Рождение и смерть Ницраила

г. Зеленоград, 27 августа 2019 г., Дегтярёв

— Не думаю, я знаю, что не понял, — сказал Санёк. Я пожал ему руку и присел на койку.             Санёк — светловолосый пухлотелый анимешник. На голове короткий хвостик, футболка с какими-то иероглифами. Его стараниями комната преображалась в захламлённое додзё, на каждой стене которого можно найти стикер с иероглифом и его значением, на стене у его верхней койки — поигрывающая пистолетами Бишамон, на двери нашей комнаты — Сейбер с невидимым клинком, на другой стене — Луффи из Ван-Писа.             Больше всего японистости добавлял большой пластиковый контейнер с рисом и пятилитровка соевого соуса. «Рис — второй хлеб», так сказать.             Мне нужно было решить, как понимать уже два сорванных приходом «старика» прихода. Захотелось покурить того, что не портит настроение, а только поднимает, но чтобы это не было напрасным, я опрокинул в себя перед выходом четыре стопки водки, и пока не всё всосалось в кровь, собрался на выход, чтобы не качаться лишнего на вахте.             Водка — довольно поганый напиток. Кто-нибудь из режиссёров, снимающих, будто человек пьёт водку стаканами, пробовал так её пить? Я пробовал, и это довольно неприятно. К водке я относился с суеверностью. Чтобы всё хорошо прошло, водку нужно уважать. Во-первых, после первой нельзя закусывать, вторую нужно выпить, пока первая не перестала печь пищевод, затем закусить куском жирного мяса, колбасы, но лучше всего сала с бородинским хлебом, с горошком перца в корочке. Третью следовало выпить за трезвость — если один, молча, если с кем-то, то не чокаясь, после закусить. Четвёртая выпивалась в три глотка, даже если это маленькая стопочка с закуской между каждым глоточком, а после пятой стопки нужно было отставить бутылку и пойти бить жену. В принципе, это классические русские традиции, я выучился этому у отца с непременным «ну, между первой и второй». «За трезвость», — говорил он, подняв вверх стопку. Он очень любил закусывать килькой, открывая братскую могилу как-то особенно ритуально, но я их ем редко.             Отец же научился пить у деда. Я никогда не интересовался, как его зовут, но знаю, что батя о нём говорил: «Старый алкаш, не было мне пятнадцати, из ума выжил». Да, дед по папиной линии у меня умер, но мастерство и давние традиции российской винно-водочной икебаны достались мне от него.             В принципе, я эти традиции соблюдал, только жены у меня не было, поэтому ограничивался четырьмя стопками, если компания или томный вечер не располагали к большему. — Димон, ты Валере гитару вынеси, — сказал перед выходом мне Санёк. — Ага, делать нечего, — ответил я. Действительно, если и Валера приехал, чего это я… Стоп, приехал Валера? Да, алкоголь уже начал действовать, я не отреагировал вовремя на просьбу Санька.             Валера-Валера, мой дорогой одногруппник, мой земляк, бросится меня выцеловывать, обнимать.             Почему он так привязан ко мне? Сложно понять, но других друзей у него особо и нет. Вряд ли дело в его характере, он вполне интровертно экстравертен, так что мог бы найти девушку и друзей, но всё мимо. Как и у меня. Может, мы просто схожи? К тому же, мы оба из Зеленограда. Я психопат, и он тоже какой-нибудь… или вроде того.             Я осторожно прошёл мимо вахтёров и боком двинулся в сторону теплотрассы, мимо мило беседующей с Валерой Насти. Последить за ними было бы интересно, но бессмысленно. Я и так знал, что Настя, уверенная что никто из других жертв её никудышного «НЛП» не видит и не слышит, будет вести себя, как и с любым приятным мужчиной, какого бы возраста он ни был. Главное — гуляйте её, а Валера получал стипендию, он хорошо учился, хоть ничего и не учил. Другие добивались этого с помощью микронаушника, но он делал иначе. Он показывал мне секрет, говоря: «Ты же понимаешь, о чём я?». Он смотрел с такой насмешкой, показывая мне руны. Я знал их названия и значение, я даже начинал с медитации на руны и чуть не ушёл на руне «Уруз» по мировому древу в Вальгаллу, благо меня Валера пробудил.             