R + A

Просыпаться было настолько больно, что Кехлер без зазрения совести всхлыпнул и заскулил. Слезы наворачивались на глаза сами собой, от боли, жара, и даже немного от проясняющихся мыслей, что сейчас будет ещё хуже, если увидят, что он приходит в себя. Вместо боли его погладили по голове, по щеке. Назвали "Рюди". А в нос ударил знакомый запах хвои (хотелось бы сказать, и синичек). Упомянутому в столь ласкательной форме Рюдигеру показалось, что сейчас у него остановится сердце - он даже не решил, умер ли сам, встретившись с Адольфом на небесах, или любитель представителей лесной фауны (в особенности птиц) все таки жив, как и сам Кехлер - доктор просто распахнул глаза. И тут же шарахнулся словно истерический заяц от мелькнувшей перед носом руки. Расплывающийся перед глазами Адольф мигом одернул руку, воззрившись в ответ с нескрываемым испугом. Без фуражки, с упавшей на лоб челкой, даже драматичные синяки под глазами не выглядели так ярко как обычно (неужели забил на макияж волнуясь о своем Рюди? Последнему догадка конечно польстила). -Кехлер, не рыпайтесь, - опомнившись испортил все великолепие момента сам Штрассер. Его руки очень даже реально схватили за плечи, вернув сползшего с подушки доктора на место. Доктор, впрочем, в ответ на заботливый жест панически сжался в комок, к стыду и ужасу машинально зажмурившись и отвернувшись как испуганный ребенок. Мозг твердил, что да, это Штрассер (хвоей вон как разит!), а вот тело отзывалось на каждое прикосновение отчаянной попыткой увернуться, уйти от ожидаемой боли. -Так и знал, что без фуражки вы меня не узнаете, - попытался пошутить растерянный Штрассер, но вместо отстраниться и отпустить, не придумал способа лучше, чем обнять. Прижался виском к виску, даже едва слышно, но облегчённо выдохнул. Пальцы смяли за плечи (о, он без перчаток, да тут целый траур по доктору был - люди снимают шляпы, а этот и перчатки!) Кехлер чуть не захрипел от боли в груди когда его осторожно привлекли к себе - у него все таки ребра сломаны как-никак! Но противится разумеется не стал. Ещё чего! Правая рука более-менее слушалась, ее получилось устроить на спине штандарт фюрера. Пальцы, причиняя боль, скребнули по черной ткани кителя в попытке судорожно смять. Нос уткнулся в плечо, хоть башка трещала от любых минимальных движений. -К сожалению, ты сейчас спас наших пленников от ужасной участи, - сообщил Адольф на ухо. - Если бы не очнулся или не узнал меня, им пришлось бы хуже, чем тебе. Кехлер просто взял и счёл это за окончательное признание в любви. Словно в подтверждение, Адольф жалея, гладил по голове, прижавшись к виску, как будто это сильно отвлекало от боли (хотя да, ещё как отвлекало, и льстило тоже). А вот на пленных, правду сказать, Кехлеру было плевать с высокой горки, о них даже думать не хотелось (очень не хотелось, до дрожи в измученном теле). Поэтому тему требовалось перевести. -Как тебя не узнать? - прохрипел (надеясь, что разборчиво) он, прикрыв глаза от усталости (и ласки, да): - Все люди как люди, сигареты, духи, а тебя всегда выдаст хвоя и синички, - попытку улыбнуться прервала боль в разбитой губе, но настроения не испортила. Кажется озадаченный тем, как пахнут синички, Адольф помолчал пару секунд, прежде чем фыркнуть и прижаться прохладными губами к раскаленному лихорадкой виску. Ещё и ещё раз, сместившись к скуле. Шокированный Кехлер побоялся даже шевельнуться или открыть глаза (вообще-то нельзя шокировать больного человека (продолжайте, Ади, в том же духе!)), но все таки пришлось, когда Штрассер отстранил его от себя. И игнорируя огорченный взгляд, накрыл губы доктора своими. Рюдигер что-то жалко пикнул, дернулся, сжал больной рукой ткань кителя и да, чуть обратно не отключился, теряя что дар речи, что способность как-либо вообще двигаться. Настойчиво, хоть довольно таки бестолково (знал же, что Адольф плохо целуется!) его постарались поцеловать. Ненароком задевая ссадину, причиняя ощутимую боль. После стараний вытащить с несговорчивого немца информацию, немцу было больно даже рот открыть, но не терять же шанс - с ужасом осознав, что сейчас это зажмурившееся чудо без фуражки отстранится, натянет свою прячущую смущение фуражку и больше никогда не решится продолжить, Кехлер в сжатые сроки пережил желание грохнуться в обморок от счастья, закрыл глаза (и на боль, и просто буквально их закрыл) и с переменным успехом принялся перехватывать инициативу на себя. Он ведь предлагал научить "как надо". У наводящего ужас на всех и вся мрачного Адольфа фон Штрассера губы оказались нежными, сам штандарт фюрер не менее. Стараясь отвечать на поцелуи, он пытался не задевать ран, побаивался даже смять Кехлела в руках сильнее (как будто тот был бы против). Ну загляденье просто! С длинными ресницами, полустерными тенями, темной челкой щекочущей в таком положении нос самому Кехлеру. Обычно бледные щеки вспыхнули румянцем, взгляд зелёных глаз мазнул по лицу доктора, когда поцелуй стал куда нахальнее, впрочем, отстранять от себя полузабитого, но обнаглевшего коллегу Штрассер пожалел. Кажется, сегодня "его Рюди" разрешалось все. Рюди этим пользовался (а как иначе?). Конечно в палату в любое мгновение могли войти, да и по хорошему Адольфу стоило бы бежать за врачом, а не превращать Кехлера в научное пособие для поцелуев, но последний судорожно вцепился в ткань на плече, пресекая намерение отстраниться. Адольфа это рассмешило. Решив, видимо, довести коллегу до сердечного приступа прямо тут и сейчас он ощутимо куснул за нижнюю губу и наконец отстранился. Взгляд помутнившихся, но довольных зелёный глаз выражал сплошное - ну как? Потерявший способность говорить доктор сглотнул, переводя дыхание, пытаясь понять, было ли это реальностью (на сон смахивало куда больше). Штрассер окончательно разулыбался - ну да, ну да, сбить Рюдигера Кехлера с толку на больше, чем пару секунд, целый подвиг! Поцелуй в щеку стал последней точкой, после него Кехлер просто уткнулся носом в чужое плечо, пряча что горящую физиономию, что ненормальную даже по своим меркам улыбку.