NDA, что значит "соглашение о неразглашении"

      Утреннее солнце лениво пробивалось сквозь ставни, наполняя виллу мягким, теплым светом. Воздух был неподвижен: даже море за окном, казалось, притихло, будто ожидая, чем закончится затянувшаяся шахматная партия между двумя слишком упрямыми игроками.       Сатору стоял перед дверью в её комнату, не постучав. Сам не понимал, какого чёрта приперся в такую рань. Хотел поговорить… извиниться? Сгладить углы? Сделать так, чтоб она не ускользнула. Он понимал — Мииоко не из тех категорий девушек, которые будут дуться, забившись в угол. И скорее всего — не из тех, кто будет тешить свою обиду.       Она другая.       Он это понял при первой их встречи.       А с такой фурией — нужно быть куда предусмотрительней.       Разговор с Сугуру не выходил у него из головы. Да и вся ситуация, в целом, начала давить больше, чем он себе позволял признавать. В глубине души он понимал — друг говорил не просто так. В его словах была тревога. Рациональная. Оправданная.       И всё же Сатору был готов рискнуть.       Утро он встретил с чёткой целью — показать себя настоящего. Не полностью, конечно. Частично. Столько, сколько позволит себе и ей.       Отношения ли это?       Сложно сказать. Их союз был построен не на чувствах. Не на доверии. Но он всё равно хотел, чтобы она увидела в нём не просто партнёра по контракту. Не только выгодную сделку.       Он хотел, чтобы она почувствовала: в нём есть опора.       Звучало странно. Непривычно. И, возможно, глупо. Но впереди у них был долгий, запутанный путь. И на этом пути он хотел быть рядом не просто как союзник…       А как кто-то, кому можно поверить, даже если на секунду.       Одна цель. Общие враги. А значит — выбор невелик.       Он вздохнул, готовясь. Но вдруг замер.       Провально всё это. Она не купится. И он не сможет держать эту маску вечно.       Сатору уже собирался развернуться и уйти, но вместо этого поднял руку и кончиками костяшек тихо коснулся дерева. Едва слышно.       — Входи, — раздался голос Мииоко. Глухой, сдержанный. Без эмоций. Как будто она давно знала, что он стоит за дверью.       Она сидела на краю кровати, в шёлковом халате, и с чашкой кофе в руках. Но не пила. Просто смотрела в окно. На её лице тень усталости. Он знал: после вчерашнего, сна не было ни у неё, ни у него.       — Я подумал… — начал он, — может, прогуляемся? В Сиракузах сегодня рынок. Хочу показать тебе одно место. Неофициальная экскурсия от нелюбящего будущего мужа.       Она повернулась к нему. В её взгляде скользнула ирония, но губы остались сжаты.       — А ты решил сменить тактику? Вчера давил, сегодня — чаруешь?       — Вчера был плохой вечер, — признал Сатору. — Мы оба перегнули. Я не прав. И ты тоже. Но если мы собираемся провести вместе какое-то время — может, стоит хотя бы попытаться быть честными? Хотя бы в этом.       Мииоко кивнула будто соглашаясь с ним. Но Сатору этим жестом не обмануть. Она поставила чашку на тумбочку и встала. Медленно подошла к зеркалу, и поправила прядь чёрных волос. Она была молчалива, и он видел: что-то в ней изменилось. Не из-за ссоры. Глубже. Но он не знал, что именно.       — Ты всегда так быстро приходишь в себя? — тихо спросила она, не отрывая взгляда от зеркала. — Или просто хорошо играешь?       Сатору чуть усмехнулся, но не ответил сразу. Он подошёл ближе, взял со столика вторую чашку, пустую, и задумчиво покрутил её в руке.       — В моей работе быстрое восстановление — вопрос выживания. А игра… — он посмотрел на неё в отражении, — …у нас у обоих получается не хуже, чем у тех, кто привык выживать за чужой счёт.       Мииоко бросила на него взгляд через плечо. На секунду — тень боли. Почти незаметная. Он уловил её, но не подал виду.       — Пять минут, — сказала она наконец. — Я переоденусь. Подожди внизу.       Он кивнул, поставил чашку на место и вышел, аккуратно прикрыв за собой дверь. Когда Сатору ушёл, Мииоко медленно села обратно на кровать. Кофе остыл. Рука дрогнула, чашка задела блюдце, и фарфор тихо звякнул.       Беременность. Она снова напомнила сама себе эту въедчивую мысль. Ночью она так и не смогла уснуть, всё думала, как быть дальше. План с треском рушился прямо на глазах, и она не знала, что хуже — не знать, кто отец… или то, что это может разрушить всё, ещё до того, как началось.       