Детсад какой-то!

Весну Антон считает самым красивым временем года, несмотря на её выборочную жестокость к некоторым слоям населения. Например, к аллергикам, психически нестабильным людям, ну и к жителям северной части России. Снег в мае — это, конечно, необычно, забавно, по-своему красиво, но также это и абсолютно ублюдошно. Лучше бы с неба падали фрикадельки, пусть даже живые и плотоядные, всё равно было бы… ну, как минимум, интереснее. И примерно на том же уровне логично, что и снег. В мае. В мультфильме про еду с неба хотя бы конец был счастливый. Антон помнит, он его смотрел раз триста, потому что, ну, идея реально крутая — еда падает с неба, что может быть лучше? В школьные годы, будучи недо-квнщиком, он даже предлагал товарищам поставить сценку типа «если бы осадки были не в виде фрикаделек, а в виде анекдотов категории Б». Странно, что никто не поддержал. Антону и сейчас эта идея кажется хорошей. Ему, правда, и весна кажется хорошей, вопреки тому, что он и аллергик, и тревожник, и только с последним пунктом ему везёт: Воронеж майская вьюга не задела, зато один друг с Челябинска каждый день присылал ему скриншоты с гисметео, подписывая их фразами по типу «я блять в анекдоте?». Зато когда чего-то долго ждёшь, радость накрывает не просто волной, а целой… большо-о-ой волной. Тёплая погода задержалась даже на юге России, так что сейчас Антон улыбается и подставляет лицо пятнистым солнечным лучам, приветливо моргающим сквозь деревья. Каждая весна напоминает новую страницу в наполовину изрисованном альбоме. Чистый лист, который вот-вот начнёт тонуть в разрастающихся ярких красках, но пока ещё совсем пустой, глядящий на тебя тающей белизной. Глядящий, будто бы даже как-то вопросительно, с любопытством, мол «интересно, в какую же чухню ты вляпаешься в этом году, Антон Шастун». А он вляпается. Точно вляпается. Он прям сейчас вляпывается, ловя себя на желании замедлить шаг, когда подходит к забору, очерчивающему территорию детского сада. Дорога от хаты Позовых как раз лежит через тот же детсад, в который Антон водит Савину — дочку Димы. Катька сейчас беременна вторым, они доделывают ремонт и вовсю разбираются с этой родильной суетой. Антон, если честно, без понятия, в чём собственно заключается суета, но Поз попросил помочь, и он согласился, не уделив раздумьям даже четверти секунды. Он сейчас как раз в самопровозглашённом отпуске. — Антон, Вы что-то забыли? Мягкий, медовый голос выдёргивает из раздумий, и Антон вспоминает про то, во что собственно он успел вляпаться. Вернее, в кого. И нет, он не просто втрескался, он именно вляпался — с разлёту вмазался, провалился и упал. Точно так же, как Обеликс упал в котёл с зельем силы, Шаст упал в цветущую весеннюю влюблённость. Хотя он бы не хотел пока обозначать нынешнее чувство именно так, ведь ситуация обстоит чуть сложнее. Арсений — один из воспитателей. Повсеместно с детьми работают чаще всего омеги: неважно, про обучение идёт речь или какой-нибудь летний лагерь. Поэтому хорошо, что у Антона ещё не прошёл майский насморк, иначе каждый поход в садик становился бы пыткой для альфьего организма в самом расцвете сил. Хотя когда Арсений стоит вот так вот близко — протяни руку через железные прутья и можно будет погладить трогательный завиток на чёлке, — запах ощущается, даже если дышать ртом. Либо это черёмуха так сладко оседает на языке. Ну и насадили же её, неужели других семян в госзакупе не было? В животе всё переворачивается от того, насколько Арсений красивый на фоне ярко цветущих деревьев. Белые лепестки разлетаются, подхваченные ветром, и Антону почему-то хочется аплодировать, смотря на эту картину, отрисованную самим Хаяо Миядзаки. Ну красиво, блин! И совсем не по-российски красиво. Ещё и Арсений этот какого-то хрена в длинном садовом фартуке, как милые няньки из второсортного аниме. Неужели ещё и за цветами ухаживает? Какой он… образцовый омега, конечно. Нежный, вежливый, добрый и вообще «да это же ангел!». Антон вот далёк от образцового альфы так же, как крокант по акции далёк от настоящего Марса. — В саду работаете? — вплывает Шаст в диалог. И сразу же идёт ко дну. Конечно, Арсений работает в саду, какая глупая игра слов! — Ну, в смысле, не в детском саду, а тут, э-э, с цветами. Арсений растерянно смотрит на лейку в своих руках, всем видом якобы невербально говоря «а это, по-твоему, огромный пластмассовый чайник или что?». Господи, Антон бьёт рекорды атрофии головного мозга рядом с этим омегой, просто невозможно. — Дети в каком-то смысле тоже цветы, — спокойно отвечает тот, неловко улыбаясь и кидая взгляд на одноэтажное здание. Название у этого детского сада, конечно, под стать разговору. Как же виртуозно он завернул, ещё и обстановку в их неуклюжем диалоге разрядил, ну что за гений! — Поэтому ответ в любом случае — да. А Вы чего тут стоите? Что-то забыли? Точно, Арсений ведь изначально задал этот вопрос, а Антон отвлёкся на чужое обаяние. Всё-таки сложно назвать светлое чувство внутри влюблённостью. Оно больше похоже на любование. Например, любование летним утром, когда беззаботный свежий ветер захватывает дух и кружит около сердца, заставляя улыбку глупо ползти по лицу. Вот и сейчас она тоже расползается, хотя стоило бы взять себя в руки и просто ответить на заданный два диалога назад вопрос. Ну что поделать с тем, что Арсений просто… восхищает! Пока непонятно, чем конкретно. Возможно, какой-то собственной очаровывающей аурой кроткости, снисходительности и добродушия. Столь успокаивающе на Антона действовала только мама Майя, ну и, может быть, та невероятно красивая вожатка, которой он в королевскую ночь плакался лет десять назад. Почему именно плакался, сейчас он уже не помнит (или предпочитает не помнить), но тогда причина наверняка казалась очень весомой. В шестнадцать вообще любой пук кажется трагедией, над которой должны ломать головы лучшие умы человечества вместе с масонами и самим Иисусом Христом. — Я забыл, да, — забыл, что хотел сказать, разве что. Что-то срочно надо выдумать такое… Так! Не отвлекаться на песни, заевшие в голове с утра! Правда, нужно срочно что-то выдумать, желательно — правдоподобное. Но из правды он может сказать только дерзкое «забыл взять твой номер» или искреннее «забыл собственные извилины». — Кажется… Савина забыла игрушку какую-то. Отличный ход. Этот диалоговый трюк Антон оценивает в девять с половиной баллов. Дочка Димы постоянно таскает местные игрушки домой, а свои забывает. Никогда ранее не приходилось их забирать, но можно выдумать, что в ребёнке вдруг взыграла истерика. Весна же. Все с ума сходят. В садике не строго относятся к потере игрушек — их много, и они там достаточно дешёвые. Антон даже сейчас, когда живёт на остатки сбережений, может выкупить всех их пластиковых лошадей, которыми так одержима Савина. Единственное, что выкупить он не может, так это почему ему так сильно хочется провести побольше времени с Арсением. Ну вот к нему… просто тянет! Без причины. Наверное? Как, например, тянет пообщаться с популярной компашкой в институте или с не слишком популярным рэпером, который ещё не заебался отвечать на все комментарии под постами. Так и с обаятельным воспитателем хочется пообщаться. Ну… весна же. Тем более с последней работы у Антона почти не осталось друзей. Потому что коллектив там был от слова «кал» — больно уж хочется общаться с тем, кто на тебя каждый раз смотрит так, будто знает, что ты серанул в штаны. Надо бы и новые связи искать, а то семья Позовых его скоро просто усыновит; он больше ни с кем, кроме них, не видится с тех пор, как уволился. — Какую, не помните? — чуть более напряжённо тянет Арсений спустя небольшую паузу в диалоге. Наверное, искал причину не идти у Антона на поводу. — Помню, как выглядит, но не опишу, — он нагло врёт, смекая. Конечно, его не особо-то и хотят впускать внутрь, не впервые уже. Неделю назад Катя попросила передать этому воспитателю какие-то семена, и Антону пришлось ждать полчаса, пока тот всё же откликнется на крики за воротами и подойдёт. Странно, что Арсений ещё не придумал причину, чтобы Антона внесли в чёрный список и наказали бы приводить Савину ко входу, а самому отходить на безопасное расстояние. Ощущение складывалось, будто Арсений мог. — Не силён в речевых поворотах. — Оборотах, — быстро поправляет воспитатель. — Вот видите, — фыркает Антон и старается максимально невинно улыбнуться. — Я могу поискать сам, не думаю, что это много времени займёт. Савина просто сейчас в истерике бьётся; боимся, что не уснёт такими темпами. Единственное, что он помнит про сложное устройство детской психики, так это то, что сон — святое, а вот спать дети почему-то не любят. Глупцы, однажды они об этом пожалеют! Пока что об этом жалеет только Дима, его круги под глазами скоро переползут на всё оставшееся лицо, и он станет одним большим сиреневым человечком. Сиренево-головым. Блин, какая классная шутка. Антон прикидывает, какая аудитория могла бы оценить её по достоинству, и понимает, что оценили бы её только двенадцатилетки. Надо меньше сидеть в тиктоке вместо скроллинга вакансий на Авито. С другой стороны, раз его комедия на уровне первоклассников, может спросить у Арсения, а не нужны ли им ещё работники? Не, ну а что? Работы у него как раз пока что нет, а желание наблюдать за этим омегой с открытым ртом превышает желание оставаться адекватом в глазах общественности. Да и с молодёжью он на одной волне. Хайп, флекс, кринж и всё такое. Чужое выражение лица киснет, хотя, на первый взгляд, визуально остаётся таким же доброжелательным. Он мысленно возвращается к их с этим очаровательным воспитателем «сложностям». Дело в том, что — Антон, кстати, понял это далеко не сразу, — Арсений, судя по всему, испытывает к нему совершенно противоположные чувства: когда он сам Антона восхищает, Антон же Арсения почему-то раздражает. Настолько сильно раздражает, что у того трескается вся его напускная, красивая учтивость. Может, она, конечно, и не напускная… С детьми, коллегами и другими родителями он очень мягок. Крайне мягок. Как одно большое сладкое облако любезности и радушия, тронь пальцем — мгновенно скончаешься от диабета. И только Шаст вечно где-то да оступается, и милая улыбка начинает напоминать Гарольда, сдерживающего боль. — Пойдёмте, только побыстрее, прошу. Мне ещё цветы полить нужно, — вздыхает Арсений, направляясь к калитке. Антон спешит следом. — Хотите помогу Вам? — Не стоит, мне нравится ухаживать за садом, просто не хотелось бы допоздна, — он набирает код на замке и открывает железную дверь. — Хотя, возможно… Ох, я не знаю, утруждать родителей я не вправе. — Так я и не родитель, — бодро подсказывает Шаст, наблюдая за тем, как ювелирно Арсений сохраняет эту свою ауру приветливости, несмотря на невзаимную неприязнь. — Да и вам, наверное, тут не хватает крепких рук, да? Хотелось бы верить, что его попросту не услышали, но Арсений должен быть контуженным на оба уха, чтобы не услышать трижды. Так что Антон понимает, что его намеренно проигнорировали. Неприятная тема?..

