Детсад какой-то!

— У тебя гон, — очухавшись, озадаченно выдавливает Арсений. — Завтра, — чуть испуганно отрезает Антон. — Или даже послезавтра. — О. Тогда не переживай, если начнётся чуть раньше, например, через часик, — скрипит он каким-то тоном в стиле «ах ты наш гоблин младший, ну — заплачь». — Я же вижу, ты меня почуял. Щёки ошалело рдеют, а язык немеет. Арсений знает. Знает, что Антон знает, что тот потёк. А теперь и Антон сам знает, что Арсений знает… Да грёбаное всё! Они не знают, что мы знаем, что они знают, что мы знаем, блять! Невозможно нормально думать, когда в ноздри забивается этот озоновый гул необъятной влаги — мысли сразу же уносит в тёмное полуденное поле, разбивающееся в грозовых всполохах. Это что-то невероятное. Его запах забирается не просто в лёгкие, кровь и — естественно — плоть, но и куда-то в сознание, буквально заставляя стоять и галлюцинировать. Такого быть не может. Не может же смазка оказывать наркотическое воздействие. Не может же?.. — Антон, тут люди могут пройти, Антон, — слабым эхом отзывается в гудящей башке хриплый омежий голос. — Пожалуйста, только шею не трогай, мне и так нелегко… М-м, Антон… Да Антон и не трогает. Он вообще ничего не делает. Он и не видит перед собой абсолютно ничего — без преувеличений. Густым туманом под веками стелется белая краска, зависший в воздухе дождь и какие-то поля, луга, леса, ещё раз поля и тучное небо… Давай, открой глаза. Не вслушивайся в тонкий скулёж над ухом, вялые возмущения и громкое дыхание, которое перекрикивает лишь крупная громовая дрожь внутри собственных лёгких. Очнись, давай, идиот, придурок, полудурок, просыпайся от этого гипноза. Ну давай же! Подумай, подумай о чём-то важном. Подумай о важном, подумай о важном: это детский сад, тут дети ходят, дети, дети. Дети не должны ничего подобного видеть. Дети — очень важно. Очень важно. И они с Арсением могли бы… могли бы, если Антон… сделает то, что ему велит природа… Так, нет! Соберись! Соберись! Нельзя рисковать репутацией Арсения, он тут работает — его уволят, а ты временно безработный, так что давай разлепи свои ебучие глаза, Шаст. Вспомни, зачем ты вообще живёшь, про мам, про друзей, про Поза с Катей и… Савина! Точно! Нужно забрать Савину, она наверняка уже устала сидеть и ждать тебя, как маленькая Рапунцель, охраняемая драконом в виде Вани, который больше похож на засохшую на асфальте жвачку, нежели на дракона. Без обид. Надо идти за Савиной. Блять. Но нельзя же просто оставить такого Арсения посреди улицы! Да сука что делать?! — Ой, ну идиоты, два идиота, — сквозь дымку доносится чей-то возмущённый и чуть гнусавый голос. — Давайте, разлепляйтесь. Жаль, вытрезвителя у меня нет, я ж не мент. Хорошо, что поправил утром камеры уличные… На теле чувствуются чужие бодрые касания — Антон соображает, что его пытаются оттащить от эпицентра дурманящего запаха, но не сопротивляется. Так надо. Это правильно. Арсений никуда не денется, всё нормально, всё окей. — Ну ты мне ещё порычи здесь давай, альфач. Ладно, ну хотя бы мысленно он не сопротивляется. Осознанно он вообще ничего не может. Мысли всё ещё витиеватыми узлами прыгают перед глазами, мешая разглядеть реальность. Складывается чувство, будто играешь от третьего лица. Если не от четвёртого. Единственное, что Антон сквозь дымку запаха понимает, так это то, что разнять их пытается Ваня. Но и его он узнает только по нотам зелёного чая, которые быстро тонут в оглушительной сырости. — Арс, ты хоть от него отвяжись! Мы сейчас всех альф и омег района сюда созовём, если в здание вас не завести. Так, — он по-забавному тихо ругается, лениво ворча и пыхтя. — Арсений. Арсений, не заставляй меня вставать между вами, я пока не планировал выжить из ума. Антон, блять! Ещё раз так сделаешь, я… Да как же вы меня оба заебали. Шею грубо сжимают, и через мгновение Шаст чувствует, как место для метки простреливает ужасной воющей болью. Кажется, он и сам воет. Если не плачет. Арсений тоже громко шипит — и этот звук отдаётся бурным водопадом в ушах. Даже сквозь бессознательное Антон всем телом чувствует, как сам дёргается к нему. — На помощь он его зовёт, посмотрите, — вяло комментирует Ваня и повторяет какое-то действие, которое прожигает метку огнём. Антон уже готов молить о пощаде, лишь бы тот перестал. — Да я перестану, идиот, ты Арса только мне отпусти. Упрямый, блин, у тебя слёзы уже — всё равно держишь его. Давление на плечо усиливается совсем чуть-чуть, но это край — Антон расслабляет руки и что-то жалобно бормочет. Как только он отпускает Арсения, тут же чувствует широкий удар в живот — но несильный, а так, ради того, чтобы оттолкнуть. Под спиной оказывается глинистая земля и мягкая трава. Повезло, что рядом с садиком не сделали нормальный тротуар, из плитки там и всё такое. Да здравствует жадность региональных управителей. Спустя некоторое время перед глазами проясняется небо. Вани с Арсением уж нет, а Шаст даже и не успел заметить, как они ушли. Ладно. Ладно… Не время лежать растерянным флагштоком. Надо решить — есть ли сейчас время на анализ произошедшего или надо забить хуй и бежать за Савиной, а потом уносить ноги отсюда, топать к Позовым и до их прихода смотреть вместе с мелкой мультик про трактор, чтобы разгрузить переполненную башку. Наверное, он впервые за жизнь решает, что нужно не думать. Просто уверенно идёт ко входу здания, игнорируя миллион вопросов в голове, даже толком не отряхнувшись от земли и травы. Дымящая грозовая сырость из лёгких никуда не улетает — продолжает топить шею румянцем, мешает ровно мыслить и даже шагать. На то, чтобы отдышаться, нет времени, ещё и в трусах чуть ли не хлюпает, благо джинсы объёмные и чёрные. Неважно. На нём сейчас ответственность, на нём — ребёнок. А об Арсении позаботятся его коллеги. — Ты мне скажи, ты идиот со справкой или просто сам по себе? — привычным тоном — будто бы буднично — интересуется явно раздражённый Ваня, стоит Антону ввалиться в главный коридор. — Савина где? — запыхавшись, спрашивает он. Нужно быстрее, быстрее. Забрать, и домой. — Что, блять? — Савина это, — раздаётся арсеньевский голос из-за приоткрытой двери. Куда ведёт эта дверь? Антон раньше её не замечал в главном коридоре. — Мне тебя в наручники заковать, чтоб ты на неприятности не нарывался, а? — Ваня поднимается и начинает шарить руками по столу в поисках чего-то. Остаётся лишь надеяться, что не наручников. — Вань, пусти его, — жалостливо зовёт Арсений. От этого нуждающегося тона Шаста чуть ли не подбрасывает на месте, он рвётся к двери, но ему путь весьма быстро преграждает Ваня. — Конечно, я ведь всегда делаю всё, что просят течные идиоты, — цедит тот, удерживая Антона в хватке. Откуда в этой дохлой палке вообще силы? — Пусти, — фраза вырывается из горла сама собой. Выходит грозно и даже как-то клокочуще, чужие руки заметно слабеют, а в нос бьёт ещё и запах чая. Как же красиво они с Арсением пахнут вместе… Как пикник в глубоком тёплом лесу, на солнечной опушке, после беззаботного дня, полного сбора вкуснейших ягод и чистеньких грибов. Как мокрая кора деревьев, спокойный шум ветра и старый дедовский термос со сладкой мелиссой. Да что ж такое! Он опять теряет контроль над телом и разумом? Надо вспомнить про Савину, давай, Антон, где-то там тебя ждёт одинокий напуганный ребёнок… Почему она вообще не с охранником? — Где Савина? — хрипит он, отворачиваясь от омег и стараясь дышать крохотными вдохами. — Дима забрал, — голос Арсения влажным выдохом оседает в голове, и не сразу становится понятно — реален тот или это очередные феромоновые галлюцинации. — Уже… — Всех детей забрали ещё час назад, — перебивает Ваня, продолжая кряхтящие попытки отпихнуть его к выходу. — Вот я и не пойму, чё ты припёрся. «Её забрали» стучит частыми басами в тяжёлой голове. Забрали, значит. Антон сглатывает густую слюну и расслабляется в боевом захвате. Надо идти домой, думает он. Думает, но зачем-то напоследок решает поднять взгляд на приоткрытую дверь, за которой было слышно Арсения. Теперь его ещё и видно. Видно, как он украдкой поглядывает на них, медленно и вмазанно моргает, дышит через рот и… мнёт себя под фартуком. Под этим ёбаным бежевым фартуком. Не полноценно мастурбирует, но несдержанно трогает себя, пьяно оглядывая их с ног до головы. И это срывает последнюю хлипкую башню — Антон кидается в его сторону, Ваня громко блякает и резко пинает в голень. Они с грохотом валятся на пол. Синяки завтра, конечно, расцветут аки черёмуха под окном. Шаст силится подняться, однако его удерживают и ногами, и руками — зря он прогуливал физ-ру, хрен теперь даже с таким лёгким грузом отлипнешь от пола. — Ваня, ты просто усложняешь всё, пусти меня к нему, — он ползёт вперед, но каким-то образом его умудряются оттащить назад. Одной попытки кажется мало, но после трех подступающий гон жарко шепчет, что всё это слишком похоже на фрикции. Сука, Ваня же ещё и неровно дышит к нему, как всё, блять, по-дурацки. — Я не хочу, чтобы два придурка трахнулись в туалете детского сада. Или на улице… — Пусти, и мы пойдём домой, — перебивает Антон. — Хорошо, тогда укуси меня, — резко говорит тот. — Что? — Укуси и пройдёшь. Как тебе такое? Чужие светлые волосы растрёпаны в разные стороны, усталые глаза смотрят привычно расслабленно, ворот чёрной униформы немного расстёгнут — приоткрывает вид на круглые ключицы и тонкую бледную кожу. Взгляд примагничивает к переходу между шеей и плечом. Зубы сводит от арсеньевского запаха, который заполняет собой всё вокруг. Кажется, что и Ваня пахнет свежим дождём — просто с оттенком мелиссы, — и сам Антон, и весь этот грёбаный мир всегда должен был пахнуть именно так. Всей своей ватной башкой Шаст чувствует — или скорее чует, — что Арсений и сам хочет, чтобы он сделал упрошенное. Как он может сопротивляться желанию большинства? Да и вообще, что в этом плохого… Только он медленно наклоняется, как в ноздри выстреливает чем-то горьким. Схватившись за переносицу, он ошалело отскакивает, садясь, и смотрит на Ваню: у того в руках маленький спрей. — Блокатор. И когда успел только? В Антоне отчего-то вскипает злость, и теперь кусаться хочется как угодно, лишь бы унять её. Кусаться, драться, рвать, метать, ебаться — что угодно. Он порывается то ли треснуть Ваню лбом, то ли укусить — сам не успевает понять, но тот хватает его за подбородок и удерживает, больно стискивая щёки, давя на скулы. Арсений, по-прежнему наблюдающий за всем из-за двери, громко и сладко стонет. — Арс, пожалуйста, — тихо просит Ваня. — Ты там думаешь, что тебе тяжело, но не представляешь, в каком пиздеце