NDA, что значит "соглашение о неразглашении"

      Она знала, кто это. Даже не нужно было смотреть на номер.       Сукуна.       Его прямой бесцеремонный, стиль. Без вопросительных знаков. Без намёков. Всегда так. Если он чего-то хочет — он берёт.       Пальцы Мииоко замерли над экраном, не решаясь нажать. Глаза остались сухими, но взгляд — темнее, чем прежде.       Почему сейчас?       Почему снова?       Зачем именно теперь — когда всё так шатко?        Думала. Боялась.       Она не ответила. Сидела в тишине, прислонившись к изголовью кровати. Колени поджаты, тело напряжено до боли в спине. Телефон сжимала крепко, так, будто от силы её пальцев зависело, выдержит пластик или расколется.       На лице ничего. Ни злости, ни страха, ни боли. Только глаза выдали её: в них на мгновение дрогнуло что-то слабое, уязвимое. Как будто вглубь просочился старый яд — тёплый, знакомый, и оттого особенно опасный.       Экран снова вспыхнул. Второе сообщение пришло почти сразу:       «Я соскучился.»       Дыхание стало чаще. Не от нежности — от тревоги. От той особой смеси притяжения и страха, которую в ней вызывал только один человек. Тот, с кем она, казалось бы, уже всё завершила. Расставила точки. Поставила жирную, окончательную точку.       Но стоило увидеть его сообщение — всё вновь пошло по кругу.       Мииоко провела языком по пересохшим губам. Руки дрожали едва заметно, но она чувствовала это каждой клеткой. Внутри поднялась волна протеста, словно тело само сопротивлялось памяти, от которой разум пытался отгородиться.       Нет. Не сейчас. Не опять.       Она помнила его касания. Его голос, скользящий по коже. Его взгляд: тяжёлый, властный. И то, как легко он подчинял. Власть, которую он имел над ней, никогда не была договорённой: она просто случалась. И теперь это всё снова возвращалось, как лавина. Как наваждение.       Она знала: стоит сделать один шаг — и остановиться будет трудно.       Но пальцы не слушались. Они двигались сами, как будто где-то в глубине неё жила другая — та, что не ушла. Та, что не вырвалась.       «Ты не должен был писать.»       Ответ пришёл почти сразу:       «Мы можем всё изменить.»       Мииоко зажмурилась и откинула голову назад, будто стараясь вытолкнуть голос из своей головы. Но он уже звучал внутри: бархатный, низкий, жестокий. Такой же, каким он шептал ей тогда… То, что не осмеливался сказать никто. То, что она сама боялась признать.       Она провела рукой по лицу, злясь. На него. На себя.       На то, что сердце дрогнуло.       На то, что вспоминает.       На то, что всё ещё боится.       И на то, что… хочет.       «Нет. Это не твоя жизнь. Всё кончено.» — написала она, почти срываясь. Как приговор.       Как мольбу. Как заклинание, чтобы не сорваться.       Ответ пришёл мгновенно.       «Разве?»       Одно слово.       Одно проклятое слово выбило из груди весь воздух.       Простое. Бесстыдное. Разрушительное.       Она уронила телефон на подушку и отвернулась, будто даже взгляд на экран может ожечь.       Нет.              Она больше не та. Больше не позволит.       И всё же внутри уже поднималась та дрожь: знакомая, животная. Не возбуждение.       Тоска.       Телефон молчал до самого рассвета. Но тишина была не облегчением, а отсрочкой.       Мииоко уснула ближе к пяти, не включая свет. Сон был тяжёлый, прерывистый, будто кто-то всё время шептал ей на ухо то, что она не хотела слышать. Когда глаза всё-таки открылись, комната уже была залита мягким золотистым светом: таким же, как и вчера, и позавчера.       Только внутри всё ощущалось уже по-другому.       Тело всё ещё было напряжено, как будто ночь прошла в бегстве. Она поднялась с постели медленно, осторожно, будто боялась, что каждое движение напомнит ей, что всё не закончилось. Что Сукуна действительно написал. Что это не был сон.       Телефон на тумбочке лежал спокойно. Почти равнодушно. Будто ничего не произошло.       