Прыжок через себя

       Сквозь поздравления с наступающим новым годом прорывался медперсонал, что в этот вечер хоронит уже четвертого человека. Реанимация переполнена пациентами, а врачи, которых можно было пересчитать по пальцам рук, — а у некоторых пациентов их было отнюдь не десять, — не могли разорваться на поступивших.       Итэра до сих пор триггерит работать в реанимации, однако ничего поделать нельзя, и получилось выйти из этого кровавого отделения только спустя двенадцать часов беготни, так как есть ещё одно место, где он понадобился.       В связи с праздниками в больнице недостаток медперсонала. Согласились на работу в новый год только единицы, по всей видимости, те, кому особенно сильно нужны деньги и Итэр.       Врач старался видеть в этом плюсы: отделения были в относительной тишине.       Никто на него лишний раз не кричит и не ругается, а слова: «можно врача постарше?» — так вообще почти не проскакивали сегодня. Но это не обозначало, что сегодня будет просто.       — Ну что, готовы? — тихо спрашивает та самая любознательная студентка, везя молодую пациентку к операционной, — совсем скоро Ваша жизнь снова начнет возвращаться в прежнее русло!       Худенькая девушка лишь бледно улыбнулась все не в состоянии угомонить свое беспокойство.       — Я не могу отделаться от страха, а если что-то пойдет не так? А если протез не подойдёт, а ещё хуже гнить начнет! — у девушки начался безостановочный хаотичный поток мыслей, она нервно схватилась за запястье везущий ее медсестры-студентки, сдерживая дрожь в голосе, — мне очень страшно!       Студентка на нее мягко взглянула, поддерживающе в ответ сжав руку, и поспешила ее обнадёжить:       — Вас будет оперировать лучший травматолог-хирург этой больницы, — тихо говорит она, аккуратно везя каталку, чуть шаркая, — да что уж больницы, таких как он в городе больше не найдешь! К нему со всей нашей страны на приемы очереди выстраивают. Наш Господин Итэр во истину прекрасный врач.       — А разве операции проводят не просто хирурги? — негодующе задавала вопрос девушка, захлопав глазами. — но мой врач и правда оправдывает свою популярность. Он единственный согласился со мной работать…       — Протезы, в особенности в вашем случае, от начала и до конца изготавливается под чётким руководством вашего лечащего врача, то есть травматолога, так они и устанавливают их.— уже подъезжая к операционной тихо договаривала она, — Наш травматолог и правда удивительный человек…

…

      Операционная медсестра быстро помогала подготавливаться к процессу самому врачу. Он без лишних слов и эмоций о чем-то крепко думает, наблюдая как тело девушки накрывают покрывалом, оставляя открытым только нижнюю часть тела, поворачивая ее на бок.       Протезирование тазобедренного сустава — не самая сложная операция, которую когда-либо проводил или будет проводить Итэр, поэтому не это является причиной его задумчивости. Его скорее до сих пор не отпускает тот факт, что девушка настолько молодая, а уже надо делать протез в этом месте, однако в ее случае, как он сам и говорил, эта операция необходима.       Итэр покосился на медбрата и медсестру, что так же как он ждали, когда анестезиолог закончит свою работу. В операционной была гробовая тишина, за исключением тихой музыки, на которой настояла девушка, дабы слушать ее, так как операция проводится под местной анестезией, и пациентка находится все время в сознании. Все знали, что травматолог терпеть не может болтовню во время даже лёгкой операции, каждый знал, что их в пассивно-агрессивной форме попросят закрыть рот.       Рука Итэра оказалась на бедре девушки, и когда лезвие коснулось кожи, разрезая ее, он последний раз выдохнул. Его глаза мазнули по мониторингу жизненных функций, и он полностью погрузился в работу.        Под маской чешется лицо, ноги и руки трещат от усталости, а перед глазами время от времени рябит. Итэр лишь тихим бурчанием и жестами показывал, что надо ему дать, пресекая все попытки завести с ним диалог; процесс только начался, поэтому надо быть особенно осторожным.       Однако не прошло и тридцати минут, как монитор, отслеживающий давление девушки, начал издавать неприятные звуки…       Итэр мгновенно на него обратил внимание, как и все в помещении, начав осматривать саму пациентку. А она задыхается. Сердце ее начало быстро колотиться, а по коже пошла яркая сыпь.       Анафилактический шок. Можно лишь поразится как медленно он произошел.       Итэр гневно ошпарил взглядом засуетившегося анестезиолога, но потом вновь посмотрел на свое положение рук, которые до этого старались не обрезать мышцу. Однако вопреки ситуации, Итэр всего лишь сердитым голосом сказал ему срочно найти любого хирурга, да как можно скорее дать адреналин, дабы девушка просто не умерла.       Все в операционной быстро начали делать всё, что от них требуется, внимательно слушая ответственного, то есть Итэра. Медперсонал начал проводить лёгочную реанимацию, а сам травматолог с ещё одним врачом начал быстрее доделывать операцию, все ещё находясь в зоне риска.

…

       — В-вы так …быстро сориентировались, — робко заладил молодой анестезиолог, желая оправдаться за свою оплошность, а точнее за неправильно рассчитанную дозу наркоза.       Итэр косо посмотрел на него из-за плеча, выключая кран, да лениво протянулся за полотенцем. Он ещё не успел накинуть на плечи халат, поэтому стоит в одной светлой хирургичке, время от времени ведя плечами от лёгкого холода. Врач быстро надел обратно сережки на уши и, развернувшись, полноценно взглянул на парня перед собой. Анестезиолог, увидев шанс, тут же принялся хоть что-то сказать о ситуации, омываясь холодным потом:       — Мне-…— не успел договорить облажавшийся врач, как оказался перебит коллегой:       — Вы кто? — с холодом и безразличием процедил Итэр, крепко скрещивая руки под грудью.       Анестезиолог потерял дар речи. Он точно уверен, что Итэр его знает, однако сейчас старательно делает вид, что нет. Будто даже не хочет разговаривать. Травматолог пожелал уйти, чтобы не трепать нервы ни себе, ни этому неопытному врачу, однако молодой анестезиолог преградил путь, не теряя глупой веры и шаткой надежды. Парень вновь открыл рот в попытке оправдаться, но надменный и усталый взгляд Итэра сверху вниз его заткнул мгновенно.       Анестезиолог покорно отступил, пропустив вперёд уставшего врача, да опустил взгляд. Итэр прошел всего пару метров, как в спину ему полушёпотом пробурчали:       — Будто вы ошибок не допускали…       Итэр не остановился. Продолжил шатко идти дальше по коридору. Однако брови его застыли надломленной линией, а бледные губы сжались ещё сильнее.       «Ошибки»