Мииоко закрыла глаза на секунду, глубоко вдохнула, затем встала и пошла к гардеробу. Шёлковый халат скользнул по полу. Сегодня ей предстояло не просто прогулка. А ещё одна партия. Только ставки стали выше.       Вчера она показала себя безрассудной. Почти безумной. Сегодня же план был иной. Холодный. Продуманный.       С полки она достала лёгкое платье цвета слоновой кости. Ткань была тонкой, полупрозрачной в свете утреннего солнца. Оно мягко переливалась, когда Мииоко провела по ней ладонью, и издавало приятное шуршание. Платье доходило чуть ниже колен, подчёркивало изгиб талии и оставляло открытые плечи. На мгновение оно показалось ей свадебным: слишком уж чистым, слишком невинным. Она поморщила нос, ощутив, как неприятно сжалось что-то внутри, и скривилась.       Свадьба… Слово, от которого хотелось отмахнуться. Фиктивный союз, который должен был сыграть роль в чужой игре, а не в её жизни.       Она натянула платье через голову, ловко поправила тонкие бретели и посмотрела на себя в зеркало. Лицо было спокойным. Слишком спокойным. Она знала, что не имеет права снова сломаться — не сегодня.       — Нужно быть милой, — напомнила себе, глядя в безупречное отражение, — улыбаться, смеяться, прикинуться доброй девочкой. Не стервой. Он должен поверить. Иначе — всё рухнет.       Глубокий вдох. Лёгкая улыбка. Новая маска на месте.       Партия началась.       Мииоко вышла из виллы, прищурившись от яркого сицилийского солнца. Лёгкий ветерок играл краем платья, трепал тёплый воздух и уносил с собой остатки утренней тревоги. На фоне выложенного мрамором двора стояла чёрная машина с зеркально-блестящим кузовом, в котором отражались колонны и небо. Возле неё Сатору, как всегда безупречный: свободная рубашка из тонкого льна, расстёгнутая у воротника, и светлые брюки, идеально сидящие на бёдрах. На запястье поблёскивали часы с кожаным ремешком, очки в тонкой оправе прятали взгляд. Всё в нём от аккуратно причесанных волос до безупречно подобранной пары мокасин — дышало вкусом, спокойной уверенностью и роскошью, которой он не кичился, а носил как вторую кожу.       — Переодевание заняло больше пяти минут, — заметил он, ни капли не скрывая иронии, поглядывая на часы.       Мииоко закатила глаза, но уголки губ невольно дрогнули.       — Я девушка. Я имею полное право не спешить, когда дело касается наряда, — ответила она, небрежно откинув волосы с плеча.       Сатору хмыкнул, шагнул вперёд и, как истинный джентльмен, открыл перед ней дверцу машины.       — Прошу, — сказал он, протягивая руку.       Мииоко посмотрела на его ладонь, потом в его глаза, чуть приподняв бровь, будто размышляя: стоит ли принимать это маленькое проявление вежливости всерьёз. Но через мгновение взяла его руку и грациозно скользнула внутрь салона, будто соглашаясь на условия игры, в которую оба уже давно играли.       Дверь мягко захлопнулась. Машина вздрогнула, оживая. Партия продолжалась.       Машина мягко скользила по извилистой дороге, петляя среди холмов, утопающих в зелени и старинных каменных строениях. Слева мелькали виноградники, справа лимонные рощи, а впереди за каждым поворотом открывались всё новые виды: терракотовые крыши деревень, бирюзовое море вдали и редкие, как будто нарочно расставленные, кипарисы.       Мииоко сидела молча, повернув голову к окну. Её лицо подсвечивалось солнцем, а в глазах отражалась дорога — как будто она впитывала в себя каждый поворот, каждый дом с выцветшими ставнями, и каждый склон. Это было красиво. По-настоящему.       — Нравится? — спросил Сатору, не отрывая взгляда от дороги, но уловив её выражение.       Она кивнула:       — Очень.       Он слегка усмехнулся и прибавил:       — Значит, и остальная моя мини-экскурсия тебе тоже понравится.       Мииоко не ответила, только снова посмотрела в окно, на раскинувшуюся внизу долину. Там, вдалеке, белела колокольня, и всё казалось слишком мирным, слишком настоящим… как будто в этой машине между ними вовсе не было игры. Как будто они действительно могут быть иначе.       