NDA, что значит "соглашение о неразглашении"

      Между ними — пропасть.       В салоне частного самолёта было тихо. Только приглушённый гул турбин и редкие шелесты страниц: Сатору читал что-то на планшете, не поднимая глаз.       Мииоко сидела напротив, закинув ногу на ногу. На ней был серый кашемировый костюм и массивные солнцезащитные очки, которые она не сняла даже после взлёта. Чашка с зелёным чаем в её руках дрожала едва заметно.       За окном не было ничего — ни Сицилии, ни Токио. Только облака. Пустота между тем, что было, и тем, что должно случиться.       — Всё ещё злишься? — её голос прорезал тишину, лёгким, почти ленивым тоном.       Сатору не ответил сразу. Сделал вид, что дочитал абзац, отложил планшет. Только тогда поднял на неё взгляд.       — Нет. — Пауза. — Просто думаю, как сделать это по-умному.       — Это? — она приподняла бровь.       — Всё. — он бросил взгляд на иллюминатор. — Чтобы не было ненужных жертв.       Она усмехнулась, пряча выражение глаз за линзами.       — Как благородно.       Сатору не ответил. В последние часы он был другим: сдержанным, закрытым, точным. Ни шуток. Ни подколов. Ни мягкости. Всё, что было у бассейна, обнулилось.       Мииоко не знала, облегчение это или разочарование.       Её терзали сомнения. Ещё вчера всё было иначе — сегодня же — она вновь его не знает. Он закрылся. И Мииоко становилось от этого не по себе.       Самолёт приземлился мягко, почти бесшумно. Над Токио стояла дымка, июльский воздух был тёплым и липким: совсем не тот солнечный зной Сицилии, где всё было не по-настоящему.       На лётном поле их уже ждали. Две чёрные машины. Персонал в перчатках, быстрые движения, приглушённые фразы.       Сатору первым спустился по трапу, коротко кивнул водителю. Потом обернулся.Мииоко стояла в дверях, как с подиума. Ветер трепал её волосы. Лицо всё ещё закрывали очки.       Он снова почувствовал странный укол. Невовремя.              Она сошла вниз медленно, неторопливо, будто каждая ступень имела значение.       — Тебя отвезти домой? — спросил он, когда она приблизилась.       — Мне нужно заехать к отцу. За вещами.       — Хочешь, чтобы я поехал с тобой?       Она чуть улыбнулась, но не ответила сразу.       — Думаю, ты и так достаточно сделал, Сатору.       Он кивнул.       — Тогда встретимся дома.       — У нас теперь есть дом? — усмешка.       — Временное жильё. Думай как хочешь, — отозвался он и сел в машину.       Она проводила его взглядом. Потом повернулась к своей машине и села в тёплый кожаный салон.       Дала адрес. Подняла стекло. Достала из сумки телефон. И впервые за утро, посмотрела на экран.       Новое сообщение.       «Так быстро вернулись? Интересно.»       Сукуна.       Мииоко сжала губы. Откинулась на спинку кресла.       Дорога к прошлому была короче, чем она надеялась.