***

      Он развалился в темной ординаторской, свет в которую поступал только через окно, с шумной улицы, криво ложась на переутомлённого парня. Итэр устало вытягивал ноги после шестнадцати часов беготни по отделениям, разваливаясь на диване, и, перед тем как на мгновение закрыть сонные глаза, он мазнул ими по настенным часам, видя, что новый год будет уже через час.       Суставы и мышцы трещали, ныли. Не было сил ни на что, он даже не представлял как поедет домой.       «Как я понимаю, ты не придёшь, да?»                    — Высветилось сообщение на экране телефона. Кадзуха все не теряет надежд встретить новый год в полном кругу друзей, но уже который раз там не хватает только одного и самого близкого: Итэра.       И на то бледное лицо врача начало подсвечивается холодным голубым свечением экрана, он жмурит глаза, хмурясь и чтобы ответить использует две руки, обессилено мазнув по экрану указательным пальцем.       «Да»       Он отбросил на журнальный столик телефон, устало еле слышно простонав от ноющей боли по всему телу, пока переворачивался на другой бок, в мнимой попытке поменять позу на более удобную.       Пришел к выводу, что останется ночевать здесь, он достаточно быстро. Осталось найти только хотя бы какой-нибудь плед, отбросив свою брезгливость на второй план.       Он тяжело встал, точнее, просто поднял корпус, сев. Его глаза не в состоянии полностью открыться, и в эти моменты, когда его глаза чуть прищуренные, а лицо более хмурое, то моментально проступают азиатские черты его матери. Итэр нащупал на столе свои очки, небрежно их надевая и, практически со скрипом, встал с дивана.       Открыв дверь он ещё больше пожмурился от яркого света отделения, и, прикрыв глаза ладонью, он начал, через боль в уставшем теле, шагать по коридору до сестринской. От холода он повел плечами и по рукам, по непокрытым халатом предплечьям, пошли мурашки.             «Я скоро лягу спать. Я скоро лягу спать. Я лягу спать…»       — Сора. — подобно грому на ясном небе было произнесено столь режущее слух Итэру имя, — надо же, ты все ещё здесь, а хотя я не удивлен. Смысл тебе торопиться домой.       Итэр медленно обернулся, шаркнув тапком. Он сдул с лица кудри, хмурясь:       — Я думал вы уже уехали домой праздновать с семьёй, — Итэр равнодушно смотрел на отца, который держит какие-то документы в руке, да, как обычно, вальяжно улыбается, — час ведь уже поздний.       — Я как раз собирался уже ехать, надо было лишь сообщить одну важную новость и все, — фыркнул Дотторе, посмотрев на травматолога, — мне, в отличие от некоторых, есть к кому вернуться. Поверить не могу, мой отпрыск имеет статус «бывший муж», а впрочем неважно, я о другом…-       Отмахнулся Дотторе, видя оскорбленный взгляд парня перед собой. Как он запальчиво фыркнул и кивком головы попытался убрать челку с лица. Итэр хотел бы что-нибудь сказать в противовес, не дать себя унизить, но просто не успел. Его отец вновь начал что-то активно вещать, по большей части, отчитывая, припоминая ему все его косяки:       — …Мне ещё поступают жалобы, что ты очень груб с коллегами, — бесстрастно перечислял мужчина, глядя на взъевшегося молодого врача перед собой, — что-что, но это меня поразило…       Итэр сконфуженно глядел на редко проходящих медсестер и врачей, все негодующие и непонимающе хмуря брови. Он последний раз мазнул взглядом по окружающему его коридору и сказал поперек, перебив:       — А чего это вы меня отчитываете при всех? — хмуро пробормотал Итэр, перебарывая усталость и кашель, — как какого-то провинившегося школьника.       Дотторе удивлённо вздернул бровями, не ожидав, что его кто-то посмеет перебить, в особенности, Итэр, поэтому насмешливо и едко поспешил ему это напомнить:       — А ты чего, собственно, ожидал? Мне тебя надо похвалить за то, что ты выполнил свою работу? Браво, молодец, заметил аллергию, —саркастично и едко якобы похвалил Дотторе, скрещивая руки под грудью, да напрямую видя, как Итэр спешит отмахнуться от него, — Брак не смог удержать, в спорте вечно ныл, внешностью явный метис… Вот скажи мне, Сора, а кто ты без этого халата?       Итэр наконец почувствовал ту горячую обиду, что таилась в нем с самого детства. Под кожей, под глазами будто что-то пылало, будто маленькие иголки мучительно медленно оказывались у него во всех нервных окончаниях, а воздух стал застревать спазмами где-то в горле, вызывая тот самый тугой ком в горле, который никаким образом не поддается глотательному рефлексу.       Итэр мог бы начать перечислять кто он без халата, что он может и чего стоит, но он понимает, что это все мусор в глазах отца и не более. Он понимает, что никогда не добьётся должного признания и уважения в лице этого человека, того уважения, что он сам питает к нему. Однако молчать Итэр долго не решился, да и отец не перебивал, ведь увидеть настолько остервенелое и озлобленное лицо в свою сторону от своего же ребёнка, настораживает и затыкает. Итэр ещё раз осмотрел человека перед собой, дав ему ответ:       — Твой сын.— сухо, через скрежет стыда и обиды, процедил в край уставший парень.       Говорить ещё что-то просто не было сил. Он лишь злобно прошипел очередное ругательство, вновь вытирая ладонью покрасневшую щеку, что раздражилась от одной, по ощущениям, ядовитой, едкой слезы. Парень терпеть не может позволять себе такое проявление эмоций, как слезы, считая это краем отчаяния. А он же не в отчаянии.       «Невозмутимость — это привилегия сильнейших, — повторял себе без конца он сам, смотря в свое отражение каждое утро, натягивая ту самую улыбку, — умение держать эмоции под контролем — пик самообладания…»       Однако прямо сейчас эта установка просто начала давать трещину. Такую огромную и жирную, увеличивая и на то огромную пропасть между «ребенком и родителем».       «Я слишком молод для этого дерьма» — последнее, что пронеслось у Итэра в голове, когда он развернулся к отцу спиной, поспешив уйти в сторону эвакуационного выхода, на лестницу, к служебному выходу.       Ему не хотелось как-то сейчас отдавать отчёт себе и своим действиям, он лишь желал остыть, глотнуть холодного воздуха, да опереться на что-то ледяное. Ему хотелось домой. И очень сильно.       Извилистая темная лестница вывела к тому самому нелицеприятному выходу из больницы, что находится внутри дворов. То самое место, откуда увозят трупы, да выходят перекурить изнеможённые врачи. Грязные серые стены, окутанные липким снегом, казались темнее обычного, а ветхий запах замер тучей над головами серого медперсонала. Итэр только и успел схватить свое пальто, накинув поверх хирургички, да вышел на улицу. Он пошел вдоль балкона, по старым деревянным доскам, сев на самое сухое место на полу, где-то в углу, облокачиваясь о тонкую стену.       Голова трещала, ныла, и он пытался хоть как-то найти спокойствие, хоть в чем-то найти покой, однако он даже телефон забыл в ординаторской.       — Т-ц…чёрт…— гаркнул Итэр стукнув руками себя по лбу, да упёрся локтями в колени.       — Mon chéri, Новый год через пятнадцать минут, а Вы все ещё здесь? — кто-то снисходительно хмыкнул, таким же уставшим и хриплым голосом, как у Итэра, и тот услышал тихое глухое цоканье невысоких каблуков.       Молодой врач открыл один глаз, посмотрев на шикарную женщину, что встала над ним, беззлобно ухмыляясь:       — Опять с отцом поцапались? — спрашивала с сигаретой в зубах врач, глядя на «мальчишку» перед собой, что увел взгляд куда-то вглубь тёмного двора, беззвучно отвечая на ее вопрос. — я же вам столько матов на французском рассказала, когда же вы по назначению начнёте их использовать?       Она тяжело уселась рядом с ним, выдохнув дым, да перебросив свои русые волосы за плечо. Лиза помнит парня ещё, когда он только родился, она даже была его «воспитательницей» какое-то время, а все потому что являлась лучшей подругой его отца ещё с института, ещё с того момента, как они жили в их родной стране, — во Франции, — до приезда в эту и, соответственно, до женитьбы его отца.       Она и Итэра французскому научила, однако это умение ему совершенно не пригодилось. Ведь когда он хотел похвастаться своим владением, получить похвалу от родителя, в итоге получил лишь неприятный упрек и сердитое: «C'est sufficient» — за неправильное произношение слова.       «Ты либо это делаешь хорошо, либо вообще не делаешь…»       Лиза вновь оценивающе оглядела Итэра, да фыркнула:       — Ну и красавчиком же ты вырос, — смахивая лишний пепел, стукнув острым ноготком, все так же сладко тянула женщина. — эх, не видела бы я тебя сопливым младенцем…       Итэр беззлобно хмыкнул, показушно осмотрев женщину снизу вверх, специально, чтобы она это заметила, да с наигранной ухмылкой выдал:       — Я тоже, если бы не знал вас самого детства не за что бы не поверил, что вы ровесница моих родителей, — самодовольно ухмыляясь, закатывает глаза Итэр, зная, что услышит в ответ:       — Льстец, — ёмко фыркнула дама, однако оказалась довольна подобным комплиментом, — прямо как я тебя учила.       Они сухо, обессиленно посмеялись, однако резко, как-то безнадежно и уныло, быстро замолчав. Итэр ещё немного потупил в неловкой тишине на сырую темную улицу, да наконец вновь разомкнул сухие губы:       — Впервые вижу, что Вы останетесь после окончания рабочего дня, — заплетая ленивый хвост на затылке, зыркнул на даму Итэр, — зарабатываете на новые номера машины?       Лиза хрипло посмеялась, мотнув головой, но все равно оставила без ответа. Женщина как-то печально посмотрела на экран телефона, где на обоих была она в обнимку с приемным сыном, да горько скривилась. Доктор медленно протянула ему пачку сигарет, безмолвно предлагая одну:       — Аж молодость вспомнила, — зевнула дама, протягивая одну тонкую сигарету и ему, зная, что от такого предложения он никогда не откажется.       Итэр внимательно, сосредоточено посмотрел на предложенную ему «вредную привычку», да ненароком вспомнил, как Кадзуха в четырнадцать лет выпрашивал у «Госпожи Лизы» одну сигарету, почти вставая на колени, в конце концов, получая целую пачку со словами: «Итэра не забудь угостить…»       Лиза была за бунт в жизни Итэра, однако его родителям это не нравилось вот они и отстранились.       — Безопасно ли брать из рук венеролога то, что я собираюсь положить себе в рот? Должен ли я спросить, вымыли ли вы руки? — едко отшутился Итэр, за что получил слабый толчок в плечо и грозное напоминания, что эти руки его все детство купали.       Но всё-таки не отказался. Она помогала ему прикурить, несколько раз щёлкнув зажигалкой, каким-то образом сломав ноготь, из-за чего с ее губ сорвалось тихое и непристойное: «merde» — и тут же была первая длинная затяжка, за которой последовало горькое откровение:       — Помните вы меня спрашивали, что стало причиной развода с моей женой? — с тихим кашлем, выдыхая едкий дым, проговорил с глупой бледной улыбкой парень.       Лиза искоса на него глянула, смакуя на языке вкус выкуренной сигареты, да кивнула, хмыкнув краткое: «ну».       — Я нашел в кармане своего пальто пару сломанных сигарет. — облизал губы Итэр, пропустив истеричный смешок, — представляешь, в своем пальто..!       Лиза сочувственно глядела на парня перед собой, не зная даже как подобрать слов. Она прокусила губу, уведя глаза куда-то в бок, да попыталась его приобнять, но резко остановилась, помня насколько же он не любит объятия.       — Мне до безумия стыдно…— отгородившись от нее руками, будто закрылся от всего Итэр.       — Ты-то тут причем? — мягко погладив парня по плечу, совершенно не видя связи между ним и причиной развода, Лиза твердо начала его переубеждать.       А Итэр не ждал каких-то предубеждений в свой адрес, да и не нужны они ему. Молодой человек наотрез отказывался от любых похвальных слов и сочувствий — ему это казалось все недостоверным. Наглым враньём. Жалостью. Попыткой найти хоть что-то хорошее, дельное в нём. Как ему казалось, он сам виноват во всех стыках в его жизни. А кого ещё винить-то? Это с ним вечно что-то было не так, это он был обузой для семьи…       «…       По светлой стене кабинета психолога стекал кроваво-красный луч закатного солнца. На полках стояли цветастые детские игрушки, которые никаким образом не сочетались с серо-белыми тонами этого душного кабинета. Итэр глядел куда-то меж щелей окна и стены, куда-то в неясную темноту узкого пространства. Его глаза гуляли по книгам и искусственным пластмассовым растениям, точно таким же как и сам врач; очаровательный мальчик лишь время от время вздыхал, заставляя хлопковую футболку поло вздыматься вместе с его грудью. Грозный господин, что был его отцом, угрюмо, но ритмично стучал пальцем по своему локтю, а не менее строгая госпожа, которая является его матерью, выражает негодование за всех:       — …Синдром Аспергера? — переспросила диагноз мать, все ещё держа свои руки на плечах у пятилетнего ребёнка, ничуть не веря услышанному, — как же так.?       Дотторе молчал и никак не комментировал, лишь в упор сверлил взглядом затылок сыну. Крайне неприятно и даже разрушительно узнавать, что у твоего ребенка расстройство аутистического спектра, осознавать, что этого маленького человека может и не получится жить полноценной вполне обычной жизнью.       Незаинтересованность и отчуждённость ребенка, в конце концов, привлекла внимание родителей, и они начали с ним много разговаривать, играть, спрашивать если ли друзья… Но видя иногда полное не умение поддерживать любой диалог, отсутствие понимания интонаций и мимики, их вынудили всё-таки обратиться к нужному специалисту.       — Госпожа, прошу не беспокоить, если с ним заниматься, он вполне способен влиться в общество, — давал надежду детский психиатр, поглядывая из-под своих плотных окуляров то на одного, то на другого родителя, — у него он не в сильной форме. Самое страшное здесь зачатки социопатии…       Это в первую очередь обозначало то, что в школе, в классе, он точно будет белой вороной, жертвой травли и насилия. А никакой относительно адекватный родитель не хочет, чтобы подобное происходило с их ребенком.       В этот момент, родители приняли решение заняться воспитанием ребенка самостоятельно. На полках в его комнате стали появляться энциклопедии, книги по изучению биологии и химии, вместо детский сказок и игрушек.        С каждым месяцем коллекции пополнялись более сложными и мудрёными книгами, по которым Дотторе занимался с сыном, воспитывая, обучая, одновременно проводя свое собственное исследование: «Идеальный человек». Вот так, в шесть лет вместо детских книг и игрушек, у Итэра в руках были книги по анатомии и фармацевтике. Вместо занятий в школе — личные настоятельства от признанного ученого.       И самое удивительное было в данной ситуации, что мальчик абсолютно все понимал. Его сознательность одновременно и поражала, и пугала.       Итэр смотрел на мир через свою призму: ему все казалось иным…более шумным, более мокрыми и склизким. Слишком пластмассовым. Слишком противным. Его лепетание просто-напросто никто не понимал, никто не понимал его странного поведения, а повторение фраз и отзеркаливание поведения раздражало сверстников. Итэр не плакал, не кричал, он лишь непонимающе наклонял голову, смотря на капризных сверстников, да ощущал всем своим детским нутром отличие от них:       Глупость.