Экран был погашен. Мииоко сомневалась проверять его, или оставить как есть. Забыть и сделать вид что ничего не произошло… Секунда, и пальцы потянулись сами. Одно движение, и снова это слово как клеймо:       «Разве?»       Она выключила экран, быстро. Слишком быстро. Как будто могла стереть не только фразу, но и то, что чувствовала, когда читала её.       Спокойствие утренней виллы казалось слишком ярким, слишком неуместным. Цикады, запах свежевыпеченного хлеба с кухни, далекий шум моря: всё будто насмехалось над тем, что происходило внутри.       Сатору.       Мииоко вспомнила его лицо, как он смотрел на неё вчера. Как подал руку. Как слушал. Он казался совсем другим… таким же, но — другим.       Она почти поверила.       Поверила в то, что всё может быть иначе. Она могла бы приложить чуточку усилий и попытаться измениться. Стать лучше. Умнее. Хитрее.       Но. Обстоятельства — дерьмо.       Вчерашнее «свидание» — это тоже игра. Там не было правды. И она сомневалась в его искренности: проще было признать, что Сатору хороший актёр, и не более. А она — пешка.       Отец. Сукуна. Юджи. И даже Мегуми — они не видели в ней — её. Так с какого же перепугу Сатору меняет правила игры?       Их союз — банален и прост в действии.       Один год.       Два условия.       И ничего лишнего.       Это утомительно. Она устала, правда. И без того её шаткое положение в опасности. А тут ещё и Сукуна напомнил о себе. Зачем?       Она подошла к окну, распахнула ставни и вдохнула утренний воздух. Глубоко, как будто этим вдохом можно было выдавить из себя всё остальное.       «Сегодня — просто утро», повторила она про себя эти слова почки как молитву.       Сегодня она не станет думать о выходке Сукуны. Не станет терзать себя догадками, зачем он написал, чего хочет, и к чему всё это может привести.       Довольно.       Сейчас — не время.              У неё есть цель. Другая. Настоящая.       Сатору.       С ним всё ещё не до конца ясно, и тянуть дальше опасно. Она должна действовать. Быстро. Холодно. Расчётливо.       Совсем недавно, она прикинула срок, и он почти сошёлся. Почти.       И если всё пойдёт так, как она задумала, то сейчас идеальный момент для её большой маленькой лжи. Самый подходящий. Дальше будет только хуже. Слишком рискованно.       А когда всё получится…       Когда он поверит…       Тогда остальное потеряет значение…       Тёплая вода стекала по её телу, унося с собой остатки сна, чужие прикосновения из памяти, обрывки тревожных мыслей. Мииоко закрыла глаза и задержала дыхание на короткий миг, позволив себе пустоту. Никаких планов. Никаких Сукун. Даже Сатору — на паузу.       Просто вода. Просто кожа. Просто она.       Когда она вышла из душа, волосы ещё были влажными, локоны прилипали к шее, оставляя прохладные следы. Она не спешила: в этом доме никто не гнал её вперёд.       На себя в зеркале она взглянула внимательно, с чуть ироничной нежностью.       Я всё ещё та, ради которой стоит просыпаться по утрам, — мелькнуло в голове.       На ней были мягкие серые шорты, почти не ощущавшиеся на теле, и белая футболка, которую она любила за то, как она сидела на плечах. Простая, но эффектная. Лёгкий макияж не для кого-то, для себя. Её утренний ритуал власти: чуть подчеркнуть глаза, увлажнить губы, провести пальцами по бровям.       Когда она открыла дверь спальни, по дому уже расплывался уютный, почти семейный запах кофе, сливочное масло, что-то сладкое, чуть подгоревшее. Она вскинула бровь.       Кто-то решил устроить завтрак?       Спускаясь по лестнице босыми ногами, она чувствовала, как дом оживает. И это не её заслуга.       На кухне Сатору стоял у плиты, спиной к ней, босой, в одних свободных тёмных штанах. Мокрые волосы прилипли к затылку, по спине стекала капля воды. Он наклонялся над сковородкой, переворачивая панкейки уверенным движением запястья. Рядом стояла чашка с его неизменным кофе.       Он даже не повернулся.       — Ты проснулась, — сказал он спокойно. — Надеюсь, любишь панкейки с бананом. Другого не нашёл.       Мииоко остановилась у порога, скрестив руки под грудью, и наклонила голову набок, разглядывая его.       — А ты, оказывается, умеешь удивлять, — сказала она, усмехнувшись. — Ты весь такой… домашний. Даже немного… съедобный.       Сатору бросил взгляд через плечо, не отрываясь от сковородки.       — Только не облизывайся, Мииоко. Я ещё не подал.       Мииоко хмыкнула, шагнула ближе, небрежно провела пальцами по спинке стула, прежде чем сесть. М посмотрела на него с лёгким прищуром.       Он и правда выглядел иначе. Как будто все его острые углы сгладились: без рубашки, без фирменной холодной ухмылки, без привычной дистанции. Просто мужчина с каплями воды на плечах, жарящий завтрак.       И пахло от него не духами, не дорогим лосьоном, а чем-то простым: гелем для душа с запахом эвкалипта и кожей, разогретой паром. Это сбивало с толку.       Он опасен не только, когда играет в свои игры… Но и вот так. Когда не играет вовсе.       Она отвернулась, будто разглядывала кухонный интерьер, а на самом деле, чтобы спрятать неожиданную дрожь в животе. Раздражающую. Не к месту.       — Бананы я люблю, — сказала она, сделав акцент на слове люблю. — Только не пережарь. Мягкое внутри, золотистое снаружи. Я требовательная, ты же знаешь. Особенно по утрам.       — О, я заметил, — бросил он, не поворачиваясь. — Особенно, когда ты в футболке, которая выглядит как приглашение на беду.       Он подал ей тарелку: аккуратные панкейки, чуть подплавленное масло на вершине, капля мёда стекала по краю. Рядом: чашка кофе, чёрного, как она любит.       Она взяла вилку, но не торопилась.       — Ты давно так рано встаёшь, Сатору?       Он пожал плечами, опираясь о край столешницы, взяв свою кружку в обе ладони.       — Когда под боком бомба замедленного действия — спится не очень.       Она усмехнулась краешком губ, не поднимая глаз.       — Забавно. Я думала, я — просто декорация.       — Красивые вещи тоже могут быть опасны, — сказал он. — Особенно если у них свои планы.       Он смотрел на неё поверх кружки, лениво, но внимательно. И в этом взгляде ничего откровенного, и в то же время всё. Намеки, паузы, притяжение.       Мииоко наконец попробовала панкейк.       — Сойдёт, — кивнула она, не слишком щедро. — На сегодня ты получил одобрение. Пользуйся им аккуратно. Оно не вечное.       — Я всегда аккуратен. Особенно с вещами, которые мне могут пригодиться.       Она подняла на него глаза. Улыбнулась. Но внутри — уже снова начинала считать. Взвешивать.       Он насторожен. Он чувствует. А мне нужно, чтобы он почувствовал другое. Чтобы захотел поверить. Чтобы сам захотел быть обманутым.       Всё шло по плану.       Почти.       Они ели молча, но не в тишине: за окнами пели птицы, солнце мягко заливало кухню золотым светом, пахло кофе и мёдом. Было почти уютно. Почти по-настоящему.       Мииоко отложила вилку, откинулась на спинку стула, потянулась лениво, чуть демонстративно, выгибая спину, как кошка.       — А на твоей вилле бассейн есть? — спросила она, бросив на него короткий взгляд из-под ресниц. — Я не видела.       Сатору отпил кофе, всё так же лениво, не спеша.       — Есть. На заднем дворе.       Она прищурилась:       — Покажешь?       Он кивнул и встал, не дожидаясь, пока она допьёт кофе.       — Если по дороге ты не попытаешься меня утопить — тогда, пожалуй, покажу.       — Зачем же, — мурлыкнула она, поднимаясь. — Мне твоя голова пока что нужна. Хотя бы для разговоров.       Они вышли через стеклянные двери, миновали тенистую террасу с плетёной мебелью, и ступили на каменную дорожку, ведущую в небольшой сад. За домом раскинулся ухоженный двор с высокой живой изгородью, из-за которой не было видно ни дороги, ни соседей. Слева — апельсиновое дерево, справа — цветущие кусты лаванды, и в самом сердце — бассейн, прямоугольный, с чистой синей водой, едва тронутой ветром.       Мииоко остановилась у бортика, склонилась, заглядывая в воду.       — А неплохо. Прямо как в кино. Осталось только бокал шампанского и кто-нибудь с плохими намерениями.       Сатору встал рядом, руки в карманах.       — Ты всегда так описываешь утро, полное спокойствия?       — Я просто реалистка, — улыбнулась она. — В красивых местах чаще всего случаются самые некрасивые вещи.       Он бросил взгляд на неё, и в этом взгляде не было усмешки.       — Или самые запоминающиеся.       Мииоко медленно обошла бассейн, ступая босыми ногами по тёплой плитке. Ветер колыхнул подол её футболки, она перекинула влажные волосы через плечо, и оглянулась на него.       — Ты часто приводишь сюда девушек?       Он не ответил сразу. Подумал. И просто сказал:       — Нет.       — Что ж, — Мииоко подошла ближе, их разделяло всего пару шагов. — Тогда тебе стоит быть осторожным. Со мной. Я умею портить статистику.       Он чуть склонил голову, рассматривая её.       — Ты и есть статистика, Мииоко. Из тех, кто рушит всё, во что вовлечён.       Она улыбнулась, беззаботно на вид, но пальцы инстинктивно сжались у бока.       Он знает? Чувствует? Или просто играет в свою игру, параллельно моей?       Молчание между ними повисло натянуто, как леска. Лёгкое, почти прозрачное, но достаточно прочное, чтобы одним рывком оборвать всё.       Она подошла ближе: плавно, с лёгкой кошачьей грацией, будто между делом. Игриво склонила голову, её влажные волосы скользнули по плечам. Улыбка на губах слишком яркая, чтобы быть просто утренней. Она остановилась впритык, чуть коснулась его руки.       — Сатору, — сказала она мягко, — знаешь, что мне ещё нравится в бассейнах?       Он посмотрел на неё в упор.       — Удиви.       — Они… всегда честнее людей.       И, прежде чем он успел что-либо сказать, она резко, но с точным расчётом упёрлась ладонью ему в грудь и толкнула.       Он пошатнулся, шаг назад и с громким всплеском ушёл в воду.       Мииоко расхохоталась, отступая, приглаживая прядь волос.       — Ну вот! Ты весь… честный теперь!       Но она недооценила его рефлексы.       Рука вынырнула из воды почти мгновенно, схватила её за запястье, и в следующий момент она с коротким вскриком полетела следом, вспыхнув белым бликом на фоне солнца.       Холодная вода сомкнулась над ней с шумным хлопком. Мир на миг стал гулким, замедленным. Она вынырнула с брызгами, резко хватая воздух, откинув волосы со лба. Рядом — Сатору, мокрый, ухмыляющийся, как мальчишка, чьё озорство только набрало силу.       — Не ожидала, да? — сказал он, подгребая ближе. — Плохо просчитываешь риски.       Она рассмеялась, стряхивая воду с ресниц.       — Может быть. Но удовольствие того стоило.       Они зависли друг напротив друга, вода гладила плечи, тишина снова собралась между ними, но теперь другая. Более опасная. Более интимная. Глаза Сатору блестели, и не только от капель.       — А ты любишь провоцировать, — сказал он, тише.       — А ты любишь отвечать, — ответила она, чуть наклонившись к нему. — Мы — идеальное совпадение. Или катастрофа.       — Возможно, и то, и другое.       Они медленно кружили друг напротив друга в прозрачной воде, будто кто-то невидимый держал их на коротком поводке. Сатору чуть склонил голову, глаза его были прищурены, губы едва заметно изогнуты. Не насмешка. Предупреждение. Или приглашение.       Мииоко провела пальцами по воде, очерчивая круги.       — Знаешь, — сказала она вполголоса, — в этом есть что-то… символичное.       — Что именно?       — Мы оба мокрые, злые, притворяемся, что всё — игра… А на деле — кто кого перетянет на дно.       Он приблизился, и она не отступила.       — Ты хочешь меня утопить, Мииоко?       — Нет. Я хочу, чтобы ты пошёл ко дну сам. Добровольно.       Сатору усмехнулся, и в этой усмешке была неуверенность, которую он не привык показывать. Но всё равно приблизился, медленно, как хищник, уверенный в реакции добычи.       — А ты, выходит, та самая русалка, что поёт сладко, а потом тянет за лодыжку?       — Может быть, — прошептала она. — Но ты ведь сам прыгнул в воду. Никто тебя не звал.       Он был уже совсем близко. Вода слегка колебалась между ними, и тепло их тел вытесняло прохладу утреннего бассейна. Мииоко медленно подняла руку и коснулась его щеки. Неуверенно. Будто впервые позволяла себе что-то не по сценарию.       — У тебя… ресницы мокрые, — пробормотала она, будто это имело хоть какое-то значение.       — А у тебя голос дрожит, — сказал он в ответ, почти шепотом. — Ты этого хотела?       — Я не знаю, — честно призналась она. — Но я уже здесь.       И тогда он поцеловал её.       Сам.       Первый.       Медленно, но жадно. Без спешки, но с таким напором, будто всю ночь держал себя в руках. Его ладонь легла ей на затылок, вторая — скользнула по мокрому плечу. Она не сопротивлялась. Наоборот — прижалась ближе, открыв рот, втягивая в себя вкус кофе, воды, Сатору.       Поцелуй был не романтичным. Он был… подтверждением. Обострением. Исповедью без слов. Желанием заткнуть все вопросы, все подозрения, все опасные мысли.       Когда они оторвались друг от друга — оба дышали часто, горячо, мокрые волосы липли к вискам, глаза не отводились. Он не отпустил её сразу. Она тоже не отстранилась.       — Ты зря это сделал, — прошептала она, водя пальцем по его ключице. — Теперь тебе будет сложнее не поверить мне.       — Кто сказал, что я хочу не верить? — ответил он.       И снова — та же пауза, та же тонкая грань между близостью и обманом.       А за их спиной, где-то в саду, стрекотала цикада, равнодушная ко всем человеческим играм.       Сатору снова наклонился, и на этот раз поцелуй был короче, но глубже. Он тянул её к себе, будто хотел убедиться, что она здесь, настоящая, под руками, в губах, в этом утре, в этой воде.       Мииоко ответила, не задумываясь. Сердце стучало где-то в горле, и, на удивление, ничего внутри не сопротивлялось. Ни разум, ни план. Только тело, только дыхание, только он.       Они оторвались друг от друга, и какое-то мгновение смотрели молча, будто не знали, куда девать новообретённую близость.       Сатору первый нарушил паузу.       Он выдохнул, слегка улыбнулся, и проговорил, глядя ей прямо в глаза:       — Знаешь… вчерашняя поездка в Сиракузы пошла нам обоим на пользу.       Мииоко чуть нахмурилась.       Он продолжил:       — Если раньше я считал наш договор чем-то… неправильным. Ошибкой, может быть. То теперь понял — ты идеально вписываешься в это.       Он улыбнулся мягко, почти одобрительно. Как будто сделал открытие. Как будто хвалил за удачно выбранную роль.       Мииоко тоже улыбнулась в ответ — красиво, искренне на вид.       Склонила голову, будто польщена. Не сказала ни слова.       Но внутри…       Что-то дрогнуло.       Слова ударили тише, чем пощёчина, но точнее. Идеально вписываешься. В схему. В договор. В план. Не в него, не в жизнь, не в настоящее.       И ведь именно этого она добивалась. Его доверия. Его желания. Его уверенности.       А теперь, когда он почти в ловушке — почему вдруг всё стало… невыносимо горьким?       Она отвела взгляд, будто солнце ослепило.       — Это ты меня только что похвалил? — спросила она, с привычной насмешкой в голосе.       Сатору чуть склонил голову.       — Возможно.       — Тогда я запишу это в дневник. Всё-таки ты нечасто говоришь комплименты, — её голос звучал легко. Слишком легко. — Особенно в форме делового отчёта.       Он усмехнулся, не заметив фальши. Или сделал вид, что не заметил.       А она медленно поплыла к краю бассейна, положив подбородок на руки, глядя вперёд — мимо него, мимо дома, куда-то за горизонт.       Пусть верит. Пусть думает, что я идеально вписываюсь. Всё идёт по плану, не так ли?       Но почему тогда в горле стоял ком?       — Тогда я пойду, — сказала Мииоко. — Вода… слишком честная, как я уже говорила. А я не в настроении быть разоблачённой с утра пораньше.       Сатору чуть приподнял бровь, но не стал удерживать. Лишь проводил её взглядом, как будто что-то в её голосе его зацепило.       Мииоко легко подтянулась на руках и вышла из бассейна: движения её были плавными, отточенными, как у актрисы, хорошо знающей, кто на неё смотрит. Мокрая футболка прилипла к спине, тонкая ткань шорт облепила бёдра. Капли воды стекали по ногам, оставляя следы на камне. Но в каждом её шаге было что-то отступающее. Не испуганное — уходящее по собственному выбору.       