***

      Чёрный седан остановился у ворот старого особняка.       Они были закрыты, как всегда. Вокруг ни души. Даже садовник, обычно возившийся с розами у забора, сегодня не появился. Тишина стояла плотная, липкая, как летний воздух. Мииоко не спешила выходить. Сидела в машине, разглядывая знакомый силуэт решётки, потускневший от времени. Она провела пальцем по колену, нервно. Что-то внутри неё сжималось: не страх, но тревога. Здесь всегда пахло прошлым.       Она уже потянулась открыть дверь, как заметила движение.       У ворот стоял Юджи.       Белая рубашка, небрежно закатанные рукава, светлые джинсы, будто только что с тренировки. Волосы чуть растрёпаны, как всегда — он никогда не любил расчёсываться.       Он увидел машину. Замер. А потом пошёл к ней.       Мииоко выдохнула и открыла дверь. Вышла медленно, по-показному спокойно. Ни шагу лишнего. Ни взгляда в сторону.       — Ты знала, что я тут? — спросил он, остановившись в паре метров от неё.       Голос тот же. Простой. Добрый. Слишком чистый для всего, что между ними было.       — Нет. — она посмотрела ему прямо в глаза. — Но не удивлена.       Юджи кивнул. Он держался на удивление спокойно, но в его взгляде было что-то, что заставило её сердце ёкнуть. Не тоска. Не упрёк. А боль, слишком долго спрятанная.       — Ты хорошо выглядишь, — сказал он.       — Спасибо. Ты тоже.       Пауза повисла между ними.       — Это правда? — спросил он вдруг.       — Что?       — Всё, что пишут. Ты… с Годжо Сатору?       Она молчала. Не отрицала.       — То есть правда, — он усмехнулся, но в этой усмешке не было веселья. — А я тогда подумал, что ты просто неудачно пошутила.       Боль. Мииоко знала, она навсегда останется с ней.       Он опустил взгляд.       — Я скучаю по тебе, Мииоко. С тех пор как ты ушла, всё… как будто остановилось. Я всё ещё думаю, что ты просто сбежала. Что ты вернёшься. Скажешь — это была ошибка. Глупо, да?       Она смотрела на него молча. Сердце сжималось, и вместе с тем пустело. Слишком многое изменилось. Он стоял перед ней с тем же доверием, с той же искренностью, что и тогда, до Сукуны. До лжи. До крови.       — Мне жаль, Юджи. Правда. Но я уже не та, что была.       — А кем ты стала? — тихо спросил он.       Она не нашла ответа. — Тебе стоит поговорить с моим отцом. Думаю, он объяснит куда лучше меня, — сказала она вместо этого. — А я заехала только за вещами.       Он кивнул. Сделал шаг в сторону, освобождая ей путь.       — Я не злюсь, — добавил он. — Просто не понимаю, когда всё пошло не так.       Мииоко уже почти прошла мимо, но обернулась.       — Тогда не ищи в этом логику, Юджи.       — Почему?       — Потому что она не спасёт тебя от правды.       И пошла к дому. Медленно. Слишком медленно, как будто надеялась, что он её окликнет.       Но он не окликнул.       Когда она вошла во внутрь, то первым делом её встретил запах пыли и сандала. А может, мамиными духами: теми самыми, что всё ещё стояли на полке в ванной, как напоминание о том, кого здесь больше не ждали. Просторный холл, дубовая лестница, ровная тень от колонн — ничто не изменилось с тех пор, как она умерла.       Дом, в котором она родилась, давно перестал быть её.       Шаги звучали глухо. Тишина впитывала их, как вода бумагу. Её комната, в конце длинного коридора, в котором в детстве она пряталась от гроз и чужих разговоров. Дверь была приоткрыта.       Внутри — прохладно.       И пусто.       Чемодан стоял у кровати, аккуратно собранный, как посылка. Прислуга знала, что делать: отец всегда умел давать распоряжения. Мииоко провела рукой по гладкому покрывалу, дотронулась до чемодана, проверяя замки, словно надеялась, что кто-то всё-таки оставил там что-то своё. Личное. Живое.       — Не думал, что ты и правда приедешь, — раздалось у двери.       Она вздрогнула, но не обернулась сразу. Только через секунду, медленно.       На пороге стоял Мегуми.       Он был в мятой рубашке, с растрёпанными волосами и потемневшим взглядом. Зажигалка в его пальцах щёлкала в такт молчанию. Под глазами — синеватые тени, в лице — усталость. Не усталость от дел, а от самого себя.       — Привет, — тихо сказала она.       — Ты теперь своя у Годжо? Или ещё на испытательном сроке? — Его голос был натянут, ироничный, но за этой иронией пряталась неловкость.       — Это не твоё дело.       Он пожал плечами, оторвался от косяка и вошёл.       — Тогда, может, папино? Он же эту свадьбу устроил. Типа шаг в правильную сторону, да? Консолидация влияния, укрепление альянса. — Он скривился, — чистый бизнес.       — Не тебе читать мне лекции о чистом бизнесе. — Она застегнула молнию на сумке. — Он бы женил меня хоть на дьяволе, если бы это дало ему больше власти.       — А ты подчинилась.       — А у меня был выбор?       Мегуми не ответил. Только сел на край кровати, держа в руках ту же зажигалку. Щёлк. Щёлк. Звук раздражал, но она не остановила его. Это был его способ говорить без слов.       — Знаешь, — сказал он после паузы, — ты всегда была ему костью в горле. Не потому что ты слабее. А потому что ты не его. Не такая, как он. Ты не хотела играть по его правилам.       — А ты хотел.       Он усмехнулся. Невесело.       — Я хотел, чтобы он мною гордился. Хоть раз. Хоть чуть-чуть.       — Он гордится тобой, Мегуми. Даже сейчас. Даже когда ты… всё это.       — Он гордится своей иллюзией обо мне. Не мной.       Тишина между ними снова повисла. Тяжёлая, как летний воздух перед грозой.       — Слушай, — тихо сказал он. — Я знаю, я не лучший брат. И, может, вообще не брат. Но если тебе будет паршиво — напиши. Или просто приди. Я… буду здесь. Если ещё смогу стоять на ногах.       Она посмотрела на него. И впервые за долгое время — без упрёка. Только с лёгкой, почти незаметной грустью.       — Спасибо, Мегуми.       Она взялась за ручку чемодана.       — Не скажешь «до свидания»?       — А ты хочешь, чтобы я сказал?       — Нет. Хочу, чтобы ты не исчез.       Он встал. Медленно, словно каждое движение давалось ему с усилием.       — Тогда… будь осторожна, Мииоко. Этот мир тебя сожрёт, если дашь слабину.       — Я уже его не боюсь.       Она пошла к выходу. Он остался стоять в тени дверного проёма, щёлкая зажигалкой, словно всё ещё пытался зажечь что-то, чего уже не было.       И она не обернулась.

***

      Токио. Вечер.       Воздух здесь был другим — не морским, как в Сицилии, и не пыльным, как в отцовском особняке. Город пах асфальтом, недопитыми кофе, выгоревшими неоновыми табло. Но всё это было родным.       Она вернулась.       Такси остановилось у дома. Мииоко посмотрела вверх: высотка тонко вытягивалась в небо, серое стекло отражало последние лучи заходящего солнца. Её новый дом. Временный. Фальшивый. Но всё-таки её.       В холле пахло чисто: клиника и деньги. Дежурный охранник вежливо кивнул, не задавая лишних вопросов. Её имя уже значилось в списке. Двери лифта закрылись мягко и бесшумно.       Пентхаус встретил её тишиной. Ни голоса, ни шагов, ни света. Только глухая прохлада, кондиционированная пустота.       Мииоко поставила чемодан у стены, не разуваясь, прошла по коридору, провела пальцами по стене, что была чуть шероховатая, будто специально, чтобы напоминать: ты здесь, ты не спишь.       На кухне идеальный порядок. Ни чашки. Ни следа жизни. В спальне — ровно заправленная кровать, белая простыня. Как операционный стол. Слишком чисто.       Она открыла шкаф. Там висели её вещи. Всё новое: ни одной знакомой рубашки, ни одного платья из прошлого. Словно прежняя она умерла, а эта — просто костюм, маска.       На прикроватной тумбочке лежала записка.       Ровный, узнаваемый почерк.       «Я не стал ждать. Буду поздно. Надеюсь, ты не против. — С.»       Мииоко скомкала записку, не читая во второй раз, и отбросила в сторону.       Он знал, когда она приедет. Конечно, знал.       Она прошла в ванную, включила воду, умылась. Посмотрела на себя в зеркало.       Отражение было бледным. Ресницы потемнели от влаги, на виске, прядь волос, липнущая к коже. Но глаза смотрели прямо. Без жалости. Без страха.       Беременность.       Только её секрет.       Только её тайна.       И пока никто — ни Сатору, ни отец, ни Юджи… ни Сукуна — не узнает.       Мииоко вернулась в спальню. Медленно сняла пиджак, разулась, легла на кровать. Не под одеяло. Просто на чистую, пустую, стерильную поверхность.       Где-то в глубине квартиры скрипнула дверь. Может, ветер. Может, он.       Но она не пошевелилась.       Просто закрыла глаза.