***

      Здоровье Итэра с возрастом только ухудшалось. Сплошные аллергии, ограничения, витамины и таблетки по расписанию. Рацион был составлен специально под него диетологом: без сахара, без соли. Только гипоаллергенные и диетические продукты, порция из которых состояла строго по определенной граммовке.       Жизнь, казалось, расписана по часам, Итэр мог смело сказать, что ждёт его в будущем и что «будет завтра». Однако к его семи годам родилась Люмин. — всё-таки что-то он не предугадал.       Младшая сестра украла практически все внимание родителей, и Итэр вновь перешёл под присмотр Лизы. Она с ужасом смотрела чем занимается Итэр, считая, что ребенок должен оставаться ребенком, каким бы способным он там ни был.       Но самого Итэра устраивала его жизнь. Да и сравнивать было с не с чем. До поры до времени …        …»       Снег медленно падал с неба. Лиза уже докуривала очередную сигарету, пока Итэр теребил вторую меж пальцев, опечаленно опуская веки. Можно было подумать, что он задремал на холоде, явно не заботясь о своем здоровье, однако слегка трясущиеся густые ресницы показывали, что он моргает. Но от его молчания воздух был плотными. На него опять начали накатывать воспоминания о всех своих неудачах и тяжёлых начинаниях, и Лиза, будто ощутив это всем своим нутром, уложила свою ладонь ему на затылок, чуть погладив.       Она понимала, что ему не нужна поддержка. Ему нужно именно утешение, ни сочувствие и уж точно не жалость, а именно то самое трепетное и робкое утешение.       «Ты ни в чем не виноват.»       Лиза перестала молчать резко. Ее голос третью разошелся по пустому двору, и вынудил Итэра вздрогнуть, да повернуть в ее сторону голову:       — Вот….Итэр, мне покоя не даёт, а как ты вообще подружился с таким мальчишкой, как Кадзуха? — видимо, на Лизу тоже накатили воспоминания, и она начала анализировать абсолютно всё, да решила наконец поинтересоваться зарождением весьма своеобразной дружбы, — как твои родители вообще к этому относились?       Итэр слегка оживился. Он как-то по-детски усмехнулся, да растянул глупую улыбку по лицу:       — Мои родители…плавание использовали как ещё один вид запоминания материала…       Итэр сглотнул, дав себе время на размышление как же объяснить Лизе, что он имеет ввиду, но женщина и сама поняла, и с манерным: «Oh ouais… de l'eau» — закивала.       — Если грубо, то в воде голова лучше варит, да и у родителей был какой-то комплекс на первого ребенка, и я должен был уметь все и вся…— Итэр медленно подводил к нужной ему теме, разжевывая, чтобы это казалось понятнее, — вот таким образом, моя персона очень привлекла любопытного мальчишку из группы, мол, что происходит-то?       «…       В возрасте двенадцати лет Итэр закончил всю школьную программу. Это звучит просто ужасно, в первую очередь, пугающе…       И мать, которая так же как и отец, с учебой и развитием не отставала от него даже на тренировках, где с ним были жёстче, чем с остальными…       Мальчику задавался какой-то вопрос и говорилась дистанция, за которую он должен был сформировать полный и развернутый ответ. Когда он доплывает, то должен дать его, если ответ по какой-то причине не устраивал родительницу, которая сидела с методичкой на бортике, то он плывет ещё столько же. И так до тех пор, пока мать не будет довольна.       Слегка «спартанские условия», но очень действенные.       Во время одной из тренировок, женщине надо было куда-то отойти, и она всем скомандовал выйти из воды.       Все дети расселись по скамейкам компаниями, общаясь, и только один Итэр сидел один и смотрел на воду, что-то беззвучно шепча себе под нос. Это заприметил один из мальчишек, который едко хмыкнул, указав на него кивком головы:

«Сора, ты делаешь неправильно…»

«Бестолочь ты последняя, Сора, …»

«Сора, подумай ещё…»

Сора… Сора… Сора…

      — Как же я…

«Есть обычные дети, а есть Сора…»