***

Ясельная группа в учреждении одна. Они все названы забавным образом — в честь каких-то цветов, — на двери, которую открывает Арсений, красуется надпись «улюлютики». Странновато, но мило. Интересно, откуда пошло выражение «у-лю-лю»? Оно звучит так, будто не имеет права на статью в толковом словаре. Антон никогда особо не был фанатом воркований, однако вид их воспитателя в антураже детского сада — среди всей этой мягкоцве́тной плюшевости и крохотной мебели (даже диванчики в коридоре малюсенькие!) — заставлял подобные фразы бродить по голове. Там и «у-лю-лю», и «у-ля-ля», и «у-тю-тю». Боже, какой Антон, конечно, альфачный альфач… Альфа-банк и то, наверное, большее отношение к слову «альфа» имеет, нежели он сам. Ну что поделать, если ему с детства нравилось всё мягонькое и милое? Вот такое, как, например, Арсений. Ходит, собирает игрушки, еле слышно шелестит что-то себе под нос, поправляет стулья. И делает это всё так плавно, аккуратно и по-домашнему, что Антону дико хочется взять вон ту неубранную пачку гуаши и нарисовать его, несмотря на то, что его навыки живописи заканчиваются на заборных пенисах. Зато он неплохо пишет рэп. Но, во-первых, так считает лишь он сам; во-вторых, об этом никто не должен знать. Он осматривает полочки с игрушками, старательно делая вид, будто что-то ищет. На самом деле ищет он лишь повод, как бы ещё задержаться да пообщаться с Арсением. А ещё он ищет тему для разговора, но тоже никак не может найти. Круто, наверное, смелым и дерзким альфам — они просто приходят и берут своё. Антон видел некоторых таких в действии. Взять хоть его бывшего босса — Руслана. Тот настолько уверенно себя подавал, что наверняка мог затащить в свою контактную книгу кого угодно, даже другого альфу. Если бы вдруг захотел. Блин, они зашли внутрь, и нос слегка разложило. А омежий запах тут так и витает. Смешанный, приятный, впитывающийся в кожу сквозь одежду. Совсем не возбуждающий, скорее успокаивающий. Весенний насморк он всё равно не пробьёт до конца. — Не нашли? — раздаётся прямо над ухом. — Да всё не то, — импровизирует Антон, чуть отходя. Как-то чересчур близко они стоят. Арсений ещё и в глаза всматривается так внимательно и долго, будто видит пинбол-автомат вместо Антонова лица. — Э-э, что-то не так? — Странно, — задумчиво тянет Арсений, но тут же спохватывается. — Простите, я о своём задумался. К нам альфы так редко захаживают, совсем отвыкаю от вас. Не успевает Антон задать хоть какой-то уточняющий вопрос, как у входной двери раздаётся чуть гнусавый оклик: — Арс, всё норм? Эт кто? У порога стоит челик. И вот назвать его хочется именно так. Он прям выглядит, как непосредственно челик. Голос у него такой вязкий, гнусавый, ленивый, как и он сам — вязкий, гнусавый… и будто даже стоять, подпирая собой косяк, ему лень. Вселенски лень. — Ванюш, да тут детскую игрушку потеряли, найти не можем. С этого приторного «Ванюш» Антона передёргивает. Какой же Арсений обходительный со всеми, кроме него, блять. Самому Ванюше как было похуй на мироздание, так и всё ещё. — Могу коробку с потеряшками принести, — бросает тот таким тоном, будто действительно может, но если они сейчас согласятся, то он очень быстро придумает причину, почему не может. — Да мы сами сходим, а где она? От этого — пусть и логичного, но неожиданного — «мы» улыбка ползёт на лицо против воли. Они в одной команде! Значит, есть шанс завоевать доверие этого очаровашки и подружиться. А там, может и станет понятно, хочет ли Антон пытаться топить холодное омежье сердце или нет. Арсений определённо точно нравится ему, но просто как-то… непонятно. Пока что. Это не похоже на те чувства, которые обычно возникали рядом с понравившимися омегами. Всё как-то немного иначе. Непривычно. Но симпатия ли это романтическая или просто восхищение человеческое — пока не понять. — В кладовке, которая у актового. За ключом на пункт зайдите. Точно. Судя по форме, этот вялый типчик работает охранником. Охренеть, и как организация детсада поставила на такую должность чувака, который выглядит так, будто его может унести ворона? И ему при этом ещё и абсолютно плевать будет. Чем ворона не «бла бла кар», если она тоже может подбросить до дома? Бла-бла. Кар-кар. — Возьмёте ключ? А я пока тут всё приберу и закрою, — Арсений спрашивает, и Антон порывается ответить «да» ещё до того, как тот договаривает. Пока что Арс нравится ему настолько сильно (и совершенно необоснованно), что Антонов мозг заведомо согласен на все предложения, сказанные этим вкрадчивым, воздушным голосом. Но он просто молча кивает и идёт к двери. Мониторы и столик охраны вроде как были… где-то у главного входа. Минуя лилипутский гардеробчик, он выглядывает в коридор и замечает Ваню, который ещё не успел убрести далеко. Благо, этому чуваку даже ходить лень, Шаст нагоняет его в два шага. — О, Арс тебя отправил? Лентяй. Иронично. — Он просто меня недолюбливает, — с горьким смешком делится он. Делиться, кстати, он не планировал, но язык сработал быстрее. — Эт неудивительно, он вообще альф презирает, — спокойно говорит тот. — Тебе ещё повезло, он тебя, наверное, за омегу принял сначала. И включил своего этого… победителя в конкурсе «Святая невинность, Анапа — 2007». — Но если он знает, что я альфа, то зачем продолжает кривляться? Послал бы уже откровенно, раз так всё плохо. — Я чё знаю? — фыркает тот. — Либо стыдно лицемерить теперь, хотя по факту он это и делает. Идиот. Либо хз… Ты такой, без обид, немного омежий. Не прям чтоб совсем, но… — Да я в курсе, — отмахивается Антон. Подобное он слышит далеко не впервые. Его вроде как и не особо задевает, но и наслушался уже достаточно. — Погоди, а как ты вообще понял, что я альфа? Этот вопрос действительно волнует, так как он был уверен, что Ваня — бета. Тот выглядит как ходячее пособие по тому, как должен выглядеть образцовый бета. То есть никак: максимально незаинтересованно в жизни вокруг него, базово и спокойно. С таким видом, будто у него в крови повышен не тестостерон или эстроген, а транквилизатор. — Слушай, да у меня течка только сёдня закончилась, поэтому я сразу учуял тебя, как с перекура вернулся, — просто отвечает он. Шаст чуть воздухом не давится; так просто рассказать незнакомому альфе о течке! Щёки легонько опаляет жаром. — Я, думаешь, просто так пошёл ясельную проверять? — Подумал, что кто-то с гоном пришёл? — Ага. А безопасность наших работников — это первостепенно моя ответственность, — чеканит он так, будто его заставили выучить эти слова и теперь они тяготили его сознание, ака ещё более ненужный хлам, чем текста всех песен ДДТ. — Бывало тут всякое, знаешь. — О, Арсений поэтому так плохо к альфам относится? Какой-то плачевный опыт? — нагло интересуется он. Ну, правда, интересно же! — Ой, да не, — отмахивается Ваня, — Арс просто альфаненавистник. Он только с омегами крутится, их обхаживает и любит. Из плачевного у него только принципы, ну или, как это назвать… Вкусы? А себя-то он в обиду не даст, ты видел, какие у него руки. Если нас вдруг террористы обловят, он может просто мной в них кидаться в качестве обороны. Разговор резко перестаёт быть интересным, горьковатое осознание обливает сердце холодной водой. Арсений предпочитает людей своего вторичного пола. Как такие омеги называются? Эпсилоны, что ли? Как бы то ни было, новая информация бьёт куда-то глубоко под рёбра. С другой стороны… Антон ведь и не планировал его кадрить, а хотел просто подружиться и повосхищаться его «аурой» поближе. Ну, так ведь? — И как ты вообще устроился, не понимаю, — тихо говорит Антон, пытаясь вернуться в диалог. — Не переживай. У наших воспиталок нет того, что есть у меня. — Э-э… Бесстрашия типа? — Электрошокера.

***

Арсений не журит за задержку, хотя Антон, очевидно, задерживается — и Арсению, очевидно, пожурить хочется, но он держится. К сожалению, Ваня оказался очень комфортным собеседником, таким — без экивоков и сложностей. Да ещё и смотрел так… приятно. Антон никогда особо не пользовался популярностью у омег, несмотря на высокий рост и широкие плечи; да даже с голосом у него всегда всё в порядке было — зря он, что ли, туториалы на ютубе смотрел о том, как за три минуты научиться говорить громко и весело уверенно? Это, конечно, было давно и неправда. Но кого не посещало спонтанное желание изменить собственную личность в три часа ночи? И всё равно ни харизмой, ни шутками, ни металлоломом на шее и руках — он никогда не брал. Не дотягивал до крутого альфы. Поэтому омежье внимание ему до сих пор кажется чем-то очень ценным и хрупким. Это, конечно, не превращает его во властную и грозную ебаку с самодовольной улыбкой; а лишь заставляет краснеть ушами и застенчиво тушить взгляд об пол. Однако для поднятия самооценки (покоящейся где-то рядом с Титаником) хватает. Атмосфера в детском саду ему определённо начинает нравиться всё больше и больше; вот бы ещё Арсений смотрел на него не так, будто Антон каждые три минуты в приступе Туретта цитирует мем «кружите меня, гандоны». В каморке, что за актовым залом (ну ладно — около него) не работает свет. А ещё пыльно так, что хочется на секунду стать волшебником и наколдовать себе ингалятор. Или хотя бы взять вон тот молоток на случай, если пылевые клещи соберутся в одного огромного и начнётся битва за кислород. — Мы этим складом почти не пользуемся, его ремонтировать надо, — отвечает Арсений на повисший в воздухе вопрос. Причём кажется, будто в воздухе действительно можно написать предложение, если правильно растолкать пальцами пылевые отблески. — Не подумайте, что у нас везде такая антисанитария. — Да я и не думал, — честно отвечает Антон и буквально ощущает, как в чужом горле застревает «да оно и видно». Арсений кашляет, и можно было принять это за подтверждение догадки о застрявшей в горле фразе, однако кашель в подобной обстановке и так звучит каждые пятнадцать секунд. — А зачем тогда потеряшки здесь хранить? — Затем, что один милый омега предпочитает давать своему мозгу отдых чаще, чем это необходимо, — он объясняет так спокойно, что раздражение читается не сразу. — Видимо, Ваня решил, что здесь будет безопаснее. Дети ведь таки-и-ие важные вещи теряют. Ну, знаете, игрушечный телефон или конфетный браслет. Если вдруг воры просочатся к нам в здание, то самое ценное будет спасено в этом пыльном сейфе. Вау. Он говорит об этом настолько невозмутимо и даже ласково, что Антон в какой-то момент путается, есть ли в его словах сарказм или он действительно доволен их «системой безопасности». Удивительный человек. Так виртуозно и незаметно душнить, когда вокруг и без того почти нет воздуха, надо ещё уметь. Сколько-то минут они шарятся по завалам. Краем глаза Антон наблюдает за воспитателем: тот медленно разбирает всякие бытовые принадлежности и баночки, но некоторые вещи почему-то складывает в кучу на одну из ближайших к себе полочек. Там какие-то брелочки, детальки от конструктора, клубки ниток, старая кассета… По какому принципу он, интересно, их отбирает и зачем? Это очень мило. Шаст перестаёт светить телефоном в очередную коробку, которая должна была оказаться нужной, и поворачивается к Арсению. — Этот стеллаж пуст, я всё осмотрел, — говорит он, вдруг вспоминая, что по сути они ищут то, чего нет. А всё потому что ему приспичило побольше пообщаться с симпатичным воспитателем. Укол совести тыкается в голову так же неожиданно, как обычно херачат врачи уколы в зад — никогда готов не будешь. — Знаете, я, наверное, и так Вас с этим загрузил… — Если Вы сейчас уйдёте, то получится, что Вы бесцельно отвлекли меня от работы, Антон, — спокойно перебивает тот, но потом сразу же перебивает самого себя. — С другой стороны, я нашёл потерянную аптечку. Возможно, это было не так уж и бесцельно. Арсений призадумывается и идёт к выходу, держа медицинскую коробку в руках, но вдруг резко тормозит. Он суёт аптечку Антону, подкрадывается к приоткрытой двери и сквозь щель всматривается в коридор. А потом одним бесшумным взмахом руки он берёт и закрывает их в кладовке изнутри — на ключ! — Что такое? — испуганно шепчет Шаст, первым же делом думая, что на них напали террористы или что-то вроде того. Сразу же отметает эту мысль, так как в нападении на детский сад ещё и в нерабочее время смысла столько же, сколько в попытке ограбить скворечник. На него злобно шикают, и он старается успокоиться, аккуратно прислонившись спиной к стеллажу. Долго они тут не проторчат, пыль по-прежнему неприятно щекочет нос и горло, единственный способ перестать кашлять — это перестать дышать вообще. Неразборчивый гул голосов приближается, и Арсений отступает назад, вглубь помещения. Он выглядит не столько напуганно, сколько напряжённо, но его всё равно хочется как-то поддержать. К сожалению, держать приходится лишь аптечку — голоса уже настолько близко, что получается различить диалог: — Девушка, я говорю, Вам сюда нельзя, — тянет Ваня. Так безэмоционально, будто бабочку пытается выгнать, ей-богу. — Мне нужно поговорить с воспитателем по поводу моего племянника, это срочно! — верещит девушка. Или женщина, не разберёшь на слух. — Сейчас нерабочее время, все уже ушли. Интересно как. Он лжёт и прикрывает их. Значит ли это, что у внезапной незнакомки какие-то тёрки лично с Арсением? Или она просто любитель беспочвенных скандалов ради скандалов — такие всегда, если не находят конфликт дома, тащатся в общественные места. Если так, то почему Арсений сейчас выглядит, как натянутая тетива? Натянутая на глобус сразу после совы. Ну типа очень сильно натянутая. — Тогда дайте мне номер телефона воспитателя, я не могу ждать до завтра. — Могу послушать Вашу жалобу и передать её… утром. То, что Ваня абсолютно не скрывает, насколько ему плевать, немного веселит. Только бы не чихнуть сейчас. Ай, подумал, теперь прям хочется! Нет-нет-нет, терпим, терпим! — Я не могу делиться настолько важной информацией со всеми подряд! — О, а мы не можем раздавать личные номера сотрудников, — лениво язвит Ваня и выделяет. — Всем подряд. «Хоро-о-ош», — думает Антон, отмечая, что желание чихнуть поутихло. Дальше происходит какая-то немая сцена: слышится сначала громкий раздражённый вздох и удаляющийся топот каблуков, а потом и второй раздражённый вздох вместе с флегматичным «девушка, Вам туда тоже нельзя». Антон поворачивает голову на Арсения, тот трёт переносицу и озадаченно хмурится. — Кто это, Арс? — тихо спрашивает он, придвигаясь к собеседнику. — Если мы в одной лодке, не значит, что ты можешь панибратствовать и переходить на «ты», — шипит тот. — Ты сам только что перешёл на ты! — отвечает Антон, не понимая, какую интонацию вкладывает в речь — восторженную или возмущённую. — Ну хочешь - обратно перейдём. — Мне без разницы. — Не надо на меня злиться, я вообще ничего не понимаю. — Да если бы не ты, мы бы! — раздражённо начинает Арсений, но быстро сдувается. — Хотя нет. В саду она бы точно меня достала. Так даже лучше… Наверное, — он выдыхает как-то то ли расслабленно, то ли отчаянно. — Просто старая знакомая, которая хочет мне жизнь испортить. В очередной раз. Внезапная откровенность трогает, особенно со стороны сдержанного и закрытого, вопреки своему доброжелательному образу, воспитателя. Антону хочется его как-то ободрить, но с каждой секундой в этом пыльном (а теперь ещё и закрытом) царстве говорить всё сложнее. Голова из-за насморка болит перманентно в течение дня, но теперь это будто бы начинает грозить обмороком. — В аптечке есть капли для носа? — он некрасиво переводит тему, но Арсений вроде как и рад. — Если ты про блокаторы, то нет. — Что? А, да нет, я ж запахов вообще не чувствую, у меня весной всегда насморк из-за аллергии. Антон ставит аптечку на стеллаж, прислушиваясь к звукам в коридоре — пока тихо. Оборачиваясь на Арсения, он встречается с каким-то чересчур растерянным выражением лица. Тот спрашивает ошалело: — Ты всё это время меня не чуял? — Нет, — просто отвечает он, наблюдая за искренним недоумением. Неужели у Арсения такой сильный природный запах, что он аж диву даётся — мол «как такое возможно!». У всех, кроме бет, по-разному с этим… Шасту повезло, у него и запах сильный, но и учуять его можно только вплотную. Разве что в маршрутках ездить неудобно, но это и из-за роста неудобно, поэтому он давно пересел на пешеходные виды транспорта. Ну, типа ходьбы. — Я ещё когда они в коридоре болтали, боялся, что ты мне рукой рот решишь заткнуть из-за того, что я громко дышу. Я бы тогда просто посинел и сдох. — Подожди-подожди, — он хватает Антона за руку, и тот еле сдерживает себя от невольного аха. Чужие прикосновения — не то, к чему он был готов, по крайней мере сегодня. — Ты уверен, что проблем не возникнет? — Ну, если срок годности нормальный у капель… — Да нет же! — шикает Арсений. Но вдруг шум в коридоре усиливается, и он затихает. Ваня ведёт диалог с этой треклятой женщиной где-то неподалёку, но длятся переговоры долго. Поэтому Арсений сдаётся и приближается к Антонову уху, чтобы тихонько прошептать. — Я про запах. Ты точно ну… не поплывёшь? Тёплое дыхание обжигает ухо, и Антон прикладывает все усилия, чтобы сосредоточиться на смысле вопроса. Пора, наверное, сдаваться и признавать, что этот воспитатель всё-таки ему нравится. Не просто, как человек, но и как омега. Он чуть наклоняется к чужому уху и говорит, силясь случайно не коснуться кожи губами: — У тебя течка? Надо было немного подумать прежде, чем спрашивать в лоб. Но ситуация со всех сторон стрессовая, поэтому осознание собственной топорности приходит поздновато. Арсений возмущённо давится воздухом — драгоценным воздухом вообще то! — и отшатывается. Однако не рассчитывает и запинается об какой-то ящик, чуть не падает — Шаст успевает схватить его и притянуть к себе для пущего равновесия. Какая-то коробка сзади грохается на пол, поднимая облако пыли. Он спасается от облака, утыкаясь ртом куда-то в район чужого плеча, а Арсения за затылок подталкивает к своему. Тот сопротивляется, и это плохо — если они сейчас расчихаются, их шпионскому отряду кранты. Голоса в коридоре затихают, и они вдвоём замирают. Антон фактически глотает чужой запах, потому что продолжает дышать ртом. Странноватая сладость оседает на язык, и он старается не думать об этом дольше секунды. Главное — не закашляться, не чихнуть, не издать ни звука. Сердце колотится в ритме дабстэпа; Арсений, наверное, оглох там внизу. Под пальцами колотится и чужой стук. Тревога зудит вокруг такая, будто они действительно прячутся от убийцы, а не от внезапного арсеньевского… Э-э, врага? Недоброжелателя? Зачем вообще кому-то преследовать старого знакомого и продолжать издеваться над ним? Арсений… Такой странный. Что за истории хранит у себя за спиной этот человек? Одновременно вежливый и язвительный, мягкий и колючий, очевидный и непонятный… И всё же жаль его. Бывают такие люди, при одном взгляде на них сразу понимаешь, что в башке у человека что-то вращается не так, как надо — не вокруг Солнца, как у всех, а вокруг маленького дискошара, который зачем-то повесили над тарелкой в микроволновке. Антон часто слышал по отношению к себе фразы в духе «не загоняйся», «не думай много», «расслабься, не забивай голову». Но он в своих загонах как раз таки чувствует себя спокойно. Да, самооценка у него на дне, а сам он в дне сурка со своими неизменными из года в год самокопаниями. Но когда есть, чем занять мозг, становится не так страшно, не так одиноко, не так… невесомо? Он чувствует себя конкретным, замеченным, чёткими линиями обрисованным. А вот Арсений со стороны кажется каким-то одним большим коротким замыканием — не внешне, а по ощущениям. Рядом с ним будто бы можно услышать невнятный скрежет извилин, фальшиво поющих хором где-то на фоне. Что же, интересно, в этой голове? Что заставляет его поддерживать этот свой образ святой невинности? Как оказалось-то, он совсем не такой. Смелые, наверное, рассуждения для первого дня столь близкого знакомства. Антон, конечно, и до этого наблюдал за ним, как подросток, влюблённый в вожатого — вечно выискивал на всяких утренниках или когда проходил мимо огороженной территории вечером. Что-то вечно цепляло в Арсении, и Шаст понимал, что не его одного, а вообще всех вокруг. Рядом с воспитателем всегда любопытной гурьбой вились дети разных возрастов, да и родители заинтересованно общались с ним, активно отвлекая от работы. А теперь, получается, у него ещё и враги есть. Что должно произойти, чтобы захотеть стать врагом такому — якобы или не якобы — воспитанному и хорошему человеку? Как у кого-то рука может подняться? Антон не знает. Зато запоздало замечает, как сам ведёт ладонью по дрожащей спине, стараясь успокоить, утешить, выразить зарождающееся чувство симпатии, которое неугомонным комом вертится в груди. Пальцы дрожат в такт чужому беспокойству. Голоса в коридоре вновь разгораются гомоном и постепенно отдаляются. Арсений тут же мягко вырывается из хватки, чуть не падает второй раз, но удачно маневрирует, отходит к противоположному стеллажу и прислоняется к нему спиной. Света в кладовке мало, но оставленный на полке телефон с включённым фонариком позволяет рассмотреть густой румянец на арсеньевских щеках. — Если ты, — тот мнётся, приводя дыхание в порядок. — Сейчас пробьёшь насморк каплями, ты, конечно, охуеешь. Арсений смущённо улыбается и даже срывается на негромкий смешок, который совсем чуть-чуть похож на истерический. Антон не понимает, почему вдруг он должен охуеть. Он вообще уже мало чего понимает, в него кислород толком не поступал последний час. А ещё он — внезапно, по непонятной причине — хочет извиниться, но не может сообразить, как сформулировать извинение. Что-то вроде «извини, что помог тебе не упасть, а потом проникся к тебе сочувствием и захотел поддержать, но просто вдруг это было похоже на домогательство»? Проще тупо извиниться за своё существование, однако он пока что не в настроении для подобных самоуничижений. А ещё его выбивает из колеи вид Арсения без всяких красивых любезных масок, ужимок, увиливаний… да ещё и матерящегося! Это вообще любовь с первого слова. Шаст искренне считает, что мат красит любого человека — ну, разве что только если тот не еблан. А Арсений далеко не. — А нам долго тут ещё? — спрашивает он. — Просто если да, то я может и не охуею, но попросту потеряю сознание. У меня во рту уже шарф связался из этой пыли. — Дай телефон, я напишу Ване, — он протягивает руку, и Антон берёт телефон, лежащий рядом на полке, чтобы передать его Арсению. Тот быстро печатает что-то и кладёт его экраном наверх на ближайшую поверхность. — Прости, но твой запах это просто ужас. Он натягивает верхний край фартука себе на нос и жалобно жмурится. Н-да, не самые приятные слова, но Антон выживет. Особенно, если закапает нос. Просто невыносимо. Учитывая, что даже в таком тесном помещении его продолжает мучить