R + A

Белобрысый доктор тепло посапывающий в рубашку на боку будил чувства исключительно романтического разряда. Ресницы подрагивали, обклеенные пластырями пальцы неловко сминали край Адольфовой рубашки, Рюдигер хмурился, подергивался, скулил сражаясь с лихорадкой зверски искалеченного организма. Хотелось зарыться пальцами в его светло-светло русые, почти молочные, пряди, погладить, успокоить. Что Штрассер и делал весь последний час, ероша мокрые от компрессов и температуры волосы. Прекрасно понимая, что в его силах только надеяться, молится за жизнь лабораторного кошмара и по утру осыпать того либо поцелуями, либо ругательствами - ну свинство же гибнуть от какого-то глупого воспаления, если вас буквально на руках носили и с рук же кормили! Меж тем праведный страдалец Адольф все таки чувствовал маленькое такое облегчение. Как минимум - его ручной учёный реагировал на болезнь и сны, а не напоминал прилежно тихий горячий трупик. Как максимум... -Люблю тебя, - пробормотал Штрассер в волосы на макушке, сгребая ученого так, чтоб голова устроилась на груди, а сам Кехлер успешнее согревался в объятиях. - Ты только живи, а там что угодно будет. Захочешь отпуск возьмём, захочешь родителями тебя представлю, - Кехлер все равно не слышал, разрешалось озвучивать любые мечты. *** Рюдигер не особо-то хотел просыпаться, слабость окутывала страшная, а ласковые объятия сна так нежно унимали боль, баюкали спрятав усталые разум и тело от беспрерывных мучений, устроенных болезнью. Впрочем, проснуться все же пришлось, пуговица перед глазами сверкнула слишком ярко, выдернув из дремы. Пуговица? Кехлер приподнял брови окидывая плывущим взглядом "подушку", по правде больше напоминающую костлявого теплого Адольфа, позволившего устроить голову на своей груди (стук сердца и теплота под тоненькой тканью рубашки то подтверждали). Пораженно медленно моргнув, Кехлер осознал, что так называемые "ласковые объятия сна" тоже являлись частью не такой уж плохой реальности - руки Штрассера обхватили его притянув к груди, грели, легонечко гладили. Заметив, видно, что доктор очухался, Адольф убрал ладонь с плеча и подцепив Кехлеровскую голову за подбородок заставил посмотреть вверх, вслед за чем припечатал прохладным поцелуем нос. Потом неприлично горячий ещё лоб, щеку и вновь нос. Рюдигер захлопал глазами наверняка слишком пораженно. -Я безумно устал за прошлую ночь, поэтому скажу две вещи, - чуть хрипло (очевидно, тоже дремал) сообщил Адольф. - Первое - вы свинья, доктор, ибо нельзя так пугать. И не надо сейчас счастливо лыбиться. Всю ночь подыхал, а теперь ему весело, - Штрассер, похоже, действительно истрепавший остатки нервов, причитал подобно бабке. Очень милой бабке в фуражке, но да не суть. -А второе? - Рюдигер не узнал собственный голос. Язык еле слушался, зато не улыбаться не получалось. - Второе - ты мой. Мой, - пожал плечами как ни в чем не бывало Адольф, целуя в лоб. - Если твоей нежной душеньке угодно и полезно для здоровья, могу даже кольцо подарить, - он улыбнулся, щекоча дыханием кожу, не спеша отстраняться. Голова доктора ещё ощутимо ныла, температура клубилась в теле, пусть не такая как в прошлый раз. Мысли расползались бесформенной, но бесстыже счастливой кашицей. -Очень хочу, - мурлыкнула наконец будущая невеста, блаженно прикрывая глаза. -Вообще-то я шутил, - насупились сверху, легонько щёлкнув по носу. - Совсем мозг расплавился? - в челку вновь поцеловали, тихо фыркая от попавших в рот прядей. -Но я же уже согласился, - зевнув, буркнул Кехлер зарываясь носом в рубашку. - Я буду твоих синичек выгуливать и матушке с уборкой помогать, одна выгода. Наверное Адольф представил, как учёный выгуливает на ниточках синиц, и возможно вообразил его даже с матушкой занятых садоводством - слишком уж громко нервно сглотнул штандарт фюрер, судя по шевелению руки даже поправляя/ослабляя галстук. -Синиц не трогай, - выдал он спустя минуту, вслед за чем добавил: - И носить кольцо будешь в кармане, не позорь меня. Без тени шутки выдал, как указание. У Кехлера сердце чуть не пробило ребра, столь умиленно зашлось. -А что врач про меня сказал? - пытаясь побороть приступ радости, полюбопытствовал он. Даже глаз открыл, чтоб мазнуть мутным взглядом по вдруг взволновано округлившему глазенки Штрассеру. Впрочем, взял себя в руки Адольф к своей чести молниеносно. -Врач сказал, поцеловать противного нацистского доктора, когда он очнётся. Чтоб этот доктор не забивал голову глупостями и не тратил силы на разговоры, - криво ухмыльнулся он, вновь подцепляя голову Кехлера за подбородок, заставляя принять более надлежащее для поцелуя положение. -То есть, больше половины шансов, что я останусь калекой, а другая, что умру? - почему-то Рюди не волновало озвученное, ни капли, куда важнее казались мягкие нежные губы невесомо прижавшиеся к его сухим и потрескавшимся, заставившие замолчать и поддаться ласковому напору. - Но в первом случае, ты меня все равно не бросишь? - судорожно втянув носом воздух, отрываясь от губ, "нацистский противный доктор" все ж невинно приподнял брови. -Во втором тоже, откопаю и оживлю, - смирился Адольф, возвращаясь к припухшим не то от поцелуя, не то от ссадин губам. -Я постараюсь не распадаться на части и ночевать в формалине, - успокоил Кехлер. Он никогда не подозревал, что открутить ухо могут почти буквально и что поцелуи в пострадавшую часть потом не смягчают страданий. Зато запомнил, что уставший Адольф черного юмора не приемлет.