      — Как же я ненавижу… «Придурок ты, а не ребенок, Сора…»       — Как же я ненавижу свое имя, — с остервенением прошептал собственному отражению Итэр, готовый перейти на болезненный стон, но он всего лишь сжимал пальцы в кулаки, упираясь ими в собственные бедра.       — Видимо, ответ он всё-таки не помнит, опять будет до ночи в этом бассейне.       Ребятам это показалось забавным, и посочувствовал этому только один Кадзуха, который встал со своего места и стремительно направился к одиноко сидящему Итэру.       — Ты куда? — спросил один из мальчишек, останавливая Кадзуху, — он странный… Он, вроде, вообще аутист, оно тебе надо?       Кадзуха на него посмотрел и едко отрезал:       — А вы слабоумные и чё мне теперь? Сдохнуть что ли? — он закатил глаза, фыркнув, и все же подошёл к интересующему его человеку.       Каэдэхара внимательно на него глядел, поняв, что тот не обращает на него никакого внимания, все продолжая усердно что-то вспоминать, почти впадая в отчаяние, от того, что не может подобрать ответа.       — А зачем тебе все это?       Итэр медленно поднял глаза на мальчика перед собой, не до конца понимая, что разговаривают именно с ним, замялся:       — Я…мне это надо для…— и Итэр крепко задумался, он не знает, зачем ему это всё, — мои родители хотят, чтобы я был хорошим врачом в будущем.       Кадзуха негодующе почесал загривок, вылупился на него самым серьезным и задумчивым видом, да, видимо, сдался и плюхнулся рядом с ним:       — Каэдэхара Кадзуха, — он протянул ему ладонь для рукопожатия, рассматривая кукольные очертания лица перед собой, — а тебя… Сора, так ведь?       Итэр смотрел на протянутую руку и приводил сам себе тысячу и один аргумент в пользу того, чтобы ее сжать в ответ.       — Обращайся ко мне по имени, хорошо? — сказал Итэр крепко сжав его ладонь, чуть продвинувшись, дав место и для новоиспечённого знакомого, да попытался ему улыбнуться, но от этой улыбки Кадзуха ужаснулся:       — Мать моя…что с тобой? Это что-то типа судороги? — перепугано протараторил мальчишка вглядываясь в лицо Итэра, а тот поспешил ответить:       — Я тебе улыбнулся.

…

      Для Итэра спорт — это была и отдушина, и преисподняя.       Ведь его матушка подумала, что хочет чемпиона, пока отец не отступал от своей цели — успешный врач.       У старшего сына, в шестнадцать лет, не было никакой передышки. Утром и днём он усердно учился, Дотторе его начал брать к себе в больницу, и вынудил того обучаться сестринскому делу на практике.       «Будешь у меня травматологом-хирургом… красивая специальность.»        Сказать честно, Итэр чуть ли не взвывал, работая медбратом в больнице, так как ответственность вложенная на него была колоссальной. Он чувствовал всем своим телом этот груз и тяжесть, это ощущение острого лезвия под его ногами, по которому он ходит. Его руки, да что уж руки? Все его тело дрожало, когда он даже рядом с врачом подходил к пациенту. А вот его отец не видел в этом ничего ужасного и страшного, он считал, что только на практике можно обучится медицине и никакая теория там не стоит рядом. Ну, а вечером он шел в зал… И так на протяжении всей его жизни.       — Мам, я больше не могу, — позорным хрипом выговорил сам себе приговор переутомленный юноша, — у меня нет сил…       Итэр перевалился через дорожку, держась за нее все ещё дрожащими руками.       Сегодня у него впервые на глазах умер человек.       Итэр верил, он надеялся, что плаванье поможет ему отвлечься и отдохнуть, что истошно ноющие от боли в мышцах конечности заполнят все его сознание, однако все вышло наоборот. Перед его глазами всю тренировку мелькал образ покойника.       Однако сейчас он не на работе. Он в зале, на тренировке. И тут у него не мать, а тренер, которую не интересуют все эти подробности.       У группы давно закончилось время и всех отпустили домой, и, как обычно, остался на дополнительный час только один Итэр.       Женщина встала со своего места, медленно подойдя к бортику. Она высокомерно хмыкнула и вздернула нос, глядя на собственного сына, и с самым настоящим отвращением тихо выговорила:       — Как же это отвратительно. — она медленно наклонилась у нему ниже, рассматривая полностью замученное лицо, — что за мерзкий звук я слышу?       Итэр громко дышал. Юноше было катастрофически мало воздуха, ему казалось, что вместо кислорода в лёгкие начала попадать вода, которая стала затягивать его вниз.       Женщина оглядела сына, даже не пытаясь скрыть свою брезгливость, и вновь продолжила говорить:       — Что ты там не можешь? Подумаешь после работы, да я родив тебя в двухтысячном году на Олимпиаду поехала, — громко кичилась тренер, не боясь как-то ранить подростка перед собой. — ты же понимаешь, что ты либо лучший, либо — никто? У тебя нет другого варианта, ты аутист. Не хочешь быть обузой для окружающих, стань лидером.       Итэр находясь в самой ледяной воде, с которой только соприкасалась его кожа, впитывал все сказанное его матерью, ощущая, как по холодной щеке поползла одна жалкая слеза.       — О Боже, что сказал бы отец увидя тебя? Что за позор, — спешно отошла от бортика женщина, будто данное зрелище вызвало у нее гадкое смущение и стыд, будто увидела то, что никогда не должна была видеть, она взяла первую попавшуюся палку, будто просто хотела сама себя успокоить, покрутив ею, — ты должен уметь улыбаться, какая бы ни была ситуация.       — Но, мам, … — и снова оказался перебит Итэр, получив спасательным сачком по макушке:       — Тут я тебе не мать. Я твой тренер, как и твой отец, в первую очередь твой наставник, — грозно процедила женщина, у которой после удара вздрогнула рука, ведь она увидела как поморщился от боли Итэр, — поэтому заткни свой рот. И откуда у меня такой нытик только взялся? Ещё четыре бассейна, поплыл.       По пустынному бассейну раздалась трель свистка, от которой вздрогнули стены. Итэр молча натянул на глаза очки и нырнул, а тренер окончательно отошла от бортика, прикрывая испуганно лицо ладонью, явно пожалев о сказанном и сделанном.

…

      Горячие капли душа стекали по острым плечам и лопаткам обездушенного Итэра. Липкий пар примкнул к кафельным стенкам душа и дико захотелось отодрать от лица собственную кожу, чтобы не было видно насколько ему горько, насколько ему больно. Слова матери не выходили из головы. Подобное он слышит в той или иной степени каждый день: каждый день слышит, как его называют странным и непонятным. Каждый день видит, как его жизнь отличается от жизней других, да даже самый близкий на то пример: его младшая сестра. Она живёт лучшей жизнью.       Но все же Люмин он очень любит, насколько только может это показать. И он знает, что в ее глазах он, как она говорит, супер-человек, для нее он все может и умеет, для нее он никогда не грустит и всегда придет ей на помощь. Ведь ей уже девять, это возраст, когда формируется взгляд на некоторые вещи, а Итэр не хочет, чтобы его сестра видела, как же к нему относятся ее родители.       Когда его кожа покраснела до такой степени, что казалось, что ещё чуть-чуть и она начнет отслаиваться, он, наконец, провернул кран, выключив душ.       По идее, раздевалка должна была быть пустой, ведь абсолютно все уже ушли, но на самой крайне скамейке, под рассеянными бледными лучами лампы, на матовой длинной скамейке, напряжённо сидела фигура высокого худощавого парнишки. Он нервно теребил в руках фантик от шоколадной конфеты, и когда увидел, что кто-то вышел из душевых тут же повернул голову в ту сторону.       Кадзуха абсолютно все слышал. Он опечаленно смотрел на своего друга и без лишних слов направился в его сторону.       Итэр уже открывает рот, чтобы прервать эту гнетущую тишину, как его резко к себе притягивают и крепко обнимают. Он застыл в замешательстве, не зная куда деть свои руки, оставив висеть их согнутыми в локтях. Как бы ему не было тяжело это признавать, но это было впервые в жизни, когда его обняли, ни приобняли за плечо или слабо соприкоснулись, а именно обняли. Это соприкосновение было слишком тёплым, слишком близкими и слишком липким.       Сердце его друга скулящее колотилось и разделяло всю горечь от услышанного.       — Это не так…— лишь тихо и ломко прошептал Кадзуха, все ещё пережимая мокрые плечи Итэра, напрочь игнорируя, что чужие волосы липнут к его лбу.        Объятия оказались раздражающими, но очень нужными.