Она не стала оглядываться. Подошла к лежаку, взяла одно из полотенец, промокнула волосы, и откинула его на плечи — всё молча. А потом, не глядя на Сатору, бросила через плечо:       — Завтрак был хорошим. Даже слишком. Может, в следующий раз ты попробуешь не быть идеальным?       И пошла прочь.       Сатору оставался в воде, и просто откинулся на спину: теперь уже не плавая, не двигаясь. Просто завис на месте, позволив телу дрейфовать. Голова запрокинута, глаза закрыты. Он слушал, как вода едва плещется у края бассейна, как где-то в доме хлопает дверь, как цикады за виноградником напевают свой дневной шум.       Но мысли не смолкали. Они вились, цеплялись, упирались в то, что не должно было волновать.       Её голос. Её взгляд, когда он сказал про «идеально вписываешься».       Улыбка — слишком быстрая. Слишком правильная.       И как она ушла. Не капризно. Не драматично.       Спокойно. Но отстранённо.       Это его задело. Гораздо сильнее, чем он себе позволял.       Он вынырнул, провёл рукой по лицу, откинул волосы назад. Медленно вышел из воды, стряхнул капли с тела, как собака — резко, как будто хотел сбросить вместе с ними всё это ощущение. Напряжение. Сомнение.       Полотенце он сразу нашёл: бросил его на плетёное кресло ещё утром. Снял мокрые штаны, обмотал бёдра, и прошёл внутрь, босыми ногами по прохладной плитке.       Дом был пуст. Тихий. Привычно чужой. Как раньше.       Он взял телефон, не думая. Экран засветился, и Сатору впервые за долгое время не открыл почту, не проверил график. Он пролистал список контактов, медленно, будто подбирая код к сейфу.       Палец остановился на имени, которое он избегал долгое время.       Сугуру.       Он не звонил ему с той ночи — той, когда они разговаривали про Мииоко, про их «договор», про необходимость держать дистанцию.       А теперь… теперь что-то трещало в его собственной защите.       Он нажал «вызов».       Гудки шли долго. Потом — короткий щелчок. Ответ.       — Алло?       Сатору молчал секунду, прежде чем заговорить.       — Ты был прав, — сказал он. Голос ровный, но глухой. — Она меняет всё. Медленно. Но уверенно.       Пауза.       — Я начинаю забывать, зачем это вообще затевалось.       Тишина на том конце.       А потом — выдох. Медленный, как у того, кто всё понял, но не хочет.       — Сатору… ты влюбляешься?       Он не ответил сразу.       Посмотрел на своё отражение в стеклянной двери: мокрые волосы, обнажённые плечи, губы, всё ещё помнящие её вкус.       Он прижал телефон крепче к уху.       — Нет.       — Тогда в чём проблема?       — Я… не уверен, что хочу… мне её жаль. Понимаешь?       Снова молчание. Потом — сдержанный вдох, а за ним спокойный, почти усталый голос:       — Послушай…       Сугура замолчал на долю секунды, будто подбирал слова. Или боролся с желанием просто послать его к чёрту.       — Когда в следующий раз почувствуешь к ней жалость — вспоминай мою сестру. И то, что с ней сделал тот выродок. Думаю в дальнейшем, ты теперь будешь предусмотрительней, Сатору.       А в доме, где-то наверху, звучали шаги: лёгкие, размеренные. Те, что уходят. Или переобуваются в новую маску.       Она закрыла за собой дверь спальни и прислонилась к ней спиной, не двигаясь. В комнате было полутемно: ставни прикрыты, лёгкий ветер колыхал занавески, пахло солью и солнцем, принесённым с улицы.       Мииоко сделала глубокий вдох и наконец позволила лицу расслабиться. Улыбка исчезла. Губы сжались в тонкую линию, брови сдвинулись. Та, что всегда держалась — ровная, уверенная, хищная — сейчас стояла, будто отстранённая от самой себя.       Она скинула шорты, футболку: всё мокрое, липнущее к телу, и бросила в сторону. Ванная оставалась закрытой, но она не пошла туда. Не сейчас.       Мииоко села на край кровати, подогнув ноги, и уставилась в одну точку на полу.       Он ведь сказал то, что я хотела услышать.       Он поверил. Он сблизился. Он поцеловал. Всё идёт по плану.       