R + A

Подушечки пальцев скользнули по щеке к уху, прежде чем отстраниться, Адольф оставил короткий поцелуй в нехорошо горячий висок. -И рисунок был очень красивым, - зачем-то вновь откашлявшись, буркнул он. -Какой? - голос Рюдигера совсем сел, но в тоне проскользнуло что-то напоминающее привычное живое любопытство. Он до неприличия громко шмыгнул носом и вновь воззрился в глаза прямо. За прядями челки, на фоне покрасневших белков и мокрых ресниц бирюза радужки явно приобретала тень тепла и умиротворения. Адольф и не подозревал, сколько счастья способно вызвать это Рюдигеровское выражение. -Который повезло лицезреть нашему начальству, - заискивающе улыбнулся штандарт фюрер, почухивая доктора за ухом. - Хотя у тебя все красивые. -Льстишь, - фыркнул Кехлер напрочь беззлобно. Удивительно, но искалеченный, замученный, он умудрялся на корню прощать. Даже льнул к руке потираясь подбитой скулой и чуть шершавой сейчас щекой о ладонь, машинально блаженно прикрывая глаза. Может так действовал стресс и желание капелек заботы, а может характер самого Рюдигера. И как получалось причинять боль этому совершенно ручному существу? Странно нуждающемуся в нем, ласковому, с мягкими волосами, в которые приятно зарываться пальцами, с ещё распухшим носом, который нестерпимо хотелось припечатать поцелуем - Рюди, который при всей своей маниакальной опасности, ни разу не ранил и не навредил. -Я очень правдив, - опомнившись мурлыкнул Адольф куда-то в горбинку Рюдигеровского римского носа, касаясь следом губами. -И очень псих, - сощурился доктор наконец абсолютно разнеженно, стараясь расположиться на помятой подушке удобнее. -Очень, - Адольф прижался лбом ко лбу. Недоверие к происходящему ещё клубилось, впрочем, затапливаясь сейчас волной эйфорического счастья. На грани сознания, конечно, имелась логическая мысль, что искалеченный человек вполне способен притворится и потом отомстить хуже, но стратегия мести была также не в характере Рюди, как не в характере весело чирикающих за окном по снегу синичек делится кормом друг с дружкой. И Адольфу приходилось принять странное, но неотрицаемое - его действительно очень сильно любили. -Я, конечно, польщен лаской, - просипел вдруг сравниваемый с синицами благороднейший человек, нарушив минутный покой, - но, к сожалению, в дозе обезболивающих нуждаюсь сильнее, чем в поцелуях. Как бы парадоксально не звучало с моих уст, - он виновато улыбнулся краем губ. *** -Вот, - прозвучало откуда-то сверху в шумной звенящей реальности, выдергивая разнежевшееся во сне сознание в пасмурно-болезненную, лихорадочно-жаркую действительность комнаты. Рюдигер моргнул, собирая крупицы мыслей, сжимая зубы, чтоб не заорать от прорвавшейся к сознанию боли от резкого вдоха. На фоне потолка маячил склонившийся над кроватью Адольф. В руке его находилась кружка от которой поднимался ароматный мятный пар, во второй - увесистая тетрадь. На бледной физиономии отражалось нечто среднее между волнением, робкой радостью и смущением. Мило в целом. Боясь выдавить хоть звук из горла, чтоб не дёрнуть спину, Кехлер попытался скосить вверх вопросительный взгляд. -Чай, - представил напиток Адольф. - А это... - он замялся, - здесь, в общем, все ваши "безобразия". Я храню их, - темная тетрадка сунулась в безвольные ещё от сна пальцы доктора. - Решил показать, - казалось Штрассеру на данной фразе к лицу еще так смущённо потупится в пол и ковырнуть носком тапочка коврик. Здесь на периферии сознания Рюдигеру захотелось покоситься на пол, проверить, в тапочках ли Ади, но силой воли полуживой немец отогнал профессиональный порыв. -Я любил все, что посвящалось мне, - продолжил Штрассер, присаживаясь на край постели. - Если ты ещё вдруг захочешь... "И если у меня перестанет болеть локоть" подумалось Рюди, но услышанная информация о любви к его "безобразиям" расположила к совершенно иному ответу. Собравшись с силами, он выбил с горла мурлычущих хрип (сколько мурлыкать вообще возможно с