я. Альфа и дельта, блять. Альфа и… кто? На Арсения это действует отрезвляюще, тот прячется за хлопком дверцы, и лежащий на полу Ваня облегчённо выдыхает. Вроде как, облегчëнно. Хотя всё равно в его выдохе слышится вселенская тягость. Он спокойно смотрит на Антона своим этим — самым нейтральным в истории человечества — взглядом, одновременно с сочувствием и укоризной. Прийти в себя получается не сразу, но он всё же слезает с бедного омеги и тупо пялится в стену пару минут, прежде чем спросить: — Ты сказал… — Я ничего не говорил, — отрезает Ваня, настолько лениво притворяясь, что даже думать не приходится — он врёт. Говорил. И Антон отчётливо помнит «дельта». Знать бы ещё, что это значит. Никогда прежде он ничего подобного не слышал, поэтому остаётся только гадать — пол это, болезнь или Ваня не договорил и хотел сказать «дельтаплан». Кто-то же идентифицирует себя, как боевой вертолёт, вот может и тут… — Чувак, — окликает его Ваня. — Не думай об этом, по-братски. Притворись идиотом, у тебя отлично получалось. Он звучит слегка виновато, будто проговорился о чём-то, что должно было оставаться тайной; ну тут и голову ломать не надо — пазлы постепенно сходятся друг с другом. Остаётся только понять, какую картину Антон вообще пытается собрать. И зачем. Если ещё сколько-то дней назад он смирился, что окажись Арсений вдруг хоть альфой, это ничего бы не поменяло. К нему тянет, к нему хочется. Страшно хочется. Но страшно. И хочется. Поднимаясь, Ваня цокает, оглядывая свою униформу, Антон по-прежнему сидит на полу и стремительно рдеет, глядя на то, как тот подносит руку к носу и принюхивается. Блять. — Бля-я, это ещё и от тебя, — лениво тянет тот, возводя свои усталые глазища к потолку. — Пиздец. Молчаливые шаги раздаются эхом в пустом здании, и в главном коридоре становится непривычно тихо. И куда пошёл Ваня, если туалет здесь? Или та дверца, за которой прячется Арс, не ведёт в уборную? Нюх притупился, теперь ничего не слышно. В штанах правда полный расколбас, по ощущениям. Даже Ваню умудрился заляпать смазкой, ебучий случай… Об этом лучше не думать дольше трёх секунд, иначе вероятна скоропостижная кончина от проживания трёхмерного чувства стыда. Лучше уж он поможет Арсению, если тот вообще ещё там, а не сбежал через окно вместе со своим внезапно проснувшимся либидо. Антон должен сделать хоть что-то хорошее по отношению к работникам этого детсада, а то пока он только напортачил во всём, в чём мог. Почему, кстати, Дима не предупредил, что заберёт Савину? Надо будет проверить уведомления. Но позже. — Арс, — он стучится в хлипкую закрытую дверь. — Скажи, я могу как-то помочь? Какое-то время слышится абсолютная тишина, потом приглушённое копошение, несколько тихих ругательств, и щелчок замка. Арсений высовывается нахмуренный и сильно румяный, на нём медицинская маска — скорее всего, с каким-то сбивающим запахом — и выражение вселенской измученности. А ещё от него разит жаром, как от открытой печки, приходится рефлекторно отшатнуться. — Домой, — единственное, что говорит он. И смотрит на Антона — спокойно, уверенно, решительно и… доверчиво. В голове звучит долгий и пронзительный треск.

***

Как они добираются до Антоновой хаты, он не помнит — ноги несут сами собой, какие-то по-странному пронзительные и заинтересованные взгляды прохожих неприятно мажут по коже; кажется, даже вечерние любопытные мошки плетутся за ними. Антон лишь надеется, что они вместе не пахнут, как забродивший хлеб. Тащить Арсения приходится то за шкирку, то приобнимая за плечо, то поддерживая, как раненого солдата — совсем уж тот медленно ковыляет. Включается давно забытое альфовское желание защитить, утащить домой, спрятать под одеяло и никому не показывать. Что он и делает. Очухивается, только когда удивлённый и ещё более растрепанный, чем прежде, Арсений что-то смущённо вопит, будучи упакованным в одеяльный конвертик. — Прости! Боже, — он быстренько разворачивает одеяло обратно, нависая над кроватью. — Я чëт сам не понял, как это вышло… — Тут так много твоего запаха, так хорошо, — бормочет Арсений, стягивая с себя маску. — Как много… Он вьётся довольным ужом, сбивая простыни, переворачивается на живот и утыкается носом в подушку, шумно вдыхая. Слышится длинный стон, тянется вязкой патокой в уши, отбиваясь эхом об стенки черепной коробки, заполняя сладким звуком каждую молекулу в теле. Антон почти теряет равновесие. Рассудок он потерял уже слишком давно. Он чувствует, как всем нутром принадлежит человеку перед собой — этому омеге (?), мечущемуся по кровати, впившемуся зубами в одеяло. Всё ради него, всё только ради него, каждая клетка его сознания — всё изначально было создано для него, и должно быть отдано ему. Что странно — желания наброситься нет. Зато в жилах бурлит какое-то бешеное желание защитить, укутать заботой, помочь стянуть ботинки, промять уставшие стопы, подняться массажем к напряжённым икрам, смять их сквозь мягкие рабочие штаны. Насквозь мокрые штаны. До колена. Руки замирают, и он прощупывает ткань ещё раз. Так. Ну, это пиздец какой-то. Они утонут в смазке. Стоит Антону забыться и провести по бедру выше, проверяя собственную гипотезу, как Арсений влажно стонет, прогибается в спине, отклячивая задницу, и мелко дрожит. Подставляется. Господи помоги, ниже пояса всё болезненно пульсирует, ещё немного и будет невыносимо. — Арс. Арс? — он настойчиво зовёт, но тот откликается лишь дрожью на каждое «а» и мычанием в подушку. — Помоги мне, у всех течки проходят по-разному, — в том, что это течка (или её подобие), сомнений нет. — Что мне сделать? Ванную? Еды, воды? За таблетками сходить? — Да, блять, сделай чай, — рычит тот. — Трахни меня, идиот. — Ты в невменозе, Арсений, я не буду тебя трахать. — Тогда я сам тебя трахну, — он злобно хрипит, переворачивается на спину и каким-то ебанутым прыжком ниндзя налетает на Антона. Тот подхватывает — мысленно извиняясь на коленях перед позвоночником за сегодняшние выкрутасы, — но Арс быстро спрыгивает на пол, оказывается за спиной и с какой-то бешеной силой толкает на кровать. Матрас пружинит. — Погоди-погоди! — кипишует тот, пытаясь вспомнить, куда он вообще закинул презервативы и не истлели ли они ещё за ненадобностью. Да и… ну нельзя же так! Они оба толком не соображают. — Тебя если от запаха так дурит, давай я за блокатором схожу! Или что тебе нужно, узел? Могу купить эту, как её… пробку, э-э… На словах про узел чужие глаза загораются бирюзовым огнём, а руки смертельной хваткой вцепляются в ремень на джинсах, дёргают, пока Антон держит запястья, стараясь оттолкнуть. Слышится какой-то утробный и совершенно неомежий рык, а потом капризное хныканье: — Да как у тебя хватает наглости сопротивляться! Не нужны мне презервативы, ты и так отлично справляешься с ролью гандона! — Ты не в себе! — Шаст кричит в ответ, пыхтя, сражаясь в неравной хватке — его оппонент в разы сильнее, неужели работа с детьми так хорошо качает мускулы? — У тебя слёзы вон! Давай посидим успокоимся, просто успокоимся хотя бы для начала! — Это всё потому, что ты мне не даёшь! — он шмыгает носом, но попыток одержать победу в горизонтальной борьбе не оставляет. В голове мелькает мысль о том, что насморк может забить нос и помочь с нейтрализацией запаха, и это кажется по-абсурдному логичным. — Тупой альфа, ненавижу вас всех! Дай мне свой тупой член! — Да ну не оскорбляй хотя бы мой член! — он резко вздёргивает его руки наверх, и Арсений, который до этого опирался на кровать коленями, теряет равновесие, падая плашмя. Антон быстро подбирается, сгребая его в объятья, прижимает к себе, судорожно-успокаивающе поглаживая по спине и голове дрожащими от адреналина касаниями. Чужая поясница мелко вздымается при каждом прикосновении, дыхание жарко опаляет шею. — Тих-тих, всё хорошо, давай успокаивайся, я здесь… Он бормочет что-то слабо утешающее, судорожно шарясь в голове в поисках хоть какой-нибудь маломальски рабочей идеи. И зачем стоило только верить Арсению на слово и приводить домой? Какой он идиот, в очередной раз. Так, ладно, не время для самобичеваний. В уши бьёт протяжный скулёж, растворяющийся в толщине одежды, Арсений отодвигает куртку с футболкой и зарывается носом в шею, прям рядом с меткой, и это почти подводит за край. Так хорошо… Он так приятно вылизывает её, причмокивая, ластясь, и шумно дышит, срываясь на пряные ахи. — Антон, — шепчет он, теперь и ухо обдаёт тёплым дыханием. — Повяжи меня. Ну, пожалуйста. Всё, это финишная прямая. Ещё одно гиперсексуальное действие, и Антон его не просто выебет до потери сознания — причём собственного, — но и сожрёт. Отрезвляет лишь то, что правду никуда не спрятать: перед ним не тот милый, светлый и по-очаровательному едкий воспитатель, в которого он умудрился влюбиться. Это не он. Это течка. Или гон. Или… что там может быть у, э-э, дельты? «Арсений — дельта», — громким набатом стелется в мыслях. Кто такие дельты? Шаст не шарит ни в гендерах, ни в биологии за седьмой класс. Нужно срочно загуглить — в интернете же всегда найдутся гении, готовые добродушно проинструктировать по любой проблеме, так как не набрали достаточно баллов для поступления в медицинский, поэтому ищут упокоение своего врачебного потенциала в юзерах, которым страшно лень идти к реальным терапевтам. Он привычным движением нашаривает телефон под подушкой и удивляется, какого хрена тот под, блять, подушкой. Арсений кусает его за ухо и мягко стонет — ладно, хоть лежит смирно. Если вдруг он догадается о том, что можно притереться к члену сквозь штаны, то Антон выпадет из реальности навсегда. В шторке уведомлений выскакивают пропущенные от Димы — как сообщения, так и звонки, — глаз цепляется за «Шаст, отменили встречу…», и он быстро свайпает все уведы. Не до этого сейчас, забрали Савину, и ладно. Запрос «дельта» поисковик автоматически превращает в «дельтаплан леонтьев скачать бесплатно mp3», и Антон молится всем богам, которых помнит (Посейдону), чтобы то, что сказал Ваня, не оказалось каким-то внутряковым приколом. Несмотря на то, что «кто такие дельты» выглядит тупо примерно на том же уровне, что и «а небо это типа чё» (ответ на это Антон знает, небо — это осень), гугл сразу выдаёт подробную статью для таких же отчаянных дебилов: «В нашем удивительном мире столь легко запутаться в особенностях вторичных и первичных полов, тем более наука не стоит на месте — с каждым годом мы делаем всë больше открытий и обнаруживаем, насколько сложна и многогранна половая организация людей. Казалось бы — как всё просто у тех же кошек, отчего вдруг человечеству понадобился