насморк, скорее всего, это нифига не аллергия. Либо не только аллергия, но и ебаный вирус. Крутяк, чо. Он щёлкает крышкой медицинского ящика и начинает перебирать препараты. Без фонаря ничего не разобрать. — Слушай, а тут не может быть просрочки? — спрашивает он, вытаскивая свой мобильник из кармана. — Может, — приглушённо из-под ткани отвечает Арсений. «Ну была не была», — думает Антон, глядя на потёртый бутылёчек с надписью «Тизин». Нос раскладывает почти моментально, и это ощущается, как возвращение на Родину. Даже не в родную страну, а прям на родную планету. И почему он не ценил то время, когда мог спокойно дышать? Не нюхал утренний бриз, мамины пирожки и дешёвые энергетики? Хотя да, энергетики обычно воняют так, будто тоже могут и насморк снять, и гайморит в рукопашную одолеть, и слизистую прожечь всем ближайшестоящим нюхателям. Он глубоко вдыхает и почти сразу же об этом жалеет. В ужасе распахивая глаза, он смотрит на Арсения. Тот отвечает выразительным «а я говорил» взглядом. Антон тихонько садится на пол и утыкается носом себе в колени, но пресная, грязная джинса никак не помогает. Всё вокруг пронизано сладковатым и свежим запахом… сырости? Бетона? Цемента? Какой-то глины или извести. Буквально пару секунд он думает, что это просто запах помещения, но нет — не может так приятно и гулко вязать узлы в мышцах задрипанная кладовка. Вот это, конечно, нестандартный аромат. Он был уверен, что Арсений пахнет какой-нибудь детской присыпкой или свежими булочками — чем-то милым и мягким. Однако мокрый асфальт, сырой бетон, свежая замешанная глина (шутки в сторону) — всё это любимые Антоновы ароматы. Они напоминают ему о временах, когда отец ещё не ушёл из семьи и брал его с собой на работу. В гаражах и подвалах, где тот работал с машинами, всегда пахло чем-то таким. Ну и немного ржавчиной. Сейчас у Антона вместо отца вторая мама, и это в сто раз круче, но воспоминания иногда всё равно накатывают; с отцом всё-таки было по-своему весело. Он откидывается головой на жестяную полку стеллажа и делает очередной глубокий вдох. Да, это убивает его морально и физически. Но как же вкусно пахнет. Спокойствием, уверенностью, вездесущей силой какой-то. Вдыхаешь, и организм будто перезагружается, очищается — и цветы распускаются, и солнце выходит из-под туч, и все собаки возвращаются домой… Он не встречал ни одного человека, который пах хотя бы приблизительно похоже на мокрую глину. Что неудивительно — запрос не из примитивных, а природе-то выгодно сделать всё во имя продолжения рода. Приятная, густая и пресная сырость наполняет лёгкие, окутывая и остужая всё внутри. И от этого приятно разливающегося по телу чувства хочется натурально выть. На рот ложится чужая ладонь, Арсений сидит рядом на корточках и смотрит с искренним сочувствием, поджав губы. — Потерпи немного, Ваня сказал, что уже почти выпроводил её, — вкрадчиво говорит он. — Не скули и не вой. И не рычи, я всё слышу. Удивительно, как Антон сам не слышит. Но и голос Арсения он слышит, как сквозь толщу воды; что странно, ведь по идее вода проводит звук лучше, чем воздух. Странное выражение… Мысли путаются, язык вяжет, он хрипит, потому что чужой запах стал ещё ближе, чем раньше. Запястье, тонкое запястье так близко. Совсем под носом! Но Антон ведь не животное, он никого и пальцем не тронет, несмотря на то, что вкусный, холодный, густой запах так близко к носу, стоит лишь вырваться из хватки… Но он не будет этого делать. Он просто схватится за ножки стеллажа так, чтобы даже если внезапно начнётся ураган по имени Наташа, он бы всё равно смог удержаться. — Антон, я прошу тебя не рычи, — тихо лепечет Арсений, оглядываясь по сторонам. — Что же придумать, господи… Стараясь успокоиться и отвлечься от запаха, Шаст оглядывает этого невозможно красивого омегу с невозможно красивым запахом с ног до головы: считает количество катышков на свитере, количество дырочек в пуговках, количество родинок на шее. На длинной нежной бледной шее… Нет-нет-нет, нужно посчитать что-то ещё, например, количество полосочек в радужке глаза. Или это точечки? Не важно, главное считать, считать. Можно считать красивые треугольные ресницы или то, сколько раз язык скользит по сухим губам… Чёрт. Антон чувствует, что течёт в тот же момент, как ему перекрывают нос и велят: — Дыши ртом, как раньше. Он дышит. И надеется, что не вываливает язык по-собачьи. Хотя даже это не так страшно, как чёткое ощущение обильной влаги на члене. Блять. Трижды блять. Он не знает, стои́т ли у него сейчас или он только что кончил, но вообще ощущения не похожи ни на что из перечисленного. Ощущения такие, будто он просто истекает литром-двумя прекама. Святой пиздец. Хотелось бы спросить «это вообще возможно?», но очевидно, что — да, возможно. Стыд затапливает до кончиков ушей. Шаст подтягивает колени к себе и старается успокоиться, даже улыбнуться, но понимает, что выглядит ошалело. Арсений улыбается в ответ. Тоже нервно. От его кривой улыбки и ласкового взгляда становится чуть проще. Совсем чуть проще. И очень сильно сложнее.

***

Домой он доходит в полубредовом состоянии и закуривает, толком не успев открыть балконную дверцу. Хорошо, что дом невысокий, иначе боязнь высоты бы победила вредную привычку — он помнит, как однажды был в гостях у бывшего начальника, и вот там при одном взгляде сквозь панорамное окно хочется закурить. В тот раз у него впервые рука потянулась в карман за пачкой не от привычной цепочки в голове «балкон равно курить», а от, сука, страха. Сейчас же Антон глотает дым, пытаясь унять свой собственный, который скоро начнёт идти из ушей. Как же стыдно. Он — альфа. И фактически взял да потёк. Потёк! Так сильно, что все штаны мокрые насквозь. Ладно, хоть не жопой, пришлось бы идти ко врачу и проверяться, не гамма ли он случаем. Не кризис ориентации, так кризис половой — получите, распишитесь. Хорошо ещё, что Арсений ничего не понял. Они ещё полчаса тогда просидели в тишине, пока Ваня не дал отмашку. Как они попрощались, Антон не помнил. Он больше, чем уверен, что его сама вселенная телепортировала домой, чтобы спасти от скоропостижной смерти по причине передоза чувством стыда. Добравшись до душа, он думает, а стоит ли вообще мыться, если от этого позора он точно себя отмыть не сможет. О нет, он ещё и королева драмы. Пиздец. Давай, Шаст, снимай штаны, мой хуй и выкидывай его собирайся, пойдём в магазин искать шортики с кружевами и подвеску с надписью «love». Ему бы хотелось быть прогрессивным человеком и не увязать в стереотипах про омег, но не получается. Никогда раньше он не чувствовал себя таким… э-э, омегой. Из него течёт, блять, ёбаным ручьём! Спасибо, что он хотя бы не обоссывается от эмоций, как собаки. Душ ни разу не отрезвляет. Но и Антон не дурак, чтобы стоять под ледяными струями — ему тёпленькая водичка дороже бодрости и здравомыслия. Хотя остудить мозг стоило бы. Сейчас бы этот запах сырого бетона обратно в лёгкие… Такой тягучий, объёмный, спокойный. Вкусный. Вдыхаешь и сразу ощущение, будто выкурил все лёгкие наркотики мира и познал серотонин в чистом виде. Он косится на скомканную одежду на полу и думает. Пару секунд думает прежде, чем сорваться и уткнуться носом в этот пыльный разноцветный ком ткани. Он, как ищейка, пытается вынюхать остатки чужого аромата, и даже не может понять находит ли его или просто галлюцинирует. Собственного запаха тут, конечно, гораздо больше. Антон свой запах знает, пусть и не может полноценно «распробовать», как другие люди. Все говорили, что он пахнет один в один, как сосиска в тесте. Некоторые даже говорили, что ему это к лицу — это топ один комплимент, который он слышал постоянно. Да он, если честно, и по жизни ощущал себя, как сосиска в тесте. Если бы можно было идентифицировать себя не бетой или омегой, а сосиской в тесте, он бы определённо именно так и поступил. Сам, правда, он чуял только сладковатое свежее тесто. Немного будто сырое. Смешанный с пылью и арсеньевскими отголосками, этот запах успокаивает. Даже убаюкивает. Кажется, он так и засыпает прямо на холодном кафеле, а потом в полудрёме добирается до кровати. Утром ему звонит Катя и говорит, что Савина заболела. Воспоминания о прошедшем дне (не от слова «дно», а от слова «день», хотя… спорно) рвутся сквозь туман, но Шаст гонит их прочь и досыпает свои законные дополнительные пять часов. Чем ему заниматься ближайшие дни — вот главный вопрос, который просачивается в сознание сквозь сон. Он временно безработный, так как кризис среднего возраста застал его в — казалось бы, цветущие — двадцать семь. Проработав некоторое время фрилансером, официантом, фотографом, таксистом, японским онанистом и этой дверцей, он понял, что совершенно запутался в целях на жизнь. Когда его посетила мысль о том, чтобы стать дальнобойщиком, он понял, что совсем ебанулся на почве поисков убедительных причин для увольнения, поэтому взял небольшой перерыв. Чтобы пожить, отдохнуть и посмотреть на всё со стороны птичьего гнезда. Спокойно, сбоку, сквозь ветки. Он не понял, в какой момент начал ощущать себя никем и ничем. Не в плохом смысле, а просто. Просто никак. О семье думать будто бы пора, но… не думается. Мечта быть рэпером канула в лету ещё в конце одиннадцатого класса, и теперь она кажется такой глупой. Хоть и прикольной. Что, если взять бросить всё и уйти в рэп с головой? Ну или просто в музыку. Какая разница, если всё равно никакие цели мозг не будоражат. Последние две недели будоражат только предстоящие встречи с воспитателем ясельной группы. Да, Арсений тормошит в нём хоть какие-то чувства, и за это Антон ему благодарен. Настолько благодарен, что не может выкинуть из головы. А ещё он не может просто взять и прийти в детский сад без повода. Да и стыд плюсом ко всему топит башку. Он смотрит на себя в зеркало. Скулы, лоб — краснющие. Раньше Арсений не хотел его видеть, а теперь Антон сам не хочет, чтобы Арсений его видел. Мда. Надо ли ему как-то извиняться за вчерашнее? Или это перед ним должны извиниться? Ничего не ясно. Ну вот зачем он в это вписался? Теперь приходится думать, а это вообще не его конёк. Его конёк — это ходить буквой «Г», очевидно, от слова «говно». Он всегда сначала делает, потом горит от стыда, и никогда не думает. И сейчас не будет. Просто постарается не думать. Будет писать рэп и смотреть «Беременны в шестнадцать», пока мозг не отключится за ненадобностью. План отличный, но держится дня три, пока при пятничной прогулке Антон случайно не набредает на знакомое, блять, место. Он просто хотел найти энергетик по скидке, поэтому обошёл весь район одиночным крестовым походом. Бессмысленно, кстати. Всю акционную сладкую водичку разобрали проклятые школьники. Ещё и ноги подвели и привели его сюда. По привычке. Наверное. Ладно, он просто пройдёт мимо, как всегда и делал. Что может пойти не так? Да примерно всё. — Ой! — мякает какая-то малявка в яркой розовой куртке. Сидит на траве за забором и тянет руку сквозь прутья. — Упала! И как Антон умудрился забыть наушники дома? Был бы в них — прошёл бы мимо, не услышал бы, и слава богу. Чем дольше он здесь, тем выше шанс встретить Арсения и умереть от неловкости. Ладно, рано или поздно это должно произойти. Он смотрит, куда тянется девочка: около протоптанной дороги лежит попрыгунчик. Офигеть! Попрыгунчик! Антон лет сто их не видел, неужели они всё ещё в моде? Если это выражение вообще уместно по