***

      Ночной клуб «KAIROS».       VIP-ложа, глухая от шума танцпола, как рыба в аквариуме.       Здесь пахло дорогими духами, кожей диванов и отчуждённым шиком. Музыка доносилась глухо, через стеклянные перегородки, будто из чужой жизни. Мерцал свет неона, будто пульс ночи. Официанты скользили бесшумно, словно тени, не встречаясь глазами.       Сатору сидел в углу, раскинувшись в кресле, как человек, которому весь мир подчинён по умолчанию. Белые волосы собраны небрежно, воротник чёрной рубашки расстёгнут, на переносице след от очков, которых здесь он не носил. В одной руке — стакан с тающей льдинкой, в другой — сигара, больше как атрибут, чем привычка.       Сугуру Гето появился почти беззвучно. В длинном пальто, с неторопливой походкой и взглядом, в котором сочетались скука и расчёт.       — Ты пришёл первым, — заметил он, садясь напротив.       — Я всегда прихожу первым, когда речь идёт о чём-то важном, — отозвался Сатору, не глядя.       — Даже если это всего лишь остатки империального падальщика вроде Фушигуро?       Сатору усмехнулся. Поставил бокал на стол и, наконец, поднял взгляд.       — Остатки — тоже пища. Если правильно приготовить.       Сугуру наклонился вперёд, сцепив пальцы.       — Ну? — коротко бросил он. — Как прошло в Сицилии?       — Без шума. Если не считать тошнотворных ужинов и фальшивых улыбок. — Сатору откинулся на спинку. — Она догадывается, что что-то не так. Но ещё не знает, что.       Сугуру хмыкнул.       — А Тоджи? Он всё ещё считает тебя наивным мальчиком, которого можно купить дочерью?       — Именно поэтому он мне подходит.       Пауза.       — Скажи, ты помнишь, как всё началось?       — Я не забывал, — тихо ответил Сугуру. Его глаза померкли. — И тебе не стоит.       Они помолчали. Оба вспомнили ту ночь. Канна. Сестра Сугуру. 13 лет. Оказалась среди заложников во время закрытой «контракции» по подавлению утечки информации: операция, спонсированная одним из клиентов Фушигуро. Дети — всего лишь «фактор неожиданности», как позже заявил Сукуна на брифинге. А Тоджи только утвердил отчёт. Без эмоций. Как всегда.       Сатору тогда был рядом. Он увидел тело первым. И голос Сугуру, сломавшийся на одном имени, он помнил до сих пор.       — Всё, что мы делаем, — сказал Сатору, — делаем не ради власти. Не ради денег. Ради неё.       Сугуру кивнул.       — Я просто хочу, чтобы он почувствовал то же. Потерю. Паническое осознание, что ты уже ничего не вернёшь.       Сатору протянул ему планшет. Схема. Контракты. Чёрный рынок. Люди Сукуны. Легальные и не очень объекты охраны.       — Мы входим с трёх сторон. Через офшоры, через лицензии на оружие и через их людей.       — Кто первый? — Сугуру перелистнул страницу.       — Я хочу начать с «Kuroda-Security». Это их витрина. А потом — «Arcanum Holdings». Деньги семьи Фушигуро там хранятся уже двадцать лет.       — А Сукуна? — Сугуру прищурился. — Его нельзя подкупить. Он любит Тоджи не как партнёра, а как оружие.       — Мы не будем его подкупать. Мы отрежем его от кормушки. Тем более, я уже отнял у него нечто ценное.       — Мииоко?       Сатору улыбнулся:       — Верно. Пусть сам начнёт кусать того, с чией подачи всего лишился.       И снова тишина. Только свет неона резал полумрак. Снаружи жизнь, грохочущая басами.       Здесь — подготовка к разрушению.       Сугуру налил себе виски.       — Ты уверен в ней?       — Пока она на грани. Отец использует её как товар. Она это понимает. Дальше — вопрос времени.       Он поднял взгляд.       — Мы будем рядом, когда она сломается. И направим, куда надо.       — Или уберём, если пойдёт против нас? — тихо, почти лениво уточнил Сугуру.       Сатору не моргнул.       — Без сожалений.       Стекло их бокалов звякнуло, как треск трещины в броне.       Скоро всё начнётся.