вторичный пол? Но интересный факт…» Зря Шаст молился Посейдону, видимо, тот услышал и решил добавить в этот день немножко воды. Круто, теперь наконец-то можно стать русалкой и уплыть жить куда-нибудь на одинокий остров, где в море часто тонут корабли и нет этих тварей, которые пишут статьи так, будто карьера стендапера запрещена законом. Идите клепайте фэнтезийные книги или дипломы на заказ — нет же, вот вам статья, в которой ответ на вопрос сокрыт за тонной философских рассуждений, цитат Ремарка и отсылок на песни из советских фильмов! Надо бы подтянуть навык скорочтения, так как Арсений успевает заскучать и лезет руками ему под футболку, чтобы начать жамкать прихуевший от такого расклада сосок. С альфами подобные ласки бессмысленны, это далеко от эрогенной зоны и совершенно не возбуждает. Не должно… возбуждать. Под аккомпанемент гулкого сопения в висок Антон всё же находит полезную информацию: «Дельты пахнут привлекательно для всех — и альфы, и омеги сходят по ним с ума; даже нейтральные беты могут проявлять к ним нездоровый интерес. Рождаются дельты почти всегда очень одарёнными как интеллектуально, так и физически. Этот вторичный пол — редкость, во всем мире насчитывается всего около 250 тысяч дельт. Если бы они все поселились в одном месте, получился бы небольшой город. Для упрощения можно сказать, что они очень похожи на гамм, так как сочетают в себе обе репродуктивные системы. Однако, в отличие от гамм, они не подстраиваются под окружение или партнёров физически — у них не меняются феромоны, гормональные процессы, не переформировываются органы малого таза и прочее…» Антон, конечно, рад утолить своё базовое любопытство, но волнует его сейчас совершенно другой вопрос. Например, что делать, если один симпатичный дельта начинает стягивать с себя одежду, гипнотизируя взглядом твою вздыбленную ширинку? Устало вздохнув, он переворачивается на живот — лучше уж его выебут в жопу, чем Арс сбрендит и залетит, а потом будет ненавидеть себя и свою природу, гадая над тем делать ли аборт, убивать ли ребёнка. Или убивать Антона. — Ну и зачем мне твоя плоская альфья задница? Я ведь и правда трахнуть тебя могу, Антон. С узлом, — игриво тянет тот, прижимаясь всем телом сзади. Точно, у него ведь и узел есть. — Что, мой хороший альфа, хотелось бы, чтобы тебя оприходовал такой хрупкий и нежный… я? Да боже блять. «У них нет ни гона, ни течки, так как биологически в этом нет смысла (подробное пояснение будет чуть ниже). Однако на чужие циклы они реагируют, и реагируют совершенно по-разному. Гон способен сильно их извести: организм подстраивается, чтобы в случае насильственного полового акта не было дискомфорта, и дельта может выделять обильное количество природной смазки. Состояние, похожее на омежий эструс, будет продолжаться до непосредственной вязки с альфой. Медицинские препараты, седативные средства и блокаторы запаха не совместимы с уникально адаптированной гормональной системой дельт. Некоторые исследования говорят, что процесс «гнездования» помогает снизить критичность состояния «течной» дельты, что немаловажно, ведь те могут вести себя весьма агрессивно во время чужого гона. Это связано с одним важным биологическим фактом, касающимся рудиментации органов малого таза. Эдакая генетическая неожиданность, как сказал бы один из наших земляков — биолог, биохимик и просто замечательный человек…» Генетическая неожиданность — это факт того, что существуют настолько «талантливые» авторы статей, как этот подписанный под заголовком Сергей Ш. (Антон верит, что «Ш» означает «шелупня»), что приходится проскроллить добрую половину сайта, чтобы найти нужную информацию. Дальше он не читает, тем более зарядки на телефоне почти не остаётся, а с него уже наполовину стянули штаны — Арсений времени зря не терял. Как только подползти руками под ремень смог? — Арс, Арс, да стой ты, — Шастун, а что вы всё подтягиваете штаны? Да потому что кое-кому не терпится их снять! — Гнëздышко тебе сделаем, хочешь? Он говорит на пробу, но слышит, как чужое копошение утихает. Приподнявшись на локте, он оборачивается и видит замершего в изумлении Арсения. Определённо хочет. Ну хоть какой-то удачный расклад — Антон в подобном, если не профессионал, то как минимум любитель. С детства обожал все эти домики и шалаши из простыней строить, тащить в них еду, игрушки. — Ложись, я принесу, на чëм запаха побольше, — он стягивает куртку и накидывает её на чужие плечи. Арсений плывуче улыбается, кутаясь в одежду, и принюхивается к вороту. Господи помоги, у Антона щас феромоны кожу пробьют лишь бы добраться до «омеги», он это прям чувствует. И он действительно собирает на кровати почти весь шкаф, ориентируясь на арсеньевские кивки на вопросы «футболки надо?», «спортивки беру?», «э-э, носки?». Также его заставляют снять всю одежду, которая на нём, и он, как дурак, которого раздели в казино, остаётся в трусах с утятами. Арсений на них сосредоточено смотрит. А Антон чувствует, как весь ранее вытекший прекам липко холодит ноги. Он неловко кашляет: — Еды принести какой-нибудь? — Отдай их мне, Антон. Антон не может. Но вдруг Арсений смотрит как-то по-особенному — по-особенному выразительно, ярко и глубоко, забираясь своими голубыми глазами прямо в душу, ныряя в неё и потроша тонко организованные устои. И Антон обнаруживает себя протягивающим ему эти трижды блядские трусы. Он видит, как мелькает широкий розовый язык, и буквально телепортируется на кухню. А ещё телепортирует к себе сигарету и курит прямо над кухонной тумбой, смотря на неё же с немым вопросом. Вопрос в голове один — «за что мне эти шаолиньские испытания выдержки», но якобы-мраморное покрытие тумбочки на него не отвечает. Тумбочка вообще не то место, рядом с которым сейчас хочется стоять: сразу же идут ассоциации с умничками и — естественно — с Арсением в роли умнички. Надо отвлечься. И он отвлекается. Переодевается, достаëт ноут, садится на диван в гостиной (она же спальня, она же временная гнездовальня), смотрит на выключенный телевизор поверх монитора и начинает шерстить статьи про музыкальное продюсирование. Арсению нужно дать время побыть в безопасности. И самому себе тоже. Он бездумно листает сайты, добавляя себе некоторые вырезки в заметки, чтобы не забыть так же, как он сегодня забыл дома телефон. И что с головой? Откуда в ней такая дыра, если он — вроде как — ещё не попадал в рэперские перестрелки? Ладно, хоть мозги немного остужаются. По сообщениям Поза становится ясно, что у них всё хорошо: Кате лучше; врачи сказали, что всё в норме, переживать не о чем, такое бывает; Дима отдыхает, Савина сходила на горшок, ура. На душе становится чуть спокойнее. Ровно до тех пор, пока Антон не решает повернуть голову в сторону Арсения, чтобы проверить состояние — больно тот тихо себя ведёт, вдруг уснул, надо тогда подоткнуть вещи, чтобы спина после сна в позе распятого на камнях Христа не болела. Но. Этот неугомонный не спит. Он голый. И мастурбирует. Мастурбирует Антоновым… блять. Это был его любимый свитер. Теперь будет самым любимым. — Арсе-е-ений, — тепло тянет он, поднимаясь. Чужое «м-м?» приятно оседает в груди. — Скажи, мой хороший, тебе полегче? — Наверное, — улыбается тот, чуть сильнее сжимая себя через свитер. — Это ведь твой любимый? — Ты про себя? — слетает с губ быстрее, чем он успевает подумать. Внезапная правда печёт щеки и уши. Арсений стонет, прикрывая глаза, сбивчиво двигая рукой. — Я имел в виду… как ты узнал? — быстро добавляет Антон. — На нём больше всего, — он запинается об собственный всхлип. — Запа-ах-ха, бля-ять, Антон… Помоги мне, я не могу сам. Вселенски тяжёлый вздох вырывается сам собой, ложится на плечи и утешающе обнимает. Надо было выкурить сразу всё, что было — и пачку, и тумбу, и собственное тело. Тя-же-ло. Нельзя пользоваться положением Арсения. Чтобы не было потом — Арсения в положении. А чем ближе Антон к нему, тем сложнее соображать, чёто там придумывать, помнить, как звучат буквы и прочее. Но он замечает, что у того по-прежнему мокрые щеки и глаза, преисполненные надеждой, доверием, нежностью. И обещает себе, что просто поможет. А потом пойдёт в душ и попытается единым потоком смазки, слëз и спермы утечь в канализацию. — Давай вот так, — он садится у изголовья, опираясь спиной на подушки, широко расставляет ноги и жестом подзывает к себе. Арс тут же льнëт руками к завязкам домашних штанов. — Нет! Арсений, я и так тебе свои трусы отдал! Вот куда ты их дел? Он хитренько улыбается и убирает свитер с колен. Блять, он их надел. Антон так забывается в собственном ахуенезе, что не успевает заметить, как Арсений прилипает своим лицом к его паху. Ластится, настойчиво вжимается в него, водит носом по вялому члену сквозь штаны, шумно и глубоко вдыхает, ныряет под яйца, старается обхватить их ртом, но тонкая серая ткань мешает. — Ты не надел бельё, — изумлённо выдыхает тот и опять тянется к шнуркам. — Арсений… — Ты такой уязвимый, альфа, такой распущенный… — Ёбаный ты козёл нахуй, беложопый, блять, был бы ты человек нахуй, — скороговоркой зачитывает Шаст, берёт Арсения в охапку, разворачивая к себе спиной, и утыкается носом в шею. Как же бесит это всё, невыносимо и невозможно. — Я это делаю, не потому что я извращенец или пользуюсь ситуацией, я правда хочу тебе помочь, но ещё ты мне безумно нравишься, поэтому мне тяжело, как… пиздец. Арсений довольно мычит, но, скорее всего, не слушает его — толкается в руку и откидывает голову на плечо, так очевидно открывая доступ к шее, что очевиднее было бы только нарисовать красную стрелочку в воздухе. Или схватить Шаста за затылок и впечатать в место для метки. Что, собственно, тот и делает. — Арсений, ты не понимаешь, о чём просишь, — хрипит он, хотя клыки уже болезненно ноют, удлиняются и чуть ли не пульсируют, отдаваясь тупой вибрацией во всём теле. Нельзя даже лизнуть, он просто не сможет остановиться. Тут как с фастфудом — проще не видеть, не нюхать, не подходить, иначе обожрёшься. Подступающий гон вообще приходится контролировать силой мысли и молитв ко Вселенной. Лишь бы тот не начался сейчас… Лишь бы, лишь бы, хоть бы, хоть бы. — Пожалуйста, Антон, — мурлычет Арсений, поглаживая пальцами «метку» и шмыгая носом. Да что ж такое. Антон чуть отклоняется, заглядывая в лицо — слёзы текут, но Арс улыбается, — и это самое красивое, трогательное, душераздирающе светлое выражение лица, которое только можно представить. Антон грустно выдыхает и прижимается целомудренным поцелуем к щеке, стараясь вложить в этот жест ответ на все те чувства, которые в нём вызывает Арсений. Стараясь