Но почему в груди — будто пустота?       Не холодная — нет. Холод — она знала. А это — как жгучее послевкусие.       Горечь. Пыль на языке.       Она провела рукой по лицу, по волосам: резко, как будто хотела встряхнуть себя. Но не вышло. Ни уверенности, ни злости — ничего не вернулось.       Ты идеально вписываешься в это.       Как будто он подтвердил: да, ты часть механизма. Ты умна. Ты красива. Ты — функция.       Мииоко опустила голову, спрятав лицо в ладонях. Тихо выдохнула.       Глубоко. Медленно. И не сдержалась.       Слеза скатилась по щеке: одиночная, неожиданная. Не из боли. Из той усталости, которую не признают вслух.       Она смахнула её сразу — жестом злым, обрывающим.       — Прекрати, — прошептала себе. — Ты знала, на что шла. Ты сама это выбрала.       Но тело знало правду. А душа — разрывалась на мелкие частицы.       Ты не рассчитывала, что тебе захочется, чтобы он выбрал тебя не по расчёту. А просто — тебя. Но проблема в том, что тебя — не хотят.       Она встала, накинула халат, подошла к зеркалу. В отражении — всё та же: Мииоко. Идеальная. Сильная. Собранная... и с потёкшей тушью на глазах.       Она смотрела на себя несколько секунд. А потом вдруг, впервые за долгое время, сказала вслух, одними губами, без звука:       — Я устала.       И, отвернувшись от зеркала, подошла к окну. Распахнула ставни. Солнце хлынуло внутрь, заливая комнату светом.       Пора дальше. Ещё не кончено.       Солнце клонилось к закату, и свет стал мягким, золотистым, тёплым — как обёртка, в которой можно спрятать любое чувство. Терраса возле бассейна была почти пуста: Сатору сидел на шезлонге в сухой одежде, в одной руке чашка кофе, в другой — телефон с погашенным экраном. Он задумчиво смотрел вдаль, на горизонт, где небо сливалось с морем.       Когда дверь за его спиной открылась, он даже не обернулся. Просто сказал:       — Ты долго.       — Я хотела быть красивой, — отозвалась Мииоко, мягко, как будто ничего не случилось.       Она вышла на террасу уже не босиком, а в лёгких сандалиях. Волосы аккуратно уложены, лицо — свежее, с лёгким вечерним макияжем, на ней — кремовое платье, почти невесомое. И улыбка. Такая же, как всегда: тёплая, открытая. Фальшивая в нужной пропорции.       Сатору наконец повернулся к ней. Улыбнулся в ответ: устало, по-мужски коротко.       — Завтра утром вылетаем. В Токио. Рейс в девять.       Она моргнула. Но кивнула, не задавая лишних вопросов.       — Конечно. Возвращаемся домой.       И, после короткой паузы:       — А к чему такая спешка?       Он допил остаток кофе, отставил чашку на столик, не глядя.       — Планы изменились.       В этих словах было всё, и одновременно — ничего. Ни объяснений, ни тона обвинения. Просто сухое планы изменились. Как будто это она — одна из переменных.       Мииоко подошла ближе, присела рядом, положив руки на колени.       — Я думала, у нас есть ещё пару дней, — голос ровный. Даже мягкий.       — У нас всегда есть «пару дней», — ответил он. — Но не всегда есть смысл их тянуть.       Она чуть склонила голову, как будто хотела прочитать между строк. Но ничего не выдала. Ни брови не дрогнули, ни голос не ослаб.       — Тогда хорошо. Завтра — Токио. Возвращаемся в реальность, да?       Он взглянул на неё прямо, слишком внимательно.       — Если мы когда-то и уходили от неё.       Она улыбнулась.       — Ну, у кого как, Сатору.       А потом встала — грациозно, легко, будто с танцпола.       — Пойду собирать вещи. Не хочу делать это в полусонном состоянии с утра.       — Не забудь то платье, в котором ты собиралась меня «соблазнить» на яхте, — сказал он, уже без тени улыбки. — Оно было особенно эффектным.       Она засмеялась. Легко, звонко, словно всё, что было между ними — всего лишь флирт в отпуске.       — Я беру только лучшее. Ты же знаешь.       И ушла обратно в дом — та же походка, та же маска. Но внутри всё сжималось.       Планы изменились.       Значит, ты начинаешь подозревать?       