R + A

Тихо здесь было, красиво. Щебет птиц, листочки шелестят в густой зелени. Солнечный яркий день. Могила этой личности была обидно непримечательна, крест и имя-фамилия, выведены на доске. Белая краска надписи сильно полиняла - заметил Штрассер касаясь кончиками пальцев распухшей от дождей древесины. Когда-то, когда Рюдигер болел, они шутили про захоронение под любимой сосной. Адольф бросал шутки, едкие (а как иначе?). Кехлер делал вид, что ему смешно. Сейчас все, что осталось от доктора покоилось под корнями могучей шикарной сосны, действительно самой любимой среди всех "девочек" Адольфа. Пропуская сквозь пальцы высокую траву, словно приглаживая знакомые светлые пряди, Штрассер вдруг ощутил, как захотелось услышать Кехлеровское "Ади". Голос у Рюдигера был многогранный, он умел ворковать на таких нотах, что даже у штандарт фюрера сердце пропускало удары. Умел и орать, что вяли уши, умел, но обычно к Штрассеру это не применялось. А вот свое коронное "Ади" он мурлыкал к самому опасному психу базы абсолютно бесстрашно и именно на столь своевольное обращение Адольф почему-то никогда не злился. Жаль, голос почти потерялся в памяти. С внешностью было куда проще, ее хранили фото. Но изменчивую бирюзовость глаз никакой объектив не передал. Ни одно видео не сохранило всего живого Кехлера - хотя тот, артист несчастный, часто норовил втиснутся в кадр. А Адольф редко отказывал. По прошествии пары лет, Кехлера безумно не хватало. Не секрет, что он смешил, окружал такой заботой и лаской (во всех пониманиях), что крышу сносило, а ещё - умел любить и стал неотъемлемой частью жизни. Увы, Адольф до последнего вдоха доктора это отрицал. До тех секунд, пока тело под руками не перестало трепыхаться и можно было разжать пальцы, понимая, что больше Рюди не вдохнет, не будет мучится. В тот раз на них напали. Катастрофа, одним словом. Когда Адольф ворвался в лабораторию, доктор уже валялся на полу. Окровавленный, с распоротым брюхом, но ещё живой. Долгие минуты он цеплялся непослушной рукой в пальцы Штрассера, теряя рассудок жаловался, что ему больно и все хуже. Ножом распороли капитально (чудом не стек кровью до возвращения Адольфа) - рубашка, жилетка, ноги Штрассера, кафель на полу - все было темно-красным. Сам же Рюдигер приобрел к тому времени зеленовато-белый оттенок. Возможно, будь все хорошо, будь здесь да хоть Альберт, доктора бы заштопали, как десятки раз раньше. Впрочем, Адольф будучи не врачом, а неплохим бойцом превосходно понимал, в каких муках умрет его "друг". Он мило погладил по липкой от крови щеке. Поймав мутный взгляд, соврал, что все будет хорошо. И сдавил горло. Добивало то, что сам до последнего смотрел, как угаснет жизнь в родных глазах, как те остеклянеют, утратят испуганное выражение, а доктор перестанет дёргаться. И только, когда Кехлер обмяк под руками, разум пронзило самым страшным в жизни осознанием. Дальше все было точно в бреду. Губы лихорадочно касались щеки, носа, подбородка, губ. Адольф ревел как мальчишка, прижавшись лбом ко лбу, просил простить, оправдывался, что хотел уберечь от боли. Рыдал, а сам с безумной четкостью осознавал, что убил себя вместе с несчастным Кехлером. *** Нынешний сидящий на травушке Адольф горько вздохнул, украдкой утирая тыльной стороной ладони непрошенные слезы. Не соврать, что отдал бы все, да хоть целый лес своих ненаглядный ёлочек, лишь бы добрый Господь сотворил чудо и эта беловолосая неугомонная зараза снова говорила не затыкаясь, снова приставала, старалась коснуться, поймать внимание, выпрашивала ласку. Адольф бы все это подарил ему с лихвой, лишь бы Рюди жил. Без ручного доктора жизнь так сильно полиняла, утратила краски, даже свой смысл - так сильно, что становилось тошно дышать. Адольф снова коснулся кончиками пальцев креста. Перевел дыхание. Память про доктора стиралась, гасла с каждым месяцем жизни - как же хотелось остаться тут, рядом с прахом любимого, и не мелькать больше среди людей, чтоб облик родного психа врача окончательно не испарился. Адольф смотрел перед собой явственно чувствуя под пальцами теплоту кожи, чужое хрупкое горло с судорожно дернувшимся кадыком. Адольф очень хотел расплакаться как в детстве от кошмара и очень не понимал, почему вокруг так темно. Сердце грохотало под горлом, дышать стало трудно сквозь забитый нос. А в комнате царила темнота, с улицы доносились песни лягушек с озерца. Стояла ночь, в комнате стойко пахло Рюдигеровским одеколоном и сигаретами, за которые тот обычно получал. Трясущийся от шока Адольф готов был купить доктору пачек десять его вонючих табачных палочек, лишь бы лихорадочная живая мысль, юркнувшая в мозгу, оказалась правдой. Бедняга Штрассер соскочил с кровати, забыв надеть тапки, и со всех ног, спотыкаясь, ринулся к двери. *** Очнуться от прикосновения к плечу и узреть перед собой вытянувшуюся бледную физиономию... Кехлер не взвыл от ужаса только потому, что был ещё сонным, но сердце ухнуло и упало куда-то не туда за ребрами от открывшегося зрелища. -Рюди? - позвал Адольф странным охрипшим голосом. Рюди пришлось моментально брать себя в руки, давя желание выорать в лицо, как же нельзя так среди ночи врываться (даже если у тебя есть ключ). -Что случилось? Ты сумел покалечиться? - прохрипел он первое, что пришло в голову. Штрассер сказал "нет", подумал секунду, кажется смутился и резко развернувшись, решительно потопал к двери. Захотелось взвыть. -Ади, стой, - привстав, абсолютно сонный, взъерошенный и порядком злой доктор протянул руку к спине удаляющегося коллеги. - Я не поверю, что ты любопытный лунатик, ходишь и проверяешь как зовут сотрудников. Иди сюда. Адольф застыл. В темноте видимость хромала, но благодаря неистовой любви штандарт фюрера к светлым пижамам, его силуэт сравнительно вырисовывался призрачным безобразием. Это безобразие потерло нос, шмыгнуло тихонько и повело плечами. -Ты в курсе, что я сплю голым? Лучше тебе вернуться, чем заставлять меня встать, - вздохнул учёный. Рука штандарт фюрера легла на дверную ручку, вторая повернул ключ. После этого сонный Кехлер не успел осознать, как Адольф так проворно сдавил его в объятиях. Единственное, на что его хватило, пригладить по голове хнычущего и заливающегося слезами человека и кое-как попытаться накинуть тому на спину одеяло. Завтра расспросит в чем дело. Завтра. А пока будем целовать в макушку, обнимать до хруста костей и отгонять шутку, не обмочился ли от кошмара бедный мальчик Ади, что прибежал утешаться и спать в кровати старшего товарища.