отношению к маленьким прыгучим мячикам. Он наклоняется, подхватывает цветастую игрушку и передаёт её малышке. Та радостно восклицает и устремляет восхищённый взгляд на Антона, продолжая сидеть на земле. — Пасиба! — Э-э, пожалуйста, воспитанный дитёнок, — говорит он и видит, как девочка задорно хихикает. — Давай, беги к остальным. Если будешь сидеть на полу и говорить с незнакомцами, тебя наругает ваша воспиталка. — А вот и не наругает! — опа. Оно прям разговаривает. А выглядит ещё совсем на ясельную группу. — Он добрый и вкусно пахнет! «Да, я пиздец как в курсе», — хочет сказать Антон, но вместо этого просто давится смешком. Раздаётся тактичное покашливание и знакомый голос: — Аня, ты куда убежала? — Ой! — она подскакивает и радостно оборачивается на воспитателя. — А мне дядя мячик достал, вот. — Сказала «спасибо»? — якобы строго спрашивает Арсений и любопытно осматривает Антона. Аня активно кивает. — Умница, расскажешь о своём приключении ребятам? Та сразу же подрывается и уносится к небольшому скоплению детей на площадке. Арсений провожает её внимательным взглядом, а потом вперивается им в Антона. — Ну что, папаша, — смешливо тянет он, заправляя выбившуюся прядь чёлки за ухо. От этого ласкового «папаша» фантазии в голове начинают сражаться за территорию. — Бессовестно отбираешь у меня работу. Воспитательная лекция для Ани была запланирована на восемнадцать тридцать, придётся отменять. — Извини, — искренне говорит Антон. Не за отменённую лекцию он, конечно, извиняется, а в целом — за себя. — Разве дети в таком возрасте уже различают запахи? Ну вот зачем он это делает. Сам выбирает в диалоговом окне вариант, который морально не вытянет. — Редко, но у некоторых бывает, — отвечает Арсений, нервно поправляя садовый фартук. Зачем он в нём сейчас, интересно. А, ну да, вечер же, наверное, после смены пойдёт опять в клумбах копаться. — Она альфа с характером, ей положено, — он усмехается, — а ты как? Он спрашивает об этом быстро и будто невзначай — стоит, невинно пиная носком кроссовки траву. У Антона в запасе есть целых два вопроса, с помощью которых можно перевести тему. И он не побоится ими воспользоваться. — Я норм, а вот Савина заболела. Дети там без тебя не поубиваются? — первый пошёл. — Ну, если у Аньки никто прыгуна не отберёт, то нет, — он через плечо оборачивается назад, мельком смотрит на детей и возвращается обратно. — С ними Журавлёв ещё, заскочил на смену в нерабочий день. Вот. Помогает. Голос его с каждым словом всё больше киснет, будто он вот-вот разразится какими-то неприятными сплетнями о коллеге. Но Арсений не решается. Про себя Антон отмечает, что с привычно заложенным носом ему не так уж и страшно стоять рядом с ним. Не страшно до тех пор, пока Арсений не берётся за прутья и не произносит усталое: — Можешь помочь мне кое с чем? Антон в очередной раз кусает язык, чтобы не сказать «да» ещё на половине предложения. Глаза напротив глядят на него какой-то глубокой синей мольбой, и он не смог бы отказать, даже если бы его сейчас попросили принести мячик и погавкать. Он сдержанно кивает. — Не подумай, что я сексист, но мне тяжело даётся общение с другими полами, — Арсений наклоняется и понижает голос. Антон наклоняется в ответ. Вспоминаются слова Вани про альфафобию, и приходится умолять тоскливое «сука, почему я не омега» спрятаться куда-нибудь подальше. — Ты в прошлую нашу встречу… Хотя нет, ладно, не важно. Просто… некоторые люди ведут себя очень нагло, и для них не существует «нет». Дима — хороший человек, но он совсем не слышит меня. Мне нужен весомый аргумент, чтобы он перестал ко мне катить, иначе я с ума сойду. — Э-э, ну я не силён в полемике… — Ты слишком уверенно играешь идиота, чтобы знать слово «полемика», — фыркает он, — ты ведь понял, о чём я прошу? — Притвориться твоим парнем? — мученически выдавливает Антон. Мучается он, конечно, для того, чтобы восторг от этой идеи на его лице не блестел слишком ярко. — Блин, не знаю, — сникает Арсений. — Думаешь, парень — достаточно? Может, сразу муж? Муж. Муж, блять. Антон внутренне молится, чтобы вселенная опять чудесным образом организовала провал в памяти и телепортировала его домой. Из него муж, как хлеб из груш — причём боксёрских. Тех самых, которые висят и их нельзя скушать. Так, не время для гениальных каламбуров, оставить КВНовское прошлое. Ну, какой, к чёрту, муж? — Ты уверен, что это хорошая идея? — ему, конечно, нравится Арсений, но чтобы сразу муж! Ладно, надо перестать повторять это слово у себя в голове. — Прошу тебя, Антон, я не знаю, как ещё… — Хорошо, — бодро перебивает он. Потому что если на него ещё хоть секунду будут смотреть столь жалостливо, а говорить столь молебно и грустно, он согласится и на договор с дьяволом, лишь бы унять желание сгрести Арсения в объятья и затискать до удушения. — Но актёр из меня так себе. — Возьму это на себя, — благодарно и чуть гордо улыбается он. Сука, ну какой же очаровательный, блять-блять-блять. — Посиди у входа, сделай вид, что ждёшь меня. Хотя по факту ты и так это будешь делать… Потом я что-нибудь придумаю, тебе нужно будет только подыграть, хорошо? Шаст кивает, и они идут к калитке. Между ними только дурацкая железная перегородка. Дежавю. Антон уже собирается пойти в сторону здания, как его хватают за руку. Арсений смотрит выжидающе. Антон вопросительно хмурится. Арсений закатывает глаза и тыкает в собственную щёку. Антон на автомате повторяет жест. Доходит не сразу, и он глупо хлопает себя по лбу, а потом смеётся, потому что представляет, как это угарно выглядит со стороны. — Извини, — он наклоняется к чужому уху и неуверенно шепчет. — Точно можно? В ответ слышится тихое и раздражённое «ну давай письменное разрешение у нотариуса заверим». И Антон не дослушивая, невесомо прижимается губами к чужой щеке. Сердце бьётся так быстро, что пульс, наверное, передаётся сквозь прикосновение. Он задерживается дольше необходимого и осторожно ведёт ртом на миллиметр вниз, чтобы уже полноценно чмокнуть в щёку. — Покойных и то с большей страстью целуют, — тихо возмущается Арсений. Но скулы у того заметно алеют. — Предлагаешь мне тебя тут засосать на глазах у детей или что? — злится Антон. Он вообще на грани стресса, ему бы ингалятор, дефибриллятор или зелье здоровья — что-то спасительное. Для него это всё огромное испытание, посланное судьбой, которой вдруг стало нечего смотреть под свежеприготовленный попкорн. Дети на площадке поглядывают на них с интересом, как и этот упомянутый… как его там? Дима вроде. Единственный взрослый среди любопытной толпы. Смотрит не ревниво, а скорее растерянно. И вот во что Шаст ввязывается с этим Арсением? Уже на берегу понятно, что ни во что хорошее. — Тебе слабó, я же вижу. Звучит уверенно и… слегка игриво. Либо у Антона уже башка плывёт; надо идти в здание, пока рассудок ещё не за буйками. Арсений чуть смягчается в лице и показательно поправляет ему причёску, шепча «ты молодец». Шаст зарабатывает себе защемление шейного нерва, пока усилием воли сдерживает порыв прижаться к чужой ладони. В его временной «роли» это было бы, конечно, логично; но он не хочет усугублять истинную ситуацию. Настоящее положение дел. Ведь Арсений ему правда нравится. Нравится, как на его фоне даже эта обдристанная черёмуха, от которой Антон хочет чихать каждые три минуты, выглядит красивой, яркой, живописной. Нравятся чудные завитки тёмной чёлки, синющие — как небо, которое бесконечно, — глаза и тонкие бледные губы. Нравится острота чужого языка и черт лица, нравится нежность во взгляде, плавность движений. Нравится, как он общается со всеми ласково и снисходительно, будто с детьми — наверное, профдеформация. Арсений кажется идеальным, с какой стороны не посмотри — каждый недостаток кажется забавной особенностью, а каждая сложность — интересностью. И всё-таки, видимо, это не восхищение, а самая настоящая глупая беспочвенная влюблённость. Да и былая арсеньевская неприязнь куда-то испарилась. Можно воспользоваться случаем и склонить их «отношения» в романтическое русло, а там гляди чего и выгорит. Либо Антон выгорит с концами. Однако всё равно есть несколько нюансов. Во-первых, непонятное чувство восхищения всё ещё мешает быть полноправным участником происходящего. На Арсения смотреть и не щуриться от светящейся идеальности тяжело, что уж говорить про какие-то шаги. Во-вторых, Антон не успел забыть про момент с ориентацией: этого красавца интересуют только омеги. Пам-пам. Если «во-первых» можно ещё как-то обойти, переждать, поговорить с самим собой в стиле «ну ты чё лох какой-то что ли, Антох?» и ответить «да, лох, но не последний, а очень даже смелый лох!». То «во-вторых» не обойти никак. Остаётся только слушать песни Сергея Лазарева и плакать у окна, ведь Антон знаком с понятием адекватности, и не собирается никому говорить фразы в духе «да у тебя просто нормального альфы не было». Отцепив свой намагниченный на Арсения взгляд, он молча топает в сторону главного входа. Молча, чтобы не сказать ничего слишком личного и красивого. Слишком личного и слишком красивого. Время тянется мягкой жвачкой. Мимо лавочки, на которую он уселся, туда-сюда шныряют то люди, то дети, то люди с детьми. Скорее всего, и Арсений успевает навернуть сколько-то рейсов, но Антон успевает чуть прикорнуть, поэтому не видит. Атмосфера располагает к дремоте: внутри здания как всегда прохладно и миленько. Вообще места, прямо предназначенные для детства, всегда заставляют грохочущую тревогу замолчать, какой бы громкой та ни была. По-странному красивые жёлтые стены, запах краски, мела, старого деревянного пола… и какой-то ещё запах. Будто кто-то очень мощно заварил зелёный чай. Целую цистерну. Наверное, это из столовой. Тут же есть столовая? Он как-то не задавался вопросом внутреннего строения детсада. Так стоп! В сторону все прочие мысли. Куда делся чёртов насморк? Он что, не уследил и случайно упал носом на назальные капли, не заметив этого? — Какие люди и без охраны. А вот и Ваня. Видимо, вернулся с какого-то обхода, и теперь подпирает бедром свой рабочий столик, на котором уныло горит старый экран компьютера. Ваня тускло улыбается — тусклее даже, чем старый квадратный экран. Но у него в целом выражение лица само по себе весьма вялое — такое, будто его круглосуточно солнцем плавит. Вообще вайбы от Вани странные. Антон будто невербально считывает какое-то кокетство и заинтересованность, но не может найти этому фактических подтверждений. Это добавляет напряжения в и так уже натянутую на глобус тетиву происходящего. — Слушай, а у вас тут не распыляют ничего? — спрашивает Шаст, возвращаясь к главной проблеме. Почему это проблема? Да потому что отыгрывать примерного мужа, парня — да хоть свата — рядом с Арсением он не сможет, если этот дурманящий запах сырости будет маячить перед носом. Единственное, кого он сможет сыграть, так это голодного пса или наркомана в завязке. Есть, конечно, вариант «сбежать со сцены», но тогда он выставит кое-кого последним идиотом. — Чё? — лениво хмурится охранник. — Воняет чем-то тебе? — Да не, разве что чаем, — отмахивается он. Ваня же почему-то вдруг немного тушуется, отходит и садится за свой стул. — У меня просто всю весну насморк был, зашёл сюда и нос разложило. Не пойму. — Ну, у нас ультрафиолетовые бактерицидные установки много где стоят, — он кивает на лампу, высоко висящую на стене прямо над Антоном. — Но я как-то слабо