…

      Спустились из раздевалки они вместе. Почему-то волосы Итэра оказались заплетены в небрежную косу, и автор этого чуда шел с ним по плечо.       Мать Итэра осмотрела мальчишек, устало выдохнув, и предложила Кадзухе, и его довести до дома.       И так было каждый день. Итэр приезжал домой, чтобы спать, и, ложась, он прокручивал мысль о том, что подобные дни будут продолжатся, тянуться до неопределенного момента.       …»       — …Родители вообще ничего не имели против Кадзухи, тем более спортсменом он был талантливым, а главное воспользовался этим талантом, — всё-таки закурив вторую сигарету, через зубы протянул травматолог, смахивая с лица волосы, — В конце концов, они столько денег потратили на логопедов и психологов, дабы откорректировать мое поведение, а появление друга стало показателем того, что проделанная работа дала плоды.       Лиза, заметив, что эта тема ему более менее приятна, она продолжила расспрашивать про юношу, который однажды ей понравился. Диалог начал иметь более разряженный и лёгкий подтекст, стало проще дышать.       — Я впервые в жизни попробовал шоколад в шестнадцать лет, — зачесал волосы назад Итэр, согнув ноги в «турецкой позе», — Кадзуха пытался подбодрить и угостил меня шоколадной конфетой…       — И как? Что-то в твоей жизни поменялось от столь запретной еды? — хохоча спрашивала женщина, достав из внутреннего кармана телефон, смотря на время, заметив, что через пять минут новый год.       — Мне не понравилось…— со слабой улыбкой проговорил Итэр, — в том возрасте у меня уже сформировался «вкус», и слишком яркий и сладкий взрыв в виде шоколадной конфеты вызвал у меня сведённые скулы и лёгкую тошноту. Я же всю жизнь ел и ем пресное.       Кадзуха одновременно и раздражал Итэра, и очень им любим. Платонически конечно. Их дружба и правда очень крепка, и Каэдэхаре известны очень многие секреты, которые, Итэр надеется, никогда не будет озвучены вслух. Они и уши друг другу прокололи, просто потому что это было модно…точнее:       «Ну одному мне стрёмно, а вдвоем уже хоть как-то…» — это жизненный девиз Кадзухи. А, может, он просто не хотел, чтобы перепадало ему одному.       — В принципе все в жизни первое произошло у меня с Кадзухой, — посмеиваясь уточнял Итэр, — ну, первый друг, первая сигарета, первый попробованный алкоголь, хах, первый поцелуй, ну, всякое такое…       — Первый поцелуй? — с искренней улыбкой переспросила Лиза, пихнув его в плечо, — и как?       — Это было сделано на слабо, так что мы тогда оба друг на друга косо посмотрели, — отмахнулся Итэр, сняв наконец очки, расслабившись.       «…       — Итэр, я гей. — невпопад внезапно выпалил Кадзуха, шагая в ногу с другом, провожая его до ближайшей станции метро.       Был сухой день сентября. Было уже слегка прохладно, но особо и не ощущалось, так как темп, в котором они шли, чуть ли можно назвать шагом. Итэр на него перевел глаза, поправил пальцами очки на носу и, шмыгнув, с самыми серьезным видом задал вопрос:       — Кто?       Кадзуха мог рассчитать этот вопрос как пассивную агрессию и накукситься, испугавшись, но они дружат уже почти четыре года и некоторое в Итэре он выучил:       — Ну…этот «педераст» или как их там обзывают в книгах цензурно? Мне не нравятся девушки, они мне противны, — перефразировал Каэдэхара, почёсывая густой загривок, на что Итэр просто отвернулся, все так же продолжив идти в одном темпе:       — Ну и что?       Кадзуха ничего больше не сказал, он лишь облегчённо улыбнулся, спрятав руки в карманы куртки, да уткнулся носом в объёмный воротник. Паренёк пихнул его плечом в плечо, получив вопросительное: «в чем дело?». Но ответа Итэр не дождался. Итэр вообще не понимал в чем суть этого разделения. Он совершенно не вникал в это, ведь:       «Если есть цель на нормализацию в обществе, то в чем прок разделения на условные ориентации? Именно разделение и приводит к выделению. Люди сами себя загнали в рамки.»       Ибо Итэр сначала и не знал, что люди друг друга разделяют по тому, кто кого привлекает, если исключить такие извращения, как насилие и педофилия.       …»       Однако с воспоминанием о первом поцелуе и о первой выкуренной сигарете, всплыли воспоминания о первой работе…       И в этот момент он вновь моментально помрачнел. Ведь дальше пошли воспоминания о невероятно сложных шести лет его жизни.       Лиза, само собой, заметила перепад настроения и попыталась уточнить причину упадка, но столкнулась только с молчанием. Парень вновь уткнулся взглядом в собственные ладони и медленно тяжело выдохнул.       «…       В возрасте восемнадцати лет, Итэр попал в армию. И парень был этим неизмеримо рад. Наконец он вырвался из той душной среды, в которой он существовал, наконец у него есть возможность не беспокоиться ни о чем, лелея и мечтая о завершении спортивной карьеры.       Но все его мечты и вера вновь оказались разбиты: в военной части узнали в нем того самого «молодого гения, выдающегося врача, чьи амбиции могут затмить любое светило». А когда узнали, что он еще и травматолог-хирург, так вообще были готовы с ногами и руками силой затаскивать в госпиталь.       Итэр ругал себя за свою честность. Он ругал себя, что так и не научился умело врать, …Но откуда ему было знать, что этому навыку он наловчится именно в военном госпитале…?       Поверх темной облегченной военной формы оказался белоснежный халат. Он впервые напрямую коснулся своей специальности.       Сначала все было в порядке, сначала в части были мальчишки, кому натирали мозоли жесткие берцы, у кого-то пищевое отравление, а кто-то на солнце перегрелся. Работа была не пыльная, медсестры все вокруг него взвились, общались, а сам Итэр прославился, как очень внимательный врач.       Но в какой-то момент все изменилось, времена поменялись.        Через год он работал не в военной медицинской части, а в военном госпитале. Итэр попал в самый настоящий ад на земле.       Его распределили в отделение реанимации травматологом-ортопедом, в придачу ещё и сделали обычным терапевтом.

…

      По серым бетонным стенам стекали грязные черные тени, торопливо плывущие в своем направлении. Запах стоял тяжёлый, мерзкий. Некоторые человеческие трупы просто не успевали увозить, и каталки стояли перекрытые белой предсмертной простыней, что пропитала в себе разнообразие запахов смерти.       К Итэру привозились изуродованные и калеченные молодые ребята, истошно стонущие и плачущие, безостановочно просящие у кого-то прощения. Каждый из пациентов хотел жить, хоть и понимали, что есть огромный шанс не открыть глаза утром.       Однажды он очень долго разглядывал, как у молодого парня проломлена кость, понимая, что там только ампутация, что конечность не спасти и нужно звать хирурга. Итэр тихо мрачно поперхнулся, развернувшись, не проронив и слова, а в спину ему:       «Вы же мне поможете?»

***

      — Доктор, это ведь всего лишь заноза, все самое страшное вы мне уже вылечили, — тяжело дыша, сдерживая болезненный стон, цеплялся за халат Итэра мужчина средних лет, — вы мне уже восстановили ногу, что вам эта заноза?       А заноза была в ямке локтя. Итэру сразу не понравилось это, хоть и мужчина уверял, что все уже вытащил и ничего там серьезного нет.       — Тогда тем более, — отмахнулся молодой врач, — вы полежите под капельницами, и я вас отпущу.       Итэр, как бы того не хотел, вербально сказал спасибо отцу, что устроил его медбратом в больнице, устанавливая тому капельницу, да перед тем как отойти к другим пациентам, с сухой улыбкой поспешил обнадежить:       — Все с вами будет в порядке. Через пару дней выпишем.