Однако, скажу я вам, это похоже на микроинфаркт, резкий выход из транса. Но да не о том.             Валера показывал мне руны, типа я что-то знаю. Ну я, как бы, знал, да, но при попытке воспользоваться ничего не менялось, а вот у Валеры получалось и весьма. Он рисовал какой-то сложный рисунок, что называл «Жезл убеждения» из рун и объяснял, что делает. Простите, не помню, что там было. Не руны какие, а какие-то действия. Руны там — «Наутиз» и «…» ещё какие-то. — Руны — закодированное образное восприятие ноосферной составляющей. Собственно, весь этот Иггдрасиль — это, говоря современным языком, софт для кодировки ноосферы, Эдда — википедия. Понял, Паш? — слышал я его диалог с кем-то по телефону. — Привет! — вошёл я в комнату и тихо поздоровался. — Короче, досмотришь «Магичка Цугухе» и поймёшь. Пока, Коняра, давай, — быстро отключился он и стал испуганно смотреть на меня. Я сделал вид, что ничего не слышал.             Ноосфера? Почему я это вспомнил? Не знаю, говорил он тогда об аниме или просто о своих любимых рунах, но руны он любил, и они у него работали. Он мне даже подарил пару амулетов, правда, со славянскими рунами. «Ворота, сила, Перун» и другой «Дорога, сила, Лель». Он говорил, что эти руны мне на день рождения, чтобы меня защищал Перун и Лель. Познакомились мы с ним в интернете давно, потом оказалось, что и он, и я будем учиться на биофаке. Он мне и подарил на память за несколько месяцев до поступления эти амулеты. Мне они нравились, была в них какая-то сила, я их и не выбрасывал.             И я, и Валера поступили в одно место, и я, и он попали в одну комнату общаги, в одну группу… С тех пары встреч в реале в Зеленограде стали… я бы даже мог сказать, друзьями. Ну, вроде того. Вообще, это странно.             Я присел в кустах на теплотрассу за Валерой и Настей и тихонько закурил «Red Globe». Эх, если бы у меня была водка «Mendeleev’s Tear» с пригорюнившимся Менделеевым на этикетке, я был бы весьма радостным мальчиком. Точнее, ещё более пьяным, а не радостным, но в комнате я пил «Горьковскую ржаную». — Ах-ха-ха! — смеялась Настя и мешала мне думать. То ли выйти и узнать, чем они там подогрелись, чтоб так хохотать?! — Давай ещё непонятнее! — Пролез крестьянин, изломал осину, перегонной берёзовой коркой измазанный, смотрит в баньки окно… — Чего? Были же попроще, — засмеялась Настя. — Да я так, — пробубнил Валера так тихо, что я его едва услышал. Почему мне кажется, будто эта загадка была обо мне? — Ну слушай мою. Старый американский колхозник совокупляет мозги ненавистных напрямую, что это? — Как что? Головач, — захихикал Валера. — Тьфу на тебя! Загадывай. — Мужик годами питается собственными прыщами и кожей, а другой детородным прибором пробивает своим же детям головы ещё в утробе, раз уж мы о головах. — Хм… — Настя сощурила глаза и поправила очки. — «Шатуны». — Ну, Мамлеев извращенец тот ещё, — произнёс Валера, и я решил всё же продолжить путь к любимому месту на теплотрассе и пообщаться со своим «стариком». — Ну мы с тобой и знатоки. А слушай, та книжка, чё-то про осины, берёзы, это тоже трэш какой-то? — Во-первых, Дугин «Шатуны» рекомендует, говорит, не трэш, «Головач» вообще слаттерпанк, а во-вторых, крестьянин, ломающий осины, уже уходит. — В смысле?! — Настя начала оглядываться, но никого не увидела. Я действительно уже уходил. — Ты издеваешься? — я слышал их разговоры всё тише и тише. Ну, Валера, ну, партизан, всё видит, всё слышит.             