прекрасно знаю, что это такое. Мне даже захотелось его вновь испытать — свернул бы я в другую сторону, и начались бы отреставрированные дома купцов, кирпичные строения с лепниной, какие-то избы с наличниками, причём не эти полуразваленные, с забитыми окнами, нежилые, а вполне посещаемые, пусть как музеи.             А после осторожно дороги станут подниматься к высокому холму с богато украшенным крестом храма, большим кладбищем возле него, памятной аллеей. Дальше прудик…             Я остановился, думая, следует ли мне разворачиваться. Ещё немного оставалось до «Апреля». Сходить в парк было интереснее и живее, но голод победил, и я решил, что куплю в «Апреле» какой-нибудь дешёвый бургер. Я решил в той «Алкотеке» купить бутылку коньяка. Я чувствовал, что мне это понадобится.             Мне кажется, с появлением такой серьёзной цели в жизни у меня даже вернулся аппетит, я наконец ощутил какой-то смысл, я ощущал везде какой-то промысел божий, словно в мою сущность вернули «ложку человека», но несмотря на это и на то, что смысл этот привязан ко времени прочнее резьбового соединения, я хотел выпасть из века и раствориться в природе, где маленький прудик и скамейка, а за ними сосновый бор, хотя бы на время пропасть, выждать и создать затишье. Тихий вечер, что подходил всё ближе, подавал таинственные знаки.             Я взял бургеры, бутылку «Сибирской конторы» в руки и пошёл, полный приятной грустной духовности, с рюкзаком, в котором лежала сумка поменьше, а в ней покоились перчатки и нож. Убийца в лице меня улыбнулся. Много ли таких добрых дней будет в моей жизни? Я знал уже, что убивать не сложно, это совсем не тяжело физически — тяжелее двадцать раз отжаться, чем двадцать раз воткнуть нож в чужой живот, и это было бы тяжело психически, будь я другим. К счастью, я к негодованию и страху другого равнодушен.             По пути я открыл бутылку и сделал глоток пива. Вот он — подъём вверх, ступени, а дальше будет аллея, мимо храма, потом кладбище и прудик, мой ласковый прудик, по-осеннему холодный, я скоро приду.             Тихие камни сияли смыслом своих фраз. Вот крупный храм, разложившийся крестом на благодатной земле с противоположным от входа алтарём, скрытым там, где у Иисуса была голова на кресте; он возвышался фундаментом, и тридцать три невысоких ступени вершили к нему путь. Мне нравился этот храм. Я знал его наизусть. Идеально зная один храм, ты знаешь всё на свете.             Но я прошёл мимо, уж точно мне не в храм дорога, и без того, чтоб быть внутри, знаю, что там и чем там пахнет. Тем же, чем и через двадцать лет. Вот и пролетел мимо храм. Я дёрнулся.             «Ветер — нашатырь», — вспомнились слова из какой-то батиной песни. Как это описать? Тонкий запах воды, хвои, вялых насекомых, мокрой травы и полыни, жжёного ладана и угля, тончайший намёк на душистый елей… И никакого человека, никакого фальшивого парфюма, никаких дешёвых эфирных масел, которыми он так любит покрываться. — Что ж… — протянул я и удивился, сколь мой голос лишний и ненужный в этом спокойствии.             Я закурил. Свет истинный отражался от прудика. Свет истинный смотрел в меня, но я делал вид, что мне плевать. Только делал вид.