…

      Через три дня мужчина умер.       При вскрытии было обнаружено, что восполнение от руки пошло дальше и оказалось на груди. Мужчина внутри наполовину сгнил.       У Итэра не было времени себя безостановочно винить. Подобное было совершено невозможно предугадать, это всего лишь истечение обстоятельств и не более, но молодому врачу это не помогало.       Его волосы, что быстро отрастали, вставали дыбом и, казалось, седели от некоторых картин, но нельзя было подавать виду.       Он мог часами стаять и смотреть в свое отражение, тренируя ту самую очаровательную улыбку, улыбку врача, у которого все всегда под контролем, хоть это было далеко не так. У него было ещё толпа пациентов, которых надо вылечить, нельзя концентрироваться на ком-то одном.       И помимо «любимых» пациентов, которые спокойно поддавались лечению и безукоризненно выполняли все, что им говорил врач, были и, конечно, те, которые вызвали у Итэра уставший тяжёлый вздох.       И таких пациентов объединял один исход — смерть.       И одним из них был какой-то там генерал… Итэр не вникал, да и ему не нужна была эта информация. Это был мужчина средних лет европеоидной внешности со светлыми густыми волосами, через которые уже проступали седые локоны.       Он без конца жаловался, требовал врача постарше, вечно оскорблял и унижал Итэра. Ему было плевать, что этот парень с кривой улыбкой собрал его колено по кусочкам.       Пациент изводил и трепал нервы парню, вечно с ним ругаясь, и Итэр даже дружелюбно шутил, что раз есть силы на ругань, значит он идёт на поправку.       Хоть и каждый знал, что это ложь.       Мужчина часто упоминал свою дочь, говоря, что она его сокровище и чудо, на что врач и медсестры кивали головами, да хмыкали, делая вид, что поддерживают с ним диалог.       — Мальчик, — так обращался к своему лечащему врачу этот мужчина, требуя только на себе его внимание.       Итэр отвлекся от нескладного диалога с медсестрой, аккуратно заходя в палату. Он уже хотел спросить в чем дело, как этот мужчина предлагает врачу сыграть с ним в карты:       — Я думаю это не лучшее решение, мне придется вам отказать, — пытался отклониться Итэр, разглядывая колоду карт, что уже активно перемешивались в руках пациента.       — Отставить хандру, и так душно, — тут же отрезал мужчина, кашлянув, да начав раздавать карты, — присаживайся.       Итэр продолжал стоять, рассматривая как сухие руки мужчины раскладывают карты по две стороны, и, закончив это дело, толкнул рукой стул, что стоял у койки, таким видом предлагая место.        Парень вновь мотнул головой:       — Во-первых, это ни в какую не клеится с субординацией и с рабочей этикой, — продолжал давить в свою сторону он, — и, во-вторых, я не умею играть в карты.       Мужчина удивлённо вскинул бровями, громко хмыкнув:       — И это как же? Ты молодой парень и не умеешь играть в карты? — стукнул ладонью по койке пациент, только одним взглядом продолжая приказывать сесть, — ну уж тем более не отказывайся, садись, я тебя научу.       Итэр больше противиться не стал, да и смыла не видел. В военном госпитале и так тоска смертная, а так, хоть скрасит последние дни одному из пациентов.       Мужчина учил Итэра играть в карты, конечно же, нечестно и грязно, учил блефовать и жульничать, но, как он говорил, практически стопроцентный выигрыш. Если выпадали свободные десять минут, то он обязательно заглянет к этому хмурому закостенелому дядьке, который пошло шутит и много бухтит.             Через неделю подобных посиделок и встреч, парень и правда научился неплохо играть. Запомнил несколько похабных анекдотов и узнал, что же «нравится женщинам, чтобы они сами к нему лезли».       Само собой, Итэр этим советом не следовал и понимал, что это все идиотизм, но мужчину никогда не перебивал.       Время шло и пребывание в армии подходило к концу, и вот-вот он должен уже уехать домой, а с этим и двадцать лет ему должно уже скоро стукнуть.       Итэр на этой работе насмотрелся на трупов, больше чем в морге при больнице его отца. Его белые халаты впитали в себя этот смрад смерти, что приходила с агонией, заставляющая мучатся бедолаг, чьи скрипучие стоны раздавались по всем сырым серым коридорам…       Смена парня заканчивалась через десять минут. Он обходил отделение, практически сливаясь со стенами, и, посмотрев на наручные часы, решил заглянуть к тому самому мужчине.       Врач тихо приоткрывает дверь, заглядывая, видя, что грудь генерала тихо вздымались под тонким былым одеялом.       Его голова была отвернута к окну, через которое была видна белоликая луна.       В эту ночь небо было чистым, звездным, а холодный ветер бил по стеклу, заставляя его завывать в еле заметных щелях.       Молодой врач хотел закрыть за собой дверь, как его попросили остаться:       —Итэр, не могли бы вы ко мне подойти? — сказал он хрипло, устало.       Итэр молча, тихо прошел по палате, сев на рядом стоящий стул и уже хотел уточнить, что от него хотят, как пациент вновь заговорил:       — Мне…— хриплый голос вздрогнул, почти сел, и лицо оказалось направлено к Итэру, — мне до безумия больно.       Парень сдержал зевоту, заправляя под шапочку выпавшие короткие волосы, он бегло осмотрел пациента и сухо заговорил:       — Опять болит колено? Когда последний раз медсестра вам колола обезболивающие? — начал разузнавать Итэр, не поняв с первого раза, что же имел ввиду мужчина. — просто скажите время, я сам могу укол вам сделать.       Итэр встал со своего места, уже готовый уходить, как за его подол халата цепляются слабой хваткой:       — Нет, я не хочу, — сухо возразил мужчина, — хватит отсрочивать неизбежное.       — Не допускайте такие пессимистичные мысли, все у вас ещё будет, — с кривой улыбкой поддерживал Итэр, скрывая отсутствие какой-либо эмпатии, — вы же сами говорили, что вы обещали дочери быть на ее свадьбе.       — Ты сам в это веришь? — как хлёсткая пощёчина впились в кожу слова этого мужчины. Однако он все равно улыбался: своей этой самодовольной и ехидной улыбочкой.       Итэр обратно сел на стул, вздохнув, оставив его без ответа. В тихой палате монотонно тикали часы, и секунды сменялись минутами. По коридорам ходил сквозняк, а за окном начали появляться редкие перистые облака, размазанные по темному небу.       Недолгое молчание оказалось прервано опять этим мужчиной, что направил свои сухие, стеклянные глаза прямо на парня:       — Я всю жизнь боялся именно так и закончить свою жизнь, — с его губ срывалось тяжёлое, запыханное дыхание, что время от времени сменялось хрустящим кашлем, — в военном госпитале, запичканный наркотой и с гниющим нутром. От чего бежал? К чему пришел?..       Это были не первые откровения умирающего человека, что слышал Итэр. Он их слушал ежедневно, стараясь абстрагироваться от них, да мимикрируя сочувствие и горечь, но в этот раз…ничего изображать не пришлось. Это откровение он запомнил, потому что впервые умирающий человек что-то спросил у него:       — А вы? Чего вы боитесь?       Итэра пробила холодная тревожная дрожь. Он раскрыл глаза, несколько раз быстро похлопав ресницами, да неуверенно разомкнул губы:       — Я-… боюсь…        Итэр начал ворошить в голове все свои страхи и испуги, все диалоги и неудачи. Все, что хоть раз у него в жизни приходило, с ужасом осознавая, что у него ведь даже как такого страха-то и нет. Все его переживания и опасения стали казаться поверхностными и абсолютно неуместными. В голове пустота, белый шум, и именно это сейчас на него и наводило испуг. Но это опять не то.       И в этот момент он вспомнил Лизу, что держит его пятилетнего на коленях и своим ласковым, сладким голосом задаёт самый обычный, невзрачный вопрос:       «Кем ты хочешь стать, когда вырастешь?»        Тут же все становится на свои места. Он нашел ответ на вопрос умирающего:       — Я боюсь остаться несчастным.

...

      Они ещё недолго поговорили, но молчали они явно дольше. Ни один из них совершенно не боялся, что время уходит. В любом случае, торопиться уже некуда. Мужчина горько усмехнулся и с дрожащей улыбкой, с трудом проговорил каждое слово:       — Мне ужасно больно. Мне страшно умирать, я хочу домой.       Итэр замер. Он не знал, что сказать, что сделать. Он ощутил ту самую безоружность и беспомощность, чувствуя, как с каждым словом мужчины его плечи опускаются от непосильной для него ноши:       — Ты же придёшь ко мне на похороны?       В такие минуты, в подобные моменты очень хочется поскорее выйти на свежий воздух. Сейчас любые попытки что-то предпринять, переубедить — бесполезны. Итэру только остаётся проглотить тот кислый ком жалости и дать твердый ответ:       — Да, я приду. — голос его звучал похвально стойко. Лёгким и непринуждённым, и в эту секунду он впервые почувствовал как улыбка вышла не кривой и ломкой, а нежной и той самой, которую хотят видеть люди, в особенности, умирая:       — Господин Итэр, спасибо вам, что не оставляли меня. — будто пытаясь пожать ему руку, сжал его запястье пациент, — вы превосходный врач. Таких, как вы, просто больше не существует. Продолжайте это русло, счастья вам…       Итэр лишь продолжал смотреть на него, не сумев подобрать даже банальных слов благодарности за добрые слова. Его дар речи был утерян и забыт, а дыхание затаилось. Мужчина взглянул ему в глаза и холодно улыбнулся.

…

      Час двадцать ночи. Была зафиксирована смерть. Итэр посмотрел на часы, тяжело выдыхая, выключая мониторинг, да покинул палату, оповестив о смерти пациента. В ту ночь, он очень долго стоял под козырьком черного выхода, выкуривая горькие сигареты, ощущая как замерзает изнутри.