***

      Дверь с тихим щелчком закрылась за ним. В холле пентхауса царила мягкая полутьма, разбавленная лишь синим отсветом городского неона, пробивавшегося через панорамные окна. Где-то внизу гудел мегаполис, вечный, как прилив, но здесь, наверху, было почти безмолвно.       Сатору сбросил пиджак, повесил на спинку стула у кухни, прошёл босиком по деревянному полу, чувствуя, как остывший лак холодит ступни. Остановился у стойки, налил себе воды. Сделал один глоток, и поставил стакан обратно. Вкус хлора. Безжизненный. Как весь этот город, за исключением одной детали, которая сегодня спала в его постели.       Он направился в спальню.       Дверь приоткрыта. Тонкая щель, из которой пробивался рассеянный свет настольной лампы: кто-то забыл выключить. Тишина за порогом была густой, как мёд, она затягивала, приглушала дыхание.       Мииоко.       Сатору вошёл, и включил свет: глаза его давно привыкли к темноте, и он не хотел этого менять. Просторная комната дышала её присутствием: туфли у кровати, брошенная на спинку кресла пиджак, его раскрытая книга на прикроватной тумбе. Страница загнута: здесь она осваивалась, пока он готовился спустить её на дно.       Мииоко спала, скрючившись под белым одеялом. Спина открыта, волосы рассыпались по подушке, тонкие пальцы сжали край простыни, как будто цеплялись за сон. Её дыхание было размеренным, почти музыкальным.       Сатору подошёл ближе. Осторожно, чтобы не скрипнул пол.       Он смотрел. Долго. Молчаливо.       Кожа казалась почти светящейся в тусклом свете: гладкая, тёплая. Уголки губ приподняты, как будто во сне ей снилось что-то хорошее. Она была другой — спокойной, без маски язвительности, без колючего взгляда. Без иголок.       Такой он её почти не знал.       Красивая.       Мысль ударила в висок, остро. Без сомнений.       И всё же…       Он опустился на край кровати. Осторожно, чтобы не потревожить. Прикрыл рукой глаза: усталость навалилась внезапно. Ему казалось, что он прожил целую жизнь за сегодняшний день. Вечер в клубе, разговор с Сугуру, воспоминания… Это было слишком.       Перед глазами всплыло другое.       Сиракузы.       Заброшенная церковь на краю холма. Он привёл её туда спонтанно просто потому, что ему захотелось. Хотел показать то, что прятал от остальных — свои места, свои руины. Она тогда казалась ему другой. Более настоящей. Более живой. Ходила, слушала, говорила загадками. А потом — вдруг замерла у алтаря.       — Как ты думаешь, — тихо начала она, — за грехи… действительно в аду карают?       И он забылся. Потому что впервые за долгое время сам не знал.       А потом был бассейн. Тёплая вода, её тело, как шелк, скользящее мимо. Поцелуй. Влажный, жадный, как будто она тонула и хваталась за него, как за воздух. Он тогда поцеловал её впервые. Сам. Не ради плана. Не из необходимости.       А потому что хотел.       Проклятье.       Он закрыл глаза.       Так нельзя.       Он обещал себе, что будет хладнокровен. Что всё это — игра. Шаг за шагом. Но с каждым днём его холод трескался, как лёд под сапогами. И под этим льдом — буря.       Сукуна.       Имя раздалось внутри как плеть.       Он знал, что между ними — больше чем просто секс. Видел это в её взгляде, когда она говорила о нём: ту едва уловимую дрожь, которая не возникает просто так. И его это бесило.       Он не имел права ревновать. Не должен.       Но ревновал.       Признал.       — Ты как вино и яд в одном бокале, — прошептал он. — И мне, похоже, уже поздно перестать пить.       Он почти коснулся её плеча, но остановился. Пусть спит. Пусть ничего не знает.       Пока.       Сатору поднялся, медленно. Ушёл в гостиную, прихватив одеяло. Вернулся, накрыл её аккуратно, почти с нежностью, от которой самому стало не по себе.       «Ты разрушишь меня, если я позволю. — подумал он. — А может, я этого и хочу.»       И остался рядом. В кресле. В темноте. Слушая её дыхание, будто оно могло дать ему хоть какую-то опору.       Завтра будет новый день. И новые выборы, от которых никто уже не откажется.