Мииоко неторопливо укладывала вещи в чемоданы: роскошные, лакированные, будто сами по себе были символом той жизни, к которой она всегда стремилась. Половину из них она так и не надела. Какие-то наряды были слишком открытыми для Сицилии, какие-то слишком наигранными для самого себя.       На кровати лежало то самое платье, в котором она была на яхте. Красное, тонкое, соблазнительное. Мииоко подняла его и поднесла к себе, прикидывая перед зеркалом, но вместо того, чтобы оценить — задержала взгляд ниже.       Плоский живот отражался в стекле, пока ещё ничем не выдавая секрета. Но она уже знала. Уже чувствовала.       Мииоко усмехнулась — сухо, без радости.       Они возвращаться домой, где проблемы только набирают свой ход.       Она аккуратно положила платье поверх остального, словно прощалась не только с нарядом, но и с версией себя, которой уже не будет.       Вещи постепенно исчезали с вешалок, с туалетного столика. Оставались только обязательные мелочи, которые всегда кладутся в последнюю очередь. Мииоко двигалась медленно, как будто пыталась продлить этот момент, растянуть минуты, пока не вернётся та часть жизни, которую она так долго откладывала.       Или от которой пыталась сбежать.       За окном темнело — время прощального ужина на Сицилии — пришло. Мииоко обязательно запомнит этот отпуск, ведь в нём — она что-то обрела, и что-то потеряла.       Ужин проходил на террасе. Маленький столик, свечи в стеклянных подсвечниках, бутылка белого вина между ними. Воздух был тёплый, тихий, наполненный ароматами тимьяна, мяты и чего-то запечённого — Мииоко настояла, чтобы всё было «по-настоящему» красиво в их последний вечер. Ей это удалось.       Она говорила легко, весело, как будто ничего не поменялось. Улыбалась, шутила, вспоминала их первую встречу. Иногда касалась его руки, поправляя браслет на запястье. Как бы между прочим. Как бы случайно.       Сатору подыгрывал — временами. Иногда отмалчивался. Его глаза всё чаще смотрели мимо — в темноту за виноградником, где зажглись фонари.       — Ты сегодня какой-то тихий, — заметила она, когда допивала второй бокал. — Или это тоска по рабочим чатам?       Он качнул головой, не разжимая губ. Потом всё-таки сказал:       — Просто думаю.       — О чём?       — О том, как легко можно привыкнуть к тишине.       Мииоко приподняла бровь, медленно поставив бокал.       — И что, уже страшно её потерять?       — Не тишину, — ответил он, — а ощущение, что рядом кто-то, кто тебя не дёргает.       — Не дёргает… — Она повторила, будто смакуя слово.       — Ты умеешь быть ненавязчивой, Мииоко. И одновременно — везде.       Он сказал это с лёгкой усмешкой. Но в этих словах было больше правды, чем она хотела слышать.       — Ну, это, наверное, моя лучшая роль, — отозвалась она, откинувшись на спинку кресла. — Я старалась, босс.       Сатору не ответил. Только допил вино и встал.       — Завтра рано вставать. Я пойду собирать документы.       Она кивнула.       — Конечно. Я ещё посижу немного. Тут красиво.       Он посмотрел на неё так, как не смотрел раньше. Внимательно. Чуть дольше, чем позволительно. Свет из окна мягко ложился на её плечо, скользил по чёрным волосам, отражался в ресницах.       — Мииоко... — позвал он тихо, почти не дыша.       Она повернула голову.       — Да?       Мииоко сидела в пол оборота, с открытыми, и чистыми глазами смотрела на него, будто бы заглядывала в душу. Она казалась ему почти хрупкой — как то, что могло бы разбиться, если сказать хоть слово не так.       Он подумал, что она красивая. Без шпилек, без маски, без фраз, сшитых из колкости.       Просто — красивая.       Но ничего не сказал.       Сатору лишь кивнул и отвернулся.       А потом ушёл к себе, оставив её в лёгком изумление.       Потому что ему нужно было время. Чуть больше, чем он хотел бы в этом признаться.       Сугуру прав, опять: не нужно хвататься за то, что тебе не принадлежит.       И он закрыл за собой дверь — негромко, но будто ставя точку. Не последнюю, но на сегодня — достаточную.       Он устал. Немного, но устал.