И меня засёк у выхода, но не дёрнулся, и… «перегонной берёзовой коркой измазанный»? Тьфу, это же дёготь, Дегтярёв — это моя фамилия. Ага.             Я снова закурил, но уже не «Red Globe». Пора было обсудить со странным стариком, если он соизволит прийти, зачем он мне ломает кайф. Один раз — забавная случайность, два раза — совпадение, причём, меня пугало, что он, как я понял, был виден и Насте. Если случится третий… — Привет! — появился Валера с тлеющей сигаретой. — Ты чего-то мало в этот раз следил. Давно приехал? Не ревнуешь больше? — Нашёл к чему ревновать, — усмехнулся я и чуть было не поронял всё от испуга, а Валера нахмурился. — Точно не ревнуешь? — Точно. Траву будешь? — я ему немного доверял, поэтому мог предложить просто так, тем более что и сейчас я не ощущал прихода, хотя и… — С бухлом мешаешь? — спросил он. — Так уже не вставляет? — Ну да. — Знаешь, я лучше пойду, а ты посиди. Мне кажется, тебе важно. Я сказал Насте, что поссать отошел, — сказал он и стал уходить.             Понятно. И всё проходит мимо меня? Почему? Я разучился получать удовольствие от жизни? Вроде как, нет, вполне ещё периодически улыбаюсь в окошко. Но, конечно, улыбка совсем не такая широкая как раньше.             Эх. — Ну, где ты там?             Никто не ответил. Я успокоился и дыхание моё стало ровным. — Эй, мы поговорим?             Снова никто не ответил. Я встал, оглянулся, ничего ли не забыл… — Ох-х… — я выровнял равновесие. Почему я так качаюсь?             Эрцгерцог Фердинанд, до звона тихо там, где он кропит вином, хоть и не знает сам, что дарит ветер, ярко красный флаг подняв… — Пр-риход! — мне стало хорошо, наконец-то хорошо! Я разбросил руки в стороны и наконец ощутил привычное покалывание в языке и сухость во рту. — Зря думал, что не вопрёт. Хорошо, что я оставил немного блейзера под теплотрассой.             Я много говорил вслух. Вкусы становятся другими, когда ты накуришься. Язык всё время пронизывают маленькие искорки, ты чувствуешь кислый, словно это миниатюрное поле битвы орошают артиллеристские снаряды, бегут миллиарды мельчайших солдат и между тем, чтобы держаться под натиском нёба… нет, под натиском неба, дерутся с величайшими чудовищами, сладкими драконами, приятно обжигающими язык, маленькими слонами, неторопливо несущими горечь по рту.             Консерванты делали своё дело, блейзер был таким же, даже пробка запаяна. В норме вишнёвый блейзер вызывал отвращение, но накуренному давал блаженство, орошая бесконечные трубы кишок.             Я положил бутылку назад и пошёл… по голубому дыму, похожему на дорогу. Я пригнулся, чтобы не задеть дом и пошёл через арки дверей. Портьеры, портьеры, плети, свиньи… Я видел дворик с детской площадкой и аккуратным деревом по соседству с песочницей. Через песочницу переброшен мост с одной стороны на другую. Детский такой. Антипод лепости.             Всё окрест в этом голубом дыму. Он и пах грозой и орехами. Я люблю орехи, особенно кешью, но он не пахнет так, и грозу люблю, только не в колонках, а наверху, погромче. Я шёл по дыму, свет в окнах затухал, но не все чувства пропадали. Был звук… песня. Я не мог понять слов, но понимал ощущение. Словно призыв, крепкий призыв.             У меня снова было чувство армии господней в руке, словно я не раб Божий, но сам бог. У меня бывало такое несколько раз в жизни и всегда по пьяни и накурке. В такие моменты что-то внутри моей груди поднималось и ощетинивалось.             