сорванными связками-то): -Конечно захочу. Слишком часто у меня на вас встаёт, чтоб я смог воздержаться от желания вас нарисовать, - невозмутимо пожать плечом помешали исполосовавшие спину раны. - Да и люблю я тебя, - закончил мысль бессердечный учёный. Приобретая цвет спелой редиски Адольф поерзал на одеяле и нервно надпил чай. Осознал наверное, что делал напиток "пациенту", широченно округлил глаза (благо, не выплюнул обратно), громко глотнул и совсем уж растерялся. -Так что вам там больше всего нравится? - совершенно невинно полюбопыствовал Рюди далее, неистовым усилием воли сгоняя остатки сонливости и заставляя себя вскинуть брови. - В ваших портретах, имею в виду, - пальцы постучали по обложке тетради, привлекая внимание планомерно алеющего Ади (а казалось, куда там больше краснеть?). Чайок ненаглядный Адольф все таки прикончил самолично, даром что кипяток. А потом смущенно выдал, что предпочитает глазеть на их совместные портреты. -Было бы чего сейчас краснеть, если такого насмотрелись, - подытожил совершенно довольный Кехлер, милостиво переплетая пальцы с облаченными в черную кожу перчатки и безумно любимыми. *** -Тихо вы, - с порога шикнули так зловеще, что гость затормозил едва не вытянувшись по струнке. - Простите, герр Фишер, но доктор только уснул, - всколоченный и какой-то весь пошарпанный (ещё и румяный!) Штрассер пропустил начальника в комнату, сам тут же захлопнув дверь, вернулся к кровати. Под взглядом опешившего мужчины он невозмутимо присел на край и провел ладонью до плечу зарытого в хитросплетения одеял доктора. Якоб хлопая глазами, вдруг рассеянно подметил, что молодой коллега выглядит непривычно ещё и в силу отсутствия на голове извечной фуражки (и теней на веках). -Мерзнет, - пояснил невесть зачем порядком сонный Штрассер и подавив зевок, устремил взгляд на старшего по званию. - Простите за мой вид, - второй зевок преодолеть не получилось. -Да ничего, - оперевшись о тумбочку, чтоб не зашататься, отмахнулся Фишер. - Но, Ади, как это все понимать?... Мы ведь только говорили... -Говорили, - согласился Адольф. - И поразмыслив, я пришел к выводу, что доктор Кехлер имеет право на все, что его душе нравится, - мирно пожал плечами он. Кехлер в это время не просыпаясь, но явственно соглашаясь, устроил голову ему на колени, носом к животу. Теперь отсюда виднелась лишь позолоченная светом растрёпанная макушка, а пальцы Штрассера так невесомо поглаживали по измятым прядям, цепляли, ерошили до того привычно и ласково, что сомнений в обоюдных чувствах между этими "извращенцами" больше не возникало. Ощутив волну глубочайшего удивления, подавив мысль "а я говорил!", Фишер таращился на них невыносимо долгие секунды. В воздухе повисла умиротворённая тишина, пылинки кружились в золотых лучах утра (запах антисептика и крови подозрительно вбивался в ноздри - но это мужчина списал на амплуа Кехлера, провонявшегося аптекой до костей). -Что с ним на этот раз? - наконец оттаяв полюбопытствовал Фишер. Будучи, в принципе, последним человеком, которого заботила личная жизнь и без того пришибленных, но гениальных коллег, пожилой немец мысленно махнул рукой (не то, чтоб кидая зигу и приветствуя, нет-нет, а в плане "потерял интерес") на взаимоотношения властелина лаборатории и любителя теней для глаз. -Поранился случайно, - не долго думая сообщил Адольф. - Производственная травма, - его рука пригладила сравнительно длинные пряди челки любовника, случайно открывая вид на белый квадрат пластыря на лице. - Вы не хуже меня знаете, с какими тварями он каждый день имеет дело... - закончили мысль. -Надеюсь, вы имеете в виду не себя, - усмехнулся мужчина, по правде не веря ни слову. -И себя в том числе, - хмыкнули в ответ, пока клубок разнежености и нахальства сопел под боком, что-то капризно подергиваясь. -Поберегли бы вы его, он на больничном чаще, чем в лаборатории. -И тем не менее все успевает, - с неприкрытым восторгом подметил Адольф. Ещё бы палец задрал.