верю, что они… вообще работают. — Бля, если это божественное исцеление от гайморита, то тайминг высшие силы выбрали ебейший, — он устало закрывает лицо руками. — У тебя нет блокаторов? — Да есть, а чего, — он как-то странно мнётся и складывает ногу на ногу. — Тебе прям плохо? Ну… от… — Да нет, всё окей. Просто, — Шаст ответно мнётся от того, что не понимает чужого смятения. Со стороны они, наверное, похожи на две скомканные бумажки, которые не решаются прыгнуть в мусорный бак. А ещё он не может просто так взять и сказать, что его мажет от одного вида и характера Арсения, что уж там до запаха. — Просто мне надо. Он старается не думать о том, что подобные игры с сосудами опасноваты. В кладовке с Арсением он вообще просрочкой обрызгался, и ничего — выжил же. Неважно, что он почти лишился рассудка, члена и остатков альфовости в собственных глазах. Кстати. А что если запах Арсения тогда ощущался так остро как раз таки из-за просроченных капель? Это было бы весьма логично. Не мог ведь Арсений пахнуть так сильно… Не мог! Течку бы Антон различил — то была не она, не похоже. А чтоб какой-то запах заставил альфу — не в пубертате и не в гоне — начать истекать прекамом даже без полноценной эрекции… Это же вообще немыслимо. Ну конечно! Как он сразу не сложил в голове два плюс два? — Окей, — Ваня ползёт рукой в карман и достаёт маленький спрей. — Поймаешь? — А? — Антон выныривает из раздумий. — Да слушай, я тут подумал… Наверное, всё-таки не надо. На Ванином лице он наблюдает абсолютный ахуй, чуть смешанный с щепоткой смущения. Да. Он-то омега. Ему, наверное, неловко быть частью этой истории… Истории, которую он по сути-то и не знает. Может, воспользоваться случаем и расспросить его про ориентацию Арса? Хотя что он такого может спросить? «А Арсений точно только по омегам?» — настолько в лоб, что останется выемка для бинди. Не успевает ни он, ни его собеседник продолжить диалог, как на экране компьютера что-то активно сменяется, мерцая. Ваня раздражённо тянет «блять, камера опять съехала» и быстро уходит куда-то в рекреационные лабиринты. Острый запах чая постепенно затихает, но Антон толком не успевает обмыслить это, так как входная дверь распахивается и в неё влетает Арсений. Весь такой… активный и жестикулирующий. — Вот, Журавлёв, со всем уважением, но вынужден отказаться. Говорю же, меня парень… А вот и он! Ну хвала богам, хоть ты ему скажи, — Арсений обращается к нему и встаёт рядом, складывая руки на груди. Запах сразу же бьёт в нос тяжёлой сыростью, но вроде как не наповал — терпимо. Взгляд у него злой и устремлён на, судя по всему, Журавлёва. Бочковатый светленький типок лупоглазит, скептически переводя взгляд то на своего коллегу, то на самого Антона. Похож он на доброго полицейского из типичных русских сериалов, которые если перестанут крутить по первому каналу, то, наверное, падёт гражданский дух всей страны. Видок у него добрый. Будто только манник из столовки украл и схомячил в один укус. На Шаста он смотрит оценивающе, но не особо-то и хмуро — так смотрят, когда тебя даже не собираются воспринимать всерьёз, кем бы ты там ни был. — Арсюх, ну ты ж понимаешь, — тот подходит ближе и переходит на шёпот, получается всё равно громко. — Омеги омегами, но тебе нужно сильное плечо рядом. Я ведь просто беспокоюсь за тебя. Поглядите, как стелет хорошо. Ласково. Фу. — А Вы, Дмитрий, что? Считаете, омеги не могут быть сильными? — ровно говорит Арсений. Где-то между строк читается яд, но интонации он умудряется выдержать бесцветные. — Побойтесь бога, Арсений Сергеевич! — нарочито возмущается тот. — Официозничает он со мной, посмотрите. Ты знаешь, о чём я говорю. Тебе нужен альфа. — Он у меня есть! — он в жесте «нахуй это туда» указывает на Антона. Тот по-прежнему сидит на скамейке, зажатый между молотом и наковальней. — Не смеши меня, — Журавлёв кидает взгляд на него и громко фыркает. — Из него альфа, как из пакета парашют. — Из тебя тоже, — ощутимо злобно чеканит Арсений. Ему не хватает грома на заднем фоне, от такого резкого тона аж мурашки по загривку ползут. Теперь время Шаста осматривать нового знакомого. Не альфа, значит. Тогда кто? Не похож этот Дмитрий на бету, а для омеги пахнет как-то тускловато. Хотя толку принюхиваться, если запах сырого бетона сразу же сбивает и чуть ли не голову заставляет повернуть к источнику. Запахи ещё и смешиваются из-за того, что конфликт буквально висит в воздухе натянутым узлом. Антон поднимается и утешающе проводит рукой по чужой спине, на что Арсений только больше напрягается. Чёрт, ну давай, подыгрывай, дурила, иначе он не поверит. — Слушай, Дим, я правда не особо понимаю, что вы не поделили, — честно начинает он, приобнимая Арсения одной рукой, тот поддаётся ближе и чуть расслабляется. Приятный запах влаги заползает в лёгкие и грузно оседает там, придавливая ступни к полу. Так, нужно собраться. Если Антон скажет что-то не то, тонкая нить доверия между ними пропадёт. Но если будет молчать ещё дольше, тогда проебёт свой статус хотя бы подобия альфы в данном диалоге. — Но мне бы хотелось, чтобы ты оставил Арса в покое, хорошо? Как же это неубедительно и тупо звучит! Нужно было сидеть молчать, Арсений бы сам вырулил и наверняка сделал бы это лучше. Он смотрит в сторону Арсения, тот скукурузил такое лицо, будто его ребёнок на школьном конкурсе талантов выступил с фаер-шоу — только с пакетами говна вместо огненных жезлов. — Да не верю я, шо ты альфа, хоть усрись, малой, — слегка раздражённо кидает Дима и подходит ближе. — Дай-ка руку свою. — Дима… — А что, Арсюх? Боишься, рассекречу твоего омежку? — тот не медлит и сам хватает Шаста за запястье, подтягивая к своему лицу. Интересно, как бете это поможет выяснить хоть что-то, кроме того, есть ли на Антоне сейчас парфюм или нет. — Нет, боюсь, как бы тебе не пришлось… Ладно, невежливо будет говорить о подобном в присутствии альфы, — Арсений кидает сочувствующий взгляд Антону и устало смотрит на Диму, который внюхивается в чужое запястье. Внюхивается. И резко отшатывается назад, жмурясь буквально всем лицом. — Ой, да ну не. Феромонами обрызгался, что ль? Он неверяще прижимается носом ещё раз — уже не так близко, но всё же. Арсений цокает, Антон пытается понять, почему он позволяет себя обнюхивать. И нервно сглатывает. Запах Димы с такого расстояние тоже слышится — грёбаный чесночный хлеб. Это нечестно! Человек, против которого нужно «воевать», пахнет так круто. Он бы и сам не отказался пахнуть чесночным хлебом — это ж пища богов! Антон уверен, что за семь дней была создана вот вся эта базовая чепуха, а оставшееся время господь потратил на хлеб с чесноком. И что же получается, Журавлёв — омега? Нет, нет, не может быть. Арсений ведь сказал, что у него проблемы в общении именно с противоположным полом. Кто же тогда… — Ну ты ещё сожри мне его! — рыкает Арсений, выдёргивая руку из плена. Он ревнует — в роли или нет, это приятным теплом обжигает скулы. Антон давит тупую улыбку. — Доволен теперь? — Очуметь запах мощь, — Дима теперь смотрит с каким-то восхищением и интересом. Но не как омега — кокетливо, а скорее уважительно. Типа «не ну респект, братан». Антон всё равно тушуется. Они по разные стороны баррикад, его попросили о помощи, и он собрался играть любящего парня, а не чьего-то кента. — Да-да, Дим, ты лучше скажи — вопрос решён или нет? — закатывает глаза Арсений. И жмётся ближе, продолжая держать за руку — большим пальцем гладит тыльную сторону ладони. От этого маленького жеста все органы внутри подбрасывает, как на кочке. И запах прохладной известковой свежести, чуть сбиваемый сладким чесноком, тоже льнёт ближе — сквозь лёгкие, куда-то прямо под сердце. — Ты мне скажи, чего он тебя ещё не пометил? — тихо и серьёзно отвечает вопросом на вопрос Журавлёв, и Антон еле удерживает свои брови от полёта в стратосферу. Какой же наглый и беспардонный тип. Это ж надо, спросить так прямо! После такого не просто выемка для бинди останется — тут уже, как Вижну из Марвел, можно целый камень вставлять в лобешник. Вздыбленной кошкой Арсений собирается что-то прошипеть в сторону Димы, но тот вдруг в ужасе округляет глаза, впериваясь ошарашенным взглядом куда-то сквозь пространство. Арс в ответ тоже замолкает, смотря полу-хмуро, взволнованно, будто догадываясь о чём-то. — Цикл? — быстро спрашивает тот. — Прикинь, против воли пошло, — удивлённо говорит Журавлёв, срываясь на какой-то непонятный смешок. — Ну ты чума, чувак, — обращается он уже к Антону. — Я ничё не понимаю, — искренне шелестит Антон. — Кхм, — Арсений косит на коллегу, одним взглядом спрашивая у него о чём-то, а потом возвращается к Антону. — Дима — гамма. Ты наверняка этого не знал, но они умеют удерживать течку. Или гон. Так вот… Закончилась месячная подписка, скажем так. Гаммы. Боже. Антон и забыл про них совсем! Их в целом не так-то и много среди населения, по крайней мере, России. Опять таки большинство гамм, которых он встречал, идентифицировали себя конкретно: либо как омеги, либо как альфы. По ним было сразу понятно. А вот Дима выглядел и вёл себя весьма по-альфьи, на Арсения виды имел весьма явные — но пах при этом, как омега. Это значит, что его последний партнёр — за исключением бет или неопределившихся гамм — был альфой, и Журавлёв просто ещё не перестроился. У этих гамм ведь вообще всё от партнёров зависит. — Это плохо? — непонимающе спрашивает Шаст. В омежьих делах он вообще профан. Но осознает, что да — плохо, буквально через пару мгновений. Дима совершенно не в его вкусе, но факт чужой течки, конечно, давит на горло. Ещё и Арсений со своим потрясающим ароматом подвала тоже поддаёт масла в огонь. Тот, кстати, быстро соображает и зажимает Антону нос. Поможет ли это хоть как-то? — Вы чего тут толпитесь? — вяло-озадаченно спрашивает подошедший Ваня. — О, ещё один течный, — фыркает Дима. Ваня охуевше разводит руками в жесте «ну давай ещё про мой прыщ на жопе всем расскажи». — Журавль, мне б было очень приятно, если бы ты себе язык нахуй откусил, — щурясь, журит его Ваня, но мажет взглядом по Антону и опять как-то ежится смущённо. Да чё это с ним? — Если вы оба тут, то дети, я так полагаю, на улице остались под присмотром Максим, которая стала ветром? — Чё? — хмурится Журавль. — Дети с кем, спрашиваю. — С Господом Богом, бля, уже семь, забрали же ж, пока ты там бегал за чаем, — Дима зачем-то дурацкой интонацией выделяет последнее слово, на что Ваня закатывает глаза так красноречиво, что Антон удивляется. Он-то думал, этот челик вообще навык эмоций не прокачивал. — Дим, ну вот зачем ты начинаешь? — устало говорит Арсений. — Давайте не ссориться. Тебе бы в уборную, возьми у меня… — А давай вдвоём сходим, поможешь мне, по-омежьи, — ехидно тянет тот в ответ. Нет, ну это уже наглость! Хотелось бы выкрикнуть «и при живом мне ты себе позволяешь флиртовать с моим парнем!», но по факту Арсению Антон даже не друг толком. С другой стороны, это даже на флирт не похоже — просто какое-то глумление. Да ну в пизду, это уже ни в какие ворота, как ни посмотри. — Дима, блять, — Антон отодвигает от себя арсеньевскую руку, вырывается к Журавлю и хватает его за воротник дурацкой белой ветровки. — Я как-то плохо выразился ранее или что? Возможно, дело в том, что до гона осталась всего-то чуть больше недели. Возможно, в том, что кое-кто реально ахуел и за честь Арсения действительно хочется постоять — будь они друзья, знакомые или