Сиракузы встречали их узкими улицами, залитыми светом, запахами свежего базилика, сыра и моря. Утренний рынок уже шумел: кто-то выкрикивал цену за оливки, кто-то спорил о свежести осьминогов, кто-то громко смеялся, проливая белое вино в пластиковые стаканчики.       Сатору шёл чуть впереди, не оборачиваясь. Он не предлагал ей руку — знал, что не возьмёт. Мииоко шла рядом, в тёмных солнцезащитных очках, и лёгком белом платье… Она старалась ровно дышать, и не подавать ввиду, что всё её волнует: Мииоко впервые, вот-так, пригласили почти-что на свидание…       — Вот, — сказал он, остановившись у маленького прилавка с лимонным мылом, мёдом и глиняными фигурками. — Здесь продают то, что, кажется, никуда не годится. Но только на первый взгляд.       Он взял в руки крошечную, чуть кривоватую статуэтку в виде дракона с крыльями, обвитого лавром. Ручная работа, примитивная, но с каким-то очарованием.       — Это что, метафора? — спросила Мииоко, прищурившись. — Или ты просто коллекционируешь бессмысленные вещи?       — Иногда бессмысленное живёт дольше полезного, — ответил он, разглядывая фигурку. — Полезное слишком быстро надоедает. А с такими штуками… можно играть дольше.       Она не ответила. Просто отвернулась и пошла дальше. Он догнал её через несколько шагов.       — Ты всё ещё злишься? — спросил он тихо. — За вчерашнее.       — Нет, — ответила Мииоко почти шепотом. — Я просто пытаюсь понять, во что именно ты играешь.       Он засмеялся, негромко, искренне.       — И ты думаешь, я не задаю себе тот же вопрос насчёт тебя?       — Разница в том, — сказала она, остановившись, — что я не скрываю, что хочу выиграть.       — А я скрываю?       — Ты — всегда.       Они остановились у прилавка с гранатами, и старик-продавец с золотыми зубами что-то весело прокричал по-итальянски, вручая Мииоко один из спелых плодов. Она взяла его, поблагодарила на ломанном итальянском. И улыбнулась — впервые за всё утро, честно.       — У тебя красивая улыбка, — Сатору смотрел на неё, чуть наклонив голову. — Когда она настоящая.       — Не привыкай, — спокойно ответила она, — это побочный эффект солнца. И свежих фруктов.       Он молчал. Она тоже. На секунду между ними зависла тишина, но при этом она казалась уместной, хрупкой, и слишком опасной.       И тогда, чтобы разрезать это, Мииоко спросила:       — Так что за место ты хотел мне показать?       Сатору кивнул в сторону переулка.       — Там недалеко. Старый монастырь. Сейчас он заброшен. Но с крыши открывается самый лучший вид на побережье.       — Ты решил затащить меня на крышу монастыря?       — Я романтик. В плохой упаковке.       Она усмехнулась. Но в глубине её взгляда снова скользнула тревога. Не из-за него. Из-за того, что он всё ещё не знал.       А она не знала, сколько времени ей осталось, прежде чем правда вырвется наружу. И с эти нужно было что-то делать… чтоб правда не сплыла.       Они поднялись по скрипучей винтовой лестнице. Камень под ногами был горячим от солнца, воздух пах лавровыми листьями, пылью и морской солью. На крыше монастыря было тихо. Ни туристов, ни случайных прохожих. Только крики чаек вдалеке и голубоватая дымка над линией горизонта.       Мииоко подошла к каменному ограждению и облокотилась на него. Снизу раскинулись красные черепичные крыши, аккуратные виноградники, выложенные будто по линейке, и море — слепящее, искрящееся, вечно далёкое.       На мгновение в её груди что-то кольнуло. Не боль, нет — но щемящая тоска по тому, что могло быть другим. Теплее. Честнее.       — Удивительно, — произнесла она, не поворачивая головы. — Как красиво может быть там, где всё заброшено.       Сатору стоял рядом, чуть позади. Его взгляд скользил по её профилю. Ветер тронул её волосы, и она не поправила их, просто позволила им разлететься.       — Ты ведь бывала здесь раньше? — спросил он, после паузы.       — Нет. Я же девочка из холодного Токио. Меня возили по ночным клубам, а не по крышам.       Он усмехнулся. На секунду между ними проскочило нечто похожее на тепло.       — Можешь считать это извинением за вчера. Я плох в… — он замялся, — …тонкой дипломатии. Особенно с тобой.       Мииоко слегка кивнула, не отводя взгляда от моря.       — Я это заметила. Но знаешь, мне это даже… льстит. По крайней мере, ты не врёшь, что я тебе нравлюсь.       — А ты врёшь, — сказал он, глядя прямо на неё. — Что тебе безразлично, что я думаю.       Она обернулась. Их взгляды столкнулись. В её глазах — защита. В его — вызов.       — Не льсти себе, Сатору.       — А ты не переоценивай своё равнодушие.       Он сел на край ограждения, вытянув ноги. Молчание. Лёгкий плеск ветра. Гудок лодки вдалеке. Всё казалось чужим, застывшим между ними.       — А как насчёт Сукуны? — спросил он, как бы невзначай.       Мииоко прищурилась, и нахмурилась почти незаметно.— Что — насчёт?       — Почему он? Почему ты вообще клюнула на того придурка?       Мииоко посмотрела на него с лёгким смешком. Но в этом смехе было что-то чужое. Далёкое.       — Потому что в тот момент он был недосягаемым. Холодным, самодовольным, уверенным. Как приз. Я захотела заполучить его. Чтобы доказать себе, что могу.       — И что, получилось?       Она перевела взгляд обратно к морю. На мгновение сжала ограждение пальцами слишком крепко.       — Да. А потом оказалось, что приз пустой. Красивый фантик и ничего внутри. Ни тепла, ни настоящего интереса. Только отражение моего желания быть нужной.       Ветер прошёлся по крыше, и пронёсся между ними. Где-то внизу ударил колокол: глухо, будто из-под воды.       — Ты часто влюбляешься в то, что не для тебя? — тихо спросил он.       — А ты? — парировала она. — Или ты влюбляешься только в то, что можно взять силой?       Сатору усмехнулся. Горько. А Мииоко медленно обернулась с утомлённой насмешкой: какая тонкая грань… что это?       — Я слишком много раз пытался взять силой. Редко стоило того.       Она кивнула, и наклонилась ближе, заглядывая ему в лицо:       — А сейчас ты снова пытаешься?       Сатору выдержал её взгляд. Не дернулся. Не отвёл глаз. Ветер играл с его пепельными волосами, и Мииоко подумала, что если б не все эти обстоятельства, не вся эта ложь, то… у их совместного ребёнка были б его черты? Глаза? Или же он больше б унаследовал от неё…       — Нет, — ответил он. — Сейчас я просто смотрю. И думаю: если я тебя не трону — ты всё равно сломаешься. А если трону — сломаюсь я.       Мииоко застыла. Сердце будто качнулось. Она быстро моргнула, затем чуть хрипло засмеялась и отступила, выбрасывая с головы дурные мысли.       — Это было почти красиво, Сатору. Опасно близко к поэзии.       — Не волнуйся, — сказал он, поднимаясь. — Дальше банальности я не пойду.       Она уже шла к лестнице. Быстро, решительно, не оборачиваясь. Что-то в этом месте её беспокоило… эта атмосфера, разговор. Мииоко не понимала к чему он клонит, и от этого она терялась. А это — опасно.       — Хорошо. Потому что если ты станешь искренним — мне придётся перестать играть. А я ещё не закончила.       Он смотрел ей вслед. И впервые почувствовал лёгкий укол того, что не вписывалось в планы. Он начинал её видеть — не как союзницу, не как угрозу. А как женщину, которая однажды может перестать быть чужой.       Сатору цокнул: Сугуру предупреждал — он сам себя и закапает.       Через боковой вход, они вошли в главный зал разрушенной церкви. Тяжёлая деревянная дверь открылась с протяжным скрипом. Внутри пахло сыростью, старым камнем и солнцем, которое пробивалось через выбитые витражи. Свет ложился на пол мозаичными лоскутами: красный, синий, золотистый.       Мииоко провела пальцами по стене. Камень был тёплым от летнего дня.       — Не думала, что ты любитель таких мест, — сказала она.       Сатору оглядел зал. Пустой алтарь, выбитые скамьи, где-то в углу облупленные иконы, треснувшие от времени.       — Я нашёл это место случайно, — ответил он. — Пару лет назад. Был пьян, потерялся ночью в Сиракузах. Просто брёл по улицам, пока не наткнулся на эту церковь.       Она обернулась к нему. Он не улыбался.       — Здесь было тихо. Странно тихо. Как будто всё остальное перестало существовать. Я сел вот там, — он кивнул в сторону задней колонны, — и впервые за долгое время почувствовал, что не хочу думать. Не хочу ничего доказывать. Просто быть.       — И ты возвращаешься сюда, когда всё идёт к чёрту? — сделала выводы Мииоко.       — Иногда, — кивнул он. — Это место… успокаивает. Может, потому что оно мёртвое. А может, потому что живое, но тихо переживает свою смерть. Без лишнего шума.       