вложить «принятие». Он принимает его, кутает в мягких, вязких объятьях, чуть укачивает. Что же делать, что же делать с тобой? — Мой сильный, крепкий, горячий альфа, прошу тебя. Ого. Его ещё никогда не называли так, и Антон понимает почему — он попросту не такой. Он постоянно растерянный, рассеянный, мягкий, уступчивый. Сильный? С кем он может побороться, так это с пакетом из Пятёрочки. По крепкости он уступает даже капучино, а по горячести холодному чаю «Липтон». И всё же это не делает его менее альфой. Для Арсения сейчас он по-прежнему альфа, а для его организма ещё и «горячий, крепкий и сильный». — Мне так хотелось бы, чтобы это и правда были твои мысли, — шепчет Шаст куда-то в щёку, целует в висок и отстраняется от лица. Чужой взгляд на секунду яснеет. — Но ещё больше я хочу, чтобы ты вернулся и был самим собой, Арс. — Ты ведь меня совсем не знаешь, — тихо говорит тот. — Мне и не надо. Я вижу то, что чувствую, — он поправляет их объятья, чтобы вновь утыкаться носом в затылок. Смотреть в лицо такому заплаканному, бесконечно уязвимому Арсению и не целовать его при этом — физически невозможно. А за поцелуями легко забыться. — И я чувствую сейчас, — он старается перевести тему. «Омеге» грустно, и альфа ловит эту тоску, поэтому логично попытаться вырулить на что-то хорошее, а не живописно умирать от печали вдвоём. Хотя… может, в этом и нет ничего плохого. Ай, ладно, будет дрочка с привкусом розовой меланхолии и слёз из-за ничего, похуй. — Это узел? — Нет, это просто… — Арсений запоздало спохватывается с отрицанием, но Антон поглаживает чуть набухший узел большим пальцем, и тот сразу же захлёбывается стоном. Не узел, а Арсений. Хотя имей его узел сознание, тоже, наверное, что-то бы да спизданул. Какой бред, совсем уже мозги вытекли с подступающим гоном и вот этим чудом в перьях. — Это рудимент и… — Я всё равно из этого слова знаю только, кто такой мент, не продолжай. Кому как не альфе знать, как приятно, когда сжимают узел, водят по нему губами, пальцами или даже зубами. Одна из бывших омег — Антон уже не помнит, кто именно, — как-то прикупила ему эрекционное кольцо, решила пошутить так, мол «ты же кольца любишь». Очень смешно. Они достаточно быстро расстались (не из-за этого), а вот кольцо осталось. Ещё и оказалось, что это не совсем эрекционное кольцо, а что-то специальное для узла. А ещё оно с вибрацией. Надо бы найти его. Но пока можно просто сомкнуть пальцы в тугое кольцо и ускориться, быстро-быстро надрачивая вокруг узла — «омежьего» узла, только подумать! — вслушиваясь в частые горячие ахи, утробное мычание и один долгий протяжный стон. После этого Арсений почти сразу отрубается, а Антон баюкает его в руках, робко раздумывая о том, как будет лучше — стянуть с него перепачканные в их смазках трусы или оставить.

***

— Алло. — О, Вань, ты. Здарова. — Арсений где? — вздох доносится ветром через трубку арсеньевского, кстати, телефона. На кухне ночью всегда холодно, но сегодня особенно. Антон ёжится, умещаясь на маленьком и старом диванчике — отчего-то эту разноцветную рухлядь жалко выкидывать, несмотря на то, что удобства в ней от слова «худо». — Спит. В девять свалился, час уже дрыхнет. Они оба молчат и, наверное, почти физически можно ощутить, как никто из них не решается завязать важный разговор. Антон смеет лишь предполагать, о чём хочет поговорить Ваня, а сам он не знает, как правильно… что правильно… В общем он вообще не знает. Сумбурную многозерновую кашу, которая сварилась, запеклась в уставшей голове и мешает спокойно спать, никак не получается разобрать по составу. Но он уже понял, что правильных решений нет: думай, не думай, действуй безрассудно или последовательно — разницы нет, всё выходит… Как-то да выходит. Не плохо, не хорошо, но каждый раз сложно. И приходится думать снова. Или делать. А чаще всего и то и другое, и ты лишь больше завариваешь эту бесконечную магическую кашу. С другой стороны, надо ведь чем-то питаться одинокой башке. — Как он? — начинает Ваня. Интересно, а они с Арсением, получается, друзья? Раньше подобные вопросы не лезли в голову, сейчас же почему-то вдруг… Может, потому что Антон ожидал услышать «как ты», хоть это и лишь напрягло бы больше. — Сложно сказать… Я погуглил про, ну, дельт. — Не рассказывай ему, что я проговорился, — перебивает тот. — Я не должен был, а это для него… важно. Важно. Арсений вообще очень сильно окружён какими-то бессмысленными тайнами. Что за девчонка приходила в сад, чтобы поиздеваться над ним? Чего к нему так неугомонно прикопался Журавлёв этот, что даже прямые угрозы не работают? Почему он альф ненавидит и встречается только с омегами? Точно. Он же ещё и другой ориентации, Антон за ворохом событий успел уже и забыть про это. Теперь перспектива их секса дизморалит ещё больше. А ещё одна мысль об этом заставляет не только член заинтересованно дёргаться в штанах, но и сердце заходиться галопом. Ебаная, ненужная влюблённость. — Плохо понимаю, зачем держать пол в секрете, — честно говорит он. — Конечно, ты же альфа, у вас вообще всё не так, — фыркает Ваня. Антон бы поспорил, но это настолько стереотипный бред, что даже не задевает. — А когда ты чуть более особенный, чем другие, хочется быть нормальным. По крайне мере, так он говорит. И строит из себя образцового омегу, ходячую мечту для этих, как их там, традиционалистов. — Арсений-то? — Ну, нет, блять, Господь Бог. Ваня тоже та ещё доëба. То ли сказывается общение с Арсом, то ли великое совпадение. Только вот его язвительность чуть больше раздражает. Ну неужели нельзя понять, что вопрос был задан, чтобы подтолкнуть к продолжению монолога? Грх. Наверное, это всё гон за нервы дëргает, лишь бы ещё денёк потерпел, не начинался. — Да ну это же бред, — тянет Антон. Образ идеального воспитателя это красиво, конечно, по-своему интересно, до одури привлекательно и горячо, но… по-прежнему бред. Если воспринимать это как что-то, что человеку приходится симулировать изо дня в день, лишь бы чувствовать себя приемлемо. — Ты с ним не пытался поговорить об этом? — Это его дело, не моё, — просто отвечает тот. — Меня вообще по жизни мало что волнует. Сёдня аж током вам по меткам ударил, хотя по уставу такое запрещено, — он затихает, а Шаст шокировано моргает в темноту. Он сделал что? — Да там мощность на минимуме, ты не паникуй. Да уж. Не паникуй. — Чего тогда звонишь? — Беспокоюсь, — даже сквозь плохую связь слышно, как чиркает зажигалка. — Ты же идиот, наверняка нанюхался блокатора и отказываешься его вязать. Антон выразительно молчит. — Н-да. — Разве нет другого варианта? Он же совсем не соображает. — Эт ты не соображаешь. Ваня затягивается. Наверное. Тихая минута стелется фантомным дымом в лёгких, Антон бы тоже закурил, но пачка не вовремя закончилась вместе с нервами. — Позаботься о нём, Антон, — он говорит очень проникновенно, и звучит это красиво. Но грустно. — Почему атмосфера сегодня такая, будто кто-то умер? В трубку просачивается лёгкий искренний смешок, мягко укутывая слух. Но ему всё равно совестно. Совестно и за то, что его проблема примерно на уровне «блин, мне нужно переспать с чуваком, который мне безумно нравится», и за то, что неправильность ситуации его действительно останавливает от непосредственной помощи человеку, который ему дорог, важен и всё такое. А ещё за ситуацию с Ваней почему-то тоже совестно, хотя Антон ни в чём не виноват — он омежий гаремник не планировал. Но Ваня во всём этом дерьме каждый раз старался им помочь, понимая при этом, что они не смогут быть… ну… вместе. — Вань, ты прости, что так, — решается сказать он, смирившись с тем, что воздуха в лёгких во время этих извинений будет не хватать. — Ты о чём? Ну вот, придётся рассказывать. А Антон надеялся на телепатию или хотя бы безграничное понимание — коллективное признание того факта, что ему в последнюю очередь хочется конкретизировать происходящее. Стыдно же, пиздец. Вдруг он ещё и неправильно понял всё? — Я тебе нравлюсь, ведь так? Или… — Нравишься. В груди всё колюче замирает. — Вот я… Ну я, я, я не могу, — Антон запинается то ли о спутанный поток мыслей, то ли о чувство вины, и не может сложить всё это в единую понятную фразу. — Мне кажется, некрасиво как-то получается. Ты хороший, Вань, но… — Ой, блять, — он опять смеётся, опять искренне. — Не мучай себя этой святой речью, я понял. Мне это не нужно всё, ты не парься. — Но я, э-э, мне казалось, тебя это расстраивает. Ну, что… Когда нравится кто-то, хочется же быть вместе. Вот я хотел извиниться, что не получится. Я понимаю, что не виноват, конечно, но всё равно как-то. Не знаю. Объяснил, конечно, молодец. Хорошо, что устные экзамены в школах ввели только недавно, он бы остался вечным девятиклассником. — Необязательно все вокруг прям хотят быть вместе, Антон, — спокойно отвечает тот. — Я не фанат этого… всего, людей типа. Мне одному хорошо, и смотреть издалека — меня вполне устраивает. Ты думаешь, почему я охранником пошёл? Смотреть на других со стороны… это интересно. И беззаёбно, что главное. — Я просто думал, что… — Попробуй не думать, у тебя же хорошо получалось. — Если ты ещё раз меня перебьёшь подобной шуткой, я натравлю на тебя Арсения. — Боюсь-боюсь, — расслабленно фыркает Ваня. — Ты просто забавный. Не такой, как большинство альф, которых я видел. И это круто, правда. Ты совсем другой. По-хорошему другой. Приятно. — Получается, раз я чуть более особенный, значит, я тоже должен хотеть быть нормальным? — Ну, а ты думаешь, Арсений на тебя из-за ублюдской куртки запал? — смешливо бросает Ваня и сразу же чертыхается. — Да блять. — Арсений что? — от шока Шаст аж подсобирается весь на этом маленьком и неудобном диване. Арсений на него запал. Арсений. На него? То есть это всё не условности гона? Не под гнётом обстоятельств? — Надеюсь меня никогда не возьмут в места покрупнее, а то я все гостайны пропизжу в курилках. Ваня отключается сам. Кухонная темень прохладно молчит, за окном ездят какие-то ночные дрифтеры, разбавляя внутренний ахуй своим шумом. Запах сырости опять лукаво ползëт в лёгкие. Остатки блокатора в носу держатся на последнем издыхании, надо бы постараться поспать, пока это ещё кажется возможным. И, наверное… можно вместе с Арсением? Наверное. После таких новостей… Тем более на кухонном подобие дивана он со своим ростом даже сидеть нормально не может, что уж говорить о каком-то там сне. А вот рядом с Арсением наверняка тепло, уютно и спокойно. И правильно. Желание проспать всю оставшуюся жизнь накатывает лавиной сразу после того, как Шаст заходит в «гнездовальню». Он успевает