якобы влюблённые, тут уж неважно. Он, конечно, далёк от схваток, особенно межполовых. Однако Дима — гамма, а позиционирует себя как альфа. Ну и ещё он попросту бесит. Флиртует напропалую, видя, что и сам Арсений против, и его якобы партнёр, и случайно затесавшийся в эту историю охранник тоже. А ещё он язвит, но не как Арсений — оборонительно, — а прям полноценно пытается неприятно уколоть всех присутствующих. Какого хуя вообще? — О, альфа показался, смотрите-ка, защитник, — веселится зачинщик конфликта. Что ж с ними со всеми не так? Со стороны казалось, что детский сад — самое последнее место для любовных интриг и скандалов. Журавль смотрит с вызовом, улыбается, но нос всё-таки морщит. — Прям драться готов? Уверен? Если не дышать, я тебе хорошо так навалять могу. А если дышать, то мы поебёмся, булочка. — Не в этой жизни, чесночок, — он кривится. Хлеб это, безусловно, вкусно, но этот типок слишком сильно раздражает, чтобы даже думать о чём-то… таком. — Арс, пусти. Тот стоит сзади него и оттягивает от оппонента, которого в свою очередь останавливает лишь тонкая рука Вани. Кулаки чешутся, как после комариных укусов, хотя Антон последний раз дрался на каком-то корпоративном выезде, года два назад — и то в шутку, за последнюю банку пива. — Ещё чего. Вань, где шокер? — отрезает Арсений. Сильный, зараза, так просто не освободиться. — Вот поэтому я и не люблю альф, вы идиоты по природе. — Ой, а граф-то как заговорил! — улюлюкает этот недо-альфач. — Негоже прилежному омеге… — Журавль, заткнись живо, — сухо цедит Ваня, потрескивая шокером. Они начинают перекрикиваться. Ваня причитает, что не ради дуэлей в стиле пятых «Сватов» устраивался охранником в самое безопасное, блять, место на свете. Журавль выкатывает какие-то (какие Антон не может разобрать в общей какофонии звуков) серьёзные претензии Арсению, а тот виртуозно и нарочито вежливо парирует. Их голоса смешиваются в единый ком вместе с запахами. Чай. Чеснок. Подвал. Какая-то невозможно глупая басня. Всё пестрит ярким шумом, кричит разными эмоциями — острая течка, пряный встревоженный след только прошедшего цикла, ну и конечно… самое громкое. Прямо под носом. Антон продолжает вырываться в бешеном желании заткнуть Журавлёва, что бы тот ни говорил этим своим тоном неебически правого человека, но Арсений по-прежнему сильный. Тот специально суёт ему под нос своё запястье, буквально впечатывает свой запах в него. И Антон понимает, что уже не слышит ничего. Всё плывёт перед глазами, темнеет, отдаляется — вместе с неугомонными разговорами и тесными ароматами. Всё затихает. Не остаётся ничего, кроме бесконечной бетонной прохлады, фонящей силой и спокойствием. Тяжёлая тишина длится недолго, ощущение внезапного сна рвано начинает пропадать буквально через несколько минут. Антон чувствует, что лежит. Тело вялое, голова гудит и слегка побаливает, зато прислушиваясь, он различает негромкие голоса. Два голоса — женский и… арсеньевский, скорее всего. — С ним точно всё хорошо? — Арсений, да не переживайте Вы так, обычный обморок. Точно арсеньевский. Антон не прогуливал логику в процессе развития. — Это ведь из-за меня, я могу как-то помочь? — Не только из-за Вас, не наговаривайте уж, — голос девушки становится ближе, она гремит ящиками и роется в них. — Лучше топайте домой, а то провоняете тут мне всё, я его потом только заклинаниями разбужу. Ну, без обид, Арсений Сергеевич, Вы сами понимаете. Не смотрите так на меня, я пошутила про заклинания. — Точно пошутили? — Да, на пробуждение магический совет Воронежской области ещё ничего не изобрёл, проще нашатырём. Они говорят о чём-то ещё у двери, но Антон потратил все свои силы на то, чтобы вслушаться в чепуху про заклинания, поэтому уже не разбирает слов. Только интонации. У Арсения — виноватые, у девушки — лёгкие. — Не проснулся ещё, голубчик? — раздаётся где-то совсем близко. Антон, и впрямь как по волшебству, разлепляет глаза в тот же момент. Очень светло. Судя по всему, он в каком-то отделении медкабинета. Рукой он прощупывает под собой тоненькую, но твёрдую кушеточку, а глазами находит всякие весёлые рисунки на стенах и не менее весело улыбающуюся девушку. Выглядит она весьма готически на контрасте с нежной обстановкой детской медицинской комнаты. Из-за разговоров про колдовство она ассоциативно напоминает ведьмочку. Чёрные прямые волосы, кошачьи глазки и какие-то висюльки на шее под врачебным халатом. — Я тебя уже осмотрела, красавец, ушибов нет, — бодро говорит она, вытягивая из коробки в руках блистер. — Чай тебе сейчас сварим успокаивающий, валерьяночки выпьешь и будешь, как огурчик. В мутной голове всплывают воспоминания о том, как он вчера смотрел «Рика и Морти», и перспектива быть огурчиком неприятно давит на непроснувшийся мозг. На бейджике девушки большими буквами написано «Олеся». Лишь бы не омега. Антон сейчас никаких запахов, кроме запаха сигареты под носом, не выдержит. — Ты не вставай, отдыхай, — пресекает она его попытки подняться. — Сейчас чай сделаю, лежи. Докторка упархивает в другую комнату, и Антон остаётся слушать разнообразное и негромкое чириканье птиц в одиночку. Прохладный ветер из нараспашку открытого окна успокаивает, с улицы доносятся слабые запахи, но все они меркнут под оттенками пыли и солнца. Антон думает о том, откуда он может знать, как пахнет солнце и замечает, что его ноги чуть приподняты. Задрав голову, он видит — под щиколотки подложена стопка каких-то твёрдых диванных подушек. Как же здесь спокойно. Омежьих флёров нет — наверное, медицинское отделение особым образом проветривают и дезинфицируют, ну и девушка-врач, судя по всему, бета. Слава богу. На улице весна, и если забыть про сантабарбару, в которую он ввязался, то на душе уже и не тоска. Но забыть не получается, и в голове противной болью завязывается очередной узел. Надо сесть. — О, ну вот, а я говорила, что быстро ты оклемаешься, — Олеся ставит на тумбочку кружку с мультяшным рисунком человекоподобного хлеба, который собой кормит птиц. Антон не может понять, мило это, креативно или жутко. — Давненько я взрослых альф не осматривала. Тебе повезло, что я задержалась порядок навести, а то поди и помер бы там. Он испуганно выпучивает глаза и смотрит на девушку. — Мда, от чего от чего, а вот от отсутствия чувства юмора в этом детсаде никого не вылечить. Только бубуськи эти маленькие меня понимают, — вздыхает она, подтягивая стул и присаживаясь рядом. — Как самочувствие? Наш охранник сказал, что у тебя то ли аллергия, то ли насморк, так что не стала блокатор доставать, просто всех выгнала. Такая я молодец. Чего, кстати, антигистаминные не пьём? Олеся делает выразительные паузы между фразами, но слишком небольшие, чтобы успеть вставить между ними хотя бы подобие ответа. Он переваривает шквал вопросов, жуёт сухую слюну и прокашливается перед тем, как ответить: — Самочувствие гуд, — он показывает палец вверх, на случай если эта забавная докторка не знает азы английского. — Только голова болит. Не пью ничего, потому что лень. И забываю. — Ну хотя бы честно, — подтрунивает она. — Голова пройдёт, могу цитрамончик дать с собой. Ты чай пей, он с валерианой и мятой, чтоб гормоны твои успокоить. На тебя так сразу запахи накинулись со всех, вот ты и сам… Ладно, не буду юморить. — Да юморите уж, — фыркает Антон в кружку тёплого чая. — Вы не замечали за собой особую восприимчивость к запахам? — вдруг серьёзно спрашивает она, аж на «Вы» переходит. — Э-э, да не особо. — Хм, значит гон скоро, верно? Ой, Вы простите за бестактность, я привыкла с детками да подростками болтать о здоровье, там не до расшаркиваний. — Да ничего, — он осушает кружку в два глотка, пить хочется неимоверно. — Гон, ну, примерно через неделю, чуть больше. — Ох, эти альфы, никогда не отслеживаете свои циклы, эт плохенько, — Олеся встаёт и доходит до столика, чтобы взять с него какой-то блокнот. — Я Вам витаминки тут напишу, попейте их, если не забудете. Постоянного партнёра ведь у Вас нет? — А что такое? — беспокоится Антон. — Не кипишуйте, просто травки бы Вам попить успокаивающие. Тут у нас может быть тяжеловато одиноким альфам в расцвете сил, омеги же кругом. Все со своими особенностями, ну, Вы понимаете. Если честно, он не понимает. Но всё равно кивает, хоть и Олеся на него не смотрит. — Не свезло Вам, что Димка с циклом не справился. Ещё и Ваня тут… В общем, я искренне соболезную, такое не каждый нюх выдержит, — её попытки в официоз почему-то звучат комично, и Антон улыбается. Но вдруг задумывается, а не могло ли так совпасть, что у Арсения тоже была течка? Он ведь именно после его запястья потерял сознание. — Олеся, — окликает он, так как девушка продолжает что-то активно говорить — только тихо и себе под нос. Она поворачивается на зов, подходит и присаживается рядом на кушетку. — Меня вырубило-то после того, как Арсений… Ну, запястье мне под нос пихнул. Я подумал… может, это от… Запал на внезапное — даже для самого себя — расследование быстро кончается. По большой сути, ему просто интересно. Однако уже в процессе формулировки то ли вопроса, то ли претензии он понимает, что если озвучит свою теорию прямо, то будет звучать ещё хуже Журавлёва с этим его «че он тебя ещё не пометил тогда?». — Арсений сделал что? — гаркает Олеся. — Запястьем в нос зарядил, — он старается оформить это максимально неэротично, потому что где-то внутри этот жест ощущался очень даже интимным. — Гений, блин, — еле слышно вздыхает она. — Тогда неудивительно, он тебя просто добил. Ой, я опять на «ты», извини…те. Очаровательно. Какие они тут все милые и невероятно бесючие. Это действительно детский сад. — У него тоже, ну, — вопросительно тянет Антон. Это, конечно, наглость пытаться разузнать подобное, но оно хотя бы объяснило причину того случая в кладовке. Он по-прежнему боится, что проснётся в луже собственной смазки. Докторка долго ждёт продолжения предложения, лупит на Антона глазами-блюдцами, а когда до неё доходит, она громко ойкает. — Нет, конечно нет, что Вы! Такого точно не может быть, не беспокойтесь. Пауза затягивается, Олеся очевидно пытается подобрать слова, но у неё не получается, и она нервно жуёт губу. — Просто я подумал, будто это логично. Может, у меня и насморк прошёл поэтому. Ну, если вокруг было столько… ну, — он физически не может сказать «течных омег», хотя именно это и имеет в виду. Природная стеснительность в сотый раз побеждает, и он просто надеется на то, что Олеся на самом деле ведьма и сможет прочитать его мысли. — Нет, Антон, я уверяю Вас, причина в чём-то другом. Она мнётся. — Не можете сказать? — Врачебная тайна и остатки уважения к коллегам связывают мне руки, — улыбается она, вроде как шутливо, но нервно. Что ж там за тайна такая? Не только врачебная, а вообще. Ваня странно себя ведёт, у Журавля с Арсением какие-то тёрки, про самого Арсения и говорить не надо. — Если Вам сильно хочется разобраться с насморком, я могу посоветовать хорошую частную клинику… В данной ситуации я бы сказала, что сыграла человеческая глупость и стресс. С Вами поступили, хм-м… не по-товарищески. Что это вообще значит? Какие к хуям товарищи? Почему эта девчонка выглядит на восемнадцать, а выражается так, будто пережила этап фанатизма по советскому союзу? Ещё она удивляет тем, что, оказывается, может звучать очень даже заумно и серьёзно. Если захочет. В этом детском саду вокруг пальца его не обводили только дети. Пока что.