Он подошёл к центру зала, провёл ладонью по пыльному камню. Потом обернулся к ней.Голос стал чуть мягче. Чуть тише.       — Я хотел тебе показать это место… как частичку себя. Ту, которую никто не видит. Даже я сам не всегда. Просто, чтобы ты знала — я не только расчёт и угрозы. Не только тот, кого надо бояться. Иногда… я всё ещё человек.       Мииоко долго молчала. Потом медленно пошла вперёд, ступая между осыпавшимися камнями, пока не оказалась прямо перед ним.       — До монстра тебе ещё расти и расти, Сатору, — сказала она, глядя прямо в его глаза. — Кому как не мне знать, какими бывают настоящие чудовища.       Он прищурился.       — Говоришь так, будто знаешь их по именам.       — Знаю, — спокойно кивнула она. — По лицам. По голосу в трубке. По запаху дорогого одеколона. По рукам, которые умеют быть мягкими — но не тогда, когда ты этого хочешь.       Он не ответил. Не стал спрашивать, о ком она. Хотя в груди неприятно кольнуло. Не ревность, не жалость. Что-то другое. Осторожное. Тонкое. Слишком человеческое.       Мииоко отвернулась, пошла по проходу между опрокинутыми скамьями, прикасаясь к деревянным спинкам. Ветер прошелестел сквозь витражи, и на секунду тень от них легла на её лицо будто маска.       — Ты действительно думаешь, что мне нужно увидеть в тебе человека? — сказала она не оборачиваясь. — Может, я как раз согласилась быть с тобой именно потому, что ты им не был.       Он подошёл ближе, но не приблизился. Её слова заставили его задуматься. Сатору смотрел на тонкую спину, прямую осанку, на волосы, дрожащие от ветра, и понимал, что ей — с виду хрупкой, но с огнём в глазах — вовсе не нужен человек.       — И как ты себя чувствуешь теперь, когда вдруг оказалось, что я… живой?       — Опасно, — ответила она. — Слишком опасно. Потому что человек может разочаровать. А монстр — никогда.       Слова, сказанные между делом, но пробившие точнее, чем любой упрёк: Она предпочитала монстра. Потому что от него не ждут доброты. А от человека — ждут слишком много.       Сатору не знал, что ответить на сей раз. Его же откровение — пошло против него. Он прикусил губу, и молча отправился вслед за ней, позволив Мииоко самой изучать то, что было для него сокровенным местом.       Мииоко остановилась у распятия: старого, едва различимого, едва живого. Крест был треснувшим, а вместо Христа — лишь обрывки дерева и пыль.       — Этот тоже исчез, — сказала она, не поворачиваясь. — Даже Бог, кажется, устал в этом месте.       Сатору остановился за её спиной. Он мог бы что-то ответить — о вере, о надежде, о пустоте. Но не стал. Просто стоял.       Мииоко обернулась. В её взгляде больше не было колкости, только усталость, накопившаяся за годы. И, возможно, доля признательности за то, что он молчит.       — Как ты думаешь, — тихо начала она, — за грехи… действительно в аду карают?       Слова прозвучали не как провокация. Не как философия. А как признание. Мииоко вспомнила, что, стоя, в этом священном месте, она являлась — грязью… И правду, которая так была нужна ей, она почему-то решила найти в нём… но, глядя в голубые глаза — такие чистые, открытые — понимала, что он тоже погряз во лжи.       Она отвернулась, не дожидаясь ответа. Ей вдруг стало стыдно. Мииоко редко чувствовала себя дурой, но рядом с ним — частенько. Будто бы он просто, своим присутствием в её жизни, напоминал — не так умна, как ей казалось.       Сатору поднял взгляд на пустой крест, чёрнеющий на фоне неба. Тот казался вырезанным из чужой эпохи: мёртвой, но не забывшей. Он услышал её тяжёлый вдох, срывающийся, будто пропитанный чем-то, что она сама не хотела признавать. И понял, что не только для него это место было слишком громким в тишине.       Наверное, при других обстоятельствах, он бы подошёл к ней. Обнял. Сказал бы, что всё пройдёт, что боль когда-нибудь отступит, что дальше будет легче. Но проблема была в том, что если он даст слабину сейчас, то действительно всё испортит.       На кону не просто деньги или власть.       На кону — месть.       Слишком старая. Слишком личная. Слишком дорогая, чтобы заменить её теплом.       — Не знаю, — ответил он, когда тишина уже почти успела превратиться в отстранённость.       Мииоко обернулась. На этот раз его взгляд был холоден. Пронзительно-чужой. Цвет глаз казался стальным. Правдивым.       — Но если и карают… то, наверное, не там.       — А где?       Он хмыкнул, шагнул ближе, засовывая руки в карманы светлых брюк.       — Чёрт его знает. И, если честно, не хочу больше об этом думать.       Он остановился рядом. Мииоко невольно подняла голову: разница в росте чувствовалась особенно сильно, когда он стоял так близко. Она было хотела отступить, но он перехватил движение — легко, не дав давления, — и, почти играючи, поймал одну прядь её волос, обвивая её вокруг пальца.       — Пойдём отсюда, — сказал он, не отводя взгляда. — Я устал от откровений.       Мииоко кивнула почти незаметно, будто соглашалась не только с его словами, но и с усталостью, пронесённой между строк. Без лишних слов, она мягко отстранилась: не резко, не отталкивая, а как вода уходит от берега — спокойно, плавно. Её локон скользнул по его руке, когда она развернулась, оставив после себя лёгкий запах духов и тишину.       Она направилась к выходу, уверенным шагом, не оглядываясь. И всё же знала: он пойдёт за ней. Не потому что должен, а потому что уже не может иначе.       Солнце ударило в лицо резче, чем ожидалось. За время, проведённое внутри церкви, день успел стать ярче, знойнее. Воздух дрожал над камнями, а свет ослеплял.       Мииоко щурилась, прикрывая глаза ладонью, и чуть замедлила шаг, когда перед ними оказалась старая, наполовину сгнившая балка, пролегавшая через тропинку у выхода: остаться в этой церкви, было легче, чем шагнуть за её границу.       Сатору обогнал её, и не раздумывая, протянул ей руку.       — Давай, — просто сказал он.       Она взглянула на него. Молча. Долго.       Нахмурилась. Как будто в ней включился внутренний механизм, всегда оценивающий: принимать ли жест или отвергнуть. Губы чуть дрогнули.       Сатору это уловил и ухмыльнулся.       — Если всё время будешь столько думать, — сказал он, — морщины появятся быстрее, чем успеешь сказать «ой».       Она закатила глаза.       — Ты очарователен, как всегда.       И всё же подала ему руку.       Его ладонь была прохладной. Как вода, к которой только что приложили металл. Её — горячая, будто в ней что-то горело изнутри, не давая покоя.       На мгновение оба посмотрели вниз, на их переплетённые пальцы. Но никто не отдёрнул руки.       Сатору аккуратно помог ей переступить балку. Не отпустил сразу. И она не потребовала.       Они пошли дальше, не замечая, что по-прежнему держатся. Просто шагали по выжженной солнцем дороге, медленно отходя от полуразрушенной церкви, которая на несколько минут стала их общим убежищем.       Ветер был тёплым. Пахло травой, пылью и старыми воспоминаниями. Они не говорили. Молчание между ними больше не давило — оно стало чем-то живым. Не паузой.       Пространством.       Комфортом?       Мииоко не хотела тешить себя иллюзиями. Ведь однажды, она уже оступилась… с другим человеком. Она понимала — Сатору не он — они — и при этом, боялась, что он может стать одним из.       Это страшно.       Всю жизнь — бояться.       Они вышли на главную улицу. Воздух был пропитан смесью кофе, цитрусов и моря. Где-то в окне кричал телевизор, за стеной лаяла собака. Улица жила в своём ритме: ленивом, солнечном, без спешки.       Сатору и Мииоко шли рядом, но уже не прикасаясь друг к другу. Он — расслабленный, руки спрятал в карманы брюк, на глазах — очки, а на лице — ленивая ухмылка. Она — чуть впереди, платье колыхалось на ходу, босоножки негромко стучали по камню. Сатору ловил на себе чужие, любопытные взгляды. Местные знали, кто здесь чужой. Но в этом чужом было что-то, что заставляло уступать ему дорогу.       — Ты будто вырос среди этих улиц, — сказала Мииоко, не оборачиваясь.       — Я хорошо мимикрирую, — отозвался он.       — Это пугает.       — Всё, что выходит за рамки привычного, пугает, — философски заметил он.       На повороте они остановились. Небольшое кафе пряталось в тени оливкового дерева, почти сливаясь со стеной дома. Потёртые столики, красные скатерти, деревянная вывеска, запах свежеиспечённого хлеба.       — Здесь, — сказал Сатору, чуть наклонившись к её уху. — Место не туристическое. Но я обещаю — кофе лучший в этой части города.       Мииоко оглядела заведение, потом его. В её взгляде скользнуло лёгкое удивление: ты правда хочешь просто выпить кофе?       Она кивнула.— Хорошо. Только если у них есть миндальное печенье.       Они зашли в прохладное и тихое кофе. За старинной стойкой стоял пожилой мужчина в белой рубашке, с загорелыми руками и внимательным взглядом. Мииоко принюхалась, и да, тут действительно приятно пахло крепким, хорошим эспрессо, ванилью и слегка обжаренными орехами.       Сатору провёл Мииоко к столику у окна и, не дожидаясь официанта, направился к барной стойке сам. Они переговаривались с владельцем на чистом итальянском, с улыбкой, с каким-то уважением, как будто он был здесь не в первый раз. И она, неожиданно для себя, захотела узнать его больше: каким-то чудом, Сатору стал её интересовать… и она не понимала — нормально это, или нет.       Мииоко решила, что всё это из-за избытка жары. Она поспешила сесть, скрестив ноги, и оглядеться, дабы больше не думать о неё. Гранат она поставила на край стола.       Интерьер был простым, почти домашним: деревянные стулья, выцветшие фотографии на стенах, на подоконнике горшки с базиликом. Её взгляд вновь скользнул к Сатору — тот всё ещё говорил с бариста, неторопливо, уверенно, слегка склонив голову. Когда он обернулся и вернулся к ней, в глазах блеснула насмешка, в её же — запретный интерес.       — Два эспрессо. И миндальное печенье — специально для капризной дамы, — сообщил он, присаживаясь напротив.       Мииоко вскинула брови и закатила глаза, но устоять перед улыбкой не смогла.       — Иногда мне хочется, чтобы ты был просто наглым, как при нашей первой встречи. Без очарования. Было бы проще тебя ненавидеть.       — Ты пытаешься? — лениво поинтересовался он, скрестив руки под грудью.       Она не ответила — только вздохнула и отвернулась к окну. А он уже знал: она улыбается, даже если не хочет.       Официант поставил перед ними два крохотных стаканчика эспрессо и блюдце с миндальным печеньем. Аромат был густой, обволакивающий, с оттенками карамели и чего-то дымного, почти как вечер в горах.       Мииоко взяла чашку, сделала маленький глоток. Губы чуть дрогнули.— Да, действительно вкусно, — признала она, не глядя на Сатору.       Он хмыкнул, не удивлённый. И начал добавлять в экспрессо сахар. — Наслаждайся. Наш мини-отпуск подходит к концу. В Токио такая роскошь будет редкостью.       Мииоко провела языком по губам, смахивая каплю кофе.— Уже? — голос прозвучал с оттенком разочарования.       — Угу. Время быстро пролетело, — ответил Сатору, и глядя ей прямо в глаза, сделал глоток довольно морщась. — Как вернёмся, пора заняться подготовкой к свадьбе.       Слова упали резко, будто чашка треснула в тишине. Мииоко чуть отпрянула, не двигаясь, как будто ей вдруг не хватило воздуха. Глоток кофе в горле стал горьким. В груди — глухой толчок, словно что-то напомнило о себе слишком внезапно.       Вот оно.       Реальность.       Сицилийское солнце, лёгкий флирт, запах печенья — всё это было пузырем, иллюзией, в которой можно было дышать. Но теперь он лопнул.       Впереди — фиктивный брак. Ложь на публике. Старые страхи, оставленные за океаном. Всё, от чего она сбежала, терпеливо ждало её возвращения. И ещё — новые проблемы, которые идут вслед за ней.       Мииоко отвела взгляд и тихо положила чашку на блюдце: слишком резко всё стало по-настоящему.       — Ну, что ж, — проговорила она куда-то в пустоту, — буду хорошей девочкой. Играть роль послушной жены. Ровно год.       И посмотрела на него:       — Так что не расслабляйся, жених.       Сатору рассмеялся.       — Это угроза?       — Это предупреждение, — фыркнула она, чуть прищурившись.       Он усмехнулся, и откинулся назад. Сатору не подал виду, что секунду ранее, заметил, как она потерялась свой контроль, который она быстро скрыла за колкостью, и лёгкой иронией слов.       Всё-таки время идёт. А впереди — договор, молчание, и секреты.       Сатору легко выдохнул, словно стряхнул с плеч нарастающее напряжение. Перевёл взгляд на улицу, где мимо прошёл кот: ленивый, полосатый, абсолютно не в курсе их драмы.       — Кстати, — сказал он как бы между делом. — Какие цветы ты любишь?       Мииоко моргнула, сбитая с толку. Он явно сделал это нарочно, но так искусно, что даже не показалось грубым. Скорее — спасительным.       — Это попытка отвлечь меня от философских откровений? — прищурилась она.       — Это попытка быть хорошим женихом. Заранее хочу знать, чем тебя можно будет взбесить на свадьбе, — усмехнулся он. — Вдруг подарю не те цветы, и ты уйдёшь из-под венца прямо к бывшему. Или в Сицилию обратно.       Она покачала головой и по-настоящему рассмеялась: тихо, коротко, но искренне.       — Я не люблю цветы, — сказала она после паузы, глядя в бокал. — Они умирают слишком быстро. Особенно красивые.       — Это самый пессимистичный ответ, который я когда-либо слышал, — с видом обиженного, театрально вздохнул Сатору. — Неужели ни одни не вызывают у тебя хотя бы… сантиметра умиления?       Она чуть пожала плечами.       — Если и выбирать, — проговорила после короткой паузы, — то, наверное, пионы. Они не слишком правильные. Распускаются, как попало. Не из тех, что стоят в свадебных букетах, но их хотя бы интересно разглядывать.       Он усмехнулся.       — Тогда закажу сто пионов. На первую годовщину.       — У нас не будет годовщины, — спокойно напомнила она, и взглянула на него через край бокала. — У нас будет срок.       Сатору посмотрел на неё, и кивнул. Но губы его тронула улыбка — почти жалеющая, почти… принимающая.       — Тогда цветы пусть будут сейчас, — сказал он. — Пока ещё не всё по графику.       Она хмыкнула. Всем видом говоря — делай что захочешь. Мне не интересно.       На виллу они вернулись под закат.       Сицилийское солнце плавно сползало за горизонт, окрашивая небо в выцветшие охры и персиковые оттенки. Тени становились длиннее. Дом встретил их тишиной: ни слуг, ни шагов: будто всё вымерло, как сама церковь днём ранее.       Они молчали. Не потому что нечего было сказать, а потому что любое слово могло нарушить хрупкий баланс.       Мииоко скинула сандалии в прихожей и, не прощаясь, направилась по коридору. Молчаливое согласие: каждый идёт в свою комнату. Каждый остаётся с собой.       Сатору остался внизу, на миг прислонился к стене, глядя в темнеющий двор. Он чувствовал: день был на грани. Слово туда, жест сюда — и всё пошло бы по-другому.       Наверху пол скрипнул.       Мииоко остановилась у своей двери… и не вошла. Рука на ручке. Но она не нажала. Повернулась через плечо — её взгляд встретился с пустым коридором. Он был пуст, но будто знал: Сатору стоит внизу и тоже не идёт в свою комнату.       Он слышал её шагов. И чувствовал — она там. На верху. В нескольких метрах.       Он сделал шаг в сторону лестницы… потом остановился. Пальцы дрогнули. Он выдохнул сквозь зубы, почти со злостью: не сейчас. Это всё ещё игра. Всё ещё слишком тонко, слишком неосторожно.       Наверху, на том же самом месте, Мииоко тоже сделала полшага назад. Потом снова вперёд. Наконец — открыла дверь.       Не обернувшись, она вошла и захлопнула за собой.       Сатору тоже поднялся, но мимо её двери прошёл, не замедлив шаг. Вошёл к себе и заперся. Глухо, намеренно. Чтобы не сорваться.       В этот вечер они легли спать поодиночке, в разных комнатах. Как обычно.       Но оба долго лежали, глядя в потолок. Слушая тишину.       Один думал, почему не рискнул.       Другая — почему ждала, что он рискнёт.       …А третий — действовал.       Когда тишина в доме окончательно воцарилась, когда Мииоко наконец закрыла глаза, уставшая от собственных мыслей, экран телефона загорелся в темноте.       Сначала она не обратила внимания: вспышка, как множество до этого. Но звук вибрации короткий, сухой — заставил её приоткрыть один глаз.       Сообщение. Без имени.       "Я хочу тебя увидеть."       Мииоко не шевельнулась. Только смотрела на экран, как будто одно это могло выдать отправителя. Пальцы всё ещё лежали на одеяле, напряжённые.       Сердце чуть сбилось с ритма.       Прошло всего три секунды. Или вечность. Она не ответила. Не закрыла сообщение. Просто смотрела.       А где-то по соседству, за тонкой стеной, Сатору не мог заснуть. Но он не знал, что в этот самый момент, всё уже начинало трещать по краю.