только проверить температуру бедного течного дельты, прижавшись губами ко лбу — так в детстве во время всяких горячек делала мама Майя. Также он поправляет одеяло, чтобы Арс не замёрз, хорошо хоть кровать большая — гнездо не сбивается. Арс выглядит так нежно: улыбается сквозь сон, тёмные треугольники ресниц подрагивают, волосы растрепались, поэтому Шаст их приглаживает, прежде чем улечься рядом. Возможно, Ваня не обладает никакой секретной информацией и просто ошибся в собственных догадках. И после «течки» всё вернётся на круги своя. Однако мучить Арсения, оставляя в таком сложном состоянии, тоже не вариант. Шаст суматошно штудирует интернет, лёжа в кровати. Помимо бредовых статей про народную медицину, он натыкается на ещё два способа унять тяжелые симптомы: первый — метка, причём от любого альфы, но лучше от того, чей гон спровоцировал течку, но Антону за такую вольность ебало потом откусят; второй — прекратить контакт на долгое время, чуть меньше полугода. Но это ещё больший бред, чем народная медицина. Ведь это значит бросить Арсения, а Антон к этому не готов. Посетителем сада, другом, приятелем — он готов быть кем угодно, лишь бы не просто сумбурным воспоминанием. Он аккуратно целует Арсения в затылок, зарываясь носом в волосы, а потом чуть отползает, целомудренно оставляя ладонь на чужом боку и вырубается. Просыпается он от яростного жара, который, кажется, плавит лёгкие изнутри. Не сразу становится понятно — то ли гон пришёл, то ли батареи решили врубить в конце мая. Однако в гон в паху тянет по-особенному, сейчас же этого нету. Зато сквозь остатки кисельного сна получается различить ощущение влажных губ на члене, а ещё висящий в воздухе запах свежего сырого бетона, будто проснулся в подвале на стройке после дождя. Какой же он придурок, подумал, что блокатора хватит на всю ночь. Он разлепляет глаза и встречается с тёмным помещением — значит ещё не вся ночь прошла. Скорее всего, вообще пару часов. Он понимает, что оставил спрей против феромонов на кухне. А ещё понимает, что ему лениво дрочат и шумно сосут где-то под слоями вещей, простыней и подушек. — Арсе-ений, нельзя же так, — он пытается нашарить рукой чужую голову, но глупо заряжает Арсению по носу, поэтому решает просто откинуть одеяло. Тот с растянутыми на головке розовыми губами и своими этими полуприкрытыми в удовольствии глазами выглядит как первородный грех, поэтому Антон сдавленно мычит, туша в горле бесконечный поток ругательств, прежде чем вялым движением отцепить от себя этого течного нимфомана. — Ну мы же спали, мой хороший, неужели ты совсем не устал? В груди щемит нежность и беспокойство, но их сносит волной вожделения, когда Арс начинает водить членом по своим губам, издевается, лениво дразнится, ритмично бьёт им по щеке — смазка из Антона льётся как из шланга, поэтому она влажными подтёками расплескивается по румяному лицу. Шаст дрожащими пальцами приглаживает чужую причёску, мажет прикосновением по виску, скулам, аккуратно проводит большим пальцем по щеке, любуясь заворожённым синим взглядом. Дельтовский дурманящий запах прыжками заползает в лёгкие, оседая тяжёлой патокой в животе. Но Антон зажимает себе нос, жмурится и спрашивает: — Как ты хочешь, чтобы я тебя повязал? Если Арсения так мажет, что тот даже не может спать, несмотря на титаническую усталость во взгляде, значит, надо разобраться с этим поскорее. Арс утробно рычит и на второй космической переползает вверх, рывком седлая его. Вот так вот. Без прелюдий. Но Антон всё равно успевает заметить, как по его ногам течёт и как вязкие нитки смазки тянутся за напряжёнными бёдрами — этот момент видится в замедленной съёмке и «четыре-ка» качестве. Хуй, правда, поймёшь, где Арсово, а где Антоново; просто одна медленно подсыхающая лужа прекама, жопной смазки и ещё раз прекама. После нескольких минут мелких настойчивых прыжков узел с громким хлюпом тоже оказывается внутри, Шаст сдавленно кряхтит, стараясь пережить несколько инфарктов одновременно. Неудивительно, что узел так легко вошёл — смазки так много, они в ней чуть ли не плавают. Внизу всё жарко пульсирует, каждый прыжок на члене отдаётся мокрым ударом в уши — звучит так, будто кто-то решил трахнуть несколько разных слаймов одновременно. Их смазка, кажется, пропитала кровать насквозь, и теперь этот огромный феромоновый торт можно подавать в тех интимных кафешках, где всё очень дорого и с афродизиаком в каждом блюде. В тягучие мысли опять впутывается необъятный аромат извести и городского дождя, и Антон рычит, впиваясь хваткой в чужие бледные бёдра так, что, скорее всего, останутся синяки. Он ведёт руками выше — по мокрой спине, ниже — к красивой широкой талии. Арсений закусывает губу, с хлюпом выскальзывает, приподнимаясь на коленях, за ним тянется порция смазки и падает на член, который дёргается и блестит под нависающей над ним задницей. Чужие пальцы оттягивают вход, и смазка льётся ещё, топя собой бедный член. Антон не успевает задохнуться стоном, как Арс резко садится обратно — низко, глубоко, на разбухший, налитый узел. Пальцы на талии сжимаются так, что Арсений протяжно ахает и накрывает его руки своими. Он улыбается как-то елейно, вежливо, глядя из-под ярких ресниц; до невозможного нежный, невозможно-невозможно красив. Приличный, очаровательный, вежливый воспитатель в детском саду, мило улюлюкающий над детками, внимательно слушающий родителей, сдержанно кивающий своим коллегам по цеху. Порхающий над цветами, как какая-то лесная нимфа, в этом своём дурацком фартуке, на фоне цветущей сирени и черёмухи — навсегда отпечатался болезненной вмятиной в Антоновом сердце. Больно от того, какой он светлый, чудной, лёгкий, красивый. Да, выглядит он вполне себе, как альфа. И что? Да хоть дельта, хоть дельтаплан. Всё равно бесконечно нежный со своими трепетными наигранными вздохами, мелкими изломами бровей, плавными движениями — будто он прям хочет, чтобы на него смотрели, чтобы им восхищались, чтобы его желали до скрежета зубов. Чтобы каждый мимопроходящий хотел прижать его в этом дурацком фартуке к низкому подоконнику, подойти со спины и прошептать какую-то откровенную грязь на ухо, запятнать чистого и идеального… Но никто не может. Только Антон. Сейчас Арсений только с Антоном. Часто прыгает, сладко ахает, трясёт своим крупным членом с небольшим припухшим узлом и блестящей головкой. — Можно я так посижу? — вдруг говорит он, замирая. — А? — Шаст промаргивается, пытаясь вернуть себе контроль над сознанием. Он почти уплыл в какие-то фантазии, где он громко втрахивает тонко стонущего Арсения в разноцветный ковёр в ясельной комнате. — А, да, э-э, конечно… Устал и хочешь, чтобы я вёл, или просто посидеть хочешь? Тот кротко щурит глаза, чуть улыбаясь. Блять, какой он нахуй красивый, это просто убийственно. Все эти еле заметные жесты, это же просто ебучее искусство! Чуть наклонить голову, легонько моргнуть, пробежаться пальцами по спинке стула, смягчить движения, округлить их, замедлить во времени. Как он… как он вообще делает это всё? Никогда прежде не хотелось трахнуть картину или статую, но, видимо, время пришло, экзистенциальный кризис и желание выебать саму суть искусства — вот, до чего Антон дошёл. — Посидеть, — чуть помедлив, будто бы смакуя вопрос, отвечает тот. — На тебе. И виляет бёдрами, зараза. Ахает мягко-мягко, совсем тихо, но это «ах» бесконечным гулом разбивается по голове так шумно, что Антон чувствует, как дрожит всем телом. Некоторое время Арсений и правда сидит смирно, не двигаясь. Просто пряно смотрит на Антона, дышит влажно и глубоко. Но в какой-то момент он смещает их руки — ранее сцепленные на талии — на собственный живот, мягко ёрзает на узле кругами и выдыхает: — Оплодотвори меня. С ужасом Антон понимает, что про презервативы они тупо забыли. Ну, как забыли… Он забыл. А Арсений и думать о подобных мелочах в своём состоянии не смог бы. Шаст чувствует, как член дёргается, узко зажатый в чужом теле, узел ноет, а жалкий всхлип вырывается сам собой. Ему нужно снять с себя Арсения, нужно срочно снять его с себя. Поэтому он приподнимает таз, возвращает руки на талию, пытается ссадить с себя и перевернуться. Но Арсений неумолим. Он крепко хватается за Антоновы плечи, льнёт всем телом к груди, сжимается внутри часто-часто, мажет поцелуем по щеке, спускается языком к шее. К шее и ниже… — Арс, Арс, я не могу, ты ведь, это ведь, я не… блять, как ты пахнешь, блять-блять-блять, не надо, пожалуйста, Арсений, я ведь о тебе беспокоюсь, да бля-ять, — сплошным бормотанием шепчет он, дрожащей рукой успокаивающе гладя Арсения по спине, спускаясь к ягодицам и охая от количества смазки, которую успевает собрать пальцами. — Мой хороший, мой хороший, пожалуйста, пожалуйста, слезь с меня, я не могу так, не могу, ты ведь, ты же, о боже мой… Он только и думает о том, как бы не сорваться, не двинуться, не дёрнуться, не заполнить Арсения самим собой до краёв изнутри, не сделать его своим, не сцепить их узами узла и спермы, не насадить глубже — до гортанного стона, до сладкого всхлипа, до восторженного оха, до округлившегося от семени живота. Блять, ебучий гон ещё, только бы не сейчас, только бы не сейчас! И так сознание плавится, как машины на солнце в Техасе. — Хватит сомневаться в моих намерениях, Антон, — мурлычет тот куда-то в плечо. — Хочу тебя себе. Навсегда. И кусает Антона в метку. Блять. Кажется, он читал про то, что метка дельты ощущается как-то по-особенному. Видел обрывки статьи, но не углублялся из-за не хватки времени. Но сейчас он чётко чувствует, насколько эта метка бьёт иначе. Отрубается сразу же после этого бесконечно вязкого и сладкого укуса. Либо мозг его отрубается. Потому что ощущения вспыхивают какие-то невероятные: он чувствует, как кончает, но оргазм длится безумно долго; он чувствует, как стонет на одной протяжной ноте так, что горло начинает неприятно саднить; чувствует, как его мокро целуют, шарят руками по всему телу, обильно кончают на грудь, кончают, блять, и кончают… Арсений восторженно воркует что-то на ухо, захлёбывается ахами, мелко скачет на опадающем члене, будто в этом есть хоть какой-то смысл, вылизывает Антону рот, а потом и метку. Метка воет, но не болью, а каким-то невозможно сильным щекотным чувством, расползается по телу, окутывает бёдра, сжимает плечи разрядом тока, заставляет приятные ощущения топить и топить, и топить. Сырая извёстка уверенным фундаментом укладывается где-то под лёгкими. Где-то рядом с сердцем. Вот бы обнять Арсения сейчас, вот бы сказать что-нибудь про любовь, вот бы очнуться. Вот бы это не был конец.