***

      Первый свет осторожно пробирался сквозь жалюзи: ленивый, тёплый, ещё не жаркий. Он скользил по полу, по постели, по изгибу плеча, по прядям волос, которые рассыпались на подушке. Комната медленно наполнялась мягким дыханием дня.       Мииоко открыла глаза. Несколько секунд смотрела в потолок, не шевелясь. Мир был тихим размытым, как во сне. Где она? Ах, да… Токио. Квартира Сатору.       Она приподнялась на локтях, зевнула, откинула волосы со лба и вдруг — замерла.       Он был здесь.       В кресле у окна.       Сидел, запрокинув голову, одна рука свисала с подлокотника, вторая лежала на груди. Глаза закрыты, губы сжаты, подбородок чуть поднят: в таком свете он казался почти нереальным. Белые волосы спутаны, тень от ресниц ложилась на скулу. Он выглядел не как мужчина, а как древний воин, случайно заснувший в мире, к которому не принадлежал.       Мииоко не сразу осознала, что улыбается.       Тихо, босиком, она выбралась из-под одеяла, подошла ближе. Её взгляд скользил по его лицу: небритый, уставший, но всё такой же красивый.       Беззащитный.       Таким он бы не позволил себе быть наяву.       Она наклонилась. Осторожно, будто боясь спугнуть. И медленно, очень медленно, коснулась его щеки.       Тепло.       Пальцы скользнули чуть ниже по скуле. Она задержалась там, на долю секунды. Почти не касаясь.       И вдруг — резкое движение.       Сатору проснулся.       Мгновенно. Как хищник, почувствовавший прикосновение.       Он перехватил её запястье с такой силой, что Мииоко ахнула. Его пальцы впились в кожу, жёстко, как стальные кольца. Глаза открыты, голубые, как лёд. Холодные и незнакомые.       — Что ты делаешь? — голос с хрипотцой, проснувшийся, резкий.       Она молчала секунду. Просто смотрела на него. На руку, сжимающую её запястье. На напряжённые жилы. И потом на свою кожу, уже бледную под давлением.       В глазах вспыхнуло что-то другое. Не страх.       Разочарование.       — Что делаешь ты? — произнесла она спокойно, но с укором. Глаза в глаза.       Он сразу понял.       Рука дрогнула.       Он отпустил её резко, почти как будто обжёгся. Мииоко отдёрнула кисть, посмотрела на запястье: уже проступала тень будущего синяка.       Несколько секунд они молчали. Комната была наполнена только шумом города за окном и тяжестью тех слов, которых они не сказали.       Сатору сел ровнее, провёл рукой по лицу. Его голос стал ниже, глуше.       — Прости… Я… — он осёкся.       — Ты думал, я враг? — тихо. Без насмешки. Просто.       Он не ответил. Только посмотрел на неё долго, пристально. А потом встал, отвернулся, подошёл к окну.       Мииоко осталась стоять у кресла. Запястье пульсировало. Но сердце громче.       Всё усложнялось. Всё плавилось.       Сатору молчал, стоя у окна, пока город за стеклом медленно просыпался. Его силуэт был напряжённым: плечи будто сдерживали что-то большее, чем усталость.       Он обернулся. Глаза чуть затуманены сном, мыслями, и чем-то ещё. Тем, что он не хотел признавать.       — Прости, — повторил он негромко. Слово повисло в воздухе.       Мииоко смотрела прямо в него. В её глазах не было обиды — в них была усталость. И что-то ещё. Как будто она говорила это уже не в первый раз. Может, и не ему.       — Если хочешь, чтобы я и дальше была на твоей стороне, — её голос был ровным, почти тихим. — Не делай мне больно.       Это не было угрозой. Это было условием. Простым и безвозвратным.       Сатору на секунду задержал дыхание. В его памяти всплыл план, обговорённый с Сугуру. Та же самая девушка, что сейчас стоит в нескольких шагах, с синяком на запястье, должна однажды упасть в ловушку. Быть той, кто принесёт последнюю трещину в империю Тоджи. Или умереть, если не получится иначе.       Он кивнул. Легко, почти неуловимо.       Но в этом было что-то более личное, чем обещание. Почти как сожаление.       — Ванная в спальне свободна, — бросил он, уже направляясь к двери. — Я — в гостевую.       И ушёл, не оглянувшись.       Когда дверь за ним захлопнулась, Мииоко осталась стоять в центре комнаты. Её рука всё ещё ныла, но боль уже была не внешней. Она чувствовала, как страх сегодняшнего утра подбирается под кожу.       Она пошла в ванную. Щёлкнула выключатель. В комнате зажегся белый, стерильный свет.       Она не стала рассматривать себя в отражении зеркала. Знала — вид её был крайне потерян.       Тот последний ужин — стал некой точкой. Её это тревожило. Заставляло больше думать, анализировать. Было такое чувство, что покинув Сицилию, они вновь стали чужими друг для друга… а были ли они вообще близки?       Нет.       Они играли.       Тонко.       Безжалостно.       Мииоко встала под струи воды. Горячий пар обволакивал, стирал следы сна, тревоги, слов. Вода текла по спине, по плечам, по сердцу.       Она закрыла глаза.       Просто стояла и дышала.       Молчание стало её единственным спасением.       Через пол часа Мииоко вышла, ступая босыми ногами по ковру. Теплый пар, скользящий из приоткрытой двери ванной, смешался с прохладным воздухом комнаты.       Волосы её всё ещё влажные, полотенце — короткое, белое, наспех завязанное на груди. В этом образе не было намеренной сексуальности, скорее — беззащитности, которую она так не любила в себе.       Именно в этот момент дверь гардеробной открылась.       Сатору вышел оттуда, неся аккуратно сложенную стопку одежды. На нём было только полотенце, наброшенное на бёдра. Влажные волосы прилипали к вискам. Его взгляд автоматически зацепился за неё: мельком, быстро, но всё же задержался дольше, чем должен был.       Он слегка вскинул бровь, но заговорил спокойно:       — Ты не подумай, что я тебя преследую, — сказал, проходя мимо и укладывая одежду на кресло. — Это и моя спальня тоже.       Мииоко сжала пальцами край полотенца.       — Мы будем спать… вместе? — спросила она. Голос звучал немного хрипло, севший от пара, или от чего-то другого.       Сатору обернулся, кивнул и небрежно сбросил полотенце. Его движения были спокойны, уверены, без тени нарочитости. Он просто начал одеваться прямо перед ней.       Мииоко резко отвернулась, сделала шаг в сторону, как будто стараясь дать ему пространство — и себе, тоже.       — Ты ведь помнишь… — заговорил он, застёгивая рубашку. — Моё второе условие нашей сделки.       Она не ответила. Только покачала головой, зная, что он смотрит на неё.       — Ты должна привыкнуть ко мне, — продолжил он. — Прежде чем мы продолжим.От тебя требуются минимальные усилия в этом… щепетильном процессе. Но есть одно «но»: я не люблю, когда девушки в постели зажимаются.       Он говорил это почти равнодушно, но слишком спокойно, чтобы не быть нарочитым. Как врач, дающий диагноз.       Эти слова обожгли её сильнее, чем горячая вода в душе.       Мииоко обернулась. Её взгляд стал острее.       — По-твоему, я одна из тех… зажатых твоих девушек?       Он на секунду замер. А потом — лениво, изучающе — провёл по ней взглядом, начиная с плеч, вниз, по изгибу ключиц, по линиям бедер, утопающим в белом махровом полотенце.       — Ты? Точно нет, — тихо сказал он, и угол его губ чуть дрогнул. — Но я не хочу тебя заставлять.       Он застегнул последнюю пуговицу и отвернулся к зеркалу.       — Поэтому… лучше для начала просто привыкнуть друг к другу. Прежде чем зачать ребёнка.       Он сказал это просто, почти буднично. А внутри — сам же ощутил, как от этого предложение вдруг потяжелел воздух.       Мииоко смотрела на него не как на врага, не как на часть сделки, а как на кого-то, кто мог бы быть близко: он даёт ей время. А там, на Сицилии, она нагло лезла к нему в трусы… кем он теперь её считал?       Но она быстро отогнала эту мысль.