***

Неделя проходит сумбурно. Савина всё никак не может оклематься, да и Антон в целом тоже. Он каждый вечер порывается прийти в садик, найти Арсения, проверить, отцепился ли от него Журавлёв, спросить — вдруг стало ещё хуже. И он почему-то уверен, что да — стало. Именно поэтому не идёт. Ему страшно. Страшно хочется увидеть Арсения, но настолько же страшно услышать, как тот жалеет о том, что решился попросить Антона о помощи. Или ещё хуже — услышать, как тот жалеет его. Шаст и так всю жизнь терпит это трепетное отношение к себе со всех сторон. Такой мягкий альфа, такой стеснительный, такой закрытый! «Ты милый, конечно». «Но». Но недостаточно суровый изначально и слишком безвольный, чтобы изменить это уже впоследствии. Даже если поскрести по каким-то внутренним полочкам, всё равно не получается найти мотивацию ни на качалку, ни на восстановление режима сна, ни на изучение дистрибуции музыки, ни на нормальное питание. Гречка, как назло, опять пригорает. Антон пытается. Честно пытается. Но честно не получается. С каждой сгоревшей на завтрак гречкой он чует, как плохое предчувствие подкрадывается всё ближе. Что-то явно случится. Самое дурацкое в том, что — да, ему как-то хуевато. И бывало такое в жизни, периодически, ну, со всеми же бывает. Мамы, друзья, бывшая девушка — всегда жалели, поддерживали, выслушивали. И Антон бесконечно им за это благодарен, но среди всей этой нежности он постоянно чувствовал себя… слабым, что ли? Не физически, а иначе всячески. Не хватало поддержки в стиле «да ты чё, ты всё смогёшь, чувак, куда сопли развел — давай наматывай их на кулак и закидывай это мерзкое лассо на вершину горы!». Так когда-то в детстве поддерживал отец. Даже не говорил толком никаких мотивационных речей, а просто… Просто подобные мысли сами собой укреплялись в голове, когда тот был рядом. Слова ничего не значат, если говорящий в них сам не верит. Отец верил в Антона настолько сильно, что ему даже не нужно было ничего говорить. Вслух. И этого не хватает до сих пор. Гаражной пыли, запаха машины, ржавого железа и спокойствия. Тех самых ароматов шампуней для альф. Уверенного железобетонного спокойствия, растекающегося по телу вместе с прохладной трезвостью. Когда поддержка близкого человека ощущается физически, под боком — даже если он где-то далеко. Отчего его тогда тянет к Арсению? Тот ведь хрупкий и трогательный, совсем как японский хлопковый тортик. Он похож на сказку на ночь, тонкий свитер, объятия матери или старую песню, спетую вполголоса. Он — лекция по литературе, на которой все случайно уснули. Он — тихое «спасибо» за уступленное место в вагоне метро. Он… по крайней мере, со стороны он выглядит так. Только вот запах его совсем другой. Говорит другое. Телефонный звонок застаёт врасплох. Антон чуть не роняет телефон — на котором до этого уныло смотрел тикток — в кастрюлю, наполненную до краёв водой и мерзкими проплешинами сгоревшей гречи. Кто вообще придумал эти адские зёрна? Единственное, чем они полезны, так это тем, что если ими подавиться во время трапезы, то можно задохнуться нахуй и скоропостижно скончаться от мелкодисперсности. — Алло, Тох, сорян, что разбудил. Ты как? Проснулся? Одупляешь, чё я тебе говорю? — запыхавшись тараторит Димка. Да, бывали случаи — Антон отвечал сквозь сон, что-то обещал, а потом засыпал обратно. Плавали, знаем. — Да ты охуеешь, я час назад встал. Зачем только вот он и сам не скажет. Думал, что сможет разобраться с музыкальным проектом, который запланировал, но в итоге просто загнался, как лох. Наверное, это всё подступающий гон. Вот он и загнался. Не подождав до завтра, загоны его догнали уже сегодня. Та девчонка из медпункта заценила бы каламбур. — О, кайф, у нас тут проблемка, — он слегка колеблется. По непонятной причине холод тревожным ворохом пробегает по шее. Вот и плохое предчувствие начинает покусывать пальцы на руках. — Короче, Савина вчера выздоровела, но я думал, что сёдня с Катькой посидит… А ей, бля. Короче плохо Кате стало, повезу сейчас в больницу, потом мне на совещание надо и на объект, я вообще никак не дома… Дочку в садик надо, у тебя же дубликат ключей есть, не поможешь? — Тих-тих, Дим, — успокаивает он. Больно уж встревоженно Поз лепечет, он вообще крайне редко такой. Это заставляет сердце колюче съёжится. — Считай, мы с Савиной уже там. Обратно тоже приведу, если что у вас перекантуюсь, пока не вернётесь. Езжайте скорее, не ждите. — Спасибо, — только и кидает Дима перед тем, как отключиться. И как интересно Антон пойдёт в садик, полный омег, будучи в шаге от гона? Тот должен начаться завтра. Но может и сегодня. А витамины, рекомендованные детским врачом, он даже не попытался купить. Нет, он в любом случае пойдёт. За Диму тревожно, за Катю ещё больше. Единственное, как он может помочь своим друзьям, это обезопасить от тревоги хотя бы Савину. Так что нужно натянуть улыбку на лицо и уверенно топать навстречу своему страху. Боялся идти сам — держи весомый повод, от которого никак не отвертишься. Так жизнь и работает. И всё же — секундочку. То есть сейчас он пойдёт к: Арсению, который в нём, скорее всего, разочарован, и к которому Антона тянет, как собаку к необнюханному углу дома; Ване, который, кажется — Антон допёр до этого только вчера — неровно к нему дышит; и Журавлю, который пока что просто мудак. Просто мудак, у которого из-за Антона начался цикл. Точно. Как можно было забыть. Куда шаг ни сделай, всё равно наступишь в говно. Выбирай — говно с шипами, горящее говно или говорящее. Мда. Ситуация — «СОС», от слова писос.

***

Так как дело весьма срочное, Шаст не успевает позаботиться (или даже подумать) о таких важных мелочах, как блокаторы — тем более нос опять заложился, ака золотые часы в подозрительный ломбард у дома — или подавители. Вспоминает о препаратах он, только когда уже подъезжает с коляской к воротам сада. Ладно, не страшно. Он просто сейчас припаркуется, выдохнет, быстро поможет Савине с вещами, отдаст её в добрые воспитательские руки и побежит домой, стараясь не смотреть в сторону охранного пункта. Только и всего. План отличный, план замечательный. План рабочий. И работает он ровно до момента, пока Антон через порог ясельной комнаты не встречается взглядом с Арсением. Тот глядит очень глубоко встревоженно, и видно, что порывается подойти к нему. Его останавливает какая-то девчоночка, визжит и тянет за край мягкого бежевого фартука. Зачем он вообще носит фартуки в помещении? Это же издевательство над Антоновой фантазией, образ нежной жёнушки — запретное оружие. Сердце пропускает тяжёлый удар. Главное — не подходить ближе, иначе придётся силой мысли заставить себя грохнуться в обморок, дабы избежать очередного разговора, к которому он не готов. Савина весело убегает к какой-то маленькой компании, забыв про Антона. А он в свою очередь разворачивается и на третьей космической упëздывает в коридор. Нос заложен. Нос заложен, и сейчас это хорошо. Плохо, что избежать встречи с охраной не получается. Ваня останавливает его, окликивая у входа. — Эй, эй, Антон, стопани. — А, ой, привет. Сорян, я просто спешу немного, — лукавит он. Сейчас в голове только одна задача — избежать встречи с Арсением. — А. Да, окей, — он чуть сникает, но всё же поднимается с рабочего места и подходит ближе. — Скажи, хоть как здоровье? Всё норм? Господи, Ваня, как же сейчас не до тебя, ну вот без обид. — Да, всё… — Стоп, — он принюхивается и округляет глаза. — Ты с гоном? — Прости, я поэтому и спешу, — находится он, но Ваню внезапно перестаёт интересовать его состояние и вообще факт наличия в диалоге. Тот зажимает нос и озирается по сторонам, слегка алея скулами. — Арсения видел? — Ну я не… — Просто — да или нет, — опять сбивает он. Выглядит при этом крайне встревоженно, на лёгком старте. — Да, но, — не успевает Шаст договорить, как Ваня уматывает в сторону ясельного отделения. Хочется отправиться за ним, но ощущение того, что он лишь усугубит ситуацию, гремит в голове звонкими басами. Надо бы послушать фонк на обратном пути и постараться придумать, как максимально беспроблемно можно забрать Савину вечером. Сколько-то часов внутри теплится наглая мысль о том, что Катя не задержится в больнице или Поз освободится пораньше. Но часы идут быстро, а сообщения в телеграме ни от кого так и не идут. Дома он нервно отсыпается, а потом пытается придумать способ бесконтактного прихода в садик, что естественно лишено логики и хотя бы теоретической вероятности. Попросить кого-то из друзей не получится — нельзя рандомному человеку прийти и забрать чужого ребёнка из детсада, у Антона-то доверенность оформлена. Телекинезом он тоже не владеет, чтобы просто взять и силой разума перенести Савину домой. Подавители глупо пить, ещё даже не началось ничего, а они для здоровья не супер полезны. Неудобств может доставить его запах, но не ему самому, конечно, а другим омегам. Что же делать? Обмазаться чесноком и надеяться, что раз тот отпугивает бактерии, то и на омег должен подействовать? Звучит как дурацкая и не смешная сексистская шутка. Да и пока Шаст найдёт в магазине чеснок и поймёт, каким образом сделать из него щит против чужого обоняния, пройдёт минимум час. Проще просто выпить антиперспирант. Ладно, надо мыслить позитивнее. И активнее. Надо что-то придумать. Остаётся всего час, и единственное, что он придумывает — это тщательно помыться, задействуя все шампуни, гели, мыло и даже фейри. Стиральный порошок решает не трогать. После этого СПА-комплекса Антон наверняка пахнет, как тщательно отмытая енотом-полоскуном сосиска в тесте. Какая глупость. И какой глупый у него запах. Вот пах бы хвоей или лавандой, было бы даже в тему, но нет же блин! В итоге он понимает, что уже опаздывает, и идти приходится бегом. Он жутко вспотевает, поэтому результат от мытья — в фактически хлорке — становится нулевым. Ну охуенно. КПД просто фантастическое. Гений мысли, отец русской демократии. А ещё он совсем около ворот смачно вляпывается в лужу, ладно, хоть не садится — однако ещё не вечер. Разве дождь был? Одна штанина теперь мокрая до колена. — Забыли что-то? Чёртов день сурка. В открытой калитке вырисовывается Арсений. Смотрит аккуратно и как-то тихо, будто чувствует себя виноватым за то, что Антон только что внепланово искупался одной ногой. Противное мокрое ощущение отходит на второй — а то и десятый — план, когда он вглядывается в Арсения. Тот выглядит ещё более скисше, чем Ваня сегодня утром. А выглядеть кислее, чем Ваня, фактически невозможно. — Арс, что-то стряслось? — спрашивает Антон, напрочь забывая ответить на чужой вопрос — да и кажется тот был весьма дежурным, — и подходит ближе. — Нет, — он устало выдыхает, хмуря лоб, мнётся сколько-то мгновений, а потом перебивает сам себя. — Да. Журавль на неделю отгул взял, а у нас замены нет. Две смены ежедневно, меня и так ноги еле держат, а сегодня… Сегодня как-то совсем тяжело. Даже малышня беспокоится. Не могу смотреть, как они грустят. — Ох, блин… Ну, если так тяжело, вы позвонили бы, попросили помочь, — начинает Шаст, подбадривающе тормоша его за плечо. Арсений фыркает тихое «да как ты поможешь» и жалостливо льнëт к прикосновению — делает пару вялых шагов, прикрывает глаза и мягко падает Антону куда-то в грудь. От такого трогательного жеста сердце обливается мëдом, а руки на автомате ползут к чужой спине, превращаясь в ответные робкие объятия. Какой же он очаровательный, тëплый, мягкий… родной. Антон не замечает, как крепко стискивает его и щекой прижимается к волосам, жмурясь в улыбке. Из-за кучерявых цветастых туч высовывается закатное солнце, в лёгких тëплой кошочкой сворачивается вкусный воздух — яркая черёмуха, тусклая пыль и свежий ветер. Или это не ветер пахнет свежестью? Ветер вообще может пахнуть? И куда, блять, делся этот чёртов насморк опять? — Арс, — аккуратно зовёт он, укачивая в объятьях. Нужно сходить за Савиной, а потом они могут и вместе погулять, отдохнуть, развеяться. Они как раз все устали — каждый по-своему. — Арс? Тот отлипает от него и несколько размытых секунд смотрит прямо в глаза своим чудесным румяным взглядом. А потом этот же взгляд чуть проясняется. Он чётко, серьёзно произносит: — Отведи меня домой. К себе. Антон хочет было ответить — вернее спросить — тревожное «что случилось?». Но не успевает. В нос резко бьёт запах дождя. Дождь, кстати, не идёт.