***

— Я не нашёл у тебя зажигалки. Где-то на горизонте начинает светать, но пока что бирюзовые проблески ещё не расползлись дырявой футболкой по небу. Балконы в этой странной многоэтажке открытые, и Шасту нравится — он же амбассадор рака лёгких, и комфортное место для курения было одним из важнейших пунктиков при выборе дома. Арсений стоит в одних боксерах и тонкой майке — Антоновых, естественно, — наверное, это единственное, что они не заляпали. К кровати подходить страшно. Как Антон только умудрился отклеиться от неё пять минут назад? Тело ломит так, будто вчера он бился в рукопашную даже не с Майком Тайсоном, а с белазом, блять. Жар всё ещё переливается вязкой жижей в голове, но он по привычке надел тёплый свитер — первое, что попалось под руку. На Арса смотреть холодно, поэтому он снимает с себя шерстяную грелку и протягивает ему. — Я в него дрочил, а ты его надел, — слабо фыркает тот. Голос у него совсем усталый, сиплый. — Поэтому и надел. — И что? — он принимает красный комок шерсти и встаёт в какую-то «ща как доебусь» позу. — А сам голышом будешь стоять? Заболеешь. — Меня, — Антон тушуется и почесывает шею, чувствуя, как алеют щëки. Ну, не тянуть же с этой темой вечно, лучше уж на берегу обсудить. — Метка греет. Не знаю, как и почему. Хотелось бы услышать пояснения, ведь Антон по-прежнему жалеет, что не дочитал статью про дельт и особенности их меток, однако Арсений тяжело вздыхает, отворачивается и надевает свитер, вглядываясь куда-то вдаль. Там красиво. И спокойно. Его можно понять. — Про зажигалку, э-э, — Шаст решает цепляться за диалог всеми силами. — Ты куришь? — Нет, блять, хотел посмотреть на огонëк или поджечь эти перештопанные носки на верёвке, — почему-то вдруг злостно рявкает тот и разворачивается к выходу. Антон его перехватывает, заключая в осторожные объятья. — Не надо, я их второй день тут сушу, — мягко отвечает он, гладя напряжённую спину. — Всё хорошо, Арс, — серьёзно добавляет он. — Всё, правда, хорошо. Ничего не хорошо — и это даже сухим носкам, покачивающимся на ветру, понятно. Всё сложно, запутанно, вопросов больше, чем букв во рту, а переплетений, как ниток в этом грязном старом свитере. Но свитер всё равно любимый, несмотря на пыль, порванные вязанные узоры и выцветшую красноту. Ничего не хорошо — логически. В груди же отчего-то сильно-сильно тепло. Он обнимает Арсения крепче, прижимаясь своей головой к его и покачивается, убаюкивает, вслушиваясь в треск чужих нервов. Слабый электрический заряд — два в столбец, два в ряд. — Я помогу тебе со всем, что натворил и что бы ни случилось, — тихо говорит Антон. Он не хочет считать себя виноватым за перспективу чужой беременности, ведь по сути ему не оставили выбора. Но это не значит, что он имеет право забить, предложить оставить ребёнка или настоять на совместной жизни, настоять на аборте. Он примет любой исход, и это он понял, наверное, ещё будучи контуженным во сне. Любовь — это ведь необязательно быть вместе; принимать решения, которые устроят обоих, и жить счастливой семейной ячейкой. Иногда любовь означает жертвы, смирение и силу. Силу на то, чтобы отпустить. Антону двадцать семь, Арс, скорее всего, чуть старше, они оба могут… решиться на многое. Но хотелось бы предоставить окончательный выбор другому человеку. Кому-то, чьи чувства значат гораздо больше его собственных. — Я не знаю, как работает метка, и, но, в общем… Я в любом случае буду рядом, если надо, а если не надо, то не буду. Но если ты решишь оставить ребёнка, я обязательно сделаю всё, чтобы… — Так, Антон, — строго говорит Арсений, отстраняясь. — Забрал мою роль королевы драмы, как тебе не стыдно? — он посмеивается. Видно, что старается разрядить обстановку, но от этого маленького жеста заботы ещё сильнее щемит сердце. Как же его хочется поцеловать на фоне этих бесконечно крохотных потухших домов и робеющего рассвета. — У тебя такой голос, будто ты сейчас заплачешь, — журит Арс. — И несмотря на это, ты продолжаешь убеждать меня в том, что всё хорошо. Что, конечно, спорно, и мне нужно ещё много что прокомментировать из твоих изречений, но… Какой ребёнок? — Твой, — он огибает его и обнимает со спины, кладя одну ладонь на живот поверх свитера. Почему-то так вдруг… захотелось. — Мой. — О, Господи, Антон, — Арс трепетно вздрагивает, прижимаясь к нему спиной, а потом тихо фыркает. Кончики ушей краснеют. У обоих, наверное. — Дурак ты просто бесконечный. — Я знаю. Знаю. — Я, — он немного мнётся, весь как-то уязвимо сжимается, долго борясь с тем, чтобы сказать что-то. Наверняка что-то важное. Антон это чувствует. — Я приму любое твоё решение, и ты будешь прав. Мне бы просто хотелось, чтобы ты знал, что, — он шепчет всё это куда-то в затылок. — Я виноват, я помогу тебе. Или уйду, если ты попросишь. Так хочется окружить заботой, обнять сильнее, быть рядом не просто физически, а как-то ещё. Дать Арсению понять, что всё будет хорошо, что, чтобы ни случилось… — Я бесплоден, Антон. Порыв ветра вдруг особенно сильно холодит голые плечи. Даже серые носки на верёвке качаются активнее — ещё немного и улетят в далёкое приключение по небу. Бесплоден. Это почему-то не укладывается в голове. Арсений, который вечно окружён детьми, мягко общается с ними, что-то лепечет, любит их, сияет одним большим олицетворением нежности в антураже деревянных разноцветных игрушек и крохотных стульчиков. Рядом с ним вечно слышится детский гомон — хотя бы где-то на фоне, но всегда… слышался. — Арс, — и что сказать-то в таком случае, чтоб не усугубить ситуацию? — Мне… мне правда жаль. — Не жалей меня, это просто природа, — тихо отвечает он, в объятьях выворачиваясь обратно к Антону. — Ты ведь теперь знаешь, что я не омега. И не альфа. Не гамма и не бета. — Нет, я… — Я слышал, как Ваня проговорился, я ведь был там, — перебивает он. — Я всё помню. Совсем всё. Просто тогда не соображал, а сейчас понимаю. У всех дельт матка рудимент, мы не способны выносить ребёнка. И мне тоже жаль. Наверное, и всему честному миру жаль. Арсений был бы замечательным отцом. — А ты бы хотел? — он находит его запястья и легонько сжимает. Арс еле заметно улыбается, глядя на их сцепленные руки. — Не из приюта, — как-то скрипуче выдавливает он. — Это сложно, и я… Ну вот такой вот наглец, что просто хотел бы именно своего ребёнка. А дельты не могут оплодотворять или беременеть, это всё генетические пляски. Не сказать, что я не пробовал. Таким образом до детского сада и дошёл. Подумал, что хотя бы примерно почувствую, каково это — иметь ребёнка. Там я чувствую себя, будто бы… В семье. — Мне так жаль, Арс… — Давай о чём-нибудь другом поговорим, у тебя наверняка в голове куча вопросов. Ты всегда выглядишь, как ходячая баночка с «почему». — Баночка с «почему»? — Любопышка, — он улыбается и смешно морщит нос. А у Антон всё внутри сжимается от этого: мысль о том, почему на самом деле Арсений работает воспитателем очень сильно бьёт по голове. И все эти его въевшиеся в обиход фразочки теперь не только умиляют, но и печалят. — Не смотри на меня так сочувственно, иначе я тебя поцелую. Точно. Они ведь ещё даже не целовались толком, но успели чуть ли не ребёнка зачать. В свете восходящего солнца Арсений выглядит нереально, как какой-то герой российского фильма — наконец-то нормального, красивого российского фильма. Не того, который сисько-пердильная комедия с Галустяном, но и не того депрессивного комка гениальности, который ну почему-то вот нельзя снять без серых панелек, страданий, затушенных в пепельнице, алкоголизма и ненависти к цветным картинкам. Арсений тёплый. Тёплый, как фильм про сложности выбора, быстротечность будней, драгоценность объятий, про бурю в груди и ветер в голове. И ветер действительно трогает его тёмные волосы, превращая их в холодные, чарующие волны. Антон аккуратно наклоняется за поцелуем, но Арс почему-то вдруг уклоняется, и это — тоже почему-то вдруг — не расстраивает и не злит. Может быть, он не готов, не хочет сейчас или вообще — не страшно, всё сложится. Всё сложится так, как должно. Чувствовать без возможности выразить чувства — больно. Но лучше так, чем никак вообще. Шаст мажет губами по воздуху и решается прижаться лёгким поцелуем хотя бы к волосам. Пахнет вкусно, пахнет домом. Родным пыльным бетоном и остатками дождя. — Если ты не хочешь быть со мной, я пойму, — говорит он куда-то в висок, сжимая запястья чуть крепче. — Постараюсь понять. — Я хочу, Антон, — быстро отвечает тот. — Просто я обещал себе. — Обещал что? — Не заводить отношений с альфами, — он вздыхает, и Антон хочет расспросить о подробностях, но Арс продолжает сам. — Помнишь, мы прятались в кладовке? Как уж тут забудешь. Шаст утвердительно мычит, притираясь носом к виску. В Арсения хочется несдержанно вжаться всем телом и никогда не уходить. — Ту девушку зовут Ида, и она почему-то не перестаёт меня преследовать — Ване я об этом рассказывал чуть ли не в первый день, как устроился. Я блокировал кучу её аккаунтов, менял места работы, переезжал, а она всё не отстанет. — Ты не обращался в полицию? — У неё там знакомые, я побоялся рисковать, — он расцепляет руки, отходит к балконному бортику и откидывается на него спиной. Антон дёргается и пугливо хватает его за талию, вставая рядом — вдруг упадёт, хоть это и глупость. Но лучше держать. — У неё вообще везде знакомые, она всегда была супер популярна, хотя я никак не мог понять почему. Даже в универе — её все знали, все прощали, везде у неё связи: друзья, родственники, бывшие или ещё кто. — Почему она тебя преследовала? — Мы встречались. — И всё? Арс, очевидно, не хочет говорить, но Антону очень важно знать, что же там за история. Что же там за интересное, хрупкое и удивительное прошлое. Давить не хочется, поэтому он терпеливо ждёт, всматривается в стремительно алеющее небо, в сложные синие глаза напротив, в маленьких человечков, прорисовывающихся внизу — на тропинках, дорожках, тротуарах. Он разглаживает свитер, и Арсений внимательно следит за каждым его движением, прежде чем продолжить. — Не решусь говорить, что между нами была великая любовь. Но мы ходили на свидания, флиртовали, было неплохо. Знаешь, она такая — яркая, простая, вечно на позитиве, — а у меня, наверное, к подобным людям слабость. Ты тоже такой, Антон, хоть и строишь из себя нечто сложное, — он улыбается, заглядывая ему в глаза. Антон думает, что такими темпами трудно будет его не перебивать и дослушать до конца. Изливающуюся душу хочется зацеловать до скрежета соли на губах. — Я даже думал о совместном будущем с ней, пока не узнал пару вещей: во-первых, Ида очень хотела детей и семью, во-вторых… она была гаммой. Как-то по-интересному особенно он выделяет это «гаммой». Неужели у него что-то личное и к гаммам тоже? А Журавлёв ведь тоже гамма. — Мы не смогли бы быть вместе, как бы ей ни хотелось. — Из-за детей? — Нет… Не только. Гаммы не смогут подстроиться под дельту, потому что мы по сути своей не обоеполые, а скорее бесполые. И половая жизнь может сбить гаммам цикл и сильно подпортить здоровье. Но Ида упорно верила в то, что я альфа. А я почему-то не решался прямо сказать «нет», не хотел обижать, усложнять, уже тогда начал скрывать вторичный пол, чтобы избежать насмешек или глупых долгих расспросов. Мы ведь только начали встречаться тогда, что-то пытались, многого не знали друг о друге. Даже не задавали вопросы вроде «мы теперь вместе?», «ты будешь со мной?», «мы встречаемся?». Ну я и понадеялся, что выпустимся, разойдёмся, всё поутихнет само собой — оставалось-то полгода. Странная, конечно, у него концепция отношений. Антон никогда в недо-мутки не ввязывался, у его партнёров всегда всё было чётко и понятно. Иначе, наверное, он бы и не продержался в отношениях дольше недели. Ему надо было знать, имеет ли он право полноценно ревновать уже или ещё нет. — Но я не просчитал один момент. Она, оказывается, была настроена очень и очень серьёзно. Когда я предложил разойтись, она развела какой-то сумасшедший скандал с криками, орами, чуть ли не дракой, и затаила на меня обиду. Её можно понять, я сам дурак со своей повышенной потребностью в безопасности и секретности. Толком не знал, как объяснить, почему мы не можем быть вместе. Знаешь, не хочется болтать о своей сложной генетике направо и налево; кому-то побоку, но не мне, это ведь не то чтобы личное… это сокровенное. Я сказал, что нам просто не по пути и без обид, но она не поверила, решила копать под меня. Естественно, понял я это не сразу, на деле-то она по итогу извинилась и сказала, что понимает. В общем… я… Антон только сейчас вспоминает, что с Арсением успел забыть и про зажигалку, и про сигареты. Как же быстро он предал свою любовь к курению… А ведь Арсу, наверное, сейчас бы не помешало что-то успокаивающие. Но у него есть только крайне сочувствующий взгляд и тихие поглаживания сквозь свитер. — Если тебе тяжело рассказывать, ты не обязан, хочешь, я схожу за сигаретами? Чёрт, сигареты же закончились ещё вчера. Придётся, если что, искать круглосуточные. Не сигареты, конечно, магазины в смысле. — Не люблю стоять на середине пешеходного перехода, — он усмехается, туша взгляд об стену. Какое-то время он молчит, потом глубоко набирает утренний свежий воздух в лёгкие и продолжает. — Вскоре после нашего расставания за мной начал ухаживать альфа. Нурлан звали. Я видел его на каких-то студенческих тусовках пару раз. Красивый, высокий, такой весь из себя джентльмен, в костюме вечно ходил, строгий, серьёзный, харизматичный. Глупо ревновать к кому-то из прошлого, но Антон вовсе и не ревнует. Просто хочет найти этого Нурлана и попиздиться. Может, и не с ним, а просто с воздухом — где-то рядом с этим Нурланом. Ну, во всём виноват гон, наверное… Наверняка. Кстати, когда он там? Задерживается. Должен был начаться ещё вчера. Лишь бы цикл совсем в говно не сбился из-за этих гормональных перепадов и путешествия в мир фантастических феромоновых аттракционов. — Написал в инсте, сказал, что был на выступлениях — мы с Идой театральный оканчивали, — и я ему очень понравился. Он вежливо пригласил меня в ресторан, какой-то не слишком дорогой, не для понтов, а в действительно хорошее питерское заведение. — И ты вот с незнакомым чуваком просто пошёл в ресторан? — Слушай, ну, отказать было сложно. Я альфам никогда особо не нравился, запах запахом, но на вид я далёк от идеального омеги. Антон готов прокачать навык научных дебатов, лишь бы у трибуны с микрофоном отстаивать абсолютно противоположное мнение. — Я не знаю, какой я в твоих глазах, Антон, и почему. Но парней, тем более парней-альф я никогда не интересовал. Ни разу. Девушки вешались, а мне… ну в общем, — он заметно робеет и отводит взгляд, вновь тупит его об стену дома. — Неважно. Когда он предложил подвезти меня домой, я тоже не отказался. Надеялся, что правда понравился ему, что у такого мужественного, угловатого, нерадивого меня будет альфа, настоящий альфа! — он переходит на какой-то восторженный шёпот. Антон таким тоном рассказывал Позу о чёрном внедорожнике, который однажды нашёл по скидке на авито. Неужели перспектива отношений с альфой, а не кем-либо ещё, может вызывать такой восторг? — Вот мы сидим у него в машине, всё хорошо, и до меня доходит осознание: у него гон. Да не делай ты такие испуганные глаза, не насиловали меня. Просто с гоном у дельт не просто, мы на омег не реагируем особо в этом плане, а вот под альф наоборот подстраиваемся. Сильно. И долго. — А почему так работает? — он хочет немного сбить тему, потому что видит, как сильно Арсений нервничает — ещё немного и низ свитера распустит по ниточкам. — А, ну, — тот слегка теряется. — Понимаешь, дельты не реагируют на течку у омег за неимением смысла в искусственном гоне. Удовлетворить омегу они смогут и так, а оплодотворить в любом случае — нет. Собственно, и запах поэтому у нас работает на манер амортенции, если ты вдруг ещё не понял. Как в древности было выжить бесплодному полу? Как ему найти партнёра? Только так. Быть привлекательным для всех. Я стараюсь запах сбивать парфюмами всякими бабушкиными, даже фартук мою иногда с хлоркой, руки мою чаще, чем дышу. Вот, почему он всегда в фартуке. Антон сразу заметил, что тот какой-то необычный, но не придал этому значения даже в мыслях. Но возможно, там какая-то особенная ткань, которая хорошо впитывает запахи, или что-то вроде того. Одна мысль только теперь не даёт покоя. — То есть получается, и Ваня тоже тебя чувствует? Не то чтобы эта очевидность приходит в голову впервые. Просто хочется посмотреть, что на это скажет сам Арсений. — Да, ему тогда нелегко пришлось с нами, — тот виновато усмехается. — Поэтому я и не злюсь на то, что он, дурак такой, проговорился. Удивительно, как выдержки хватило не связать нас и не выебать по очереди… — Арс, не очень хочу о подобном думать, — честно признается Антон. — Я думал, он тебе нравится, — как-то странно тянет он. — Мне ты нравишься. — Как же приятно, что ты такой понятливый, — искренне смеётся тот. Его смех взрывает внутри какие-то дорогущие салюты, закупленные на государственные сбережения. Такой чудесный. — Ну, возвращаясь к истории, — смущённо говорит он и коротко прокашливается. — Я сильно растерялся тогда, на стрессе и так был из-за выпуска, репетиций, подготовки к итоговому спектаклю. Мало спал, мало ел, переживал из-за всего на свете… в общем, проснулся уже в больнице. Ну, как сказать очнулся. В машине накатила течка, меня вырубило, сознание отключило, Нурлан испугался, скорее всего, и поехал в больницу. А ещё он узнал, что я дельта. Я слышал, как врачи разговаривали с ним про метку, управшивали, а он брезгливо отнекивался, говорил, что вообще не знает меня. Редкостный пиздун и мудак. Но когда он ушёл, меня загнездовали, запах перебили, и я хотя бы до друга дозвонился. — Ужас, Арс, мне так жаль… — Ты уже говорил это, — нарочито весело подмечает тот. Тема тяжёлая, это видно — Арсений весь будто закрывается, даже от самого себя, и руками обнимает собственные плечи. — Повезло, что Нурлан не с нашего вуза был, следа его я не чувствовал. Течка мучила, никакие таблетки не помогали, сознание прояснилось только через неделю, меня хотели отправить в Омск, к родителям. Ладно, хоть был друг альфа — помогал тогда, дома со мной сидел, пока я в себя не пришёл. Его запах чуть сбивал всё, гнездовался я в его вещах, но головой-то понимал, что это мой друг. Друг, блять, с детства! Это был одновременно и стыд, и кошмар, и ужас. Я таким виноватым себя чувствовал, бедный