R + A

В помещении было преимущественно темно, воздух забивался в лёгкие, в голове на секунды помутилось. Сквозь заваленное чем-то с улицы маленькое окошко, приютившееся под самым потолком, свет пробивался тонкими нитями, мерцали в них пылинки, коих само собой здесь было предостаточно. Открытая дверь освещения давала больше, впрочем, спустившись сюда Адольф не сразу осознал, что видит. Человека оно напоминало жутким образом, скрюченное, переломаное, с заведенными за спину руками. Замученное - светлая кожа лишь кое-где выделялась во тьме за синяками. Вряд ли оно дышало, и очень вряд ли было тем, о ком метались лихорадочные мысли в голове. Кехлер знает много, он нужен живым, к тому же умный - выкрутился бы. Адольф в пару шагов преодолел расстояние, не особо заботясь, по какому полу сейчас ступает. -Не трогайте, будьте осторожнее, - раздалось за спиной. Адольф оглянулся, заметив спустившегося следом Гюберта. -Не беспокойтесь, я в перчатках, - продемонстрировал он руку, опускаясь на корточки рядом с телом. -И все же, позвольте я, - пролепетал временный доктор, ловко переступив тело человека и присев рядом. - Ну и ну, - выдохнул он почти отшатнувшись.- Впечатлительным лучше не смотреть, - парень пытался пошутить, но в голосе за нервным смешком дернулась дрожь. -А вы подозреваете меня во впечатлительсти? - холодно поинтересовался Адольф резанув взглядом по бледному лицу молодого человека и возвращаясь к голове страшной находки. Пальцы в медицинских перчатках осторожно подцепили голову за подбородок, поворачивая к свету. Впрочем, доктор оказался прав. По спине прошлись мурашки целым войском - лица у человека почти не было, распухшее, чёрное от синяков и запекшейся крови. Тускло блеснула эта подсохшая корка в слабом освещении; на сердце стало нехорошо - выпачканные, прилипшие к голове, волосы кажется были некогда светлые. -Не окоченел ещё, - пробормотал себе под нос доктор. - Если б мы чуть раньше... - Адольф окинул беглым взглядом плечо и бок несчастного, одни ссадины и рубцы. Кое-где на теле тряпки, очевидно применявшиеся в качестве бинта, чтоб продлить жизнь после пыток. -Герр Штрассер, - интонация настолько дрогнула, словно молодой учёный впервые лицезрел обезображенный труп во всей красе. Адольф торопливо оглянулся, физиономия новоявленного доктора отражала глубокий ужас (и тщательно отодвигаемое желание вырвать съеденный завтрак). - Это он, - донеслось к слуху, когда Штрассер уже смотрел вниз и разделял чувства Альберта на все сто - слева лицо лучше сохранилось, заострившиеся черты Кехлера были узнаваемы даже в полутьме, даже выпачканные собственной кровью. Адольф беспомощно оглянулся на застывшего доктора. "Ну? Ты же врач!" "Нет, я вас боюсь, я его боюсь!" - отражал взгляд за очками в ответ Штрассеровскому. Адольф сорвал перчатку прижимая пальцы к шее под челюстью. Холодная липкая кожа не могла быть живой, тишина под ней это лишь подтверждала, но Штрассер лихорадочно прижал пальцы иначе, почти продавливая горло. Вдруг не так искал? Не врач все таки. -Ге... - выдавил часть обращения Альберт, впрочем, Гюберт подал жест, чтоб тот помолчал, сам же разворачиваясь и направляясь к выходу. Врач посмотрел ему вслед почти беспомощно - оставаться наедине с телом коллеги и обезумевшим начальником бедняге не улыбалось. -Бьется, - выпалил вдруг Штрассер, облизнув пересохшие губы, подхватываясь на ноги, указывая дрожащей от напряжения рукой на Кехлера. - Ты чем ему пульс проверял? - рявкнул он, окончательно теряя ощущение реальности. Альберт ошарашенно заморгал, склоняясь над телом коллеги. -Делай что-нибудь, ты врач, - Адольф от захлестнувших нервов присел обратно, вытаскивая ножик из кармана - хоть руки освободит, сделает вид полезной деятельности. Давил в груди воздух, дышать почти не выходило, сердце лупило под горлом. Казалось, каждая секунда стоит жизни в стремительно угасающем под руками теле. -Ну же, дуйте за бинтами, за вашими лекарствами, делайте что-нибудь, - скомандовал Штрассер, срезая импровизированные наручники. Лезвие скользило по липкой от крови веревке, но все же с какой-то попытки та поддалась. Впрочем, срывать ее, глубоко вошедшую в кожу и мясо, Адольф не решился, лишь несколько брезгливо одернул руку от неестественно вывернутого запястья - сейчас впервые он обратил внимание на состояние вывихнутой кисти, и бедных опухших, почти почерневших пальцев. Глаза привыкали к сравнительному освещению, искалеченные руки стало хорошо видно, остальные повреждения тоже вырисовывались уже четко; на грязном полу теперь также ярче выделялись пятна вьевшейся крови. Штрассер поймал себя на том, как машинально коснулся плеча и едва не погладил, но холод кожи под ладонью выдернул в реальность. *** Стащив с себя плащ, Адольф накинул его на криво-косо перебинтованого Кехлера. Никому не надо, чтоб того видели в подобном состоянии, тем более практически без одежды. Адольф поднялся на ноги, хотя те ощущались сейчас совершенно эфемерно. Похоже никогда ему не забыть, с каким душераздирающим ужасом он приподнимал искалеченное тело, как казалось, что доломает этим разбитые кости; как на самом деле противно было прижать к себе, позволить разбитой грязной голове лечь на плечо, и придерживать нездорово лёгкого, хрупкого человека под спину и колени. Кехлер не ощущался живым. Дыхание и сердцебиение в нем казались чем-то нереальным. Хотя вокруг все тоже казалось каким-то ненастоящим - от яркого солнцах ослепившего глаза, когда с помощью Альберта удалось выбраться из дома, до лиц коллег и врагов. На руках меж тем слабо дрогнуло, из горла пострадавшего доктора вырвался какой-то хрип. Адольф прижал его бережнее. "Ну-ну, потерпи, дорогой, продержись ещё немного" машинально промелькнуло в голове. -Пленных я лично допрошу, - выплюнул штандарт фюрер проходя мимо мучителей, ныне покорно выстроившихся во дворе. - Заводи мотор, - обратился он уже к водителю, пока один из младших офицеров подскочив к машине, предусмотрительно распахнул перед тащившим "труп" ученого начальником дверцу. Держать лицо Адольф умел едва ли ни с первых лет жизни. В эти минуты тоже не составило особого труда сохранить ледяное выражение. Впрочем, в груди до боли грохотало сердце, а все тело колотило. Мозг и вовсе отказывался работать. Штандарт фюрер даже собственный голос больше не узнавал, когда уже в машине распоряжался вызвонить с города врачей, когда спрашивал что-то совершенно побледневшего Альберта, мрачной тенью сидящего на переднем сидении, и мучительно старался осознать ответы; когда вопреки своей воле тайком разглядывал сбитое до сплошных гематом лицо укутанного в плащ Кехлера. Так жутко смотрелись его шикарные, длинные, чуть загнутые ресницы за упавшими на лицо грязными сероватыми прядями волос - кажется эти ресницы остались единственным, что было таким, как Адольф помнил.