…

      Итэр уволился из госпиталя. Зарёкся никогда больше не работать в реанимации и, на первые накопления, сдал на права, позже купил машину. Выкинул халаты и, как и обещал, был на похоронах этого пациента.       Много было рева и плача, но Итэр все не мог вспомнить, чтобы хоть раз видел кого-нибудь из этих людей, навещающие его.       Именно тогда, он и познакомился с девушкой по имени Навия. Это было истечение обстоятельств. Он даже сам и не заметил, как с этой девушкой у них закрутился роман. Она была буквально первой девушкой в его жизни.       Все закрутилось настолько быстро, что он даже не мог в это поверить, а когда узнал, что эта девушка та самая дочка того мужчины, то вообще не знал куда себя деть.       «О, Боже…как же это выглядит со стороны? Мрак…»       Навия была кокетлива, неудержима и очень настырна. С ней было интересно, она вскружила голову молодому врачу, удобно усевшись на него.       Итэр был по уши в нее влюблен, одновременно страстно и трепетно.              Каждый поцелуй, каждое прикосновение ощущалось, как острое жало, но, как оказалось, на яд девушки легко было подсесть.       Итэр вновь начал работать с отцом без продыху, а самое страшное, его мать дала ему два года, чтобы восстановиться и поехать на Олимпиаду. То есть он вернулся к тому, от чего уезжал, единственное, он жил со своей девушкой и видел лица родителей не двадцать четыре часа в сутки.       Парень полностью оплатил образование Навии, безвозвратно и безвозмездно. Ну, вот такой вот он человек, считающий, что он, как мужчина, должен обеспечить свою даму.       Из-за сложности с проявлением любви, он не знал слова «нет». Был безотказен, ему главное, чтобы любимая дама была счастлива.       «Я буду делать всё, что ты скажешь, просто люби меня до конца моей жизни, будь верна мне…»

***

      Произошла какая-то там авария и нужно было срочно врачей в реанимацию. И, конечно же, как человека, имеющего опыт работы в реанимации, отправили на растерзание Итэра.       И так получилось, что он присутствовал на операции, просто как правая рука хирурга, так как совсем не хватало персонала. Это был конец рабочего дня, поэтому все, в некотором смысле, уже готовились к выходным.       На столе лежала пожилая женщина с самой обычной мышечной грыжей живота.       Там Итэр выступал не более, чем операционный медбрат. Операция максимально лёгкая, но делающая под полной анестезией. И когда уже работа подходила к концу, нужно было приводить в сознание женщину, она не пробуждалась…       Итэр уже почти и не помнит, что было дальше, лишь то, что она так и умерла, не придя в себя, а всему виной неправильно рассчитанная доза наркоза. Они всей операционной просто смотрели как медленно умирает человек, ничего не в состоянии поделать с этим. Даже если бы она и пришла в себя, то осталась бы овощем до конца жизни.       И по итогу, причиной смерти стало лживо написанное в карточке «инфаркт миокарда».       Возмущению Итэра не было предела, он был в ужасе, он был зол, что все так оказалось. Парень пытался достучаться до главврача, то есть до своего отца, но получил лишь: «Добро пожаловать, в медицину».       — Что ты хочешь от меня? — устало гаркнул Дотторе, пытаясь уйти от своего сына, что шел четко за ним, — умерла и умерла. Ей все рано недолго оставалось.       — Да, только удар по лицу и крик «убийцы!» на все отделение, получил я! — все ещё с красной щекой от пощёчины дочери той женщины, тараторил Итэр, что уже вдоволь насмотрелся смертей, — Господин, я прошу, сделать что-нибудь с этим анестезиологом, он уже не первый раз неправильно рассчитывает дозу! Вы же главврач, вы же все эти постоянные «инфаркты» на бумагах видели.       Дотторе резко остановился, схватив того за локоть, да утащил в свой кабинет. И как дверь захлопнулась, как только провернулся ключ замка, по кабинету раздался грозный, устрашающий голос:       — Ты учить меня работать вздумал?       Итэр непонимающе нахмурился, сдув волнистые волосы с лица.       — Ничего подобного, я просто хочу, чтобы ты наконец это заметил, этот анестезиолог через раз убивает пациента. — твердо отметил Итэр, сделав шаг навстречу, не уловив причину раздражения родителя, — не ты ли меня учил до мозолей на веках аккуратно работать? Таких людей надо увольнять.       Однако Дотторе просто вскипал. Он взмахнул руками, явно чем-то разочарованный, и на эмоциях выдал:       — Да кем ты себя возомнил? — яростно процедив, посмотрел четко в глаза своего сыну, — поработал два года в госпитале и теперь себя невероятным врачом чувствуешь? Да ты никто и звать тебя никак. Ты стал врачом, потому что я твой отец.       Итэр окончательно потеряв нить повествования, мотнул головой, будто встряхивая мысли и решил «бороться до последнего»:       — Я не отрицаю этого, — сделав ещё один шаг навстречу все продолжал говорить Итэр, — неужели ты так и продолжишь смотреть через пальцы на то, что помирают люди, как мухи, в стенах этой больницы?       У главврача в принципе в тот день было ужасное настроение, а Итэр был тем, кто подвернулся под руку, поэтому тому и пришлось вследствие выслушивать всю ту желчь, что вырвалась из уст отца:       — Я не знаю где ты там в себя так поверил, не знаю с чего вдруг ты знаешь, как и что делать лучше меня, — скрещивал руки под грудью мужчина, напрямую смотря в глаза парню перед собой, — Но спешу тебя огорчить: ты не знаешь, как и не будешь знать. Ты никогда не станешь лучше меня…       …»       — …потому что ты аутист и тебе просто не хватит развития меня обойти, поэтому перебивайся своей работой какого-то там травматолога и молчи.— договорил фразу Итэр, отворачиваясь от в упор смотрящую на него Лизы, что просто не могла поверить собственным ушам.       Итэр помнил как сделал шаг назад в тот день, и как проглотил те слова. И как их отношения в тот день окончательно испортились. Если с матерью все туго было с шестнадцати лет, то с отцом он до последнего пытался держать нормальные отношения, но и там раздалась предательская трещина.       — А …жена? — аккуратно спросила Лиза, надеясь услышать, что хоть от нее он в тот день получил поддержку, но лицо парня только ещё больше скривилась, и он спрятал его в ладонях, позабыв про тлеющую сигарету между пальцев.       …»       У Навии было пристрастие к алкоголю. Бывали дни, когда она уходила в клуб или бар, и оставляя записку для мужа, чтобы он ее забрал. В крайних случаях просто звонила ему.       Вот так было и в этот раз. Уставший Итэр сел в машину и поехал по направлению к неизвестному ему клубу.       Жену он любил…очень сильно, поэтому на подобное он совершенно не обращал внимания.       «Я и сам иногда пропахший табаком возвращаюсь…» — думал в оправдание ей молодой муж, чуть щурясь от ярких вспышек света непотухающей улицы.       Он припарковался, успокоился, видя, что это не какой-то грязный, законченный подвальный клуб, и в относительном спокойствии зашёл внутрь, уже зная, что высмотрит свою жену у барной стойки.       Однако там ее не было.       Протискиваясь через плотные толпы людей, через жуткий неясный шум множеств ритмов, он пробирался к бару.       — Добрый вечер, — первый поздоровался Итэр, встретив удивлённые глаза бармена, что вытирал стаканы, будучи подсвечиваемый хаотичной цветомузыкой, — вы не видели высокую девушку блондинку с голубыми глазами? Европеоидная внешность.       Бармен хмыкнул, да кивком головы указал в сторону туалета, на что тот тут же среагировал, побеспокоившись, что той стало плохо.       Зайдя в туалет клуба, что освещался ярко-красной подсветкой, режущие глаза и под глухие звуки музыки, что отбивали нервирующий ритм в трезвой голове, Итэр начал высматривать в пустом помещении наличие хоть кого-нибудь. И только когда он смог абстрагироваться от музыки, он услышал то, что слышать явно не хотел.       Приглушённые стоны, исходящие из одной кабинок, точно принадлежали его жене.       Ему стало так неловко, так стыдно.       Что-то будто рухнуло у него внутри, и он ещё несколько секунд не мог пошевелиться. Красные рассеянные лучи искусственного света, будто заставляли таять Итэра, как восковую свеч, прилипая к этому грязному кафельному полу. Адская боль, что пронзила его, просто не могла поддаться какому-либо объяснению. Ему никогда не было так плохо.       Он нашел в себе последние силы покинуть туалет, стараясь отдышаться. В этот раз он не беспокоился, что кого-то ненароком сильно толкнет или ударит. Итэр лишь стремился к выходу, как к чему-то спасительному, нужному.       …»       — Подожди, ее первая измена произошла на второй год ваших отношений? — поражённая столь неприятными подробностями, поперхнулась Лиза, пока Итэр все продолжал скрывать свое лицо. — и как ты поступил?       — Я простил ее…— прохрипел Итэр, видно, что жалеет о том решении по сей день, но молчать уже будто нет сил, — она слезно умоляла простить её…       «…       После всего этого, он практически сразу уехал на свою последнюю Олимпиаду. Он старался внушить себе, что всё в порядке, что он ее любит, что она любит его и все у них будет хорошо, ведь больше так и остаться несчастным, он боялся только одиночества.       Итэр с трудом находил силы, он был будто присыпанный плотным снегом или песком, который практически не позволяет ему вздохнуть. Кадзухе рассказать это не решился, подумал, что это лишняя для него информация.       Да и боялся услышать: «А я тебе говорил…»       Он помнил как однажды пересёкся с Сяо. Он помнил этого юношу, что привлек его в эстетическом плане, юношу, которым хотелось любоваться. На той фотосессии он был молчалив, потому что не знал, что и сказать, позируя в паре с таким притягательным, но хмурым человеком.       На соревнованиях он победил: плыл на непотухающей злости и обиде. После победы, его спрашивали на интервью, что он будет дальше делать, будет ли продолжать свою карьеру, а он, смотря четко в глаза своему тренеру, сказал:       «Я бросаю спорт. Я собираюсь жениться.»