Серёжа. — Ты не виноват, господи, Арс, это ведь просто природа. — Да знаю-знаю, — отмахивается тот, хмурясь. — В моменте было ужасно. И ужасно страшно, но последствия были ещё хуже. Нурлан всё Иде разболтал. Оказалось, что это она его подослала — специально, чтоб меня проверить. Думала, я альфа, который по альфам, хотела разоблачить, ради мести, разнести слухи по институту — наверное. Гомофобка ебучая, — резко огрызается он. — А я-то подумал, что наконец понравился альфе. Арсений вздыхает, и вздох этот дрожит. И этот звук холодит сильнее утреннего майского ветра. Пусть и конец мая, этот год выдался холодным. На погоду и на жизненную драму. Нурлана теперь хочется отпиздить в два раза сильнее, вместе с Идой этой, будь она неладна. — Понадеялся, что наконец смогу попробовать отношения, в которых буду чувствовать себя правильно, на нужном месте. Хуй там плавал да за буйки уплыл, — голос тихо дрожит, Арсения мелко колотит, и Антон греет чужие запястья в своих руках, порывается сказать, что не нужно копать глубже, надо успокоиться, подумать о хорошем. Но Арс мотает головой, жмурится и продолжает. — Не знаю, что Ида потом выдумала, но определённо что-то жёсткое и правдоподобное. Страшно представить. Со мной до конца учебного года перестали общаться вообще все. Представляешь? Все нахуй. Кроме Серёжи, который со мной течку сидел. Я еле-как выпустился, репетиции шли ужасно. О каком партнёрстве может идти речь, когда тебя избегают из-за сплетни, но смотрят горящими глазами из-за непрекращающейся течки? После первой недели, как вышел в вуз, я попросил Серёжу укусить меня, невозможно было. Лучший друг. Мы так с тех пор вживую и не общаемся. Я не могу, мне стыдно. — Арс… — Желание плясать на сцене тоже угасло окончательно, — перебивает тот трещащим голосом. — Всё это казалось таким грязным, я сам себе казался неправильным. Хотя так и не понял в чём. — Ни в чём, ни в чём, Арс, боже, — таким же поломанным голосом шепчет Антон, прижимая этого бедного и совершенно несправедливо страдающего за все человеческие грехи бедолагу к себе. — Ты самый правильный, самый хороший, самый-самый. Самый красивый, самый хороший, самый… самый… Сильный. Ты сильный, Арс, бесконечно сильный. — Разве омега должен быть сильным? — устало скрипит тот. — Так ты и не омега, — аккуратно говорит Антон. — Ты — это ты. Но и омеги могут быть сильными. Или не сильными. Но ты просто невероятный, Арс, столько всего пережить, перетерпеть стольких ебланов и никого не убить со злости, это нужна невероятная выдержка. Он не знает, что лучше сказать — пошутить, подбодрить, перевести тему или сказать, что сам бы Антон в жизни подобного не выдержал. Всё кажется таким мелким, пустым, незначимым в сравнение с дрожащим в руках Арсением. Он обнимает его крепче, жмёт к груди, хочет спрятать куда-то в кармашек на рубашке, около сердца, но не находит этот самый кармашек. Как и правильные слова — не находит. — Поэтому я клятву себе дал не связываться с альфами, — совсем тихо и тускло добавляет тот. — Единственный опыт с альфой превратил мою жизнь в ад. — Мой хороший, мой хороший, — приговаривает он, баюкая Арсения в объятьях. — Если бы я мог, я бы всю твою боль забрал себе. Если бы я только мог. Бессмысленно говорить «не все альфы такие», а вот конкретно эта фраза жжёт язык с самого начала разговора. Почему-то она кажется бесконечно необходимой. И правдивой. Как и ещё кое-что. — Люблю тебя, Арс, бесконечно сильно люблю. Арсений громче шмыгает носом, отклеивается от объятий и смотрит глаза в глаза, ясно-ясно. Щёки у него мокрые, нос красный, а ресницы красиво слиплись чёрными треугольничками. Да и вообще. Красивый. Невозможно красивый. Улыбается сквозь слёзы красиво. Красиво-красиво-красиво. Целует. Мокро, солёно, грустно. И красиво.

* * *

— Ты писал про меня стихи? — Это не совсем стихи… Просто, ну, просто, это… — Покажи. — Ни за что. — Покажи. — Я сейчас вернусь на балкон и выброшусь с него. — Да, не забудь надеть высохшие носки и перед этим показать мне стихи. Ты сам эту тему завёл. Что же делать, если Антон поделился этим маленьким секретом ради того, чтобы отвлечь Арса от печальной темы и доказать ему, что тот самое прекрасное, что есть в этом мире. Он совсем не ожидал, что тот действительно захочет почитать. Но Шаст правда писал что-то. В бездумном бреду, когда возвращался домой после сталкерских походов мимо детского сада. И это была претензия на рэп в стиле Оксимирона, а не поэзия. — Ты лучше скажи, встречаемся ли мы теперь или тебе нужно время, чтобы подумать? — сбивает Антон тему диалога. Он планирует сбивать её до победного, как сбрендивший водитель камаза. Ну, тем более вопрос действительно насущный. — Метка твоя… — Долго не сойдёт, — перебивает Арс, как-то сильно смущённо улыбаясь. — Давай про неё потом. Но я думаю, что встречаться, ну, да, я бы… конечно, я бы очень хотел, ну, если ты хочешь. Как он очаровательно и совершенно непривычно робеет. — Я хочу. — Отлично, — он подрывается к Антону и даже, кажется, тянется за поцелуем — Шаст успевает наклонить голову, но вдруг Арсений шепчет. — Если любишь меня, покажи свои стихи. — Да господи, Арс… Может, я как-нибудь ещё смогу сделать тебе приятно? — тянет он с таким очевидным намёком, что самому аж неловко, но носом легонько проводит по чужой шее, которая стремительно розовеет. — Это в тебе гон говорит, — парирует Арсений, отстраняется и плюхается на диван, брезгливо оглядывая кровать с расстояния. — Возможно. Он должен был начаться вчера-сегодня, но я его не чувствую, — теперь он надеется увести тему в это русло. Или любое другое. Хоть обсуждение того, какой сезон «Синего трактора» был лучше — что угодно, кроме стихов, рэпа тупой писанины, которая абсолютно не заслуживает такого большого внимания к себе. — У тебя может быть задержка из-за метки. Там свои особенности у дельтовских меток. — Расскажешь? — быстро спрашивает Шаст, присаживаясь рядом. Арс, прищурившись, сверлит его взглядом. — Заодно и расскажешь, почему ты тогда решил меня укусить, или ты не помнишь… — Какой хитрый жук, — улыбается тот, наклоняясь ближе. — Без обид, но последнее, что я бы подумал, так это то, что ты поэт. Не спрыгнут они, видимо, с этой темы. — Из меня поэт, как из Пушкина — стрелок, — буркает он, подтягивая к себе ноутбук. — О, а вот и литературный юмор. Ты знал, что раньше ходило много споров о том, был ли Александр Сергеевич дерзким любителем дуэлей или наоборот? — он подползает ближе, прижимаясь своим бедром к Антонову. Ну вот какие стихи? Могли бы уже приятно сосаться несколько минут. — Расскажи об этом подробнее, — он продолжает упорно сводить обсуждение в другое русло. — Кстати, тебе на работу завтра? — Несколько часов ещё есть, показывай свои творения. — Какие несколько часов, Арс? — серьёзно удивляется Антон. На проснувшемся экране ноута сразу же высвечиваются сохранённые недописанные заметки. Арсений пытливо заглядывает в электронную писанину, но Шаст бодает его плечом. — Иди спать давай, ты же совсем не отдыхал. — Я определённо точно отдыхал, — ласково тянет тот, приваливаясь головой к его плечу. Мило, пиздец. — Поспи хотя бы ещё часик, — он поворачивает голову, чмокая в макушку. Волосы пахнут, как пикник на стройке. Сосиски в тесте и влажный бетон. — И помойся. Смывать свой запах с него не хочется, но лучше так, чем повышенный интерес от коллег и клиентов. К чужой личной жизни — Арсу ведь это важно, хранить личное, — к чужому аромату. Но Арсений на такое заявление отлипает от плеча и смотрит в упор взглядом «ты только что оскорбил меня и всю мою семью». А потом наклоняется и резко целует Антона. Тот не успевает понять, что происходит, как внезапно вес ноутбука исчезает с коленей и Арсений уматывает вместе с похищенной техникой в коридор. Сука! Обыграл! Шаст долбится в запертую дверь и умоляет Арса не читать хотя бы все несчастные заметки. Но Арсений прячется за шумом душа, тратит всю горячую воду в доме и читает абсолютно всё, до чего дотягивается своими красивыми голубыми глазами. Мокрый после душа, весь свежий и сияющий, как тёплый летний дождь — он смотрит на Антона восторженным светлым взглядом и говорит, что ему очень нравится. Очень-очень нравится. В тот же момент Шаст прощает ему всё это ребячество и наглое любопытство. Вообще всё, что только было — или теоретически будет, — прощает. А потом вдруг ни с чего весёлый Арсений мягко целует его на прощанье, перед тем как пойти на работу. И не прощается. Не прощается, потому что вернётся — понимает Антон. Потому что они завтра ещё встретятся в детском саду, когда Шаст будет возвращаться от Позовых, сообщивших о том, что у них, походу, мальчик. И тогда Антон, счастливейший от всего и ничего, останется на подольше, чтобы помочь Арсу с высадкой то ли ромашек, то ли тюльпанов, то ли жвачного растения. Будет копать ямки, пока тот отлучится домой за какими-то семенами. Будет всматриваться в алеющее небо и проходящих мимо сада людей. А ещё он внезапно услышит искренние извинения от Журавлёва. И искренние поздравления с началом отношений — от Вани. А у ворот услышит арсеньевское «я люблю тебя» — тоже искреннее. И напишет ещё одну глупую поэму, которая будет чуть меньше похожа на рэп. И чуть больше похожа на любовь.