Хорошо помню, как в детском лагере я потерял девственность. Детский лагерь «Радуга». Нам было по четырнадцать-пятнадцать лет. Если вы помните себя в то время, вы знаете, что чувствуете себя взрослыми, а когда из деревни крадёте пятилитровку денатурата, становитесь божеством детского лагеря. Раньше всех делили на две кучи а-ля красные и белые, и все боролись за преимущество. Я с Марком (кажется, так его звали) были за красных, поэтому однажды мы, не волнуясь о совести, скоммуниздили все конфеты, которые нам раздавали за победы в соревнованиях. Нам, то есть красным, потому что за красных был Бог. Я.             Ну, и Марк. Мы могли так гадить белым, что…             Ладно, неважно. Мы сварили первую в своей жизни партию «денатуратовки». Кормили нас плохими конфетами, карамельками, даже без повидла, а они неплохо так подходили к денатурату, давая запах, схожий с блейзером, только без намёка на пиво, что есть в блейзаке.             Пьяные мы все возвращались не на свои койки, потому что не все могли дойти до своей. Ксюша моя, Ксюша. Ей было шестнадцать, моя первая Ксюша.             В этом возрасте у девушки появляется какое-то осознание того, что она девушка. Нет, любая девушка скажет мне, что ей ещё в восемь было не комильфо купаться со старшим братом в одной ванной, но это было осознание головой, а не телом, не когда у тебя распускаются словно цветок тазовые кости, мясной цветок, ты прижимаешь руки к животу, тянешь их к паху, что это? Эта боль, откуда она? Я умираю? Кровь, эта кровь… Снизу кровь!!!             Вот тогда тело даёт тебе сигнал, я ети тебя во все тудысь, девушка.             И тело Ксюши уже пропело. Я помню, как сейчас, как думал разбить бутылку жигулёвского, что держал в руках, и ударить её горлышком в живот…             Горлышко, играющее ветром, ты хлебало бы кровь, а она снова почувствовала боль, какую чувствуют только женщины, а я полюбил с ней весь мир…             Да, я вижу, как кровь натекает, смешиваясь с денатуратом… Ты кричишь, и даже то, что твой крик слышат все, не останавливает меня. Я хватаю тебя за грудь, эти маленькие, только растущие шарики. Ты трогала себя за соски? Я знаю, что трогала, иначе почему они такие воспалённые? Почему они такие горячие и твёрдые?             Всё смешалось в мировой бутылке, в этом любовном напитке — спирт, кровь, моча, страх. Я входил быстрее и быстрее в покрытую первыми белёсыми волосочками киску, ещё никогда не знавшую бритвы, делая безумно больно. Было уже неясно, эта кровь из пробитой бутылкой матки, или я что-то порвал, но не похоже, чтобы ей было важно. Всё кончено. Она не двигалась. Я слышал лишь аплодисменты.             Дым сгущался у мостика, там голубой сменял синий, синий сменял бирюзовый. Тысяча оттенков, кажется, я мог заметить светлячков в этом дыме. Приятная фантазия вскружила мне голову, и я не понял, как очутился на песке. Нужно было сделать всего лишь шаг…             Я, конечно, не убивал Ксюшу, вы не подумайте, нет, она хорошая милая девочка, утихшая лёгким сном в полосатой майке рядом, мне было приятно гладить её живот, и думалось о том, что где-то там я запомнился, но я не стал бы её трогать, нет. Вместо этого я крепче обнял её худыми руками и улыбнулся.             Хотя я и думал о том, что это всего лишь раз, что затем с ней уснёт кто-то другой, я стерпел всю подступившую дурноту и представил, что я чувствую только что-то хорошее, словно выпил литр «денатуратовки». Детская печень и поджелудочная находили в активном организме место для столь большого количества сахара и спирта. Сейчас бы ещё чего выпить, хоть чаю с тараканами… так пересохло, и тоже сахара, печенье долго-долго жевать…             Но не судьба. Судьба — безумный маленький мостик между двух песочниц. Что меня ждёт на той стороне? Что ждёт меня на том берегу? …А мы окажемся на том берегу, и всё-таки вспомним…             Я уверенно шагнул в неизведанное.