***

      Мииоко поставила на плиту турку. Пальцы чуть дрожали, но не от жара. От тишины. Той, что казалась громче любых голосов. Той, что пронизывала насквозь.       Это была не её кухня. Не её квартира. Не её мужчина.       Но теперь всё это — её реальность.       Она открыла очередной ящик. Столовые приборы выложены идеально, словно никто ими и не пользовался. Всё казалось… холодным. Даже воздух. Он пах не домом, а кондиционером. Слишком правильным порядком. Пах… мужчиной, который не привыкает ни к чему, кроме контроля.       «Я здесь как квартирантка,» — подумала она, доставая чашки. — «Временная. Заменимая. Не спрашивающая.»       Она, к слову, была в его халате — захотела. Чуть великоват, с длинными рукавами, пахнущий чем-то нейтральным, но от этого не менее мужским. Волосы высушены, лицо без косметики. Уязвимость — почти телесная.       Сатору уже сидел за столом. Белая рубашка, слегка расстёгнутая, светлая ткань брюк. Он казался сосредоточенным, просматривая что-то в телефоне. Его взгляд был опущен, но ни одно его движение не было рассеянным. Он всё видел. И её, и то, как она чуть наклонилась, и как сдвинула плечо, поправляя сползающий рукав его халата.       Мииоко поставила перед ним чашку. Без взгляда. Без слова. Только звук фарфора о дерево. И в этот момент она почувствовала, как он смотрит. И не просто — как замер.       Её взгляд скользнул вниз, и она поняла, на что он смотрит.       Синяк. На запястье.       От его пальцев.       Он не сказал ни слова.       Но потянулся. Осторожно, почти неловко, как будто боялся сделать хуже. Его прикосновение было лёгким, как прикосновение к стеклу, за которым что-то хрупкое.       — Болит? — спросил он, и в его голосе было что-то… чужое. Ни иронии, ни холода. Только вопрос.       Она чуть повела плечом. Не отстранилась, но и не подалась ближе.       — Нет, — сказала.       Ложь. Немного болело. Но дело было не в коже. А в том, что это он. Что именно он сжал её руку так. Не в порыве страсти. А — как враг. Как тот, кто не умеет отличать угрозу от чувства.       Она медленно высвободила запястье, не глядя на него.       И села напротив. Кофе ещё не остыл. Пальцы замкнулись на чашке, как на чём-то единственно устойчивом в этом утре.       Сатору смотрел.       Он видел, как она сидит, не касаясь спинки стула, будто её поставили туда за стекло. Как будто она должна позировать. Или отвечать.       — Ты не должна меня бояться, — сказал он вдруг.       Это прозвучало… почти мягко. Почти как попытка.       Она подняла на него взгляд. Не улыбнулась. Но в её глазах что-то дрогнуло. Не гнев и не боль, а… усталость.       — А ты… сам себе веришь в этом? — спокойно.       И Сатору не ответил.       Потому что в глубине — не верил.       Потому что знал: рано или поздно он предаст её. Возможно — даже в ближайшие недели. Потому что в их общем плане с Сугуру у неё не было будущего. Только роль. И конец.       Но пока она сидела здесь, напротив, и смотрела так — как будто всё уже знает — он чувствовал, как сжимается внутри что-то живое. То, чему не место было в расчётах.       И то, что медленно, но отчётливо, начинало болеть.       Мииоко почувствовала, как начинает дрожать пар над её чашкой — не от тепла, а от напряжения.       Сатору снова уткнулся в телефон, будто ничего не произошло. Но она знала, он слышит, чувствует, анализирует. Он был не тем, кто упускает детали.       И всё же — тишина.       До тех пор, пока не раздался резкий, короткий звук.       Смс.       Сигнал показался особенно громким в этой стеклянной тишине.       Телефон — не её. Но её. Лежал в кармане халата, почти забытый.       Мииоко на секунду замерла. Она не спешила. Почти не хотела знать.       Но рука всё же скользнула в карман.       Экран вспыхнул, отразился в её глазах.       Сукуна       «Отель «Shangri-La», 13:00. Я снял сьют. Не опаздывай.»       Сухо. Уверенно. Без контекста — но с слишком прозрачным подтекстом.