…

      Брак этот был ужасным.       Парень начал искать ещё одну работу, чтобы просто не видеть жену. Так он и попал в спорт диспансер травматологом, а потом и на одном из собраний искали тренера-ЛФК, где опять добровольцем выступил он. Лечебная физкультура на воде оказалась той самой приятной золотой серединой того, чем он занимался всю жизнь. Эта работа приносила ему душевное спокойствие и отдых, но родители были в ужасе от этого выбора и вечно ему об этом напоминали.       «Мы столько вложили в тебя, чтобы по итогу ты был недо-тренером?»                         ...       Как бы Итэр не пытался, он, в глубине души, чувствовал отторжение к жене. Парень испытывал огромный стресс, просыпаясь с ней в одной кровати, видя ее лицо ежедневно. Ни о какой близости речи уже быть не могло. Ему просто было неприятно.       На фоне сильных эмоций у него появляется фиксация… На лимонах. Этот кислый вкус, запах казался ему самой настоящей отдушиной. Лимоны были практически везде, он даже куст купил и поставил его в комнату. От него пахло лимонами, он очень часто покупал эти лимоны и даже не обязательно ел, они просто должны быть хотя бы как интерьер. Это было не назойливо, но заметно.       И это раздражало Навию.       Однажды на фоне этого появился скандал, где девушка выразила свое недовольство по этому поводу, и это недовольство было достаточно жестоко пресечено.       В итоге ссора закончилась словами: «…я тоже никогда не хотела выходить замуж за подобных людей. Почему у всех парни как парни, а мне достался аутист?»       Итэр молча собрал вещи и съехал, сказав ей, что подаёт на развод.       «Да кому ты кроме меня нужен? Такой характер, как у тебя, никто терпеть не будет!»       И этот бракоразводный процесс длился аж полтора года…       Ведь, в их стране развод — это моветон. Это ужас и мрак. А Навия не хотела, чтобы о ней что-то дурное говорили.       Последней каплей стала очередная измена, о которой он узнал очень глупо. Ее любовник специально зачем-то подкинул ему в его пальто сигареты, тем самым сдав себя, а может, просто накинул, вероятно, перепутав чтобы пойти покурить…       Итэр был настолько возмущен этим, что был готов силой тащить блудною девушку в зал суда.       «Вот и скажешь, что муж бьёт, будет наконец причина.»       И само собой, он ее не бил.       А вот она не испугалась устроить истерику в зале суда, сделав себя жертвой ситуации, начав говорит, что это он ей изменял на протяжении всего брака и не давал развода.       И в порыве этого очень правдоподобного рыдания, она «случайно» ударила его по лицу. Разбив губу, из-за чего по его бледному лицу пошла кровавая дорожка.       …»       — Единственное о чем я думал: это хорошо, что у нас так и не было детей… — заканчивал откровение молчаливый Итэр, — ведь…что-что, но семья, в которой я рос, хорошая. Мои родители любят друг друга. Отец глава семьи…мама тоже не отстаёт. Неужели я что-то делал не так? Неужели я что-то «не-до-дал» своей бывшей жене, что со мной так поступили? Что я делаю не так?       — Этой putain бог мозгов «не-до-дал», а ты делал все, что только мог, — грозно вспылила женщина, пытаясь расшатать парня, — Итэр, ты в двадцать лет сам содержал себя и девушку, позволяя ей жить на широкую ногу, ты работал, платил ей за обучение… Это уже о чем-то то и говорит.       — Этого, видимо, оказалось недостаточно…       И он умолк. Устало прикрывая глаза, не имея больше сил, чтобы посмотреть на женщину рядом с собой.       Ему больно признавать тот факт, что он так и не сумел стать счастливым. Что его жизнь состоят из огромных неудач и ссор.       Что за красивой картинкой, скрывается абсолютный неудачник, разведённый в двадцать четыре года, имеющий расстройство аутистического спектра и похоронивший бесчисленное количество людей. Что под симпатичным личиком, скрывается абсолютная пустота, которая вызывает у людей неловкость.       Итэра раздражали и раздражают все, но с недавнего времени появился тот, кто не вызывает гнева, тот, чье простодушие очаровывает и умиляет. Но он не знает, что с этим делать.       И к этому моменту, пробила полночь…       Стукнул новый две тысячи двадцать третий год.       Два врача сидели молча, смотря на мигалки отъезжающей скрой. Где-то вдали стали доносится залпы салютов, и празднования. Лиза, крепко погладив его по плечу, сказала, что ей пора идти, попросив и его долго не засиживаться, да будто случайно оставила ему пачку сигарет.       Итэр откинулся к стене, прислонившись спиной, да долго и тяжело выдохнул.       В конце концов, он и правда остался наедине с самим собой… Но не надолго. Рядом он услышал скрип досок, что снова вынудил открыть глаза и, в итоге, потушить сигарету о пол:       — Есть, что сказать? — прищуриваясь, хмыкнул Итэр, натягивая на плечо сползшее пальто.       Его отец тихо сел рядом с ним, как-то странно себя ведя. Он искоса бросал на него взгляд полный замешательства и не сразу смог озвучить свою мысль:       — Почему ты сразу не сказал? —Дотторе сдал себя в том, что подслушал диалог от начала до конца, как-то сконфуженно вглядываясь в уставшие глаза сына.       Итэр кашлянул, не стесняясь зажигая новую сигарету, зная, как отец ненавидит этот запах, да через зубы усмехнулся:       — Не рассказывал что? Что мне обидно, что я стал вам не сыном, а первым ребенком? — вставая с пола ломко заговорил Итэр, — ух ты, признанному учёному не хватило мозгов понять, что у его ребенка тоже есть чувства.       Парень бегло оглядывал сверху вниз мужчину, который смотрит на него впервые именно такими глазами, и самодовольная ухмылка на лице Итэра моментально дала трещину. Его это привело в ярость.       — Итэр, я ведь…я и мама твоя, мы ведь любим тебя…мы просто хотели тебя закалить, — жалко оправдывался отец пытаясь хоть как-то улучшить ситуацию, — мы просто хотели придать тебе мотивацию…       — Мотивацию?.. Да о чем ты вообще говоришь? — хрипло проговорил Итэр уведя руку с сигаретой подальше от плеча отца, — да я надрывался все детство, чтобы хоть как-то вам угодить! Да я в жизни дольше пяти часов не спал, я всю жизнь учился, учился и учился! А получал в итоге что? «Сора, ты посмешище»!       В лёгких заканчивался воздух, а на шее начали поступать вены. Слова начали выходить с сиплым болезным выдохом, а сам парень выглядел так, будто прямо сейчас закричит на всю улицу, но голос не превышал шёпот.       — Я все время был недостаточно хорош для тебя, — закончил Итэр, четко глядя на мужчину перед собой, что вопреки своему характеру молчит, как немой, — Если вы угробите спортивный талант Люмин в угоду своим хотелкам, я клянусь, я вас никогда не прощу.       Дотторе так же встал с пола, протягивая тому бумаги, с которыми он был ещё в отделении, когда они пересеклись первый раз. Итэр, затянувшись, начал бегло читать строчки и потерялся в эмоциях ещё сильнее; травматолог посмотрел на него разгневанными глазами исподлобья, хмыкнув. Последнее, что именно сейчас он хотел увидеть — это «работу», хоть и это были документы о его повышении до заведующего отделением травматологии.       — Я даже не знаю как оправдать нас с мамой…— тихо признавался отец, непривычно растерянно, старясь приблизиться к сыну, но тот отступил, фыркнув и брезгливо уведя голову в бок.       Итэр отбросил окурок в снег, пройдясь пятерней по густым кудрям, да с легкой руки отчеканил:       — Идите-ка вы нахер, — медленно начав идти в сторону входа закатил глаза Итэр, — и передай Люмин, что я перезвоню ей утром и куплю любой подарок, какой она только захочет. И что мне стыдно, что я не смог прийти сегодня.       Больше они друг другу ничего не сказали. Входная дверь громко захлопнулась, а Дотторе, выдыхая через нос, последовал в противоположную сторону, наконец-то направившись домой.